«Почему у меня такое чувство внутри, Словно меня разрывает на куски? Из горла вырывается крик, заставляя умирать. Я мысленно борюсь с тобой Рисую образ твой, Пытаюсь понять тебя, Твои руки, глаза. Образ потускнел, но не забылся. Почему я не могу забыть тебя? Просто скажи.» BTS
Капли холодного освежающего душа помогают смыть со всего тела дымку прошедших четырех дней течки. Юнги упирается лбом о стеклянную стенку душа, зачесывая светлые мокрые пряди назад. Он прикрывает веки, шумно дышит. Юнги торчит здесь уже около десяти минут, Сокджин, наверное, успел приготовить завтрак, пока он закрылся в этой коробке, обнимает себя ледяными ладонями, всего трясущегося от сильного напора холодной воды, в памяти бережные касания альфы прокручивает, как кинопленку, еще немного ими пожить хочет, потому что долго не сможет ласку от теплых рук получать. Он всего себя по крупицам собирает, пальцами совсем невесомо проводит по плечам, груди, животу, бедрам, везде, где касался Сокджин, даря несравнимое не с чем удовольствие. Он просто гладил, а Юнги уже на атомы рассыпался, все никак очухаться не может. У него красные щеки от дикого смущения и стыда. Они с Сокджином дальше прилюдных объятий не заходили, но Юнги отчетливо помнит, как умолял о большем и так рад, что альфа оказался непреклонным, что умело взял всю ситуацию на себя и не поддался инстинктам. В отличие от Юнги. Черт возьми, ему двадцать восемь лет, он взрослый и самостоятельный омега, но в течку он бывает таким жалким, что тошнит от самого себя. Он сильно прикусывает губу и сразу же зализывает пострадавшее место, вместе со скатывающимися струйками по лицу проточной воды. Умывается, стоит еще несколько долгих секунд, прежде чем выйти из кабинки, успевшей стать за какие-то десять минут роднее дома. Юнги тянет время, специально тщательнее вытирается махровым полотенцем, не оставляя ни капельки, сушит им же волосы, долго натягивает предоставленную Сокджином одежду. Он смотрит на свое отражение в небольшом зеркале, убирает с глаз влажноватые пряди, и, сделав глубокий вдох, выходит из ванной. Перед смертью все равно не надышишься. В нос сразу ударяет приятный запах яичницы. Юнги блаженно прикрывает веки и мелкими шажками идет в сторону кухни, параллельно потягиваясь. Дойдя до нужной комнаты, он замирает, скрещивает пальцы за спиной и топчется на пороге, любопытно вытягивая шею, наблюдая за Сокджином. Альфа безупречен, как и при первой встрече: накрахмаленная белая рубашка, заправленная в зауженные черные брюки, идеально подчеркивающие все прелести сильного тела, лишь только небрежно уложенные волосы не вписываются в эту картину, но будь у него даже гнездо на голове — все равно бы выглядел шикарно. Юнги невольно облизывает пересохшие губы и встряхивает головой, прогоняя ненужные мысли, старается отвлечься от них, переместив свой взор на кухонную стойку, на которой Сокджин ловкими движениями нарезает ломтики сыра, свежую зелень, помидоры и все это одним отточенным движением высыпает в сковороду. Юнги привстает на носочки, чтобы рассмотреть, что получается, но за широкой спиной альфы что-то разглядеть — тщетно. — Долго там еще будешь стоять? — со смешком спрашивает Сокджин и поворачивается лицом к Юнги, скрещивая обнаженные по локоть руки на груди, вздергивая брови. Юнги всеми силами старается не смотреть на вздутые от напряжения на предплечьях витиеватые вены, плавно сине-зеленоватыми нитями спускающиеся к широким ладоням, которые буквально вчера ласкали Юнги. Омега гулко сглатывает, бегает глазами туда-сюда и подходит ближе к Сокджину, когда тот его подзывает жестом. Запах альфы немного успокаивает, Юнги останавливается рядом, почти касается плечом чужого, когда смотрит содержимое сковороды и позволяет себе маленькую дерзость: — Не передержи, пожалуйста. Я люблю, когда желток жидкий. Сокджин ему тепло улыбается и кивает. Щеки Юнги в который раз вспыхивают ярким огнем. Вот что этот альфа делает? Ведь прекрасно знает, что каждым своим добрым поступком все больше и больше укореняется в невинном сердце Юнги. Чего добивается? Желает окончательно там поселиться? Занять собой все омежьи мысли? Не понимает, какие последствия их ждут плачевные? Не догадывается, как себя будет истязать Юнги? Сколько вопросов, найти бы только ответы, уйти бы из этой теплой квартиры, наполненной любимыми запахами, забыть бы вообще все и продолжить жить в своем холодном мирке, ни разу не вспоминая это место со светлыми стенами, такими же, как у Юнги, но это будет невозможно. Он теперь каждую ночь будет пуще прежнего замерзать, до этого неотапливаемая квартира станет настоящим морозильником и только внутри Юнги будет таится маленький огонечек, оставленный Сокджином. Этот огонечек пока очень слабенький, но ощутимый и истоки его идут от самого сердца, куда альфа уже успел поселиться. Юнги хлопает себя пару раз по щекам, приводя в чувства. Хорош нюни пускать по своему счастью, которое стоит — руку протяни, а на деле еще побороться надо. Сейчас нужно телефон найти, изъятый Сокджином. Юнги проходит в гостиную и находит его на кофейном столике, сразу же хватает и включает, пока ждет, нервно притопывает ногой и терзает нижнюю губу. Все тело натянуто струной и разве только что не вибрирует от напряжения. Липкая и противная тревожность снова овладевают Юнги, а небо стягивает неприятная сухость, ладони потеют, желудок скручивает непонятными спазмами, словно и не было тех четырех дней полного спокойствия. Он возвращается в пятничное утро, когда в таком же состоянии бежал в аптеку, чтобы купить для Чонгука тест. Телефон чуть не выскальзывает из влажных рук, когда на него приходят три сообщения от единственного абонента. Несколько секунд — Юнги напрочь все забывает: и Сокджина, и наслаждение, и мнимое душевное спокойствие. Голова забита только одним Чонгуком, которого Юнги позволил себе так беспечно бросить. Обещал себе, что будет рядом до самого конца, что не оставит, а на деле поступил так эгоистично. Ему даже не приходит мысль, что к этому причастна рука Сокджина. Нет. Он сам ответил на сообщение, сам попросил приехать, теперь в одиночку с невыносимым чувством вины в очередной раз справляться. Оставил, не обнял, не поддержал, когда нужен был. Что сейчас с Чонгуком? Как он? Хорошо ли себя чувствует? Еще одна гора вопросов, но на эти он сможет найти ответы, когда ступит на порог своего дома. Юнги блокирует экран телефона и срывается в прихожую, игнорируя урчание в животе, отзывающийся на притягательный аромат, Сокджина, его голос, перерастающий в крик. Он, как и есть: в одежде Сокджина и тапочках, тянется к входной ручке двери, не думая, что на улице почти зима. Его совершенно не волнует, вообще не проблема, а вот Чонгук, который черт знает сколько уже все держит в себе — да. Он не успевает выйти за порог, как его за запястье перехватывает Сокджин и резко разворачивает к себе лицом, не давая шанса вырваться. — Что случилось? — встревоженно спрашивает альфа, пытаясь взглянуть в омежьи глаза, скрытые под челкой. — Мне нужно домой, — сухо отвечает Юнги, прожигая взглядом горячую ладонь, крепко держащую его за руку: не настолько сильно, чтобы принести боль, но и достаточно крепко, во избежание скрытия диалога. — Сначала поешь, а потом я отвезу тебя домой, — медленно, с расстановкой говорит Сокджин тоном, требующим подчиниться, но Юнги не из робкого десятка — больше он не будет плясать под чужую дудку, он и без того достаточно облажался. Он поджимает губы в тонкую полоску и со всей силы вырывает руку из чужой хватки, не обращая внимания на жгучую боль в запястье и зло вскрикивает: — Нет, Сокджин! Мне срочно нужно домой, — осекается, замечая, как поникает альфа и уже тише добавляет. — Я правда благодарен, что ты был со мной все эти дни, я ценю это, но больше не могу тут задерживаться, — заглядывает в глаза, вкладывая в каждое слово искренность. Он не должен срываться на Сокджине. Альфа этого не заслуживает. Сокджин зарывается пятерней в свои темные волосы, делая и без того неаккуратную укладку еще хуже. Его плечи сутулятся, осанка горбится, словно на него водрузили огромную бетонную плиту, которую он просто не в состоянии выдержать и прогибается под ее весом. Опять Юнги чувствует себя виноватым, не смог совладать с эмоциями, не остановил себя. Он прикусывает язык и тупит взгляд на свои тапочки. Понимать, что своими грубыми словами и действиями за что-то задел непоколебимого альфу — тяжело. Уж чего, но обижать людей он никогда не хотел, если те того не достойны. А Сокджин, с которым он знаком от силы пять дней — один из таких. Юнги потирает легонько пострадавшее место, не поднимая головы. Сокджин это краем глаза замечает, засовывает руки в карманы брюк, глубоко вздыхает, кивает головой, смотря на светлую макушку: — Обещаешь, что позавтракаешь дома? — неожиданно спокойно говорит. В этом голосе, полном заботе, Юнги не прослеживает и йоты обиды. Такие люди существуют? Юнги от неожиданности вскидывает голову, встречается со все такими же глубокими глазами, с нереально темной радужкой, где в самой глубине Юнги видит, что что ни у кого больше никогда не видел, потому и не может дать бушующему океану Сокджина название. Юнги сглатывает и почти одними губами шепчет: — Да. — Одежду можешь оставить себе. Только обуйся и куртку надень, на улице не лето, — просит и еле заметная улыбка венчает его губы, но Юнги ее не замечает, кивает болванчиком и выполняет просьбу альфы, натягивая свою дутую куртку. Когда Юнги зашнуровывает гриндерсы, альфа и сам начинает одеваться, отвечая на немой вопрос Юнги. — Я тебя отвезу. — Нет, спасибо, я сам доберусь, — стараться снова не грубить, проверяя наличие ключей в кармане. — Юнги, — настаивает. — Сокджин, — обрывает и альфа поднимает белый флаг. — Хорошо, — снимает с себя пальто Сокджин, вешает обратно на вешалку и с тоской смотрит на Юнги. — Спасибо, — кивает омега, разворачивается и захлопывает дверь, а Сокджину кажется, что это у него внутри сердце лопнуло. Ну нельзя же так быстро привязываться к людям, нельзя так быстро находить в ком-то целый мир и строить в голове с ним светлое будущее. Сокджин не школьник, не брошенный на улицу щенок, чтобы тянуться за каждым ласковым касанием, но именно так себя сейчас и чувствует. Он провожает хрупкую фигуру в огромной дутой куртке из окна на кухне, выключает газ и выбрасывает в помойку сгоревшую яичницу. Впервые за долгое время Сокджин готовил еду самостоятельно. До встречи с Юнги он не находил в этом смысла: работа секретаря вице-президента одной из крупной компаний Кореи занимает основу дня, где не то, что на перекус, на полноценные завтраки, обеды и ужины не хватает времени. А эти четыре дня были самой настоящей сказкой. Именно, что сказкой, потому что слишком прекрасны. Юнги первый в его жизни омега, о котором хочется постоянно заботиться, готовить, обнимать, гладить и никогда не отпускать, пришить к себе намертво, больше чтобы ни на шаг не уходил. Сокджин без него уже не. Он увидел его, подержал в своих руках, только для него, Юнги, созданных, озоном надышался — еще долго в носу будет стоять и даже гарь его не перебивает. Не мешало бы проветрить помещение, да только вот Сокджин боится, что вместе с удушающим запахом, зимний ветер заберет с собой и восстанавливающий. Тот, которым Сокджин эти четыре дня и дышал. Как дальше будет — не знает. Не нужно забивать этим голову. Работа. Точно. Нужно срочно отвлечься, снова погрузиться в привычную рутину, перебирать бумаги, делать ксерокопии, перечитывать договора, тогда и успокоится глупое сердце, а если нет, то просто поутихнет на время. Сокджину и этого будет достаточно. Он быстро принимает душ, приводит себя в приемлемый вид: бежевый свитер с высоким горлом, винного цвета костюм, очки в тонкой оправе, уложенные назад волосы, открывающие вид на ровный лоб. Сокджин делает себе легкий бутерброд, запивает его холодным капучино из холодильника, и, накинув на плечи пальто, обув блестящие туфли, прихватив ключи от машины, покидает квартиру. Он не может сосредоточиться на дороге. Все его думы сводятся к Юнги, который, как только продер глаза, мило морщил свой носик и отводил взгляд от смущения, воздымая в Сокджине бурю нежных, теплых чувств. Он даже не успел ничего понять, как от них не осталось и следа, когда на худое, бледное лицо вернулись беспокойство, страх, потеря. Это говорит об одном — Чонгуку снова плохо, и, должно быть, все очень серьезно. Сейчас Сокджин и проверит свои догадки. По пути заезжает в любимый ресторан Тэхена за едой, пока ждет, еще хуже становится. Он обессиленно стонет, прикладывает ладонь к груди, где сердце равномерно бьется. Но его сокращения слишком сильные, а удары уши закладывают, или это просто иллюзия на нервной почве. Он бьет пару раз по этому месту, надеясь починить сбой, но без толку. Юнги переживает и теперь Сокджину вместе с ним это делить. — Все будет хорошо, — утешает Сокджин, сам пока не уверен, кого именно, но он устал жить в недопонимании. Забирает еду и мчится в компанию. Как и ожидалось — Тэхену не лучше, вернее, ему вообще ужасно, он похож на человека, который не спал все эти дни, пока Сокджин отсутствовал — об этом свидетельствуют его огромные синяки под глазами, которые он даже не потрудился замазать, наверное стресс и работа выжали из него все соки. — Доброе утро, вице-президент, — с издевкой тянет Сокджин, проходя вглубь просторного кабинета, привлекая к себе внимание. Тэхен складывает на угол стола просмотренные бумаги и откидывается на спинку кресла, в изумлении приподнимая брови. — Кого я вижу, секретарь Ким, я вас уже не ждал, где же вас носило? — в тон ему пропевает Тэхен. — Последние дни были какими-то бешеными и я решил взять перерыв, — как ни в чем не бывало говорит Сокджин, ставя на кофейный столик пакеты с едой и останавливается напротив стола Тэхена, сцепив руки за спиной. Тэхен едко ухмыляется и пускает тихий смешок. Он держит тишину, прокручивает по столу ручку, пытаясь вывести бесстрастного Сокджина, что никогда не получается, и, взяв ее, читает оставшиеся бумаги, вместе с тем не спеша говоря: — Ты собрался меня в дураках держать? — переходит на неформальное обращение. — Мы знакомы с тобой много лет, Сокджин, я знаю тебя, как никто другой. Ты никогда не брал даже отпуска, постоянно работаешь, потому что только так ты можешь перестать думать об истинном, — кидает взгляд исподлобья. — Что случилось? Сокджин с минуту молчит, тщательно обдумывая, что сказать, Тэхен не торопит — работает. Сокджин переводит взор на панорамные окна за спиной Тэхена, где к небесам вздымаются верхушки других небоскребов, а по земле снуют простые смертные, среди которых и Юнги. Думает, что не все нужно рассказывать людям, что в некоторых ситуация можно и помолчать, иначе полученную информацию примут к сведению, проанализируют все, используют ее против тебя же, или же не поверят в глупую отговорку. Сокджин сам себе не верит, что уж там про Тэхена говорить, но про встречу с истинным хотел умолчать, а сейчас понимает — не получится, он в тупике. Что ж, это был ему урок, больше он ошибок не допустит. — Я встретил его, — на выдохе говорит, снова смотрит на Тэхена. Тэхен от такого неожиданного заявления даже откладывает в сторону ручку и удосуживает Сокджина своей персоной, давая понять, что ждет продолжения. — И, — запинается Сокджин, но, стиснув зубы, продолжает. — У него началась течка. Тэхен играючи присвистывает, понимающе кивает головой, но Сокджин его мигом затыкает, чтобы не сказал ничего лишнего: — Ничего не было, Тэхен, мы просто лежали и обнимались, я не из тех, кто в первую встречу набрасывается на течного омегу, — серьезно говорит, без намека на ложь. — Всегда завидовал твоей стойкости, — тянет Тэхен, поворачиваясь к собеседнику боком. — Я не один такой, Тэхен, — качает головой Сокджин, планируя вывести разговор в другое русло. — Все альфы такие, когда дело касается истинного и его комфорта. Тэхен напрягается и прикрывает веки, полностью отворачиваясь к окну. Он со свистом выпускает горячий воздух и не хочет больше говорить, но Сокджин не телепат и мысли читать не умеет. Ему даже все равно, что от него отвернулись, если ему что-то нужно он этого добьется: — А теперь ты мне расскажи, почему ты выглядишь хуже зомби? Тэхен прислушивается к себе и готов начать головой биться о стенку, потому что последние четыре дня зверь внутри не перестает выть, скребтись когтями о внутренности, требуя найти и утешить своего человека. И с каждым разом игнорировать этот вой становится все труднее и труднее. Тэхен не железный, он тоже скоро сломается, и тогда они с Чонгуком вдвоем будут истязать друг друга. — Чонгуку, блять, плохо, — выдыхает Тэхен, потирая гудящие виски. — А ты, блять, даже не пробовал его искать, — выплевывает Сокджин, разочаровываясь, что опять, черт возьми, оказался прав. — Потому что у него есть муж, а я нужен для подпитки, — прикрикивает Тэхен, поворачиваясь к Сокджину и метая в него молнии из глаз. Не нравится ему этот разговор, никогда не нравился, а Сокджин снова за старое, снова что-то выведать хочет. — Хватит прикрываться, вице-президент! — повышает голос Сокджин. Он тоже человек и он тоже порой не может сдерживать свой гнев, если ему что-то не нравится. — Признай, что тебе просто на него плевать, как ты и говорил в клубе, что ты тайно так и желаешь, чтобы он поскорее сдохнул от этой боли. Говори, не стесняйся… — не успевает закончить, в его челюсть врезается сильный кулак Тэхена. Он отшатывается, держит равновесие, поправляет немного съехавшие очки и сглатывает противный сгусток крови. Тэхен стоит рядом, прожигает его холодным взглядом, если бы умел, должно быть, давно бы им бы всего Сокджина изрезал. Секретарь ведет грязную игру, а Тэхен, как несуразный ребенок, на нее ведется. Ничего с собой поделать не может. Только не тогда, когда дело касается Чонгука. — Тебе не кажется, что ты слишком многое себе позволяешь, секретарь Ким? — спокойно говорит, от этого еще пугающе. Но Сокджин его никогда не боялся, и сейчас не собирается, он почти достиг желаемого. — Говорю, как есть, — выпрямляется и победно улыбается. Зверя, сидящего в Тэхене, наконец-то получилось вывести на свет. Он показал свои истинные чувства, показал, что они все еще есть и что ничего еще не прошло. Просто спрятано глубоко-глубоко, где никто не сможет разглядеть, но у Сокджина такая профессия, он всегда должен быть внимательным. Долгие годы практики прекрасно дают о себе знать. И почему он только сейчас додумался подначить Тэхена? Это уже не важно, важно то, что в глазах Тэхена прослеживается секундное замешательство, а потом резкое осознание того, что он только что сделал. Гребаный Ким Сокджин, все ведь разузнает, черт. Ничего от этого коршуна не скроешь. Тэхен держит прекрасного сотрудника, но только не там он свои навыки принимает. — Рассказывай, Тэхен. Хорош делать вид, что тебе без него прекрасно. Хватит все держать в себе. Тэхен поджимает губы, смотрит на него, как на самого заклятого врага, но капитулирует. Один-один. — Да, — сглатывает. — Я люблю его, — сам не верит, что признается в страшной тайне. — И за это ненавижу. — Ненавидишь, что любишь? — Да, — зло порыкивает. Ненавидит и будет ненавидеть. Это чувство больше не сможет превратиться во что-то прекрасное, оно губительно, разъедает изнутри, медленно убивает и Тэхен удивлен, как продержался целый год. Как держал внутри, делал вид, что все хорошо, что все давно забыто, когда внутри глубокими ранами внутренности кровоточат по сей день, никак зажить не могут: то болями Чонгука вскрываются, то зверь новые наносит, на месте не может усидеть. Глупо было отрицать то, что на лбу написано, наивно было полагать, что Сокджин не увидит. Тэхен не может терпеть собственную слабость, еще больше не переваривает тоску и любовь. И по кому? По тому, кто уничтожил? Кто в агониях заставил биться и после исчез? Ему жалко самого себя и эту же эмоцию в глазах Сокджина он не перенесет. Не нужно его жалеть, не нужно напоминать о том, что и без того теперь каждодневно преследует, дробит кости и ими же давиться заставляет. Забавно — Тэхен хотел вычеркнуть Чонгука из своей жизни, но злосчастная судьба их все равно свела, обрекла уж как на год ядовитых отношений, где округа песком с солью засыпана, на ней ни один сорняк не прорастет, про пышные бутоны цветов стоит вообще промолчать. Тэхен чувствует терзания Чонгука, как свои собственные. Все нутро переживает, беснуется, давно простило предательство, а вот упертый разум — никак. Полное отсутствие гештальта, от этого и хреново. — И все же наплевал на него и не начал искать, — с укором говорит Сокджин, складывая руки на груди. — Его до сих пор не нашли? — неуверенно спрашивает Тэхен. Хотя, чего там. Волк внутри не успокоится, пока не узнает, что с любимым все хорошо, а разум… просто примет к сведению. — Нет, Тэхен, — качает головой. — Из-за своей обиды ты стал слишком черствым. Даже жестоким. Ненависть ослепила тебя, и это страшно. Действительно страшно, что ты только сейчас смог рассказать про свои истинные чувства, в которых, возможно, и сам не уверен, — он подходит к столу и опирается на него руками, заглядывая в чужие глаза. — Но ты любишь его, Тэхен. То, что внутри тебя живет, до сих пор любит предателя, и в этом нет ничего зазорного. Мы не выбираем, кого любить, за нас это делает сердце, — кладет ладонь на напряженную грудь Тэхена, скрытую под тканью темно-зеленого жилета. — Разреши ему снова любить. Не мучай себя, — и отходит. Тэхен зарывается пальцами в свои идеально лежащие волосы и челка закрывает ранее открытый лоб. С губ срывается дрожащий выдох, который он не смог удержать. Чонгук продолжает мерзнуть, за весь этот месяц он ни разу не побыл в тепле, где он, Тэхен предпочитает не думать, иначе не вынесет. В голове как назло, первый и последний диалог с Ыну, которому несказанно повезло. Если бы этот сученыш снова к нему заявился бы, Тэхен бы ему пальцы оторвал и руки отрезал. Потому что посмел посягнуть на здоровье его, Тэхена, человека. Чья это вина, Тэхен даже не знает, все слишком запутано и сложно, но сам факт того, что Чонгук сейчас непонятно где — выматывает. Тэхен себя и человеком не чувствует. Полюбить Чонгука снова будет очень трудно, но он, похоже, и не прекращал. Ненавидел, ненавидит, но весь год заботился, когда тот приезжал в пентхаус: не прикасался, потому что боялся навредить, просил заранее себя растягивать, прикрываясь брезгливостью, а на деле о чужом комфорте беспокоился. Потому что зверь не позволит сделать больно своей паре. Потому что Тэхен уже тогда знал, что продолжает любить. Что ждал его в пентхаусе ни чтобы просто продлить жалкое существование — чтобы увидеть его, почувствовать тепло тела и запах корицы с апельсином, который уже так долго отсутствует, легкие собой не заполняет, не излечивает истерзанную душу. Тэхен задыхается. — Ты знаешь, где он? — спрашивает с таким отчаянием, с такой вселенской болью и усталостью в глазах. Сокджина пробирает незаметная дрожь. Впервые он видит Тэхена таким уязвимым, без масок, не скрывающих всю его артралгию. Стоило бы сказать, успокоить друга, который впервые за год открылся. Но Сокджин не был бы самим собой. Все то время, пока Тэхен отсиживался в компании и бездействовал, Сокджин искал Чонгука, потому что переживал. Чонгук нашелся, а вместе с тем и тот, кто в Сокджина силы вселяет, мысли о ком навевают тоскливую улыбку. Но Сокджин держит лицо, смотри на ожидающего Тэхена, оценивает взглядом его состояние и понимает, что пока все не критично. Еще месяц продержится, не сдохнет. Совсем перестал ценить себе ближних, просто так ничего не получит. Думает надавить на нужную точку, откопать в Сокджине понимание, потому что сейчас занял его место, но Сокджина такое не берет. Людей порой нужно проучивать, чтобы они анализировали свои ошибки. — Нет, — строго и твердо, без сожалений. Тэхен отводит взгляд и поджимает губы. Они вдвоем прекрасно знают, что он в это не поверил. Если Сокджин соврал, значит, так лучше для самого Тэхена. Он отворачивается от секретаря, подходит к огромному окну и молчит. Сжимает холодные пальцы в кулаки, старается унять чуть ли не за края выливающееся беспокойство. Кристальные снежинки-самоубийцы ложатся на панораму, где мгновенно находят свой покой, теплыми каплями стекая вниз. Тэхен засовывает кулаки в карманы брюк, согревает. Не для себя, — для Чонгука, который живет где-то у черта на куличиках и тихо поскуливает. Опять его истинному плохо и опять Тэхен ничего не может поделать. Однако сейчас не из-за того, что не знает, где рыскать, а потому что уже просто не позволяют. Значит, заслужил, значит, еще помучается, потерпит, только… только бы с Чонгуком все было хорошо. К еде, принесенной Сокджином, никто не притрагивается. Сокджин тихо уходит, прикрыв за собой дверь, оставив Тэхена наедине с собой. Сегодня у него был особый день, он смог переступить через себя, на что не каждый сильный человек способен. В этом и соль. Тэхен уже давно не сильный. Расщепленный на клетки, мелкие частицы и все равно умудряется твердо стоять на ногах. Пальцы от перенапряжения расслабляются, ладони морозит, снег за окном усиливается. Одна минута приравнивается к тридцати — ровно через полчаса Сокджин вновь заходит в кабинет с планшетом в руках, что-то в нем листая. Тэхен поворачивается к секретарю, цепляется глазами за еле заметный синяк на скуле Сокджина, к которому тот успел приложить лед, и нашкодившим школьником опускает голову, прикусывая нижнюю губу. — У нас много работы, вице-президент, — разрезает дежурным тоном тишину Сокджин, отрываясь от планшета. — Сегодня нас ждут в Сеульском Национальном университете, куда вы обещали приехать аж два месяца назад. Уголок губ невесело приподнимается. От прошлого не убежишь. Тэхен поправляет свою прическу, подхватывает со спинки кресла пиджак, накидывает его и, направляясь к выходу, говорит: — Тогда поехали, секретарь Ким.***
Весь путь Юнги до дома прошел, как в тумане. Его трясло не на шутку, а мысли разбегались от пугающей неизвестности. Только когда он перешел порог квартиры, увидел бледного Чонгука, завтракающего на кухне и прижал его к себе, смог немного расслабиться. Юнги, как и обещал Сокджину, завтракает хлопьями под пристальным взглядом Чонгука. Юнги пугает эта отстраненность и пустота в огромных детских глазах. Он быстро доедает, кладет тарелку с ложкой в раковину и садится напротив Чонгука, кладя свои ладони поверх его, прохладных. Не мешало бы заварить чай, согреться, но сейчас не до него, нужно привести в чувства друга, а тут помогут только слова или же объятия. — Сколько же ты так живешь, Чонгук-и? — почти шепчет Юнги, поглаживая его нежную кожу, убирает спавшую на лоб чужую челку, чтобы можно было поддерживать зрительный контакт. Чонгук отнимает одну руку и загибает на ней пальцы: большой, указательный, средний, безымянный и показывает их Юнги, у которого внутри все каменеет от ужаса. — Четыре дня, — бесцветно говорит Чонгук смотрит в ответ. — Тебя не было четыре дня, столько и живу. — Прости, прости, пожалуйста, — не может остановится Юнги, подходит к Чонгуку и крепко обнимает его. Друг не плачет, не всхлипывает, плечи его не дрожат, наверное, уже успел все выплакать, но Юнги понимает, что для него это мало, что ему нужно выговориться, чтобы окончательно отпустило. — Юнги, давай попьем чай, — слышится тихо в области груди. Юнги отходит, внутри все вроде как отмирает, продолжает нормально заниматься жизнеобеспечением уставшего организма. Когда Юнги ставит на стол две кружки со вкусно пахнущим зеленым чаем, на лице Чонгука прорисовывается благодарная улыбка. — Спасибо, Юнги, — говорит и примыкает к ободку кружки, немного отпивая. — Не вини себя, — продолжает, когда Юнги занимает свое место. Юнги слушает. — Если тебя не было, значит, на то была очень веская причина, — кивает сам себе, кружа пальчиком по каемке кружки. Юнги сглатывает и смотрит в свой чай. — Где ты был, Юнги? И почему на тебе чужая одежда? — в упор спрашивает Чонгук, поднимая на друга голову. Юнги не любит врать и никогда этого не делал, поэтому чистосердечно все рассказывает, в то время как глаза Чонгука с каждым вылетевшем из уст Юнги словом стремительно расширяются. — Как его зовут? — более живым голосом интересуется Чонгук когда друг смолкает, что не может не радовать Юнги. — Сокджин. Чонгук только на секунд поникает, услышав знакомое имя, но тут же дает себе пощечину. Сколько таких Сокджинов по Сеулу ходит и теперь на каждого так реагировать? И все же, Чонгук быстро берет себя в руки, чтобы Юнги не заметил и как бы невзначай спрашивает: — А фамилия? Юнги поднимает на него вопросительный взгляд. — Мне-то откуда знать, Чонгук? Мы знакомы четыре дня с хвостиком. — Тем не менее, ты поехал к нему домой. — Он бы не отвязался, — качает головой Юнги, вспоминая назойливого альфу и чувствует, как сердце волнительно трепещет. — Он хороший? — решает воздержаться от дальнейших упреков Чонгук, делая еще глоток чая. — Мне кажется, что да. Если он, конечно, не играл. Он был заботливым все это время, — следует прмеру Чонгука Юнги. — Я рад, — улыбается он, искренне радуясь за друга. Он желает ему только лучшего. Юнги заслуживает счастье после всего того, что он пережил. — Что с тобой будем делать? — переходит к насущной проблеме Юнги, отставляя в стону чашку. Улыбка с уст Чонука пропадает, голова вжимается в плечи. — Я не знаю, чей это ребенок. — А от кого бы ты хотел, чтобы он был? Чонгук резко вздергивает подбородок и смотрит на него, как на дурака. — Что за вопросы? Конечно, Тэхена. Юнги вводит такой ответ в ступор, а его брови вздымаются вверх. — Ты же его ненавидишь. Чонгук сдувается и тупит взгляд в чашку, закусив губу. И правда, ненавидит. Сам загнал себя в ловушку. — Я, — запинается он, оглядывая кухню. — Я не знаю. Я его люблю и ненавижу. Он очень отвратительно со мной поступил, но я не могу его разлюбить, понимаешь? — вновь смотрит на внимательно слушающего Юнги. — Я не знаю, связанно это как-то с истинностью или же у меня просто стокгольмский синдром. Юнги хмурится и поднимает ладони перед собой, останавливая Чонгука. — Почему? — искренне не понимает. — Чонгук, почему у тебя должен быть стокгольмский синдром? Тэхен тебя бил? — Нет, — хрипло отвечает. — Унижал, оскорблял? — Нет, — еще тише. — Силой вынуждал приезжать? — Нет, — делает паузу Чонгук, вспоминая. — Мы всегда вместе договаривались, чтобы обоим было удобно. — Брал тебя силой? Очень хороший вопрос, на котором Чонгук конкретно застревает. Прокручивает все их встречи и понимает, что Тэхен никогда не делал ему больно. Ни разу, как бы сильно не был зол альфа, на нем, Чонгуке, никогда не отрывался: не называл грубыми и неприемлемыми словами, не бил, говорил Чонгуку приезжать подготовленным, дабы не тратить время на растяжку. Возможно, когда-то обожаемое тело стало ему противно, не важно, даже если так, Тэхен никогда это не показывал. Они просто приветствовались словами о ненависти и ими же прощались. — Нет, — кажется, какой-то пазл в голове складывается, тот, который никак не хочется собирать. — Вот и все, — спокойно ставит вердикт Юнги. — Ты просто любишь его, Чонгук. — Я не могу! — вскакивает со своего места Чонгук, хватаясь за края стола. Нет! Нет! Нет! Как Юнги может делать такие выводы? Как может так спокойно говорить о таких серьезных вещах? Как может без доли презрения вспоминать о том, кто раздавил, размозжил сердце Чонгука по стенке, а потом и его самого. — Я не могу продолжать любить того, кто поиграл с моими чувствами и выбросил их на помойку! — Успокойся, — таким же тоном продолжает Юнги. — Тебе нельзя нервничать. Чонгук под натиском друга стихает, садится обратно за стол. Крупным глотком осушает чашку и упирается лбом о вспотевшие ладони. Юнги протягивает руку и поглаживает его по предплечью, утешая. — Я просто, — сглатывает, делает глубокий вдох. — Просто если выбирать между Ыну и Тэхеном, я выберу Тэхена и я бы хотел, чтобы этот ребенок тоже был его, — тараторит, боится что-то не сказать, забыть. — У нас больше не может быть будущего, так пускай у меня останется его маленькая кровинушка, которая будет напоминать о когда-то счастливых моментах, — горько улыбается, облизывая соленые губы. — Даже если был счастлив и любил только я. Юнги нежно стирает с его щек крупный бисер слез, разбивающихся о поверхность стола. У него дыхание спирает от плачущего Чонгука. Его просто хочется обнять, сказать, что все будет хорошо, даже если будет кристальной ложью. Кому-то же она помогает. — А если не Тэхена? — на свой страх и риск спрашивает. Он должен знать все, что таится у Чонгука на душе. Иначе ему не помочь. Чонгук поднимает на него мокрые и красные от раздражения глаза, осипшим от беззвучных рыданий голосом говорит: — Для меня он всегда будет Тэхена. Юнги тяжело вздыхает и убирает со стола. Не спеша моет посуду, обдумывая весь диалог с Чонгуком. Друга до сих пор не отпустило. Не разлюбил подлеца и Юнги не вправе его за это осуждать. Чонгук не виноват, что сердце продолжает стучать лишь для одного человека. Он просто заложник собственного тела, как и Юнги, и каждый мирянин, живущий на земле. С этим, увы, ничего не поделаешь. Чонгук умывается в ванной, после чего возвращается к Юнги и садится на диван в гостиной, берет пульт и переключает каналы. Юнги заканчивает мыть посуду, вытирает руки полотенцем и садится рядом с Чонгуком, на несколько секунд прикрыв веки, откинув голову назад. — Чонгук, — зовет Юнги, и, получив в ответ короткое «м» продолжает. — Когда собираешься искать подработку? — нужно сруливать с неприятной темы, хотя и этот вопрос его не особо волнует, просто хочется избавиться от витающего между ними напряжения. Чонгук отрывается от телевизора, поворачиваясь к Юнги. — Юнги, я даже не знаю, — задумчиво говорит он, покусывая внутреннюю сторону щеки. — Мне бы еще месяцок не высовываться. — У тебя ведь нет с собой зимней одежды? — приоткрывает один глаз Юнги, косясь в сторону Чонгука. — Она в моей старой квартире, — кивает Чонгук. — Хорошо, можешь не переживать, через месяц я туда съезжу, — обещает Юнги, погружаясь в дрему. — Спасибо, Юнги, — говорит Чонгук и забирается на диван с ногами, прижимаясь всем телом к Юнги, пытаясь согреть и его, и себя, и малыша, такого маленького, крошечнего, но уже ожидаемого двумя людьми.