— Если так хочешь — иди,
я с ним целоваться не буду! — С этими словами Эдвард громко хлопнул дверью комнаты, оставив шокированного брата стоять в коридоре и слушать тихое осыпание штукатурки по косякам. Альфонс несколько раз моргнул, беспомощно осмотрелся и пожалел, что доктор Рихтер уехал в больницу сразу после обеда, а Рою вдруг что-то срочно понадобилось в саду. Может быть тогда бы его разговор с братом не закончился такой катастрофой — несмотря на дерзкую и несколько хамоватую натуру Эдвард старался не ругаться так явно при свидетелях.
Хотя, возможно, не в этом конкретном случае.
Альфонс тихо вздохнул и потёр виски, вспомнив, какую истерику закатил его брат, когда Рой только сообщил о приезде их отца. Эдвард словно с цепи сорвался и ни явная слабость, ни по-прежнему держащаяся температура не остановили его от швыряния подушек и других лёгких предметов, размахиваний руками и громких ругательств. Альфонс тогда впал в ступор, доктор Рихтер тактично молчал и лишь изредка покачивал головой, а Рой спокойно поднимал с пола брошенные вещи и невозмутимо клал их обратно на места, даже не пытаясь упрекнуть подчинённого в неподобающем поведении. Будто изначально предполагал такой расклад.
Альфонс искренне полагал, что обещанных двух дней хватит, чтобы брат как следует всё обдумал и принял решение не опираясь на эмоции, но, видимо, его обида и злость были сильнее здравого смысла и он по-прежнему не желал иметь никаких дел с
этим человеком — теперь он называл отца только так, игнорируя даже его имя. Альфонс не был уверен, насколько это хуже. Он давно перестал понимать логику своего брата, когда дело касалось их отца.
Когда их мама ещё была жива и семейный альбом был настоящей книжкой, а не кучкой пепла, Эдвард порой открывал его в дни плохого настроения и подолгу смотрел на снимки, где были запечатлены только он с отцом. Таких фотографий было мало — две или три, если Альфонс правильно запомнил, — но на всех них его брат выглядел донельзя счастливым. Альфонс логично предположил, что брат очень тосковал по родителю и таким образом пытался стать к нему чуточку ближе, но когда решился и спросил об этом напрямую, Эдвард почему-то разозлился и принялся пылко доказывать, что смотрел он на их фотографии с мамой, а про горе-папашу давно и думать забыл. Проходившая тогда мимо комнаты мама разговор услышала и поинтересовалась, откуда у её сына такой лексикон, но Эдвард так и не ответил, закусив губу и промычав что-то невнятное. И Альфонс поверил — так убедительно Эдвард кричал, что ему всё равно на Хоэнхайма — ровно до того момента когда сам решил освежить воспоминания и просмотреть фотографии. Снимки Эдварда с отцом были затёрты и заломаны по краям от частых прикосновений. Он поделился этим открытием с мамой, и та, грустно улыбнувшись, обняла его и сказала не говорить Эдварду, что он узнал его маленький секрет. А потом случился тот злополучный пожар в котором они потеряли всё и стало уже не до сгоревших фотографий и вызываемых ими эмоций и воспоминаний.
Входная дверь едва слышно хлопнула, извещая о возвращении Роя, и Альфонс поспешил вниз по лестнице, не желая и дальше стоять перед закрытой дверью. Эдвард был весь красный и его немного трясло от накативших эмоций, так что надежды на его скорое возвращение в нормальное расположение духа были ничтожно малы, а начинать новый спор толком не закончив старый было бы верхом глупости. Рациональная его часть говорила Альфонсу посоветоваться с кем-нибудь из взрослых.
— Ну как? — Рой бросил на пол моток бечёвки и, заметив недоуменный взгляд Альфонса, пояснил: — ходил подвязать молодую черешню, а то совсем согнулась, бедная.
— А-а, — слегка кивнул Альфонс и поспешил вернуться к волнующей его теме: — Я думал, он успокоился после того как ты сообщил о приезде папы, но… — он беспомощно развёл руками, — кажется, всё стало только хуже. Он заперся и не хочет даже говорить о нём.
Рой понимающе хмыкнул и медленно кивнул, после чего поднёс руку к подбородку, задумавшись.
— Думаю, тебе не стоит на него давить. Если не хочет идти встречать — не надо. Пусть успокоится, понаблюдает как бы издалека за тобой и твоим отцом, может и передумает.
— Типа как если бы он был диким котом и я пытался познакомить его с кем-то, кого знаю сам, но не знает он?
— Именно! — Рой щёлкнул пальцами, ухватившись за предоставленную аналогию. — Видишь, ты сам всё прекрасно понял.
Альфонс хоть и воспрянул духом, но полностью уверенным не выглядел. Пожав губы, мальчишка сцепил пальцы и поднёс их на уровень груди.
— Но ведь папа ему не чужой…
С этой логикой Рой мог поспорить, но вдаваться в длинные и нудные речи о так называемом зове крови, семейной близости и поддержке в трудных и нет ситуациях, об общем отношении между членами семьи и о том что родные порой становятся дальше чужих и наоборот не было ни сил, ни нервов, а получить вдобавок к одному истеричному Элрику второго было последним его желанием. Поэтому он ограничился протяжным мудрым вздохом, легонько хлопнул Альфонса по плечу и предположил единственное, что приходило на ум:
— Возможно, он принял его уход на свой счёт и просто боится подтверждения этого.
Искренняя растерянность на юном лице позабавила Роя, и ему пришлось бороться с собой чтобы удержать губы от расплытия в неуместной улыбке. Не казалось правильным обсуждать чужие (возможные!) чувства, поэтому он ограничился лёгким покачиванием головы и сказал мальчишке не забивать себе голову глупыми мыслями о том что подумал или думает его брат. В конце концов, Эдвард — уже вполне сформировавшаяся личность и никто не сможет заставить его поменять взгляд на ту или иную ситуацию. Можно только намекнуть, подтолкнуть, дать пищу для размышлений — не больше. Иначе он из принципа будет стоять на своём — подростковый возраст самый отвратительный.
Рой прошёл в кухню, подталкивая Альфонса в спину перед собой, снял с плиты начавший призывно свистеть чайник. До приезда нужного им поезда было ещё достаточно времени и вполне можно было перекусить перед выходом.
— Точно со мной поедешь? — Рой отрезал от батона два толстых ломтика и открыл маслёнку, — уверен, твой отец не обидится, если встретится с тобой тут, а не на перроне. Всё-таки ты ещё не до конца поправился…
— Тридцать шесть и восемь уже, я здоров! — возмущённо перебил его Альфонс и обиженно сложил руки на груди: — это Эд не лечился, а я всем инструкциям следовал. Не веришь — спроси доктора Рихтера.
— Ладно-ладно. — Рой поднял ладони с зажатым в правой ножом в знак капитуляции и вернулся к завершению бутербродов. — Тебе с сыром или ветчиной?
Глаза Альфонса загорелись.
— А можно и с тем, и с тем?
Рой рассмеялся, отметил, что раз аппетит возвращается, то причин не верить в его выздоровление у него действительно нет, и положил на масло толстый кусок ветчины, а сверху — чуть потоньше — сыра. Мальчишка принял бутерброд едва ли не облизываясь.
— Как думаешь, они помирятся? — после нескольких минут тишины тихо спросил подросток, подняв страдальческий взгляд.
Рой дожевал кусок, сделал большой глоток чая, пытаясь выиграть немного времени, но так и не смог придумать ничего внятного. Да и откуда он мог знать, как завернутся отношения его своенравного подчинённого с отцом? Единственное, что он мог предположить с почти что стопроцентной вероятностью, так это что просто не будет никому. Стальной умел мотать нервы окружающим — что есть, того не отнять — и заставить его хотя бы выслушать (не то что принять!) альтернативную точку зрения, если он в чём-то себя убедил, было задачей не из простых; в абсолютном большинстве случаев для этого приходилось рявкать и разбрасываться угрозами штрафных санкций.
— Не знаю, время покажет, — решил честно ответить он, — но, думаю, тут всё будет зависеть не только от твоего брата, но и от вашего отца.
Альфонс поджал губы. Ответ Роя был не таким, какого он ждал, и ему это не понравилось. Как отец сможет наладить отношения с Эдвардом, если тот только и будет делать что рычать да огрызаться? Старший брат был очень непростым в общении человеком и любил доводить собеседников до белого каления, причем вне зависимости от того нравились они ему или же нет. Просто с тем к кому у него возникала антипатия Эдвард был особенно язвительным. Станет ли отец терпеть эти выходки? В животе что-то сжалось, собралось в тугой комок и осело странной, по-неприятному тёплой тяжестью. Страх? Тревога? Нет, не похоже. Что-то другое. Что-то, что он пока не мог идентифицировать.
— Ладно, думаю, скоро уже нужно выходить. Лучше там подождать, если что.
Альфонс вскинул голову на чуть отстранённое замечание, недоумевая, куда подевались те полчаса, что у них были всего пять минут назад. Рой встал, опершись ладонями о стол, взял с мойки тряпку и аккуратно собрал бутербродные крошки после чего вытряхнул их в раковину и смыл сильным, но коротким напором воды. Спустя некоторое мгновение туда же отправилась и посуда.
***
Эдвард демонстративно уткнулся носом в учебник по литературе и бездумно листал страницы с интервалом в несколько минут, даже не пытаясь прочесть ни строчки. Внимание было сосредоточено на младшем брате, а так же на том чтобы не попасться на наблюдении. Альфонс зашёл в комнату минут десять назад и с видом потерянного щенка перебирал одежду, явно не зная, что конкретно хочет надеть. Стоило великих усилий не фыркнуть: он ещё и наряжается для этого придурка! Неслышно вдохнув ртом и так же неслышно выдохнув, Эдвард вновь перелистнул страницу учебника, едва заметно покачав головой. В душе до сих пор не улёгся вызванный невинным на первый взгляд вопросом Альфонса ураган эмоций, что-то яростно клокотало в глотке, и он почти чувствовал, как по венам бежит адреналин. Хотелось вскочить, разнести комнату в пух и прах, а потом рвануть на вокзал и от души врезать правой рукой по роже одного безответственного типа, по какому-то недоразумению звавшегося их отцом.
Но он не мог сделать этого.
Прежде всего потому что Альфонс не поймёт «столь бессмысленного насилия» в отношении Хоэнхайма, а также потому что за погром полковник его точно убьёт. А жить хотелось. К тому же он поклялся себе вернуть брату возможность ходить без бесконечных операций, а ради этого точно стоило потерпеть и временные неприятности в виде расшатанных нервов и нежелательных встреч. Горе-папаша всё равно на долго не задержится — в этом Эдвард был уверен.
Так что, наверное, ему действительно следовало просто стиснуть зубы и постараться не пересекаться с человеком, так легко и просто бросившим свою семью и забывшим про существование этой самой семьи на долгие годы. В конце концов он бы не объявился, если бы не письмо полковника.
«Вот кто его просил, а?! Вечно лезет куда не просят! Ещё и Алу ложную надежду дал, а он ведь, дурак, верит, что этот придурок действительно не знал ни про случай с Диком, ни про автоброню, ни про гибель мамы. Поэтому и не вернулся. Ага, как же! Небось ещё слезу пустил, что и мы не сдохли — меньше проблем было бы!»
— Слушай, у тебя своё мнение, у меня — своё. Это нормально и не надо так злиться. — Вырвавший из злых размышлений голос Альфонса звучал приглушённо и совсем немного дрожал. Эдвард откинул учебник на край кровати и удивлённо уставился на брата. Тот тем временем продолжал, не замечая его слегка растерянного лица: — Я больше не буду просить тебя помириться с… С ним, — это быстрое спотыкание на слове отчего-то уязвило Эдварда. — Но и ты тоже не пытайся настроить меня против него. Ладно? Ты мой брат, и я люблю и уважаю тебя, но решение общаться с отцом или нет хочу принимать самостоятельно.
Было очевидно, что Альфонс хорошо отрепетировал свою речь, а ещё отчётливо прослеживалась «рука» кого-то из взрослых — Альфонс никогда не говорил ему про уважение и не умел так чётко обозначать свою позицию не скатываясь в уговоры, оправдания, а иногда и в эмоции. Всегда был слишком мягким, слишком милым и податливым и Эдвард порой бессовестно этим пользовался.
Теперь же единственным кажущимся верным ответом было согласие. Потому что Альфонс —
или скорее Мустанг, потому что больше некому — сломал шаблон их разговоров о Хоэнхайме, и пенять брату на несуществующие очередные уговоры и увещевания было бы просто глупо.
Передёрнув плечами, Эдвард досадно нахмурился и потянулся к учебнику, бросив через плечо тихое: «ладно».
***
Вокзал встретил привычным шумом и снующими туда-сюда людьми. Альфонс жадно вдохнул пропахший дымом и машинным маслом воздух, насилу сдержал порыв закашляться. Сердце трепетало и билось то в горле, то в низу живота, то ещё где-нибудь, но только не там где должно было. Ладони вспотели, а губы, наоборот, пересохли.
Беспокойство съедало.
Каким окажется отец? Он ждал возвращения этого человека сколько себя помнил, рисовал в воображении красочные картинки, вёл с ним мысленные диалоги… Но факт был в том, что всё это было лишь самостоятельно сочинённой сказкой. Он ничего не помнил об отце, будто кто-то стёр все воспоминания ластиком, не оставив даже призрачных линий. Не знал чего ожидать. Всё, что у него было — это нарисованный в голове образ, возможно, немного идеализированный чисто из нежелания верить в заявления брата, что ничего хорошего в Ван Хоэнхайме нет. Потому что так ведь не могло быть, правда? Мама не стала бы любить плохого человека… Верно ведь?
По телу пробежала дрожь, и Альфонс запрокинув голову, встречаясь взглядом с стоявшим рядом Роем. Сердце колотилось, он не знал чего ожидать, и ему сейчас так нужны были слова поддержки! Наверное это отразилось в его глазах, потому что взрослый вдруг протянул руку и слегка приобнял, поглаживая большим пальцем по плечу.
— Не волнуйся ты так, всё будет хорошо.
Голос Роя был негромкий и наверное уместно было назвать его ещё и мягким. Альфонс непроизвольно выдохнул чуть легче. Широкая ладонь на его плече прожигала приятным теплом даже сквозь лёгкую ткань ветровки и это чудесным образом успокаивало, снимало сковавшее тело напряжение.
Показавшийся в поле зрения поезд возвестил о своём прибытии громким протяжным гудком, заскрежетал тормозами, привлекая внимание собравшихся на перроне встречающих и уезжающих с провожающими. Альфонс подобрался. Время ещё какую-то минуту назад тянулось бесконечно долго, а теперь вдруг понеслось со скоростью света. Перед глазами замелькали вагоны.
— Так, пошли к хвосту, — прослушав сообщение диспетчера относительно нумерации заявил Рой и потянул Альфонса за собой.
В каком-то смысле это даже было благословением: во время ходьбы и попытки разглядеть нужный номер на боку вагонов подросток отвлёкся от внутренних терзаний и кое-как сумел собрать мысли. Правда, длилось это состояние недолго: когда Рой резко остановился и придержал его ладонью за грудную клетку чтобы он не налетел на других людей, а в проёме ближайшего вагона появился смутно угадываемый силуэт, Альфонс почувствовал как сердце вновь зашлось в дикой пляске, а в ушах зазвенело от прилившей к голове крови.
«
Папа».
