Покровители и демоны Флоренции

      Лукреция была посредственным мечником, её ударам не хватало ловкости и хитрости, только отличная реакция и прыгучесть, заработанная во время танцев, помогли ей не отлететь в сторону в первые же минуты. Томмазо отбивал её выпады своими демоническими хлыстами неохотно, мягко, каждый раз смотрел на сестру страдальчески, будто умоляя остановиться. Но она лезла и дразнила его, крича: «Не жалей меня, дерись, как с остальными!». И вот остальных-то Томмазо не жалел.       Чезаре шипел от боли — колючие плети тёмной энергии хлёстко били по щекам и рукам, оставляя красные полосы, если он не успевал вовремя от них уклониться. Пройти сквозь них к самому Томмазо казалось нереально, настолько плотно они закрывали его. Но первым это сделал, конечно, Марцио. Он грациозно пролетел между всеми хлыстами, попутно обрезав некоторые, и замахнулся на Томмазо. Но меч застрял в тёмной сфере, мгновенно сплотившейся вокруг своего хозяина. «Он неуязвим», — предательским набатом пробило в голове Чезаре. Страх тягуче прилип к сердцу, как пахучая смола, и так до конца и не отступил.       Джузе дрался страстно, с гневом, с застывшей между рёбер едкой горечью — это была и его семья. Карлос мало что понял из их запутанной истории, но уяснил одно: Томмазо — отвратительнейший человек, поэтому нападал ловко и технично — сразу напоминая, чьим учеником он являлся.       Силы иссякали, ноги коченели от холода, тело дрожало лихорадочно — то ли от страха, то ли от ливня. Мысли разлетались серыми комками по голове. Черепица безбожно скользила под ботинками. Синяки горели пятнами по телу. Но они не сдавались. Чезаре стирал кровь с щёк и бежал вперёд. Руки плохо держали меч, и, будь у Томмазо желание отбить его удар оружием, он бы давно отлетел в сторону. Лукреция билась отчаянно, но явно ослабела: спотыкалась, падала, роняла меч. Джузеппе так и не понял, как рубить демонические плети, подобно Марцио, и поплатился за это длинными порезами на руках. Карлос с непривычки быстро потерял концентрацию и едва не упал с крыши, после того как его отбило плетью. И только Марцио среди них всех казался ещё отличным воином.       Безумный, глупый бой. Лишь тихий звон мечей да редкое шипение или проклятие. И стоящий посреди крыши холодным истуканом Томмазо — бездвижный, будто они дрались с могущественным божеством, а не с заблудшим покровителем. Когда Чезаре научился огибать все чёрные плети, то тут же подбежал к Томмазо и занёс меч. Вокруг брата заклубилась тёмная сфера, и оружие глухо ударилось о него и завязло. И тогда Чезаре, тщетно стараясь вытащить меч, разглядел брата вблизи, пока чёрная колючая лапа не отбросила его в сторону. В бок будто впились мелкие острые иголки, и Чезаре прикусил губы, чтобы не закричать. Но как же он удивился, когда понял: не только они на пределе, но и Томмазо тоже.       Кожа его побледнела до прозрачности, около носа и рта застыли капельки крови, а глаза налились красными прожилками. Да и стоял он уже неровно, покачивался и расставил ноги пошире, чтобы не упасть. «Он использует тёмную энергию, — думал Чезаре, грузно поднимаясь с мокрой черепицы; нога неудачно поехала по ней, и он снова упал. Все старые синяки дружно заныли. — Если это так, то и у него есть лимит. Он уже не справляется… Надо надавить, ещё немного!». Чезаре ослабел так, что пальцы едва смыкались на рукояти. Остальные выглядели не лучше: раненые, мокрые, уставшие и замёрзшие до хрипоты. Вопрос теперь ставился так: кто окажется выносливее? Кто дотерпит?       Чезаре подал пример. Рванул на Томмазо с гортанным криком, чтобы встряхнуть своих бойцов. Он вычерпал из себя вскипевшую ярость и умылся ею, словно целебным эликсиром, как только вспомнил, какую боль им причинил второй брат, как их всех покинуло солнце, когда погиб Лоренцо, как быстро и до стыда пресно ушёл отец и как горько умерла матушка… Ребята очнулись, будто тоже отпили похожего эликсира из своих душ, и все одновременно атаковали изумлённого Томмазо.       Тёмная сфера, вспыхнувшая вокруг него, на этот раз поредела, заскрежетала и пропала. Марцио не растерялся и занёс меч. Томмазо вскрикнул от боли, и одна его нога подкосилась. Длинный порез зиял на голени. Юноша припал на раненое колено и опустил голову. Кровь медленно сочилась из раны, отсчитывая минуты до истощения.       Марцио наставил на него меч.       Казалось, вот он, момент правосудия.              И тут Томмазо, тяжело дыша, зажмурился и стиснул губы. Морщины прорезали его лоб, скулы заострились в сильном напряжении. Крыша под ногами затряслась, многие повалились навзничь. У Карлоса выпал меч и соскользнул по черепице вниз, звякнув где-то в гуще демонов. По стенам домов к ним поползли тонкие струйки тёмной энергии. Они ползли быстро, разрастаясь и собираясь в демонов. Чезаре не успел опомниться и крикнуть всем, что это наверняка ловушка, как обзор ему загородил демон. Ещё две секунды, и он больше не видел ребят — его окружали демоны. Потемнело так, что он подумал, будто ослеп, а вибрация давила на голову, что показалось: он ещё и оглох. Но сквозь тугую жужжащую тишину прорвался голос Марцио — спасительный и яркий, будто луч:       — Наденьте шлемы!.. срочно… — короткая фраза завязла, и голос заглох — брат попал в демона. Или сам Чезаре попал в него?       Лицо покрыли мелкие царапины, и юноша понял, что незаметно его поглотили. Шлем надеть он не успел. Убив одного демона, Чезаре тут же перекочевал в другого. Улучив момент, он всё-таки натянул на себя шлем — так он хотя бы сохранит голову целой. Демоны не заканчивались. Он убивал одного за другим, но обессилел так, что готов был упасть и сдаться. Поднимала его только мысль о том, что будет глупо зайти так далеко и погибнуть столь нелепо, да и сам Томмазо, выкинув такой трюк, сейчас был на последнем издыхании и уже давно лишился сил. Когда голова ощутимо закружилась, а к горлу подступила тошнота из-за постоянной вибрации, он увидел свет — по крайней мере, таким ярким показался ему тусклый мир демонов.       Чезаре разрубил последнюю тварь и выбрался из неё. Вокруг ещё шли ожесточённые битвы, Джузеппе едва закончил со своими и помог Лукреции. Марцио только-только выбрался из кольца, плотно окружившего его. Томмазо сидел на коленях, упершись руками в черепицу, и не двигался — если он перешёл лимит энергии, тело наверняка перестало его слушаться. Нигде не видно было только Карлоса…       Чезаре посмотрел в ту сторону, где видел друга в последний раз. «Меч!.. — тревожно вспыхнуло в памяти. — У него ведь не было меча! Нашёл ли он его?». На той стороне крыши только демон лениво скользил к краю, будто собирался убегать… Страшная догадка поразила их с Марцио одновременно. Кровь резко отхлынула от головы, и пальцы занемели. Марцио сообразил быстрее и рванул к демону, с ужасным криком замахнувшись на него. Пропал внутри, но вскоре чёрная дымка начала рассеиваться.       Сколько времени Карлос провёл в ней? Чезаре пытался сообразить и сосчитать, пока разглядывал хоть какие-то силуэты сквозь тёмные облака. Может, прошло две минуты, а может, они дрались уже добрую десятку… Время теряло свою суть, когда попадаешь внутрь демона — уж Чезаре ли это не знать? Но по-любому каждая секунда в таком случае играла против воина…       Когда он наконец разглядел силуэты, то охнул — от смеси облегчения и нового волнения. Марцио сидел на черепице и прижимал к себе Карлоса, опустив его голову к себе на колени. Карлос выглядел ужасно: рваные раны покрыли его тело там, где не спасли щитки. Голова и лицо тоже были разодраны, но, кажется, он был жив. Марцио прижал ладонь к его груди и нахмурился; энергия щедро текла от него к сводному брату, и раны медленно, но затягивались.       Это не отменяло той ужасной боли, которую в одиночестве испытал Карлос, пока его истязал внутри себя демон. И много потерянной крови. Чезаре пригляделся: друг побледнел и давно потерял сознание. Но Марцио старательно вливал в него энергию, и постепенно мертвенно-бледные щёки приобретали человеческий оттенок.       Чезаре не знал, чем мог бы помочь, но всё равно подошёл ближе. Сил брата должно было хватить, а его собственные уже подходили к концу. Запасённый клочок энергии, спрятанный в медальоне на всякий случай, здесь бы ничего не решил. Взглянув на Марцио и лежащего на его коленях Карлоса, Чезаре почувствовал странную неловкость — будто увидел то, что не предназначалось его глазам. Было ли дело в ласковом, полном любви взгляде Марцио или в его нежных прикосновениях к влажному лбу Карлоса? Или же всё это из-за страстной, бездумной самоотдачи, с которой тот припал к нему, решив пожертвовать собой, но обязательно его спасти? Марцио медленно гладил свободной рукой бледное лицо, убирал липкие пряди назад, и боль мешалась в его сердце с любовью и противоречием — Чезаре это видел. Теперь он не верил, что брат держал на его друга такую глубокую обиду, которую не мог простить до сих пор. Зато теперь он охотно верил, что даже их северный принц, у которого, считали, лёд вместо сердца, способен на терпкую, сложную любовь.       — Он будет жить, — прошептал Марцио, заметив его. — Но нужно время… Я не смогу… убей Томмазо! — попросил, взглянув умоляюще и обречённо. — И прости, что перекладываю это на тебя… я бы и сам хотел…       — Всё в порядке, — Чезаре попытался вложить в голос уверенность и силу, но только просипел, попытался улыбнуться, но губы свело от холода. — Я всё сделаю. Будь с ним.       Марцио слабо, благодарно улыбнулся и вновь опустил голову. Чезаре поскорее отвернулся — его пробирала сладкая дрожь, когда он видел брата таким непривычным.       Томмазо же едва сидел на месте — руки ослабли и не удерживали его.       Злость вскипела внутри Чезаре — горячей ядовитой волной поднялась и ошпарила его самообладание. Он побежал к Томмазо.       — Из-за тебя мы столько страдаем! — Чезаре остановился перед ним и занёс меч; голос сорвался на сиплый крик. — Ты! Принёс нам столько боли и мучений… Хоть духом будешь немного полезен! — руки дрогнули, когда он замахнулся посильнее; слёзы сдавили глаза. — Я ненавижу тебя… — прошептал дрожащими губами и резко опустил меч. Влага размыла картинку перед глазами, и измождённый Чезаре не сразу понял, что меч просвистел по пустому месту и не натолкнулся на препятствие. А потом звякнул по черепице и едва не выпал из рук. Он вытер глаза и огляделся. В двух метрах от него тело Томмазо повисло над крышей в тёмном облаке. «Неужели у него ещё остались силы на спасение?» — Чезаре не верил этому, да и сам Томмазо уже давно потерял сознание и безвольно болтался в воздухе.       Джузеппе подошёл к нему ближе, держа меч наготове. Сестра осталась в стороне, положив оружие рядом — настолько ослабли её руки, привыкшие держать лишь перо да изысканные ткани. И тут эхом по крыше прокатился странный низкий голос — Чезаре казалось, что он его где-то слышал, но при этом точно знал: этого никак не могло произойти.       — Как же ты бесполезен, Томмазо!.. Я в тебе очень разочарован — ты провалил важнейшее дело своей жизни. Придётся мне завершить начатое, а потом разобраться с тобой… — в голосе слышались холодная усмешка, презрение и… спокойствие. Ничто так не страшило, как уверенность врага — а Чезаре уже был уверен, что это их враг. Вдруг тёмное облако отпустило тело Томмазо, и тот грузно полетел на черепицу. Ударившись, тело немного прокатилось в сторону, пока не остановилось. Руки распластаны в стороны, кровь размазана по худым скулам, кожа казалась ещё бледнее и прозрачней под нещадным дождём. Он выглядел так жалко и разбито, что у Чезаре сжалось сердце. Точно ли брат действовал по своей воле? Может, те злые слова принадлежали вовсе не ему?..       Он так ушёл в эти мысли, что совсем забыл про облако. А оно стало темнее, плотнее, сбилось в неправильной формы шар. И, наконец, рвануло на них с Джузеппе.       Они бы ничего не успели сделать, даже если бы заметили вовремя. Ни убежать, ни скрыться. Так бывает всегда, когда дело касается судьбы. Чезаре с горечью осознавал это, пока его тело, а заодно и сознание, зависли где-то между тёмной энергией и реальностью. Когда он сумел разлепить глаза, то увидел вокруг лишь чёрную колыхающуюся оболочку — если бы не отсутствие ран, он бы решил, что попал внутрь демона. Только вместо пола — что-то осязаемое, твёрдое и тёмное. Чезаре поднялся и разглядел рядом с собой Джузеппе — он также только очнулся и медленно поднимался на ноги. Света здесь хоть и не было, но что-то всё равно позволяло немного видеть. Лишь позже Чезаре понял: мелкие светлячки вплетались в демоническую энергию, текущую вокруг. Видно, специально для этой встречи…       Фигура шагах в десяти от них появилась внезапно. Чезаре даже не знал, сколь огромен и конечен шар, в который они попали. Появившийся человек был высокого роста и в тёмной, трудно описываемой одежде. Когда он подошёл ближе, они увидели его.       Лицо показалось некрасивым, бледным, заострённым при первом взгляде. Сверкающие злыми искрами тёмные глаза, ужасные бурые шрамы вокруг них, словно когда-то давно кожу рядом с ними превратили в месиво, при этом сами глаза чудом остались целы. чёрные, падающие на лицо волосы, нервно сжатые тонкие губы. Трудно было назвать его возраст: двадцать, тридцать лет — всё бы подошло. Лоб прорезали неглубокие морщины, так что Чезаре думал, ему всё же около тридцати.       А потом он вгляделся в него пристальней и непроизвольно охнул. Будто дежавю! Он ведь не так уродлив, как показалось вначале: если бы не искажённое злобой выражение, он бы обладал приятными, даже симпатичными чертами лица! Будто, если убрать чрезмерную бледность, впавшие щёки и гнев из глаз, представить его на десять лет моложе и добавить вокруг красивых тосканских лугов, то он будет совсем как…       — Адриано… — даже не прошептал, а пошевелил губами; только сиплый вздох вырвался из его рта. Симпатичный юноша с той картины живо встал перед глазами. Пусть он был не подробно прорисован, Чезаре теперь почему-то не сомневался. Незнакомец, кажется, услышал его и довольно ухмыльнулся.       — А вот мы и встретились, Чезаре и Джузеппе! И да, ты угадал с моим именем. Я и есть Адриано… Не то чтобы я жаждал этой встречи, но вы заставили меня.       Чезаре разрывало так много вопросов, а голова опухла от лихорадочных мыслей, не все из которых успевали просеиваться сквозь разумное сито, что он не знал, о чём теперь спрашивать. Первым опомнился Джузеппе:       — Где мы? — он встал перед Чезаре и прикрыл его собой. Адриано с любопытством на него посмотрел и задержал взгляд дольше, чем планировал. И только потом неопределённо покачал головой.       — Внутри моей тёмной энергии. Отсюда не выбраться, пока я этого не захочу.       — Или пока не умрёшь, — тихо прошипел Джузе и сузил глаза. Адриано внимательно глянул на него, а потом рассмеялся — грудным, печальным хохотом.       — О, Джузеппе!.. — он убрал волосы назад и подавил ещё один смешок. — Это звучит уж очень забавно, ведь я и сам не знаю, насколько я вообще жив… — Адриано питался их неприятным изумлением, как энергией, и разгорался лишь сильнее, в то время как они только потухали. — Вижу, вы совсем приуныли. Что ж, самое время рассказать, кто я такой и зачем вас сюда привёл. Мне вообще было любопытно посмотреть на тебя, Чезаре, что ты из себя представляешь, — Адриано хмыкнул. — А вот за Джузеппе я бы рано или поздно пришёл. Всё-таки от своей крови не отказываются… — Джузеппе мелко-мелко задрожал, а у Чезаре в голове гулко и тяжело застукало. — Малышом ты мне совсем не нравился, а теперь можешь быть очень полезен, к тому же, у тебя точно есть способности к тёмной энергии! — беззаботно продолжил Адриано и усмехнулся так любезно, будто приглашал их вернуться обратно и вместе уничтожить мир демонов.       — Погоди… о какой крови ты говоришь? — мысли Чезаре перетекали очень медленно и вязко, и всё никак не складывали уродливый пазл правды. А вот как побледнел Джузеппе, говорило о том, что у него уже давно всё сложилось…       — Ты… ты… — прошептал Джузе, едва совладав со своим трясущимся голосом. Зубы его стучали так громко и сильно, что он не смог договорить. Адриано справился с этим за него:       — Твой дружок, Джузе, всегда такой глупый? — его «Джузе» резануло слух — так быть не должно, так неправильно, это какая-то издёвка… — А ты уже всё понял. Что ж, мне, наверное, может и следовало извиниться за этот шрам у тебя на щеке, но уж пойми, ты и правда был такой надоедливый, такой плаксивый в детстве, что…       Он не успел договорить — Джузе бросился на него, замахнувшись оружием. Но едва он сделал два шага, как меч растворился в воздухе, утёк тёмными струйками дыма меж пальцев, а тело плотно обвили чёрные плети — совсем как у Томмазо. Только эти, видимо, не царапались — так решил Чезаре, когда подбежал к Джузеппе и попытался его оттуда вызволить. Чем больше он пытался разрубить плети или зацепиться за них пальцами, а не пропустить сквозь, тем сильнее они стискивали Джузе, лишая его даже мысли о побеге.       — Ну-ну, сын мой, не стоит так бурно проявлять чувства! Здесь всё идёт по моим правилам, и ваши мечи только пшик для меня, — Адриано задумчиво потёр подбородок. — К тому же, я не говорил, что мне не жаль, просто не хочу извиняться. Знаешь ли, я не сильно-то люблю детей, — фыркнул он. У Джузеппе глаза сверкали ненавистью и злобой, Чезаре впервые видел его настолько взбешённым и готовым без раздумий убить.       — Ты полный ублюдок, — он кое-как спрятал поглубже ослепляющий гнев и только глухо пророкотал, сверля его презрительным взглядом. — Ну ненавидел ты меня, чёрт с тобой, но причём тут была моя мать? Почему ты мучил её? Не мог отпустить? Она ничем не заслужила такой жизни и такого отродья, как ты! — выпалил Джузе, а плеть предупреждающе стиснула его горло, заставив закашляться. Чезаре вновь тщетно попытался освободить его; слёзы катились по щекам вместо дождя — хотя их мучение, думал он, ещё даже не началось.       Адриано слегка оживился только при упоминании матери Джузеппе — и то, лишь одна бровь взлетела выше другой… Он как был, так и остался совершенно непроницаем и спокоен.       — Это правило древнее самого мира: ненависть порождает ненависть. Когда-то так поступили со мной… Признаюсь: сейчас бы я не совершил такой оплошности, как с Агнесой, но меня слишком наполняли злость, гнев и боль, и я хотел найти хоть в чём-то утешение…       Джузеппе собирался выплюнуть ещё одну фразу — про то, что такие, как он, не заслуживают не то что утешения — даже пощёчины, уж настолько они мерзки! Но Чезаре опередил его, потому что знал: каждое такое предложение будет сдавливать шею Джузе сильнее. И хотя Адриано вряд ли убьёт своего сына, который, судя по всему, ему ещё понадобится, то остаться без поддержки Джузеппе, если тот потеряет сознание, было бы совсем тоскливо. Наедине с этим монстром…       — Так какая твоя история? Раз уж мы здесь, рассказывай! — уставший и истерзанный поражениями Чезаре бросил это в приказном тоне и раздражённо, и любой бы на месте Адриано разозлился, но тот лишь хмыкнул и покачал головой.       — Да я всё пытаюсь, только твой дружок мне не разрешает! — слова «не разрешает» звучали так комично в пределах этой сферы из тёмной энергии, где Адриано мог запросто их убить, что Чезаре даже горько усмехнулся. — Но, вижу, он успокоился, и вы готовы послушать — времени у нас всё равно много.       

История Адриано.

      Маленький Адриано ещё с детства знал, что каждое его горе, каждое печальное событие, каждое испытание в жизни будет нанизываться уродливой, вычурно сверкающей бусиной на ожерелье его судьбы. Ожерелье это будет ярким, разномастным, пошлым и очень пугающим. Пугающая красота — вот, пожалуй, полное описание его жизни.       Флоренция в конце тринадцатого века — зрелище не самое приятное, если ты седьмой ребёнок в обнищавшей семье. Медичи только-только начинали свой путь по обогащению прекрасного города, в бедных кварталах царили грабежи и грязь, люди только и судачили о дорогостоящем проекте нового собора, который вытрясет из них последние деньги, а жестокость и насилие шли рука об руку с великолепными домами и дворцами, на которые беднякам вроде Адриано разрешалось смотреть только издали. Королевская семья, принцы, герцоги, богачи не знали, что творилось на задворках Флоренции, что случится, если свернуть со светлых улиц в незнакомый двор или закоулок. Вот там-то, в тени и грязи, и росло изувеченное поколение Средневековья.       И даже то, что происходило это в мире покровителей, который всегда считался лучше и возвышеннее мира людского, никак не влияло на жизни бедняков. Несчастья одинаково горьки везде.       Адриано рано понял, что ребёнком он был нежеланным. Отец его работал сапожником и довольно посредственным: каждую неделю к ним заявлялись недовольные его работой господа, и мордобой был привычным зрелищем. Шли к отцу только потому, что денег он брал мало, а для таких же бедняков, какими были его клиенты, это был шанс не простудиться в дырявой обуви зимой. От своей тяжёлой работы отец часто выпивал, ну, да кого этим удивишь в те времена? Адриано не знал других выходных, если его отец не избивал матушку и всех попавших под руку детей.       Матушка его работала в «женском доме», и маленький Адриано далеко не сразу понял, что это значило. Другого способа заработать хоть немного денег на такую большую семью для средней женщины в городе тогда не было. Матушка приходила домой под утро, помятая, избитая и заплаканная. Адриано однажды обжёгся на том, что хотел её утешить и обнять. Рёбра ещё долго после этого болели...       Отец ненавидел мать за её работу, они ругались, дрались, но при этом он соглашался, что без этих денег они бы давно умерли. Что, в общем, не умаляло её греха. Одних детей он избивал жёстче, чем других, и Адриано вскоре понял, что где-то половина из них — принесённая матерью в подоле с «работы». Именно их он и колотил почём зря. Лица своих братьев и сестёр Адриано, как ни странно, почти не помнил. Ему же самому повезло быть законным ребёнком своих родителей. И лишь по прошествии лет он осознал, как ничтожен был его шанс родиться. Отец, видимо, как-то силой взял матушку, ведь по своей воле она бы ни за что не согласилась — после всей тяжкой работы!       Но чёрт с ней, с семьёй! Таких ведь историй было полгорода, и ничего, все как-то уживались. Либо умирали... И Адриано уже давно мысленно согласился вести такую жизнь, рано пойти на работу, а затем поскорее убраться из отчего дома и попытать где-нибудь счастья. Но вот ему исполнилось семь лет, и отец с матушкой однажды поставили его перед собой и критически оглядели.       — Пойдёт! — воскликнула матушка и кивнула. — Накину ещё пару монет сверху, торговаться не буду! Они согласятся.       Отец сомневался:       — Он ведь не так уж и красив…       — Он не так красив, потому что твоих кровей, дурачина! Будь он не твой, может, вышел бы писаный красавец!       Они сцепились, хорошо что только словесно, и от криков у Адриано заболели уши — всегда слышал их ругань лишь издали. Но вскоре споры поутихли, и родители вернулись к теме:       — Некрасив-некрасив! — передразнила матушка отца, сцепив руки на груди. — А от красивых уже устали, понимаешь? Есть спрос и на таких!       Адриано очень не понравились эти слова.       Мать отвела его в роскошный дом, расположенный вдалеке от центра города. Адриано никогда в таких не был. Гобелены на стенах, дорогие вазы в углах, мраморный блестящий пол, позолоченные подсвечники, огромные колонны, уходящие в расписанный яркими фресками потолок. Но там было необычайно тихо и темно. Окна закрыты ставнями и зашторены бархатными портьерами. Пахло приторными, терпкими травами, поначалу даже кружившими голову. Адриано здесь нравилось и одновременно нет.       Матушка встретилась с каким-то мужчиной, тот долго и пристально вглядывался в него, потом они с матерью отошли подальше и о чём-то заговорили. Адриано не смотрел на них, а с любопытством оглядывался вокруг — никогда прежде он не видел таких богатых комнат и всё пытался вобрать в себя побольше. Он ещё не знал, что ему предстоит наблюдать эти комнаты долгих шесть лет.       Матушка даже не попрощалась с ним — просто ушла, пока он не видел. Когда Адриано это понял, то в комнате остались только они с мужчиной. Тот не был любезен, говорил приказами и грубо, но, по крайней мере, не начал избивать сразу. Он отвёл его внутрь особняка и передал каким-то уставшим, зашуганным женщинам. Сказал: подготовить к вечеру.       Так Адриано стал мальчиком на ночь для богатых, извращённых господ.       Но да чёрт с ним, с этим борделем — мальчиков его возраста порой ожидала судьба и похуже. Здесь, по крайней мере, хорошо кормили, выдавали чистую одежду, следили за здоровьем и предлагали в распоряжение целый дом с роскошными комнатами — исследуй сколько хочешь! Но Адриано нанизал на свою жизнь ещё одну бесцветную мутную бусину к собирающемуся ожерелью из серого сколотого детства и алых камней побоев — предательство собственных родителей. Его продали за горсть монет!.. Он был всего лишь несчастным ребёнком, который согласился вести такую же зачуханную жизнь, как и его родители, но оказался продан, как скот, в самое жерло разврата! Вот что разбивало его сердце, хотя казалось, ребёнок быстро привыкает к чему угодно.       Адриано ещё не стукнуло десяти, а он уже ненавидел город, в котором жил: за то, что его произвели на свет такие ублюдки, как его родители, за то, что в этом чёртовом городе богатели только богачи, а бедняки становились лишь беднее. За то, что отец был безвольным пьянчугой, проигрывавшим конкуренцию у других сапожников. А мать была просто-напросто глупой шлюхой — другим она заняться бы и не смогла, ведь где в этой многолюдной трясине найти хоть одно приличное рабочее место для женщины? Адриано ненавидел хозяина борделя, который соглашался на любые извращения, лишь бы мешок с деньгами был увесистее. Ненавидел клиентов — а они приходили из всех более-менее обеспеченных слоёв общества! Купец, мореплаватель, трактирщик, банкир… Все скрывали демонов внутри себя, и все они выпускали их наружу, как только оставались наедине с Адриано.       К десяти годам он мог давно умереть и, если честно, желал этого. В борделе практиковались извращения с убийствами, если клиент, конечно, прилично за это доплачивал. Разрешалось убивать только посредственных мальчиков и девочек, красивых трогать запрещалось — они принесут гораздо больше прибыли живыми, чем мёртвыми, даже если запросить за их смерть десятикратную сумму. Но иногда такое случалось, и под угрозами нерадивые клиенты отдавали пол своего состояния… Адриано частенько становился свидетелем таких сцен — как хозяин принуждал их к оплате, если случалась оплошность. И тогда он задумывался, правда ли цена человеческой жизни — всего пара-тройка мешков золотых флоринов?..       Но, к счастью или несчастью, ему удалось избежать смерти. В десять лет он вырос, вытянулся и похорошел. Его отнесли к касте «красивых», а это уже защищало его от неминуемой смерти. К тому времени он даже выучился защищать себя: как незаметно вытащить кинжал, пока на тебе туша человека, как сделать быстрый болезненный порез, уклониться от кулака и быстро бежать. Но часто за эти выходки ему попадало: клиент мог его бить, но не он — клиента. Хозяин за это жестоко карал, сажал на цепи в подвал, бил плетью, и вскоре Адриано пришлось выучиться ещё одной хитрости: как защищать себя умело. На практике, пусть и неудачной поначалу, он изучил, что если ударить человека по голове с определённой силой и в определённую точку, то на время он лишится сознания, а когда очнётся, не будет помнить последних минут. А ещё — что человечество придумало такое прекрасное средство, как яды, но использовать их было слишком рискованно. Но Адриано всё равно изучил и это, и сумел приготовить снотворное, которое добавлял в вино своих клиентов. Оно было очень тяжёлым, похотливые ублюдки засыпали прямо во время акта, иногда со спущенными штанами и торчащим срамом. Адриано вдоволь издевался над ними, пока те спали, мстил за всю ту боль, что они ему несли.       Но прежде чем он покинул дом похоти и познакомился с милой Сандрой, он прикоснулся к тёмной энергии. Никто никогда не рассказывал ему про созидание, а так как в город им разрешали выходить редко, то он долгое время даже не знал, какие силы ему уготованы с рождения. Зато в полной мере проникся обратной стороной энергии… Однажды к нему пришёл на редкость мерзкий клиент и насиловал так долго, что даже привыкший к жестокостям Адриано кусал губы от боли и глотал непрошеные слёзы. Всякий раз, когда реальность становилась невыносима, он закрывал глаза и видел перед собой плотный клубок из чёрного дыма. Разглядывать его было так приятно и успокаивающе, что время за пытками проходило незаметно, и Адриано, открыв глаза, видел, что клиент уже закончил. Но клубок разрастался, становился плотнее, гуще, больше. Рос Адриано — рос и неизвестный клубок. Лишь позже он понял, что это была его ненависть… а ненависть — суть тёмной энергии. И вот в тот раз, когда к нему пришёл особенно жестокий клиент, Адриано решил дотронуться до клубка — хотя едва ли думал, что получится. Только его пальцы соприкоснулись с тёмной материей, как тело обожгло снопом искр — приятых или нет, он так и не понял. Но гораздо лучше, чем взваленное на него тело, шутил он потом.       Очнувшись, Адриано увидел рядом с собой ненавистного клиента и вскрикнул: тело того покрывали рваные раны, будто какой-то зверь пробрался в комнату и поигрался с ним, как с игрушкой. Но изумление быстро перешло в радость — тёмную, злую радость от свершившейся мести! Правда, соображать пришлось быстро: с телом надо было что-то делать, иначе его ждала неделя порки и избиений. Адриано тут же рассудил: судьба клонилась в его пользу. Его клиент был одиноким вдовцом, без близких приятелей и живых детей. Его не хватятся даже в борделе — он уже заплатил, а выходили все клиенты обычно под утро, как можно незаметнее. Ведь с рассветом все ночные грехи кажутся постыдными и мерзкими… Адриано дождался глубокой ночи, тех пары часов, отделявших её от восхода, когда даже бордель замирал. Тащить тело было трудно, но он справился. А вот обезобразить до неузнаваемости, раздеть и кинуть под заброшенный дом — проще простого. До утра Адриано застирывал простыни, свою одежду, оттирал кровь с пола, но всё равно чувствовал себя счастливым. Ему понравилось то, что сделала тёмная сила. Ему понравился вкус мести. И чувство, с которым материя прошла в его тело.       Он пробовал ещё несколько раз, но клубок становился досягаем только когда он искренне, сильно ненавидел. Не всеми клиентами он мог пожертвовать — иначе не остался бы в живых, но иногда получалось прикоснуться к тёмной энергии и без них, надо было лишь ярко припомнить все обиды и унижения. Адриано наслаждался открытием — тело приятно вздрагивало каждый раз. Всё вокруг разлеталось в стороны, когда он открывал глаза. Он хотел научиться использовать эту силу, но сила, основанная на ненависти, была хаотична, непредсказуема и не приручалась.       Поэтому, прежде чем он овладел ею (да и то, до конца ли?), прошло много-много лет.       Затем он решился и сбежал из дома похоти. В отличие от других подобных заведений, о которых Адриано слышал, здесь на побеги смотрели сквозь пальцы и не преследовали, если товар был не слишком уж хорош. К счастью, он не относился к тем сахарным мальчикам, которых всё время откуда-то похищали и заковывали в цепи разврата и сломанной судьбы. К десяти годам его душа успела ожесточиться, на богатых флорентийцев он смотрел с презрением, умея по одному их виду угадывать пороки. А ещё он совсем не знал любви, и сердце, иссушенное горем и страхом, закрылось на долгие годы… В общем, он был идеален для флорентийских трущоб.       Но не учёл одного: привычки к комфорту.       За три года, проведённых в довольстве и сытости, Адриано совсем забыл о том, каково жилось беднякам. Он привык к тёплому дому, хорошей сытной еде, осмотру лекарем каждую неделю и чистой одежде. За годы работы он скопил небольшую сумму денег, но очень быстро её растратил, позабыв о том, что больше не мог есть так плотно и ночевать в хороших трактирах. Талантами Адриано был обделён, ничего толком не умел, кроме как драться и орудовать кинжалом, который даже в самые голодные дни не продавал. Зато он быстро учился на своих ошибках и впитывал новые знания.       Спустя два месяца после побега он потратил все деньги, даже те, которые получил с продажи своей дорогой одежды, заменив её на лохмотья, и понял, что ему нечем заплатить пекарю за кусочек ржаного хлеба. День выдался голодным. К счастью, утром ему удалось стащить хлеб у свиней в одном господском доме, и это хоть немного разбавило его грусть.       Ночевал Адриано где придётся. Он ещё не знал, сколь холодны бывают ночи в городе осенью, поэтому ложился порой на сырую землю и так простыл. Обычно для бездомных это означало только смерть.       Адриано упал без сознания в одном из тёмных узких тупиков, прямо в мусор. Его тело горело, суставы ломило слабостью, а голова была слишком тяжёлой. Его ждала участь в лучшем случае умереть самому, спокойно, а в худшем — быть напоследок ещё и избитым какими-нибудь хулиганами, которые могли взять с него только хороший кинжал. Время близилось к вечеру, и у Адриано не было сил даже пошевелиться.       Наверное, в его жизни всего два события могли назваться хорошими: встреча с Сандрой и встреча с Клементе. Лишь эти две бусины сверкали нежностью на его уродливом ожерелье...       Кто-то ткнул концом палки в его лицо, и Адриано вынырнул из бредового забытья. Над ним нависала какая-то девочка, её лицо он разобрать не мог, потому что от температуры глаза слезились и всё плыло. Увидев, что он жив, она недовольно проворчала и спросила, чего это он здесь лежит. «Скоро стемнеет, лучше тебе так не валяться, это худший район города», — предупредила она. «Я не могу идти, — просипел в ответ Адриано. — Я болен и скоро умру. Ты окажешь мне услугу, если убьёшь меня, чтоб я не мучался. Кинжал в моей набедренной повязке».       Девочка опустилась к нему ниже, и наконец он разглядел её. Ей было около тринадцати-четырнадцати лет — тот скомканный возраст, когда они только-только выходили из детской поры и, уже без юности, сразу должны были вступать во взрослую жизнь. По крайней мере, бедняки точно. А она была явно из бедных: юбка заплатанная, жакет перешитый, волосы острижены коротко, чуть выше плеч, почти под мальчика — чтобы не тратить воду на их мытьё. Она была невысокой, худощавой, но наверняка выносливой и сообразительной — иначе бы так долго не прожила на улицах.       Пока она осматривала его, то прикладывая руку ко лбу, то оттягивая веки, он разглядел у неё холщовый мешочек на поясе с нужными для поиска вещицами и чехол для ножа. Руки у неё были шершавыми и сильными, сама кожа смуглой и обветренной — другими они быть и не могли. Наконец, она выдала свой вердикт:       — И вовсе ты не умираешь! Наверняка переохладился прошлой ночью — она выдалась холодной. Тебе просто нужно пару дней отлежаться.       Адриано уже хотел ей возразить, что идти ему некуда, да и сил нет, а за жизнь он и вовсе не цепляется. Но не смог — был так истощён, что только прохрипел. Девочка нахмурилась и задумчиво потёрла подбородок. Прежде чем она приняла решение, он провалился в дурной сон. И, если честно, после пробуждения ожидал увидеть себя на том же самом месте.       А вовсе не на тёплом сене, укрытый пусть и дырявым, но шерстяным пледом.       Чуть позже Адриано поймёт, сколь много благородства было сокрыто в этом поступке. В те непростые времена никто не решался брать лишний рот на своё попечение, а уж тем более больных — их бросали умирать при первой же слабости.       Сандра ютилась в заброшенном хлеву для лошадей — это место было далековато от центра, за пределами городских стен. Когда-то здесь жил богатый владелец виноградных угодий, но умер, а своё наследство никому не оставил. Дом давно разрушили, вынесли из него всё подчистую, виноградники купил кто-то из городских банкиров и здесь не жил, поэтому все прилегающие здания оказались никому не нужны. Если когда-нибудь городской совет не обратит на них внимания, они простоят ещё долго — так рассказывала Сандра в те долгие дни, когда Адриано бессильно лежал на кровати.       — Я спасла тебя на свою голову, поэтому будешь мне помогать, как выздоровеешь, — совсем по-взрослому рассуждала Сандра, кормя его пресной, зато горячей похлёбкой. — Вместе будем подворовывать, я тебя обучу этому ремеслу. Здесь нужны ловкость и хитрость.       — Я быстро учусь, — уверял её ослабший Адриано и долго-долго благодарил. Девочка только недовольно фыркала и продолжала протирать его лицо холодной тряпкой.       Сандра была сиротой и уже с детства привыкла выживать на городских улицах. Быстро обучилась, как защищаться от похотливых мужиков, для которых бездомные девочки — всё равно что лёгкая добыча. Поняла, как добывать себе пропитание, как быстро и легко перерезать глотку, как кусаться и выкалывать глаза, если поймали и скрутили в подворотне. В город она редко надевала юбку — как оказалось, проще в этом мире жилось только мужскому полу. Поэтому разгуливала она там в мужских штанах и рубашке, носила короткую стрижку. Лицо у неё было угловатое, с острыми скулами и маленькими глазами, и едва ли кто заподозрил бы в ней девочку.       — Но почему сегодня ты была в юбке? — спросил Адриано, немного окрепший после тёплой еды за долгие недели на улице.       — О, сегодня был особенный день: королевский двор выезжал в свою загородную резиденцию. Толпы горожан выстраивались, чтобы проводить их. Девочек пропускали вперёд, к тому же, богачи охотнее бросают им деньги, — Сандра хлопнула по мешочку. — Всего несколько монет, но это уже богатство! А учитывая, что на меня ещё свалился и ты… Думаю, какое-то время протянем.       Адриано опять испытал вину перед ней. Она так никогда и не ответила, почему сжалилась над ним и подобрала его, сколько бы он её ни спрашивал. Она старалась показаться ему прагматичной, строгой и по-взрослому ироничной, но Адриано знал: где-то глубоко внутри неё спрятались благородство и сострадание. А именно они решают за нас в критические моменты…       Он быстро поправился и окреп, Сандра ухаживала за ним умело и заботливо, почти как старшая сестра, которую Адриано никогда не знал. Она не донимала его расспросами о прошлом, только однажды на вопрос Адриано, почему же ей не интересно, ответила, что и так догадывается, какая у него была судьба. «Жизни таких невинных бедных мальчишек здесь одинаковы, — грустно вздыхала она, ворочая угли в костре. — Мне грустно от этого. Не хочу, чтобы ты заново всё вспоминал».       Адриано никогда не находил для неё достаточно благодарности, и, наверное, это было тем немногим, о чём он вообще жалел в своей жизни.       Они зажили душа в душу, как брат с сестрой. Крыша над головой, пусть и дырявая, всяко лучше, чем холодное безучастное небо. Сандра обучила его всем тонкостям кражи: где и когда лучше воровать, как незаметно обрезать мешочки с деньгами, как часто менять локации и всё в таком духе. Адриано хватал всё на лету и был прекрасным учеником. Вдвоём они справлялись быстрее и получали больше. Как и у всех воришек, у них тоже случались казусы: иногда они попадались стражникам, иногда их избивали местные банды, иногда награбленное грабили другие воры и прочее-прочее, что, в общем, было частью жизни малолетних воришек. Вставая, отряхиваясь, они запоминали это и учились на своих ошибках.       Они могли прожить так долгие-долгие годы, и Адриано, если честно, без раздумий выбрал бы жизнь с Сандрой: жизнь бедную, иногда голодную, но не одинокую — они были друг у друга. Но на ожерелье его судьбы готовилась нанизаться новая бусина — шершавая, угловатая и мерзкая.       Прошло три года с того момента, как Сандра подобрала его полумёртвого на улице. В тот злополучный вечер она долго не возвращалась домой, и Адриано уже хотел пойти на её поиски. Нервничая, он бродил по старому сараю взад-вперёд. За три года он быстро вытянулся и стал вровень с ней. Наверное, какие-то метаморфозы произошли и с его лицом, но он не знал — ненавидел зеркальные поверхности ещё со времён борделя, где часто смотрел на себя и только спрашивал: как он до такого докатился? Сандра тоже незаметно, но поменялась, как меняются девочки, превращаясь в может быть и не самых красивых, но пышущих загадочной юностью девушек. Скрывать округлые формы под мальчишескими костюмами становилось всё сложнее, но она перевязывала грудь тканями и надевала просторные рубашки. В юбке, как и зареклась, ходила только по праздникам.       Когда Адриано уже шёл к двери, та открылась и в сарай влетела бледная, даже испуганная Сандра. Никогда он не видел её такой, а потому страх тут же закрался к нему в душу. Он усадил девушку поближе к костру и протянул горячую кружку с разбавленным соком. С ними и раньше случались неприятности, иногда их били или выдавались неудачные вылазки, но никогда раньше Сандра не возвращалась такой убитой.       Он долго пытался разговорить её, но она всё отнекивалась и отвечала односложно. На её запястьях и шее Адриано разглядел свежие синяки, но это было мелочью: порой их избивали так сильно, что несколько дней они не вставали с кровати. Наконец, она выдала короткий сухой ответ:       — Я познала то, что когда-то давно познал ты. Это мерзко. Надеюсь, меня пронесёт от худшего.       Она ушла спать, и больше эту тему они не поднимали. Адриано тогда не понял, что значили её слова. Но когда прошло столько времени, что этот странный эпизод стал забываться, с Сандрой начало происходить что-то подозрительное. Частенько её подташнивало, утром она долго не могла встать, чувствовала слабость и головокружение. Когда Адриано это уже надоело и он хотел отвести её к лекарю, она призналась сама, видя его беспокойство:       — Я беременна, Адриано. Помнишь, однажды вечером я вернулась странная и напуганная? Меня изнасиловали. Их было много, я не смогла сопротивляться, иначе бы они меня убили. Проклинаю тот день! Не зря же я ненавидела юбки… — она грустно улыбнулась и покачала головой. Адриано слушал, сгорая от боли и злости, и не зная, как ей помочь.       — И что… что ты будешь делать? — заикаясь, спросил он. В этой теме он чувствовал себя неловко и мало что знал — лишь изредка до него доходили слухи, что какая-то девушка в их борделе беременела. Только вот больше этих девушек он не видел…       — А что тут поделать? Постараюсь родить. Вариантов больше нет, — дёрнула она плечами и задумчиво сжала губы. — А потом подброшу дитя к церкви в мире людей или в какой-нибудь приют — я абсолютно не готова быть матерью.       — А разве нельзя… как-то это прервать? — Адриано смутился своего вопроса, да ещё и Сандра рассмеялась…       — Говорят, можно. Но это дорого стоит, и лучше всего такие операции делают в Риме. А я дотуда уже не доеду… — она тяжело вздохнула и села на стул. — И вообще, непонятно, что хуже: родить ребёнка или избавиться от него. Я слышала, что во втором случае умирают куда чаще… Так что я просто тихонечко рожу его и всё будет в порядке.       Она говорила это, но сама не верила себе. Адриано почувствовал грузную беду, надвигавшуюся на них, как облако — неизбежно и быстро.       Месяцы пролетали незаметно. Скоро Сандру совсем извела беременность: большой живот не давал выходить на грабежи, мальчика из себя строить она уже не могла, да и здоровье в целом так пошатнулось, что иногда она целыми днями полулежала на отремонтированной Адриано лежанке. Вся их работа легла на его плечи, и без Сандры он чувствовал себя неумелым и глупым. Но всё равно старался: грабил без устали, готовил еду, научился шить — чтобы Сандра не мёрзла в старых вещах зимой. Она благодарила его, иногда срываясь на слёзы, но он умел её успокоить и мягко перевести разговор на другую тему.       Где-то за месяц до родов Сандра позвала его к себе и попросила обустроить ей место, скрытое ширмой, где она будет рожать. А ещё натаскать нужных вещей, по типу полотенец, тазов и лечебных трав для обезболивающей настойки. Адриано выполнил всё, а потом спросил: нужно ли знать о чём-то ему? Если что-то пойдёт не так…       — Нет, милый Адриано, тебе вовсе не стоит погружаться в это. У меня всё получится, я разберусь, — подмигнула ему Сандра и улыбнулась. Единственное, что она рассказала, это как перерезать пуповину у малыша, если к тому времени она вдруг потеряет сознание.       День родов подобрался незаметно. «Начались схватки», — прошептала она, когда Адриано уводил её на импровизированное ложе за ширму. Он притащил ей чистой воды, приготовил тазы и полотенца, налил в кубок лекарства — всё как она просила. Потом Сандра попросила его выйти и пока не заходить, только если она не позовёт. «Как бы сильно я ни кричала, не входи, прошу, — шептала она, тяжело дыша и обливаясь потом. — Всё будет хорошо, Адриано».       Покидал он её мрачнее тучи.       Почти весь день длились её мучения. Адриано разрывал сердце каждый её крик. Он потерял сон и аппетит, несколько раз порывался к ней войти, но она говорила, что пока всё нормально. Самые жуткие часы. И только на исходе дня, когда все разумные сроки уже подходили к концу, а Сандра сорвала голос и только хрипела от боли, она решила позвать его к себе.       Адриано бросился к ней и не вытерпел: заплакал. Он совсем ничего не понимал в родах, но чувствовал: происходило что-то неправильное. Сандра полулежала, укрывшись пледом, и слабо улыбалась ему. Он подошёл ближе. Она вся взмокла и побледнела. Он протёр её лицо влажной холодной тряпкой и дал отпить лекарства. Только потом она заговорила:       — Дела плохи, Адриано. Ребёнок расположен как-то неправильно. Я не могу родить… я истощена.       Адриано задрал край пледа и ужаснулся, заметив кровь. Когда он отодвинул его полностью, то заплакал от безнадёжности: вся нижняя часть кровати утопала в крови.       — Я сбегаю за повитухой! — решительно заявил он и начал было вставать. — Деньги у нас есть, я дам всё. Должен же быть какой-то выход?       — Нет-нет, Адриано, постой! — ослабшей рукой Сандра схватила его за рукав и потянула к себе; в её глазах тоже застыли слёзы. — Это слишком долго. Пока ты добежишь до города и кого-то найдёшь, я уже умру. Да и вряд ли тут что-то можно сделать… Рассечение живота я не переживу. Много крови… — её взгляд закатился, она замолкла. Адриано испугался, что она уже умерла, и начал трясти за плечи. Наконец, Сандра лениво выплыла из забытья и устало посмотрела на него.       — Сандра, пожалуйста… — выпалил Адриано, сжимая её ладони. — Дай мне помочь тебе… я не хочу тебя терять.       Она печально улыбнулась.       — Ты поможешь мне, если сделаешь одну настойку. Возьми травы в нижнем ящичке, растолки их с мёдом и залей горячей водой.       Адриано рванулся выполнять просьбу, ещё не зная, что она будет последней… Только потом он узнал, что эти травы были ядовитые, и Сандра намеренно попросила его сделать яд — чтобы уйти проще и легче. Когда напиток был готов, она с жадностью его выпила. Он ещё думал, что это просто обезболивающее, и с надеждой спросил:       — Давай я всё-таки схожу в город? Я буду быстро, ты же знаешь, как я хорошо бегаю… — он умолял её, растирая слёзы по щекам. Она сжала его руку в своей и расслабленно улыбнулась.       — Знаю, знаю… Но не нужно. Останься со мной. Пожалуйста… Пока я не усну.       Адриано разрыдался, сам не понимая, почему. Наверное, его душа уже предчувствовала скорую утрату. Когда ему показалось, что она уже и правда уснула — дыхание стало ровным, тело перестало бить дрожью, её глаза вдруг открылись и посмотрели прямо на него. С усилием подняв его ладонь к своим губам, она прошептала:       — Спасибо, что был моим единственным светом. Ты в моём сердце, помни это…       После этих слов её голова безжизненно наклонилась в сторону, а взгляд остекленел. Адриано впервые понял, каково это, когда жизнь утекает сквозь твои пальцы, а ты не можешь её поймать. Он горестно взревел и всё держал свою ладонь у её губ, тепло которых остывало с каждой секундой. Дыхание больше не колыхало его кожу.       Сандра покинула его.       Ни разу за все три года, что Адриано жил с ней, он не прикоснулся к тёмной энергии. Сегодня же он не просто наблюдал за чёрной сферой внутри себя, а упал в неё, погрузился целиком, с головой. Захлебнулся чёрной материей — не горькой, но такой безнадёжной на вкус.       Очнулся он уже перед их горящим сараем. Крича «Нет-нет-нет!», он попытался ворваться внутрь, чтобы вытащить тело Сандры, но дом уже так сильно охватило пламенем, что он начал рушиться и шипеть искрами. Рыдая, Адриано бессильно упал на траву. Прикоснувшись к тёмной энергии на этот раз, он каким-то образом умудрился поджечь всё вокруг. А сам спасся. Он ненавидел себя за то, что не потрудился управлять своими силами. Ненавидел тех мерзких бандитов, из-за которых его Сандра была вынуждена терпеть такую боль. Ненавидел этот чёртов город, полный таких ублюдков, низости и коварства, где не нашлось месту лекарю, который смог бы освободить Сандру от бремени. Он ненавидел тот миг, когда всё пошло не так. Почему они с сестрой не могли быть счастливы? Были бы они такими, если б родились богачами?..       Адриано не знал, что себе ответить на это. Он бессильно лежал на холодной земле, слёзы мешались с летящими вверх искрами на грязном ночном небе, а холод подбирался воспалением к его лёгким. Впервые он понял, как износилась, истощилась его душа, насколько покинутым и одиноким он был в целом свете. Одна лишь Сандра могла осветить его тёмный мир. А теперь ушла, затушив все свечи.       Она сказала: ты в моём сердце, помни это. С каждой минутой без неё он ощущал это всё сильнее: он остался в её сердце, а оно остановилось, потяжелело и теперь сгорело навеки. Как и он сам.              К утру пожар закончился. Адриано не искал её останки — попробуй найти в этом пепелище хоть что-то! К тому же, у покровителей не было принято ритуально хоронить тела — только сжигать, а пепел развеивать по ветру, если это простолюдин. Всё это прекрасно произошло и без него.       Теперь у него не было ни дома, ни верной подруги. Подавленный, разбитый, он вернулся в город. Тот встретил его сурово: ночевать под мостом не то же самое, что в старом сарае. Раз в неделю они с Сандрой даже устраивали что-то типа бани: грели много-много воды, расстилали чистые полотенца в углу, ставили туда горячие угли, растапливали дом и мылись, скрытые друг от друга ширмой, чтобы не смущать. Теперь о горячей воде он мог больше не вспоминать. Как и о хорошем питании.       Но Адриано не хотел ни мыться, ни есть. Следующие несколько дней он бесцельно болтался по городу, будто уже став его духом, и в один миг даже решил, что и правда умер — настолько он перестал ощущать себя живым.       В это время по городу пролетела небольшая эпидемия: какая-то зараза передавалась через воду, и от неё умирало много младенцев. Адриано только чудом не подцепил болезнь, которая косила и взрослых. Он перестал воровать, терял в ловкости и хотел, чтобы его схватили, совсем перестал есть и мог целыми днями просидеть на одном и том же месте — где-нибудь в холодной подворотне. Он понял, что убивает себя, и поначалу не испытал тревоги. Он не мог найти сил двинуться дальше без Сандры. Не ставить какого-то человека на пьедестал в своём сердце — вот его второй урок после урока выживания на улице.       И как же скоро он вновь готов был споткнуться на ошибке.       Однажды Адриано увидел себя в отражении речки и ужаснулся тому, как изуродовала его бедность. Впалые щёки, круги под глазами, бледная кожа. Ещё через пару недель такой жизни он превратится в ходячий труп, если не начнёт есть больше. Вот уже и рёбра сильно выпирали…       К спасению его вёл больше инстинкт выжить, чем желание. И поэтому он вновь оказался в борделе.       Хозяин, конечно, принял его с неохотой и заставил себя умолять. Да и сам Адриано уже потерял товарный вид. Но молодость — а ему было всего тринадцать лет — играла на руку, к тому же, много детей потеряли из-за эпидемии и в самом борделе. Его приняли обратно, но с меньшей зарплатой — с такими деньгами он, даже если будет копить очень долго, протянет в самом экономном режиме не больше месяца. Если убежит ещё раз, конечно. Адриано пока не видел других путей своей жизни, кроме этой, и впервые оказался столь покорен и растоптан.       В борделе он быстро откормился, подобрел, порозовел и вскоре принялся за работу. За три года он успел напрочь отвыкнуть от боли и принуждения. Теперь же он видел чёрную сферу чаще. В нём ещё сильнее росла ненависть к родному городу и всем тем ублюдкам, которых он порождал. Однако Адриано осознавал, что где-то в другом месте будет не легче. Податься в Рим? Его там убьют в первые дни, в большом городе даже места кражи разбиты по бандам попрошаек. Уйти в Миланское герцогство? Его быстро отловят стражники и упекут гнить за решётку — с бедняками там поступают очень сурово. Венеция? Говорят, люди там умирают от самого климата — влажного и холодного зимой. Нигде ему не было места. И даже родная Флоренция, хоть и давала убежище, брала за это непосильную плату.       Так он и провёл в борделе ещё одни долгие три года, сгорая от ненависти и не зная, куда её приложить. Если он потеряет над собой контроль и будет убивать этих ублюдков — своих клиентов, то его самого совсем скоро распнут на дыбе и протащат по всем пыточным механизмам. Поэтому он только терпел, скрежетал зубами и глотал слёзы, когда очередной мужик взваливался на него сверху.       В шестнадцать лет Адриано ещё выглядел чуть младше своих лет, но уже наметился его окончательный переход в мужчину: плечи крепли, голос ломался, черты лица становились жёстче и взрослее. Скоро его попросят уйти из борделя — в другой бордель, где продавали взрослые тела. Скоро он уже не будет считаться ребёнком, хотя когда по-настоящему им был? Разве что когда жил с милой Сандрой… Вспоминая её, Адриано всегда пропускал горький вздох. Боль не становилась глуше, но он научился принимать её покорно и достойно.