Покровители и демоны Флоренции

      Клементе, верный своему характеру, не стал унывать и уже через несколько дней раздумий посветлел и успокоил Адриано: всё будет в порядке, у него есть план. Расхаживая по комнате и улыбаясь, Клементе провозглашал свою будущую сумбурную политику: никто до восхождения на трон не будет требовать от него семейных связей, только чистую репутацию! А уж после того, как благороднейшее королевство станет его, он станет сам управлять своей жизнью и судьбой. Советники смогут только подсказывать ему в глобальных вопросах, но решать его личные проблемы не посмеет никто!       — Ты сам понимаешь — наследники Флоренции не особенно и нужны, — распалившись, говорил радостный Клементе и, заложив руки за спину, ходил по комнате туда-сюда. — Власть не передаётся по наследству, а значит это всё бессмысленно! Семья нужна королю только для поддержания авторитета, а я уверен, что его можно добиться и другими способами…       — А как же твой отец? — кисло отреагировал Адриано, всё ещё желавший навсегда забрать Клементе с собой и увезти подальше от города. — Если он прикажет тебе жениться так же, как приказал добиваться трона?       Клементе посмотрел на него с укоризной, но всё же понимающе разделил его негодование, шагнул ближе и положил руки на плечи.       — Мой загадочный Адриано… я всё понимаю: ты недоволен мной и моей зависимостью. Но поверь: как только я стану королём, ни одна дворцовая собака не сумеет до нас добраться! Ты будешь жить в покоях рядом со мной, и мы будем вместе столько, сколько захотим. Никто не посмеет сказать про нас гадость или плести интриги — уж об этом я позабочусь! Осталось продержаться всего год… — Клементе наклонился к нему, чтобы поцеловать, но Адриано отстранился и легонько толкнул его.       — Спать рядом, в соседних покоях… А готов ли ты спать со мной в одной кровати, как и подобает возлюбленной паре? Или я тебя привлекаю только как идея, как воплощение свободной любви? — Адриано уже жалел о сказанном: более откровенных отношений с Клементе он пока боялся — в силу своего болезненного прошлого, а говорил так только из-за бравады. Клементе же, получивший хлёсткую оплеуху, казался растерянным и даже испуганным. Смущённо почёсывая затылок, он умоляюще глянул на Адриано и тихо произнёс:       — Я… даже пока не думал об этом, мой милый! Прости… я совсем не искушён в подобных вопросах, — юноша нервно заходил по комнате, глядя себе под ноги; остановился около камина, облокотился на мраморную полку и задумчиво погладил подбородок. Тяжелейшие мысли ворочались в его голове, это Адриано знал наверняка.       — И что… правда ли и мужчины любят друг друга… — Клементе, стараясь подобрать слово, вспыхнул от стыда, — так же откровенно, как мужчина с женщиной? В постели, я имею в виду… — не меньше его смущённый, Адриано кивнул и отвернулся. — И один мужчина обладает другим? Через… о нет, я понял, как именно! — Адриано, не в силах это слушать, рванул к дверям, но Клементе обогнал его и остановил на пороге. Затащил обратно в комнату и бросился перед ним на колени: — Прости меня! Я просто правда не знал, как это происходит… — он прикоснулся лбом к его коленям и схватился за штанины. — На мой взгляд, это очень… странно, но если ты захочешь — мы будем спать с тобой, как супружеская пара!       — Молю тебя, прекрати! — злобно оборвал его Адриано и даже несколько грубовато заставил подняться с колен; встряхнув его за плечи и одарив прямым взглядом, он произнёс мягче и тише: — Зря я заговорил об этом… Я вовсе не то имел в виду! Не будем спешить с откровениями, да мы ведь пока только невинные возлюбленные… Послушай, Клеми, — Адриано вдруг прижался к нему, вмиг сделавшись нежным и ласковым, и напросился на ответные объятия — Клементе погладил его по спине. — Всё, чего я хочу: чтобы мы были друг у друга, и никто не стал преградой нам в любви! Хочу, чтобы ты был со мной искренен и не бросил бы меня, как надоевшую игрушку… хочу, чтобы между Флоренцией и мной ты выбрал меня. Я… — Адриано стушевался и зарылся в его одежды сильнее, — многого прошу?       Ответом ему был короткий смешок — Клементе обещал, со всей юношеской верой, что никогда не покинет своего возлюбленного, что сделает его своим смыслом жизни и отодвинет заботы города на второй план. Но… Клементе впервые кривил душой, частью своего сознания понимая это. Маленькая ложь взращивала в нём вину: между Флоренцией и своей любовью он выберет город, которому должен служить — ведь народ доверился ему! Это невероятно тяжёлый выбор, но его делают все короли и правители. А Клементе с каждым годом своей жизни всё меньше сомневался, что желание короны навязала ему семья; амбиции срослись с его личностью, хотя под напором любимого Адриано он иногда сдавался.       Оттого их примирительный поцелуй в тот вечер застыл ещё более печальным, трепетным и тоскливым призраком — ещё даже не начавшись, хрупкая любовь затрещала и задрожала от тягот судьбы, любовь запретная, ранняя и такая несвоевременная…       Поначалу жизнь казалась прежней, только остринка чувств разбавила её скуку и будничность: Адриано вылавливал неугодные мнения в обществе, Клементе со стратегической точностью выстраивал будущие планы, а по вечерам они превращались в трепетных, наивных любовников, изучая поцелуи, невинные ласки и касания. Изредка между ними пробегала молния «это неправильно и надо прекратить», но молния — всего лишь короткая угрожающая вспышка, а после неё — лишь покой и интимная темнота. Правда, Адриано совсем забыл, что ещё после молнии часто следовал гром — жуткий, ужасный и пронзающий до рёбер, но где вспомнить об этом, когда вы влюблены, очарованы друг другом и совершенно не согласны с известным перечнем ценностей, господствующих вокруг?       Затем они осмелели и могли целоваться не только в запертой на сто замков комнате, но ещё и на природе, в уединённом местечке в саду или за пределами города. Клементе бранил их за распущенность и неаккуратность, а потом сам же прижимал Адриано к ближайшей колонне и целовал до звёздочек перед глазами. Вседозволенность раскрывала крылья за их спинами, и они чувствовали себя свободными, могучими и дерзкими! Целоваться где-то в пределах дворца, но уже не в комнате Клементе, стало нормальным, и, распалённые взаимной открытостью, они уже не стеснялись провоцировать друг друга, доводить до крайне возбуждённого состояния, чтобы потом с невинным выражением лица скрываться.       Адриано понимал, что им следовало быть осторожнее, вдумчивее, не разбрасываться ласками и вспоминать о риске, если их увидят. Юное же тело, охочее до утоления жажды, считало иначе и горело, одурманивало разум и припудривало мир сладостной дымкой небытия. Они оступились однажды, и эта ошибка потащила за собой тягостные последствия, куда более глубокие, чем несчастье двух разбитых сердец…       На дворе благоухал медово-золотистый, дурманящий рассудки май. Тела уже не просто обострялись от каждого касания, но буквально пылали, толкали своих обладателей к чернильной пропасти и нашёптывали сладостные песни свободной любви — предайся ей, не бойся ничего… Адриано впервые был таким взвинченным, напряжённым и капризным; всякий поцелуй Клементе сужал его штаны и обращался в пытку. Клементе же, всё равно чуть более опытный в наслаждениях истинных, а не вымученных, умело раззадоривал своего возлюбленного и в пару откровенных поцелуев мог довести до ослепляющей живости.       Вечером они возвращались по уснувшему в розоватой неге дворцу; тишина плела узоры на мраморных прожилках колонн, а позолота картин тихо шептала свои старые секреты. Как тут было не соблазниться уединением, обещанием нежности и молодостью своих загорелых, выточенных из лучшего порфира тел? Адриано стеснялся напасть с поцелуем первым, а Клементе искал подходящего мига, когда на их пути встретится уютная мглистая ниша, как будто созданная для сокрытия горячих сердец. Многие придворные разъехались тогда по загородным резиденциям, чтобы насладиться ещё не раскалённым теплом Тосканы и своими винодельнями, поэтому дворец расслабленно пустел, изредка шурша беспокойными слугами. Клементе даже обронил шутку насчёт того, что уже сейчас мог почувствовать себя единоличным владельцем дворцовых комнат, однако смех вышел хоть и искренним, но задумчивым, глухим и отстранённым — оба они переживали совсем о другом…       И вот, улучив миг в одной из богатых зал, чей купол венчали изящные вензеля цветов, Адриано и Клементе набросились друг на друга, спрятавшись только формально за белоснежной ажурной статуей. Клементе целовал требовательно и пошло, сминая в комки робость и заскорузлые страхи Адриано, словно ещё недавно это не он шарахался и краснел от одного лишь упоминания плотских забав между мужчинами. Сейчас Клементе действовал так уверенно, будто всё знал… Адриано перехватило дыхание от его напора: вот жаркий поцелуй сменился щекотливой лаской на шее, а вот уже тёплые ладони забрались под рубашку и (ещё, правда, несмело) погладили грудь и впалый живот. Адриано тихонько простонал и откинул голову назад, коснувшись затылком холодного мрамора. «Надо… надо дойти до нашей комнаты!» — то ли осталось в его мыслях, то ли вспыхнуло умоляющим шёпотом, никак не повлияв на Клементе. Тогда-то Адриано и сошёл с ума, кинулся с ответной страстью на возлюбленного и вобрал в себя его последний, терпкий, несчастный поцелуй — и ведь никогда не узнаешь, что он таков, пока не убежишь в горькое будущее и не посмотришь сквозь его ломаную призму на свою прежде яркую и уже такую далёкую прошлую жизнь…       — Что это здесь происходит, молодые люди? И… неужели это ты, Клементе, претендент на королевский трон? — прорезал зальную тишину звонкий, насмешливый, мерзкий голосок. В десяти шагах от них появился задыхающийся, потный, толстый советник; его сопровождали двое стражников. Клементе и Адриано отпрянули друг от друга, но, судя по злому сальному взгляду советника, никакие уговоры и объяснения не оправдают их порочной близости и только сильнее утвердят во мнении, что они занимались кое-чем запретным.       Первым опомнился Клементе и, пригладив встопорщившиеся волосы, слабо пролепетал:       — Мы… просто проходили тут мимо, сеньор! Ничего такого! — глупее фразы он и придумать не мог, но это было гораздо лучше, чем позорное молчание Адриано, забитого, окаменевшего и бледного, как смерть. Советник масляно улыбнулся и утёр пот со лба — ничего хорошего не обещала эта злая улыбка! Адриано не сводил взгляда с его жирной кожи, лоснящейся вонючим потом, и уже чувствовал, как скоро его может стошнить прямо здесь.       Видимо, советник заметил омерзение на его лице и, разгневавшись от глупости ответа будущего короля и от того, что его унизили, возопил:       — А я прекрасно вижу, чем вы тут занимались, мелкие извращенцы! Думали, про вас никто не догадывается? — говорил он правду или нет, но Адриано испуганно вздрогнул, а внимательный взгляд точно бы за это зацепился и развил мысль до конца: — Да уже многие про вас шепчутся, только поймать всё не могут! И как же хорошо, что я не уехал и решил проследить за вами…       Адриано едва держался на ногах от резкого контраста возбуждения и страха. Ещё минуту назад он умирал от жажды любимых объятий, теперь — от надвигавшегося стыда и позора. Мир истончился до бледной сеточки миражей и затмился чудаковатой въедливой дымкой. Если бы он тогда сохранил самообладание, владел бы целиком телом и своими ногами, вспомнил бы все свои ужасающие побеги от кондотьеров, стражников и разгневанных купцов, когда он воровал на рынке, и сорвался бы с места, то сколько бы боли обошло несчастную красивую Флоренцию и её милых детей!.. Но история тем и убийственно хороша, что не знает сослагательного наклонения…       — Итак, молодые люди, я, как советник, имею право судить подобные дела прямо на месте! Поэтому слушайтесь меня, иначе будет хуже…       Откровенно говоря, толстяк нагло врал: такого права у него не было. Он мог лишь инициировать суд над прелюбодеями; наказание всегда назначал только судья, после слушания всех показаний и рассмотрения дела. Адриано и Клементе могли признать виновными — уж слишком весомым было мнение советника — и наложить штраф или изгнать из королевства, или даже посадить в тюрьму на пару-тройку лет, однако ж суровость заключалась в том, что после заседания репутация Клементе, как и его надежды стать королём, рухнут безвозвратно. И никакое решение суда тут не поможет, даже если удастся выиграть дело… К выборам он подойдёт с клеймом постыдного увлечения.       — Так как я отношусь к тебе с уважением, Клементе, и особенно к твоей семье, то не могу допустить и мысли, будто ты сам согласился на подобную низость, — продолжил советник, а стражники по бокам от него внезапно двинулись к Адриано. — Поэтому арестовываю твоего «секретаря», — намеренно выделил его должность сладко-развратным напевом, желая одного — только унизить, — и забираю с собой до выяснения всех обстоятельств. Жду тебя завтра вечером у себя в поместье. Только посмей кому-нибудь рассказать об этом — о твоём проступке тут же узнает весь дворец! — яростно пообещал толстяк, и прожилки его глаз налились кровью.       Ни Клементе, ни Адриано — никто из них не успел сделать что-нибудь или убежать, или подать голос. Клементе, прикованный лишь одним намёком на то, что его тайну разболтают всем, особенно семье, стоял, погружённый в печальные ошарашенные думы и оторванный от реальности. Адриано же, тонко чувственный к настроению любовника, заразился от него безысходностью и вдобавок оторопел от столь жестоких пронзительных слов, произнесённых советником — они все казались истиной и не успели подвергнуться его критическому уму.       Поэтому стражники без труда схватили его и повели за своим господином сквозь череду коридоров. Клементе, в конце опомнившись, быстро создал меч и бросился за ними, но было поздно: стража наставила на него своё оружие, а советник грозно осадил его попытки спасти Адриано и посоветовал лучше скопить на завтра побольше золота, чтобы было «о чём договариваться». Униженный и проигравший по всем фронтам, Клементе остался в одной из зал и горько наблюдал за тем, как его возлюбленного утаскивали от него — всё дальше и дальше. Адриано, бесчувственный, отрешённый, растерянный, под конец тоже оживился и с ужасом понял: что же они оба наделали? Обернувшись, он поглядел на своего идола и пустил терпкую горячую слезу, оплакивая их короткую, счастливую жизнь и сладкую, растянутую в вечности любовь, которой суждено было стать лишь злым роком, лишь наречением и дурной сказкой на ночь для глупых малышей…       Адриано не винил Клементе ни в чём, но, пока его везли, как мешок с отходами, на лошадях до поместья советника, перекатывал в голове печальные размышления и вопросы. Почему Клеми не бросился за ним следом? Он же был хорошим мечником и с двумя стражниками, пусть и первоклассными, точно бы смог справиться… Почему оробел от угроз этого советника? Он же так ловко расправлялся со своими врагами, умел запугивать и морально давить, ставил свои условия и выкручивался из безысходных ситуаций! Это Адриано прекрасно знал по своему опыту. Но нынче возлюбленный просто сдался и позволил хоть и высокопоставленному, а всё же глуповатому советнику взять над собой верх и манипулировать дешёвыми трюками. Неужто так сильна власть семьи над ним? И неужели он настолько страшится их гнева, что, когда под удар ставится его репутация, готов преклоняться перед любым негодяем?..       «А может, в том виновато лишь вино любви…» — тоскливо размышлял Адриано, вспомнив и своё жалкое поведение. Несколько раз он пытался закрыть глаза и вызвать в воображении тот плотный чёрный шар, не раз спасавший его в детстве, прикоснуться к нему — вот где его мрачные, доселе остававшиеся в секрете силы были нужны как никогда! Но мысли не складывались в прежнюю вереницу ненависти; как бы Адриано ни пытался напрячься и всколыхнуть гнев со дна души, такого же мощного всплеска не получалось. «Наверное, надо попробовать позже… когда меня запрут в темницу», — успокаивал себя несчастный юноша, ещё не зная жестокой правды. Нет, силы он, конечно, не потерял, но случилось кое-что другое — столь очевидное и длившееся всё то время, пока он жил под боком у Клементе…       Советник привёз его к себе в загородный дом и, хорошенько обозвав всеми ругательствами, которые означали содомита, бросил в подвальную комнату. В ней было сыро, темно, влажно и пахло застоявшимися помоями, но Адриано порой ночевал в местах и похуже, так что пристроился у стены, у самого сухого местечка, и стал ждать. Клементе точно придёт за ним и вытащит из тюрьмы! Надо просто подождать и довериться ему… Несмотря на разгоравшийся наверху май, внизу стоял пронзающий влажный холод; Адриано же остался в одной тонкой рубашке и постоянно согревал себя то хлопками, то прыжками.       Тут же он горько пожалел о том, что совсем не знал искусства созидания, а за год они с Клементе так и не успели приступить к этим занятиям, рассчитывая, что впереди у них целая вечность! Теперь он тщетно пытался что-то выдумать, шкрябая на стенах кусочком острого камня рисунки еды: энергия текла по телу вяло и не понимала, куда ей двигаться и что создавать; она ведь была ещё и отравлена тёмной материей, так что металась к опасным вспышкам и не раз обжигала стены чёрной копотью.       Но и голодать Адриано умел, даже если последний год изменил пищевые привычки и жажду комфорта. За целый день он не получил ничего; только на следующее утро стражник принёс ему воды и ломоть чёрного хлеба. Само утро Адриано определил совсем случайно — по запаху выпечки и ранней толкотне слуг, когда дверь на лестницу, ведущую к его решётке, на миг открылась. Время совсем потеряло здесь цель и счёт… Адриано даже задумался над тем, что такое наказание имело смысл для ужасных преступников, заточенных в самые тёмные подвалы. Но он-то не преступник!       Вчерашний остаток дня и ночь пролетели незаметно, а вот вечер наступал неохотно и тяжело — ведь решалась его свобода! Адриано уже чувствовал упадок сил и постарался растянуть кусочек хлеба надолго. Он бешено ходил из одного угла в другой и только затем понял, что так быстрее растеряет силы, поэтому сел на одном месте. Вскоре решил перебраться поближе к решётчатой двери и прислушиваться к звукам извне. Но каждая серия шагов заканчивалась разочарованием: шли мимо него…       Адриано задремал, прижавшись лбом к холодным прутьям. Возможно, это будет его ошибкой, но к тому моменту он подумал, что только выиграет: сон вернёт ему немного сил и поможет скоротать ужасно вязкое время. Разбудил его требовательный, но мягкий шёпот и лёгкая тряска за плечо. Он открыл глаза и охнул от удивления, даже засомневался в том, не грёзы ли это: у двери стоял взволнованный, испуганный, но вполне настоящий Клементе и старался побыстрее разбудить его!       — Вставай! Нам нужно бежать! Сейчас я постараюсь открыть дверь…       Пока Клементе возился с замком, Адриано, не заметив ни его волнения, ни трясущихся рук, для которых было сложно просто вставить ключ в скважину, вцепился в прутья и сдавленным от восторга шёпотом спросил:       — Ты пришёл за мной? Ты правда пришёл за мной?.. — он знал, как нелепо звучал и каким глупым казался, но увидеть Клементе — вот так внезапно и так скоро — он уже мало надеялся! Думал, что мерзкий советник изведёт его своими условиями и сегодня они ни к чему не придут…       — Ну конечно! Только сразу бежим, как только я открою дверь… и ничего не спрашивай, смотри внимательно под ноги! — Клементе, прикусив губу, снова заскрежетал непослушным замком и нервно оглянулся назад. — Ты же не ранен? Можешь идти?       — Я побегу за тобой хоть на край света, любимый! — воскликнул Адриано и тут же осёкся, добавил шёпотом: — Но ты, получается… всё-таки как-то уговорил этого мерзавца?       Клементе наконец отворил дверь и грубо схватил его за руку. Пока они поднимались по лестнице, он обернулся и коротко бросил:       — Нет, я… забрался сюда тайком и вырубил охранника. Нам нельзя медлить! Иначе остальная стража поднимет тревогу, и нас поймают… — он был так бледен и испуган, что Адриано и сам перестал трепетать от счастья, искреннего и яркого в первые минуты свободы. Он выбежали в тёмный коридор и рванули вперёд; наверное, Клементе знал, где выход, хотя по его нервозным остановкам и частым неверным поворотам у Адриано сложилось другое мнение…       Неизвестно, находилась ли заветная дверь близко или до неё ещё надо было бежать и бежать, но в очередном проходе десятки стрел и мечей направились только на них. Их поджидала группа стражников. Клементе дёрнулся назад, но с другой стороны перекрывать выход бежали другие воины. Они оказались запертыми в ловушку, и Адриано чуть не рухнул без сил и с горестным криком — от обманутых надежд и чиркнувшего по рукам, но всё равно улетевшего восвояси счастья. Глава стражников приказал им оставаться на месте и даже не пытаться дать отпор — иначе они порубят их на куски. Клементе, уже занеся меч для боя, всё же опустил его и смирился: против толпы он бессилен, а своим хвастовством, столь нужным тогда, когда советник поймал их всего с двумя стражами в обойме, только погубит своего возлюбленного.       Вскоре ряды стражников разошлись, и к ним выбежал разъярённый, вспотевший и запыхавшийся советник. Глаза его — маленькие, злые, заплывшие жиром — пылали торжеством и победой. Адриано ещё не знал, как и где прокололся его Клементе, но, если б обдумал всё случившееся, то непременно понял, что возлюбленный пробрался сюда тайком и вырубил охранника, а советник ждал его визита и наверняка продумал всё, только бы отловить двух беглецов, возможно, даже подстроил якобы лёгкую поимку ключа у стражника… Так что западня была неминуема!       Это и уничтожало, и вводило в глубочайшее отчаяние. Адриано чувствовал себя пташкой, запертой в ужасно вонючей клетке: на миг ей открыли окошко и дали улететь на счастливые секунды в небо, а затем жестоко запустили камнем или стрелой, и вот бедная птичка летела уже вниз, к своей несомненной смерти. Советник долго неразборчиво бранился, а затем поглядел на Клементе:       — Не ожидал от тебя, будущего претендента на трон, такой дурацкой приверженности к простой уличной шлюхе! Ты был готов даже потерять свою честь, только бы спасти его! — кричал мерзавец, уперев руки в толстые бока, и обрёл вида самого настоящего отца, отчитывающего своего совсем уж провинившегося сына. — И чуть не потерял её… Благо, я пресёк твоё падение и теперь более чем убеждён, что этот гнусный тип пагубно влияет на твою жизнь и карьеру. Сообщить бы по-хорошему обо всём твоему отцу да парочке суровых советников… — мужчина потёр влажный подбородок и наигранно изобразил задумчивость — своё решение, догадался Адриано, он вынес уже давно. — Да ведь я и просил тебя о малом — принести два мешка золотых и на том бы мы разошлись… Но ты жестоко предал наш уговор!       Клементе униженно и опозоренно опустил голову и процедил сквозь зубы:       — Я не располагаю такими суммами…       Он говорил правду — Адриано мог подтвердить, ведь сам недавно делал расчёты его накоплений. Клементе жил, не нуждаясь, мог позволить себе дорогие одежды и вещицы, но большую часть денег получал от отца, а сам зарабатывал скромно, занимаясь придворной работой — она приносила мало, но давала очки репутации. И, как на зло, в последнее время отец начал уменьшать суммы, намекая на то, что его сын должен обеспечивать себя сам, а экономия пойдёт ему на пользу, пока он не займёт главенствующее место во дворце. Поэтому ни о каких двух мешках с золотом речи не шло! Сейчас всё состояние Клементе могло насчитывать едва ли треть мешка… А занять столько у друзей и знакомых он бы просто не успел, да и пошли бы слухи…       Советник же, услыхав горькую правду, рассмеялся хриплым поросячьим смехом — таким мерзким и тошнотворным, что Адриано мутило от его частых похрюкиваний.       — Что я слышу! Неужто у Клементе — и нет денег? А если попытаемся вытрясти из твоего отца?.. — несмотря на свою вынужденную весёлость, советник был разочарован новостью: он-то думал, богатенький сынок купался в золотых чашах. Теперь в его голове созревал другой коварный план. — Тогда поступим так: сейчас ты пойдёшь со мной, и мы обсудим цену твоего проступка, а твоего любовника отправим обратно в темницу — там ему и место… И даже не сметь сопротивляться! — гаркнул он, как только Клементе дёрнулся что-то объяснять.       Их разъединили — и теперь уже навсегда, пронеслось в голове у Адриано. Тащили его уже грубо, больно скрутив руки, а около темницы поколотили ногами. Кинули на каменный пол, как тряпку, и пообещали: они скоро вернутся… Адриано, опешивший, с синяками по всему телу и вновь униженный, теперь похолодел от настоящего предчувствия ужаса: что-то произойдёт.       Он не успел как следует разглядеть Клементе, не успел что-нибудь ему сказать, но и в ответ получил гулкое печальное ничего. Голову раздирали остроклювые птицы-обиды: почему он вновь спасовал, почему не настоял на иных условиях, не пригрозил советнику лишением поста, если кто-нибудь узнает, каким унижениям он подвергает его друга, даже если они и нарушили закон? Почему, в конце концов, так ужасно подготовился к побегу: не предусмотрел других путей отхода, не разработал план, не успокоил свои дрожащие пальцы, когда открывал замок? И почему напоследок не одарил надеждой — пусть и ложной — когда Адриано уводили, а он смотрел только в ноги?..       «А ещё он даже не воспротивился, когда меня назвали шлюхой…» — в темнице всё звучало обиднее, острее и жёстче. Адриано убеждал себя, что Клементе не мог действовать иначе — тогда бы советник рассвирепел и снёс бы им головы прямо там; с него бы потом тоже содрали три шкуры, но вернуло бы это жизни им самим? Поэтому Клементе выбрал дипломатический путь, через переговоры. Может, ему удастся заговорить толстяка и пообещать богатства, пусть и выпрашиванием денег у отца? А всё же ситуация засела едкой занозой в сердце у юноши, и любовь, такая терпкая, надрывная и неправильная, дала первые трещины. А трещины в пылкости всё равно что яды первого, назревающего озлобления…       Но раздражение быстро сменилось животным страхом, и Адриано пожалел, что вёл себя так капризно: по ступеням зашагали тяжёлые ботинки стражников, зашаркали какие-то тяжеленные предметы, и входная дверь тоскливо скрипнула. Юноша вздрогнул и поднялся с пола — до этого он бессильно лежал на сырой земле, терпя боль и дожидаясь освобождения. Конечно, надежда на свободу ещё крепла в нём, как и во всяком молодом человеке, перед которым лежала вся будущая и точно светлая жизнь; однако, обретя за время скитаний по трущобам Флоренции глубокое разочарование, Адриано со всей взрослой серьёзностью понимал: впереди только гибель.       «Меня будут пытать…» — мысль, вопреки своему скрытому ужасу и безнадёжности, оказалась принятой им как-то легко и очень уж равнодушно. Видимо, то сказывалась работа в борделе: иногда приходили очень жестокие и требовательные клиенты и могли насиловать по часу, по два, наплевав на крики маленьких детей, а то и распаляясь их страданиями. Было больно, неприятно, мерзко — да что уж тут скрывать, ведь никто никогда не объяснял Адриано, что к подобному акту следовало готовиться и делать всё очень осторожно, дабы не травмировать организм. А уж касаться детей нельзя было вообще ни при каких обстоятельствах!       Сейчас же все пройденные испытания помогали с трудом — Адриано видел, как подвал заполнили чёрные силуэты со страшными зазубренными предметами и сколь звериными были их сверкавшие оскалы. «Дай человеку волю на жестокость — и он предастся ей, как самому изощрённому наслаждению», — скорбно думал Адриано, потихоньку погружаясь на горькое дно. Страх вспорол ему грудь и вывернул на пол скопившуюся в желудке желчь. А ведь стражники ещё даже не приступили…       За мерзкое волеизлияние он сразу же подвергся ударам и плевкам. Жутко разболелись рёбра — наверное, жёсткие подошвы сапог всё-таки поломали кости. Затем на нём разодрали одежду и опустили в самую пучину Ада. Для покровителей не существовало ни Ада, ни Рая, но всегда забавно было пофантазировать о том, как бы они могли выглядеть. В тот день Адриано узнал, что жилище для человеческих грешников имело свои врата и на Земле. Мерзкий советник приказал своим стражникам запытать его, но не до смерти — а всего лишь до чернильного, вязкого и горького на вкус отчаяния. Адриано бы даже согласился стать их рабом и пойти по кругу безвольной куклой — ему ли не привыкать к подобным издевательствам? Но стражники побрезговали его натурой, хотя, видно, присматривались, не стянуть ли с него штаны. И уж лучше бы они просто изнасиловали его — сексуальная агрессия, не найдя выхода напрямую, вытекла в побои, хлестки плетью, прижигания и болезненные шипы по коже…       Адриано старался отгородиться от бесконечной, навязчивой, пульсирующей боли. Кажется, он терял сознание и уплывал за грань реальности. Помнил ли Клементе о нём? Спешил ли что-то сделать? Или, убаюканный разговорами советника, решил оставить его на съедение волкам, а сам отправился в уютный дворец — размышлять в глубокой скорби о том, как лучше преподнести это суровому отцу?.. Адриано взывал к любимому: с лаской, гневом и раскаянием. «Это ведь ты первым тогда поцеловал меня — я остановился в последний миг и ждал…» — сейчас любая мысль бродила в голове, подобно скисшему вину: может, приведёт к спасению, но, вероятнее всего, только к ещё большему разочарованию. Адриано перестал различать добро и зло; светлое и тёмное окрасились для него в одинаково серый цвет, а любовь мешалась с ненавистью: ведь если бы не их безрассудство, если бы не взаимность Клементе, который и пожертвовать-то ничем не мог ради такой трудной, изматывающей и опасной любви; если бы не всё это — был бы он здесь, среди животных?       Но и был ли когда-нибудь счастливее, чем в те мгновения рядом с Клементе? Ответ Адриано знал, и ответ Адриано разрывал больнее, чем тиски мучителей.       Он отрешился от боли и устал кричать. Откровенно говоря, он даже не знал, насколько цел и мог бы досчитаться пальцев или зубов. Всё утонуло во мраке крови, бессилия и тоски. Грань смерти впервые забрезжила спасительным маячком, и он плыл к ней, преодолевая громады волн из унижений, насилия и ужаса, но лживый блеск так и не приблизился — смерть всегда капризна, когда дело касается её страстного желания. Адриано несколько раз взывал в мыслях чёрный шар ненависти, наматывал в него клубки из невыносимых истязаний стражников, хрипел от горя и пытался вспомнить, как одним махом перебивал своих мучителей или сжигал дом. Но ничего не помогало — шар казался бледным и недосягаемым. Не получалось окунуться в тёмную материю, овладеть ею и подчинить себе. Почему? Что сейчас отличало ситуацию от тех, прежних, где вспышка затуманивала взор по щелчку пальцев? Ведь страдания теперь были гораздо хуже прошлых: Адриано начинал сомневаться в любви Клементе, искал в нём изъяны и тут же винил себя во всём.       А потом до него дошла болезненная, суровая правда: он растерял способности к тёмной энергии, потому что уже давно не подпитывал её ничем — его жизнь была прекрасной и довольной, особенно когда он попал во дворец, сердце не разрывали дешёвые драмы, а голова была занята служению благим делам — будущему королю. Клементе разнежил его, сделал подобным себе, хотя такой, как он, никогда не должен был терять бдительности, особенно в чужой, слишком высокородной ему среде. Он должен был осаждать свои аппетиты, роскошные вкусы, изредка наведываться в бедные кварталы и вспоминать ужасную жизнь там: видеть несправедливости, избиения, страдания детей… Вместо этого он расслабился, подобрел и теперь не мог собрать ни капли своей злости, даже когда искренне ненавидел своих мучителей, даже когда застрял на пороге смерти: потому что любая сила, даже хаотическая, нуждалась в подпитке.       Это открытие всерьёз пошатнуло смирение Адриано. Он считал, что в любой момент, когда накал издевательств возрастёт до небес, силы пружинисто вылетят из него и покарают обидчиков! Но он позабыл, что имел дело с самим Дьяволом, как бы выразились люди… В тот миг пришло озарение, и как раз вовремя: судя по шороху, его бренное тело куда-то уносили.       Адриано боялся пошевельнуться и осознать, что лишился чего-нибудь: руки, ноги или даже пальца. Тащили его за шкирку и не церемонились пересчитывать позвоночником ступеньки бесконечных лестниц — да и с чего бы такие нежности… Боль — слабое слово для описания того, что он чувствовал. Всё тело было одной огромной раной, ноющей и развороченной. Но вот из-за толчков и выступов Адриано постепенно вернул контроль над ним: несколько пальцев, судя по ощущениям, оказались сломаны и плохо двигались, дышать было очень тяжело, а ноги, хоть и гудели от колотых ран, относительно свободно сгибались. Адриано, правда, не открывал глаза — боялся увидеть своё настоящее, бедственное положение и тело, заляпанное в крови (так казалось из-за вездесущей влаги и тошнотворного запаха). Реальность подорвала бы надежды юноши спастись и хоть когда-нибудь восстановиться от ран, но…       Он всё же решил разлепить глаза, ужасно болевшие и залитые, видимо, кровью из головы, пока его били. Веки, как он чувствовал, с трудом разлепились, а вот кроваво-тёмный мрак так и не рассеялся… Тогда он принялся моргать — с безумной болью, будто кто втыкал иглы прямо в веки. Выходило медленно, мучительно и тревожно с каждой секундой. Тогда он протянул ладонь к лицу (это как-то упустил тащивший его охранник, иначе бы с радостью пообломал оставшиеся пальцы) и дотронулся до глаз. Вокруг — бугры, ожоги или что-то похоже, но если подобраться ближе…       Мясистое, влажное, а самое главное — ужасающе пустое углубление вместо глазных яблок! Адриано завопил — так яростно и громко, насколько было способно его истощённое тело. Стражники, тащившие его, тут же отхлестали, избранили его всякими помойными прозвищами и спохватились заткнуть рот вонючим кляпом. Но Адриано уже мало осознавал мир: ничто так не ломало его в жизни, как потеря зрения… Теперь он убогий, калека, слепой! Глаза — главное оружие таких, как он: воришек, подлецов и опущенных. Да и будет ли он нужен Клементе?..       А нужен ли был вообще?       Адриано впервые оказался не подготовлен именно к такому повороту издевательств; даже в борделе все извращения (кроме убийственных, да даже и те) были известны наперёд. Но глаза… Он теперь точно знал, что умрёт и даже не увидит мир напоследок. Хотя стоил ли мир вокруг в последние секунды того, чтобы на него глядеть? Адриано и так мог вообразить: зловонный подвал, сумрак и ухмыляющиеся рожи повсюду.       Не мог ли он увидеть человеческий Ад при жизни?       А может, уже и увидел…       Мысли перекатывались в голове лихорадочными шарами. Пытка ещё не закончилась. Что-то будет… Ведь куда-то же его несут? Не умертвили — значит таков план «великого судии» советника! Понять толком, где он находился, было сложно: телом он ощущал постоянную влагу и холодный камень — из подвальных комнат они не вышли. Затем пол стал суше и ровнее, послышались чьи-то далёкие голоса. Стражники прислонили его спиной к какой-то деревянной панели и грубо выплюнули: «Слушай!». Адриано прислушался и с удивлением разобрал где-то ровно за тонкой стенкой голоса Клементе и советника! Видно, его притащили к какому-то тайному закоулку комнаты. Но для чего? Что он должен услышать?       И, прежде чем ему открылся момент разговора, к которому стражники, по приказу советника, поднесли его специально, история вырвалась из рамок видения Адриано и перешла к нейтральному рассказчику, который был способен передать настоящее, не искажённое положение дел. Адриано узнает об этом — гораздо позже, когда уже ни одни слова и ни одни оправдания не смогут повилять на него. Ничто не сумеет растопить лёд остервенелой злобы, заменившей юноше сердце, и ни один лучик света не рассеет загустевшую тьму в скорбно обманутой душе.       Советник отослал Клементе домой сразу после того, как Адриано увели, и приказал ждать его решения. Презрительно кривясь, он пообещал хорошо обращаться с Адриано, несмотря на низость, которую тот совершил. Будущий король, хоть и был бессилен навязывать свои условия, решил даром времени не терять и вернулся в город, чтобы обойти друзей и собрать хоть сколько-нибудь флоринов. Предчувствия он имел самые скверные и жутко переживал за Адриано… Однако воспротивиться нескольким десяткам стражников не мог — его заколют, как свинью, и выбросят в ближайшую канаву, дабы замести следы. И тогда уже ни одна королевская стража не отыщет его бренного, разложившегося тела… Да и Адриано: кто поможет тогда ему? Никто не знал о его заточении, кроме Клементе!       Укоряя себя, уже давно не блистательный юноша задавался колючими вопросами: почему оробел, почему не поступил смелее, почему не рискнул? Да, отец, едва слухи до него дойдут, вероятно, сдерёт с него шкуру, а все во дворце отвернутся. Да, это будет жестоким и мучительным уроком о том, что всегда надо соблюдать осторожность, если ты — публичное лицо, стремящееся к высокой должности. Но стоило ли это всё здоровья и рассудка Адриано? Клементе теперь понимал, что струсил, смалодушничал, не помог возлюбленному, как следует! Но ведь он думал, что сможет справиться сам, без лишних ушей и сплетен, договориться с этим мерзким чудовищным советником, которого знал раньше только как ленивого и сонного законотворца — совершенно безобидного и простого, как казалось тогда. Реальность же обернулась жестокой, надменной стороной…       «Я так виноват перед ним! Я искуплю свою вину… Только дождись, прошу тебя, Адриано!» — Клементе подгонял коня шпорами, ещё не зная, что прямо сейчас его возлюбленному выжигали глаза, а хитрый советник продумал всё, чтобы разлука двух влюблённых прошла как можно болезненней. Именно затем он приказал стражникам по его тайному знаку подтащить пришедшего в сознание, но слепого Адриано к стенке рядом с гостиной: пленник должен был услышать правду (искажённую, вынужденную и потому не такую уж и правду) и хорошенько получить за свой проступок, но теперь уже морально.       Клементе приехал к советнику поздно вечером, уставший, дёрганый и на взмыленной запыхавшейся лошади. За полдня удалось собрать всего мешок с флоринами, постоянно унижаясь и заваливая обещаниями отдать при первой же возможности. Некоторые помогали, имея в сердце лишь добрые намерения, другие же записывали должок и какую-то провинность за безупречным Клементе, чтобы когда-нибудь потом, в нужный момент, достать её и полыхнуть на широкую публику тайнами будущего короля.       Но в мире, конечно, оказалось не без преданных друзей, простивших ему даже лёгкое отстранение, увлечение новым другом и внезапную тревожность средь бела дня: один его давний друг, с которым они вместе обучались боевому мастерству, а ныне занимающий среднюю должность в маленькой фьезольской армии, пообещал к утру собрать небольшое, но массивное войско, способное припугнуть гнусного советника. Ему Клементе-то и проговорился, что его друга заточили по ложному обвинению — без суда и разбирательств. Юный командующий не смог проглотить эту несправедливость и с жаром принялся раздавать слугам указания и записки, чтобы поскорее собрать свободных ребят. Клементе был ему благодарен, однако войско у него будет только к рассвету, а до него — ещё долгие мучительные часы и встреча с советником…       Адриано стал невольным слушателем далеко не с начала разговора. Советник принял Клементе с подозрительным благодушием и даже предложил отведать яств со своего стола, заметив бледность и лихорадочность в лице юноши. Тот нехотя согласился — за весь день так и не съел ничего, силы таяли на глазах, а они ему были ещё нужны, если он собирался рано утром выступать с захватом. Советник думал отвлечь его беседой, но Клементе сразу перешёл к делу и потребовал взглянуть на Адриано, чтобы убедиться, что с ним хорошо обращаются и не пытают. Он сорвался, перешёл на грубые требования, позабыл о том, кто здесь ставил свои условия, и советник разозлился. С ним было невозможно договориться! Любое упоминание Адриано приводило к скандалу и крикам. Стража, стоявшая по бокам комнаты, напряглась и выставила штыки в боевую позицию. Клементе вынужденно сдал свой меч на входе и потому сейчас смиренно замолчал: умереть от десятка копий было бы глупо, раз он зашёл так далеко… Советник дал ему успокоиться и заговорил вновь своим сладким, увещевающим голосом:       — Давай поговорим о деле, Клементе. Ты меня очень разочаровал, когда решил пойти против условий нашего договора и тайком украсть пленника, которого я взял абсолютно законно. — Клементе хотел возразить каждому слову этого дурака, но понимал: любой его упрёк откатит их к самому началу и только усугубит положение бедного Адриано. — Поэтому, хотя моё отношение к тебе всё ещё лояльно, я начинаю верить тебе всё меньше и меньше. Чтобы мы пришли к соглашению, Клементе, ты должен заверить меня в своих чистых намерениях: в том, что этот гнусный развратный мальчишка не имеет на тебя никакого влияния и что в содеянном ты винишь только его одного.       У Клементе свело челюсти от наглости и беспринципности этого толстого ублюдка, но он сдержанно процедил:       — И что именно я должен сделать?       — Во-первых, собрать теперь уже три мешка с золотом! — у Клементе потемнело в глазах от услышанного — тяжёлого разговора с отцом не избежать, если он хочет вызволить Адриано… — Но я готов пойти тебе на уступку и подождать месяц, чтобы ты скопил нужную сумму. При этом Адриано я отпущу с тобой, под расписку об обязательной выплате. Во-вторых же, — советник хищно улыбнулся, и тут Клементе понял, что три мешка золота были ещё лёгким условием, — ты должен будешь написать от своего имени признание, что тебя насильно соблазнил этот негодник, а ты пал всего лишь невинной жертвой его чар. По этому документу мы затем проведём расследование, чтобы назначить Адриано наказание. Твоя репутация не пострадает, если ты напишешь всё толково и грамотно, не жалея его, — пообещал советник и расплылся в ещё более отвратительной улыбке.       Клементе жаждал расквасить её о свой кулак, пусть бы после этого стражники вспороли ему живот, но вовремя затолкнул ярость поглубже и вдохнул-выдохнул. Он был нужен своему любимому. Придётся пойти на уступки этому мерзавцу и написать обличительную записку… А что же потом? Клементе решил, что, едва ли Адриано попадёт к нему в руки, он спрячет его где-нибудь подальше от Флоренции. Суд пройдёт без него, может быть, наказание и правда назначат. А может, удастся завтра армией припугнуть советника и отобрать записку! На суде Клементе максимально верно продумает тактику своей защиты, посоветуется со знакомым в судебном аппарате, и, даже если Адриано признают виновным, через полгода вряд ли об этом кто-нибудь вспомнит. А когда Клементе станет королём, он обязательно отменит этот ужасающий ордер и вернёт Адриано во дворец… И да, об ужасном поведении советника он обязательно будет говорить на всех заседаниях!       Будущее засияло так ярко и обнадёживающе, что Клементе целиком поверил в него и спросил у советника:       — Это всё? Если я сейчас напишу признание, то получу пленника назад?       — Ни к чему торопиться, на дворе уже ночь. Завтра утром! — сдержанно улыбаясь, масляно процедил советник и пододвинул к нему перо и пергаментный лист — совсем как для написания государственных указов. — Но покаяние лучше напиши сейчас, я заберу его, чтобы ты потом не смог отвертеть своего «друга», — толстяк откинулся на спинку стула и обмахнулся платком; ещё с начала встречи Клементе заметил, как он покраснел и запыхался, но списал это на его тучность: с таким весом любой шаг будет испытанием, не то что бег! Правда, они уже давно сидели за столом, а советник всё не мог отдышаться…       Тем не менее, он, прерываясь на паузы, тяжело продиктовал покаяние Клементе. Ничего более мерзкого и двуличного за всю свою жизнь будущий король не писал! Испытания же продолжались: советник, пыхтя и жутко потея, попросил его зачесть вслух это признание; свидетелями будут два стражника, чтобы затем на суде подтвердить услышанное. Клементе понимал, что тут происходит нечто незаконное и ужасно своевольное, но отказаться или устроить скандал не мог — от этого потеряет не только он, но и его возлюбленный. Потом, конечно, придётся туго: оспаривать мнения сразу двух стражников, говорить, что такое заявление было составлено под жутчайшим давлением… Однако Клементе не унывал: чем поскорее отделается, тем быстрее увидит Адриано! Поэтому он поднял лист и, вздохнув, уже хотел начать самое отвратительное чтение в своей жизни, как советник, кряхтя, перебил его:       — И да, Клементе, постарайся именно произнести это — так, как говорил бы на публику, а не сухо прочитать. Если мне покажется, что ты бегло читаешь, то я тебя остановлю и потребую начать заново… — это были настоящие издевательские, унизительные капризы, и Клементе понимал, что должен был следовать им, иначе нарвётся на гнев. К тому же, Адриано был так близок, и уж лучше удовлетворить мерзкие требования этого старика, чем тот потом сорвётся на беззащитном пленнике…       Испросив у всех духов Флоренции помощи, Клементе продекламировал написанное; с выражением и акцентом у него проблем никогда не было — не зря всё детство он усердно учился риторике и завоёвывал внимание слушателей, умело проставлял паузы и вкладывал искренность в слова.       — Я готов сердечно покаяться в произошедшем. Мои родители — досточтимая семья Флоренции, они дали мне блестящее образование, крышу над головой и обширные возможности для любого приятного мне дела. Они воспитали во мне доблестные качества, достойные жителя нашего одухотворённого города. И мне скорбно знать, что я обманул их надежды и очернил нашу историю, связавшись с юношей самого низкого сословия…       Как можно было догадаться, именно это и слушал Адриано: стражники подтащили его вовремя, так, чтобы предшествовавший разговор он не услыхал, зато вот это покаяние — целиком и полностью. Адриано, к его несчастью, не мог видеть выражение лица своего возлюбленного сквозь брешь в деревянной панели, иначе бы тут же догадался о лживости и вынужденности этого монолога! С первых же слов он прекрасно догадался, что сейчас его будет добивать любовь всей жизни; искренность и проникновенность Клементе отметали любые сомнения, что это постановка…       Чёрные, самые тяжёлые бусины полетели нанизываться на забытое и, казалось, уже полегчавшее ожерелье судьбы Адриано. Давя на шею, оно потянуло хрупкую душу на илистое дно, и злоба навсегда поглотила ещё не обречённое для спасения сердце.       — Я благосклонно принял Адриано в своё общество и смотрел сквозь пальцы на его прошлое, столь мутное и тёмное, что любой другой знатный юноша побрезговал бы его дружбой, дабы не дать тени упасть на свою репутацию. Что уж тут говорить про кандидата в короли! Однако я всё равно сжалился над мальчишкой и приблизил его к себе, показал роскошь и благородство своих друзей, даже сделал его собственным секретарём, хотя он был неграмотен и весьма скудно одарён талантами. А он, вместо благодарности, окунул меня в грязь позора и разврата, одурманил моё молодое и пылкое сердце привычными ему раскованными шалостями и чуть не сбил с истинного пути! Моя карьера опасно покачнулась на волнах отвратительных сплетен — не все они правдивы, а только громогласны — и совсем скоро её было бы уже невозможно спасти. К счастью, происшествие открыло мне глаза и на мои грязные мысли, и на мои грязные поступки… И что ещё отвратительнее всего: он всегда знал, к чему меня подталкивал, он это прекрасно запланировал и двигал меня к пропасти, надеясь столкнуть достойного юношу к себе в застойную яму и разбить сердца его благородных родителей! Я имею все шансы стать королём, а значит должен быть образцом для своих подданных, в том числе и морально; я должен и хочу показать, что нравственность в наше время — не пустой звук, и мы обязаны чтить традиции наших предков, какая бы тьма ни просачивалась к нам из развращённых низов общества. Адриано чуть не уничтожил меня и не сделал подобным себе… Но я никогда не был таким и теперь ужасно презираю его за обман моего доверия.       Адриано, слепой, измученный, слушал, как его возлюбленный, с которым они ещё недавно жарко целовались и клялись в вечной, нерушимой любви, теперь убивал его, безжалостно занося нож над сердцем, прежде взлелеянным и обласканным. А ведь раньше преградой любви не казалась даже королевская власть!.. Если бы он мог увидеть, с какой болью выплёвывал эти жестокие фразы Клементе, то понял бы сразу: это — разыгранная сценка, не более того. Но мерзкий советник всё предусмотрел и, влекомый ненавистью к молодым, красивым, раскованным ребятам, которые не стеснялись своей любви и были так счастливы, с нечеловеческой яростью жаждал их погубить. Адриано теперь даже жалел, что не умер во время пыток — от потери крови или боли… Так было бы куда проще.       Клементе закончил свой обличительный монолог последней фразой, которую вынужден был почти плюнуть в лицо советнику — так он не хотел её произносить и так она была важна:       — Я ненавижу его и хочу навсегда стереть из своего сердца!       «Лучше бы ты оттолкнул меня, Клементе, тогда, в тот вечер, когда я приблизился к твоему лицу, — сгорая от ненависти, глухих рыданий и отравленной души, Адриано едва почувствовал, как его потащили обратно, в глубь сырых подвалов, не дав дослушать дальше. — Лучше бы ты оставил бедного, низкого для тебя юношу ещё в той зале со статуями и не тащил за собой в богатую жестокую жизнь. А ещё лучше… если бы ты сегодня собственноручно перерезал мне горло, раз я так противен тебе. Но ты слишком слаб, слишком притворно благороден, чтобы сделать это! Ты, оказывается, подобен всему своему обществу, высокому и лживому: вы только берёте нас, как игрушек, как питомцев, и бросаете, едва ли мы надоедим вам или станем бросать тень на ваши пропитанные ядом личности. Я ненавижу тебя, Клементе, но самой терпкой, противоречивой и дурной ненавистью; потому что как забыть то мнимое счастье, которое ты мне дал? Как вытравить из себя чувства к тебе? И откуда взять ненависть настоящую, не процеженную сердцем, чтобы воскресить в себе прежние силы и стереть всех нас из этого мерзкого города?.. Будь проклят тот миг, когда именно Флоренция стала матерью тебе — и таким, как ты, бессовестным наглым аристократам, — и мне, никому не нужному и всюду лишнему!».       Адриано утопал в чёрном вязком гневе, но ещё не мог вытолкнуть его из себя и, как прежде, одним хлопком взорвать людей и комнаты вокруг. Он уже купался в нём, протягивал сквозь пальцы и любовался красотой столь изысканной, спасительной материи… Минуты отделяли его от неизбежного столкновения со своими превратно развитыми силами. Но пока он заставлял себя ненавидеть прежде горячо любимого человека, в комнате произошло нечто странное, никак не вписывающееся в планы что одной, что другой стороны.       Советник, возгордившийся проделанной работой и получивший тайный знак от стражника, что Адриано прекрасно всё услышал и получил по заслугам, довольно рассмеялся и потянулся за вином. Клементе с яростью отшвырнул признание от себя и кое-как отдышался от бурлящих эмоций, перехвативших горло тугим шнуром. Как же он хотел наброситься на советника прямо сейчас и затолкнуть этот гадкий кубок ему в глотку! Но ведь тут же набегут охранники и заколют его булавами… Советник же, допив вино, вдруг закашлялся — смех внезапно перешёл в учащённое дыхание, а затем и в острую нехватку воздуха. Лицо, и до того ужасно красное, налилось синюшным цветом и побагровело. Слуги тут же подбежали и схватили господина под руки — толстяк накренился в сторону и повалился со стула. Он пытался что-то прохрипеть и стискивал пальцами ткань расшитых одежд на уровне сердца, словно хотел содрать всё оттуда и высвободить мучавший его спазм.       Клементе стоял в недоумении, но, пока стражники и слуги пытались дотащить жирную тушу своего господина до скамейки, сообразил и бросил своё дурацкое покаяние в камин. Пламя поглотило его позор, а вот душа всё ещё тяготилась бременем сказанного. Думал он быстро: надо воспользоваться суматохой и попытаться найти Адриано в замке! Как же он шёл до того подвала?.. Пока Клементе, огибая слуг и тычущих в него копьями стражников, пробирался к выходу и вспоминал свой путь до темниц, советник испускал своё последнее дыхание. Никаким благим делом не был ознаменован его отход в мир духов Флоренции! Страшное зло посеяли его зависть и жадность; а за маленьким злом всегда наворачивается ком из сломанных судеб, несчастий и разрушения. Крупица ненависти всегда тянет за собой колючую дорожку хаоса, а хаос так привычен и пагубен людским сердцам…       Смерть господина не стала для домашних слуг и стражников большим изумлением: его тучная фигура, вес и пристрастие к вину и жирной пище не обещали хорошего конца, а приступы удушья становились чаще и продолжительнее. Докторов советник не слушал и своим образом жизни только приближал столь бесславный конец. Но на какую же горькую малость этот конец запоздал!.. Случись он хоть на час раньше, Адриано был бы ещё относительно цел и с нетронутыми глазами, а Клементе, воспользовавшись суетой, точно бы его спас! Правда, случись всё так, мир бы стал совсем другим — и никто не мог обещать, что лучше…       Но даже в тот миг у Клементе был хороший шанс всё исправить: найти Адриано, признаться ему в содеянном и всю жизнь служить ему верой и правдой, став его зрением и окружив лаской. Но он никак не мог найти его в пустующем, тёмном дворце! Слуги то и дело пробегали мимо, разнося весть о смерти, стражники искали его, так что приходилось прятаться, а коридоры только запутывали. Как раз тогда звери, пытавшие Адриано и выколовшие ему глаза, узнали о кончине своего господина и привели в исполнение его последний приказ: если вдруг он умрёт, то умертвить всех его гостей! То есть Адриано и Клементе… Клементе удалось сбежать, но с каждой минутой он всё сильнее понимал риск оставаться здесь, да ещё и без оружия.       Почему толстый советник избрал такую мерзость в качестве своего посмертного дела? Он полагал, что Клементе в любую секунду мог зарезать его спрятанным или тайком пронесённым кинжалом! И, чтобы содеянное всё-таки не вернуло ему грязного любовника, стража должна была омыть руки кровью уже давно уничтоженного и растерзанного юноши… Глупые воины не разделили два случая — смерти естественной и насильственной — и сухо исполнили приказ. Острый кинжал впился в сердце Адриано, но тот едва почувствовал его укол. Он умер. Уже давно. Клементе вонзил ему стрелу в грудь, когда зачитывал свой приговор.       Адриано не увидел света, благополучия, спокойствия в последние минуты своей жизни — он видел только тьму, предательство и бесконечный поток ненависти. Его обманывали, терзали, унижали — никому он не был нужен, никому не нравился и всем казался лишь порочным, грязным и неправильным, уже по своей сути, уже с самого детства. Родители выбросили его к извращенцам, извращенцы — на улицу, ведь всяко лучше быть избитым бандой или мёртвым от тифа, чем терпеть насилие. Улица же выбросила его во дворец, к Клементе, заставив пройти большой и трудный путь. А Клементе столкнул его с последней ступени, ведущей к золотому человеческому Раю, и Адриано кубарем полетел в самые низы.       Тяжёлое мрачное ожерелье, стягивавшее горло все эти годы и недавно ослабшее, потускневшее и почти забытое, вдруг снова налилось гневом, злобой и детской обидой. Адриано упал вслед за тяжестью своей судьбы — прямо в чан бурлящей ненависти, уже вспененной и подслащённой для его воскрешения, возмездия и кары. Тёмная энергия не приручалась и не поддавалась тренировкам, но охотно приходила к покровителю в самый жуткий и отчаянный миг его жизни — или миг смерти, когда душа ещё не успевала отлететь в город, её породивший.       Судьбоносная и горькая трансформация произошла ещё до удара кинжалом в грудь. Адриано оказался слишком одинок, безумен и поглощён собственными мыслями, никак не вязавшимися с реальностью и логикой. Он мог бы задать себе пару отрезвляющих вопросов и через них прийти к выводу, что, возможно, его ненависть поспешна… Но он выбрал путь, которым идут сотни и тысячи отверженных: путь мщения, страдания и злости.       Тупые стражники, не получив указаний от своего теперь уже мёртвого господина, что делать с бездыханным, окровавленным и неприглядным трупом юноши после акта умерщвления, решили сбросить его в братскую прокажённую могилу: туда скидывали мёртвых бродяг и бедных, особенно если наблюдали у них признаки какой-нибудь заразной болезни. Хранить их трупы в черте города и сжигать по всем правилам похоронного ритуала считалось опасным: разного рода эпидемии вспыхивали в районах, наводя ужас на жителей, поэтому, чтобы избежать лишней паники, все подозрительные трупы убирали подальше от городских стен. Об этичности содеянного никто не задумывался; да и о чём тут думать, если человек был уже мёртв?..       Стражники запихнули труп Адриано в мешок, оседлали коней и резво покинули замок. Клементе, прячась по сумрачным галереям дворца, услыхал, как скрипуче отворились ворота, а по брусчатке загрохотали копыта лошадей. Он не успел подбежать к ближайшему окну и посмотреть на всадников; в груди тоскливо кольнуло. Он утешил себя надеждой: может быть, это Адриано спасся и помчал во весь опор, едва ли подвернулась возможность?.. О глупая, обманчивая мысль! Но Клементе только такая и нужна была, чтобы остудить свою тревогу и наполниться стремлением…       Кладбище для бедняков представляло собой несколько глубоких ям, выкопанных арестантами тюрем. Вокруг — глубокая тишина подступавшего со всех сторон леса и ничего более. Сказочную идиллию своего последнего места упокоения разрушали зловонный мерзкий запах разлагавшихся тел всех стадий и вытекающие трупные жидкости, испарявшиеся ядовитыми миазмами над землёй. Стражники закрыли рты и носы тряпицами, поскорее сбросили бездыханного Адриано в ближайшую яму и ускакали.       В зловонной дыре, окружённый гнилыми трупами, скелетами и мушками, охочими до тухлого мяса, забытый и униженный, несчастный и умерший с гневным проклятием на устах, Адриано нашёл своё последнее пристанище. Если Клементе и отыщет его здесь, то только чудом и приказав перекопать все известные ему свалки трупов. Лишь забвение и безвестное разложение ждали его тело… Но вдруг тёмная энергия заклубилась вокруг него и подвесила над остальными трупами. Чёрные плети приподняли подбородок, забрались в грудь, между рёбер и остывающих органов, и запустили в противоестественном, беспокойном ритме уже мёртвое сердце. Это была вся ненависть, вспыхнувшая в Адриано перед смертью и не покинувшая его даже после пересечения черты жизни и небытия. Болезненная, скученная, воспалившаяся ярость оживила тело, но вернулся далеко не Адриано… Вернулся его изломанный, ледяной образ, проклявший любовь, Клементе и город, их воспитавший. Вернулся хранитель тьмы и страдания, нарушивший естественный порядок жизни, и теперь Флоренцию ждало только возмездие.       Со стороны казалось, что Адриано был прежний: глаза его, целые, милостиво восстановленные тёмной силой, всегда делавшей только дорогие одолжения, но не помогавшей, смотрели ясно и вдумчиво, раны затянулись, а кости срослись. Лишь мелкие шрамы расчерчивали бледную кожу, а около глазниц особенно ярко, но это ничем не портило его лица. Юноша поднялся на ноги и выполз из ямы. В последний раз он поглядел на тени далёкой Флоренции, утопавшей в лиловой дымке ночного сумрака. Теперь только ужасы и несчастья желал он своему городу и всем его жителям; включая Клементе. Ни одна искорка не засияла от имени, прежде бередившего душу; «Клементе» застыл у него на губах мольбой и проклятьем, счастьем и горем, трепетом и гневом. Будущий король был его всем, его идеалом, алтарём, божеством и любовью; а стал средоточием ненависти, страданий и мстительных клятв. Как прежде люди роняли своих деревянных языческих идолов во славу новой веры, так и он сбросил золочёные иконы в грязь, дабы навсегда отречься от их яркого блеска, напоминавшего только о боли.       Адриано был уже не тем несчастным юношей, испытавшим много трудностей в своей жизни. Он заигрался с тёмной энергией и позволил ей взять над собой верх. А тело благодатно приняло обманчивые, легкодоступные чувства за освобождение и слилось воедино с тёмной материей… Теперь лишь одно желание управляло этим новым Адриано, порождением мрачных сил и запуганного обиженного мальчика: уничтожать, мстить, плести бесконечную цепочку боли. Он будет расти и меняться, но по каким-то своим, странным правилам; главное — его тёмные силы, а они разовьются вместе с ним…       К несчастью, его душу уже не могло тронуть известие о том, что на рассвете Клементе собрал войско и разграбил от злости замок советника, перекопав его до дна в поисках друга. Как и то, что будущий король приказал всем своим слугам обыскивать город, ближайшие деревни и больницы, а затем уже искать Адриано среди мертвецов по стихийным кладбищам. Клементе и сам лихорадочно искал своего первого возлюбленного, отводя на сон жалкие часы, а на еду — минуты. Здоровье его, моральное в том числе, ужасно пошатнулось, и отец остался недоволен разбегавшимися слухами о душевной болезни Клементе. Наверняка он его спрашивал обо всём, но Клементе сурово молчал и продолжал верить, что Адриано спасся.       Разграбление замка, где пытали юношу, удовлетворения не принесло, а жирная туша советника, посмертно четвертованная, так же не могла полностью искупить те страдания, доставшиеся Адриано. Замок остался в запустении, слуги, кто остался жив, разбежались, а стражники лежали мёртвым грузом в его стенах. Происшествие списали на вооружённый грабёж, смерть же советника признали логичным выводом его чревоугодия. Для охочей на сплетни публики Клементе остался чист и безукоризнен — его друг милостиво сохранил тайну о нападении на замок, а его армия, получив в вознаграждение награбленное, замолчала навеки. Но сам для себя Клементе стал грязен, ненавистен и мерзок: слова продиктованного признания ещё горели укором в его душе и всплывали на обратной стороне век жжёнными очертаниями букв. Да, злосчастный лист рассыпался в золе, а стражники, засвидетельствовавшие признание, лежали мёртвые в той же безвестной могиле, куда недавно сбрасывали Адриано…       Но Клементе так и не смог себе простить то, что согласился написать это, и главное — зачитать вслух, с выражением и чувством! Он не знал, что Адриано подслушивал, но испытывал такую горькую вину, словно вынужден был говорить это возлюбленному в лицо, жестоко игнорируя его слёзы и желание приласкать объятием. Конечно, советник поставил его в безысходное положение, но разве он не учился всё это время вылезать из таких ситуаций?.. А если, став королём, он столкнётся с историей похуже — то что, поведёт себя так же трусливо?!       Клементе изводил себя вопросами, раскаянием и ненавистью. Несколько раз он кидался в крайности и устраивал родителям истерики, объявляя о том, что не хочет брать на себя серьёзную роль правителя. Отец бледнел, страдал, гневался, менял кнут на пряник и поражался, откуда в его сыне столько прежде скрытой нервозности. Потом тайна открылась; трудно было такие вещи беречь от грязных ртов во дворце, когда все у всех на виду. Пропажа Адриано потрясла даже его врагов. Бросались разными слухами: сначала думали, что ушлый мальчишка обокрал своего благодетеля и убежал вместе с его богатствами, но из дома ничего не пропало, да и Клементе реагировал так остро на эту гнусность, на которую теперь даже боялись намекать его знакомые, что она сразу отмелась. Потом решили, что Адриано влип в какую-то грязную историю — о его прошлом ходили самые цветистые и роскошные теории, так что он мог быть связан с какой-нибудь опасной бандой. Но перевернули весь город, нашли даже хорошо спрятанные статуи прежде сурово осуждённых покровителей, но только не Адриано! Затем пропажа лучшего друга Клементе стала расплываться во времени и постепенно забылась местными любителями горяченького: куда более пикантные слухи наслоились на эту грустную и, откровенно говоря, тёмную историю… Так что к чему ворошить прошлое? Лучше уж обсудить очередную измену в верхушке советников и то, какие изощрённые ласки использовали знатные графья в своих мрачных утехах!       Клементе же не переставал искать Адриано ещё целый год. Прерываясь на общественно значимые дела и своё продвижение, он изредка уходил в суровое затворничество и сильно расстраивал свою семью. Комнату Адриано он так же держал ещё год, постоянно оставлял в ней письма — вдруг его первый возлюбленный решит вернуться за какими-нибудь вещами и случайно увидит записку? В них он изливался в противоположных чувствах: гнев за то, что юноша покинул его, сменялся кроткой любовью и самоистязанием — за то, что Клементе мало сделал и никогда не был достоин своего избранника… Но записки копились толстой колодой под скрепляющим их кинжалом и оставались непрочитанными, забытыми, забвенными. Адриано уже не могли спасти какие-то смешные буковки на листе бумаги; сердце его очерствело и покрылось шипами. Только месть завладела его разумом. Только уничтожение Флоренции могло утолить источник его ненависти и развеять по ветру задержавшееся среди живых тело.       Наконец, Клементе решил, что навсегда потерял Адриано. Так как его не могли найти ни живым, ни мёртвым, он обратился к хрупкой надежде, что его возлюбленный сумел в той суматохе сбежать из дворца советника, где его наверняка пытали, запрыгнул на лошадь и сбежал куда подальше от этого ужасного места. Он наверняка решил, что оставаться в городе небезопасно, да и вообще рядом с Клементе, будущим королём — советник уж постарался разъяснить ему будущее, а возможно, и его отсутствие, если он будет омрачать репутацию столь благородного юноши… Тут бы испугался любой, Клементе его искренне понимал! Но почему он не захотел оставить хотя бы одной весточки о себе? Почему не написал спустя год? Зачем… обошёлся так жестоко, что решил обрубить все связи, и забыть всё, что между ними было? Неужто Клементе этого заслужил? А может, и заслужил…       «Видно, я настолько отвратителен в любви, что от меня хотят сбежать — навсегда и очень далеко, чтобы уж никогда ко мне не возвращаться…» — расстроенно думал будущий король и поклялся, что больше никого не полюбит — останется в гордом ледяном одиночестве, вместе со своей тоской по первому возлюбленному. Однако молодость творит чудеса и исцеляет: раны на сердце всё-таки затягиваются, а на выжженной земле прошлых чувств вырастают стебельки новых. Клементе вылечит время, а то, что не долечит оно, исправит новое увлечение — загадочная, не такая, как все, и смелая Маргерита… Юноша оставит болезненную, неправильную влюблённость в прошлом и распрощается наконец с Адриано и надеждой на его возвращение — останутся только сердечная благодарность и нежные воспоминания. Жизнь завертится, как стеклянный шар по наклонной горке, и вот уже терпкая любовь, казавшаяся горькой трагедией и незатянутой раной в груди, станет лишь интрижкой молодости.       Для Клементе от Адриано останутся только одна картина, запечатлённая юным придворным художником, только встававшим на путь мастерства (её в итоге положат в тёмный склад, а затем потеряют), и запись в книге истории Флоренции, которую будущий король потом всё равно вырвет и отдаст на хранение супруге.       Но вот кто ничего никогда не забудет — это Адриано. И даже десятилетия не смоют с него жажду мести. И даже трудноосуществимый план по уничтожению города, растянувшийся на века, не ослабит его суровой, животной решимости. Умер доверчивый и ласковый Адриано. Воскрес жестокий и неумолимый, как и вся жизнь, когда-то окружавшая его.