«Хотел, чтобы был собой, Не идеальный, но простой, Подумал ведь, что я — антигерой. Он сказал мне: «стой», И действовать просил поосторожней, Но я, похоже, не успел.» The Neighbourhood
Лучи холодного зимнего солнца спокойно пробираются во мрак комнаты, плавно ложась на изножье кровати, поминутно поднимаясь выше, лаская обнаженные участки кожи мирно спящего тела. Юнги приоткрывает один глаз, когда назойливый свет запутывается в черных ресницах, знаменуя начало нового дня. Юнги издает непонятный скрип, потягивается, переворачиваясь на живот и смотрит на серый потолок. Не его комнаты. Требуется несколько секунд, чтобы окончательно проснуться и проанализировать суть происходящего. Сон как рукой снимает, глаза расширяются. Воспоминания прошлой ночи пленкой фильма прокручиваются в голове и Юнги невольно краснеет, натянув на голову одеяло. Тело все еще хранит каждое горячее касание рук Сокджина, продолжая отзываться сводящими низ живота спазмами. Должно быть, это и есть те самые бабочки, про которые когда-то давно ему рассказывал Чонгук, а Юнги его еще назвал чертовым романтиком. Но сейчас этим самым чертовым романтиком чувствует себя Юнги, коим никогда не был. По не его воле на губы лезет дурацкая улыбка. Впервые он проснулся не от щиплющей прохлады, а щекочущего тепла. И это настолько прекрасное ощущение неземного счастья, что он не удивится, если вот-вот взлетит. Он словно владеет всем миром и теперь имеет все, чего безудержно хотел. Вот оно как, оказывается, бывает: когда у человека есть любовь — у него есть все; когда у человека нет любви — у него нет ничего. Нелепое утверждение, скорее всего, придуманное глупыми романтиками, с которым Юнги доселе никогда бы не согласился, но этим утром он проснулся обновленным человеком, с еще одним убеждением — любовь меняет людей, раскрывает в них то, о чем они сами никогда не знали. Это дар, который нужно ценить и не отказываться от него, потому что вторым таким не наградят. И Юнги будет. Нежно и тихо, без лишних слов. Он не сожалеет о том, что не смог сразу его принять. Он радуется, что любит сейчас. Что в нем живет это потрясающее чувство и он жив. Бесшумно приоткрывается дверь, не долетающие до сознания ровные шаги и через одеяло Юнги обнимают руки, которые он узнает из миллиарда. Омега высовывает из-под одеяла взъерошенную голову, встречается со штилем в глазах Сокджина и ласковой улыбкой на губах. Юнги, как маленький ребенок, притягивает Сокджина за шею к себе, поваливая на кровать в костюме. Наверное, проснулся еще до рассвета, на работу успел съездить, пока Юнги безмятежно видел сны. — Доброе утро, Юнги-а, — любовно шелестит Сокджин, оставив поцелуй в светлой макушке, прижимая к своей груди омегу, забыв про отглаженный костюм, который обязательно помнется. Ничего, переоденется — не сложно. Сейчас ему просто необходимо близкое нахождение Юнги, чтобы озон в нос, а скрещенные пальцы омеги за его, Сокджина, спиной. Он, еще солнце не взошло, отлучился по работе, с трудом оторвался от крепко спящего Юнги, которого вообще не хотелось отпускать и оставлять одного, перед уходом по несколько раз проверил, закрыты ли все окна и не замерзнет ли его мальчик и только убедившись, что Юнги укрыт одеялом и его ничего не тревожит, смог уехать. В компании, к счастью, с Тэхеном не пересекся, быстро составил план дня, отксерокопировал нужные бумаги и таком же темпе вернулся домой, надеясь успеть приготовить к пробуждению Юнги яичницу. Успел и, так и не переодевшись, лежит близко-близко с ним, с красивой реальностью свыкается. — Очень доброе, — соглашается Юнги. Трется о его грудь, закидывает ногу на бедро, жадно тепло забирает, спокойное биение сердца слушает. Его сердца. Они долго нежатся в кровати, греются не зимним светилом, а друг другом. Одной рукой Сокджин гладит Юнги по спине, скрытой теплым одеялом, второй подпирает собственную голову, чтобы любоваться его сокровищем, которое само доверительно жмется, не выпускает. Была бы воля Сокджина — целый день бы так пролежал с Юнги в обнимку, без фильмов и музыки, в этой комнате, смешавшей в себе два запаха. Однако, работа не ждет, а всему самому хорошему свойственно быстро заканчиваться. Поэтому когда Сокджин первый встает с постели и отправляет Юнги в ванную приводить себя в порядок, уже тоскует. Ему слишком мало Юнги. Сокджин донельзя жадный и ему жизни не хватит, чтобы сполна насладиться Юнги. Хоть с собой на работу взять, посадить на стол, чтобы день не таким пресным, как предыдущие, стал. Но Юнги тоже человек, как и Сокджин. У него тоже работа, а еще забота о Чонгуке. Так что, Сокджин запихивает свои «хотелки» подальше и идет на кухню накрывать на стол. Едят в тишине, потому что не знают, что сказать — вроде, вчера ночью уже все решили, показали действиями. Сокджин доедает свою яичницу, подкладывает в тарелку Юнги еще овощного салата, следит за его аппетитом. — Ты меня откормить решил? — спрашивает Юнги, захватывая дольку помидора, которых Сокджин наложил значительно больше, чем огурцов. — Совсем нет, просто скучаю по твоим щечкам, — отвечает Сокджин, выбирая из салатницы оставшиеся томаты. — Не любишь огурцы? — замечает. — Не очень, — соглашается Юнги, улыбается краешком губ наблюдательности Сокджина. — Значит, в следующий раз, сделают салат только с помидорами, — ставит перед фактом Сокджин, потихоньку убирая со стола и идет мыть посуду, оставляя изумленного и покрасневшего от такого вида заботы Юнги со своей порцией. Он следит за тем, как альфа хлопочет на кухне, чистые тарелки, ложки и вилки убирает по местам, мокрые ставит сушиться, протирает столешницу, плиту. Юнги бы никогда не подумал, что смотреть, как убирается человек — очень увлекательно, видимо, это происходит только тогда, когда убирается конкретный человек, к которому неровно дышишь. Юнги откладывает вилку с ножом и более внимательно осматривает кухню с гостиной: все столовые приборы на своих местах, два полотенца симметрично висят на крючках над хлебницей; на сияющем железном холодильнике ни одного магнитика или бумажки с напоминалкой; аккуратно разложенные подушки на бежевом диване; ни одной лишней вещи на кофейном столике, кроме пульта в защитном чехле. Так и не скажешь, что это квартира одинокого альфы. Юнги и раньше предполагал, — сейчас он полностью уверен, что Сокджин тот еще педант, наверное, даже немного занудный, но Юнги в его обществе всегда комфортно и он не чувствует себя хуже него. Он тоже любит соблюдать чистоту и порядок, однако, Сокджин будет похлеще него. Когда хоть этот альфа все успевает? И работать, и дома прибираться, и уделять время Юнги. Это ведь еще уметь надо и Юнги ему завидует белой завистью, ведь он после работы даже сил не находит, чтобы встать и сделать бутерброд, что там про полноценный ужин говорить. Юнги съедает все до последней крошки, кусочком батона вытерев остатки желтка в тарелке, помогает Сокджину убраться, чтобы побыть с ним ближе, насладиться сполна его обществом перед тем, как покинуть эту квартиру, ставшей вторым домом. — Тебе сегодня на работу надо? — спрашивает его Сокджин после того, как они попили чай. — Нет, завтра. Сегодня я поеду к Чонгуку, — переворачивает последнюю кружку и ставит в сушилку. — Я быстро переоденусь и подвезу тебя, — указывает на помятый пиджак. — Подождешь? — Подожду, — кивает Юнги и Сокджин скрывается в своей комнате. И все это так странно и чудно. Они похожи на женатую парочку, которые вместе несколько лет с детьми и собакой и одна только это мысль вынуждает Юнги робеть. Об этом уж точно рано думать, но вероятность исключать нельзя. Какие же все-таки люди, и правда, глупые — намечтаются, напланируют совместную жизнь с любимым человеком, а когда он неожиданно уйдет — разбиваются. Юнги такой расклад событий даже не рассматривает. Все внутри дрожит, стоит представить, что Сокджин может его бросить. Для Юнги это будет сильнейшим ударом под дых. Он тогда не сможет вернуться в ту жизнь, которая была «до». И даже сам факт того, что раньше же как-то без Сокджина справлялся, не пробудет. Потому что тот, кто однажды побыл в тепле, попробовал все самое лучше, не захочет возвращаться в начало. Вовремя зашедший на кухню Сокджин не позволяет гнетущим мыслям поселиться надолго в не двинувшимся с места Юнги. Сокджин тревожно смотрит на отрешенного Юнги и спешит поскорее развеять повисшую над ним серую дымку. — Поехали? — говорит Сокджин, положив ладонь на плечо Юнги, заглядывая в не моргающие глаза. Юнги вздрагивает, фокусируется на альфе и улыбается ему краешком губ, почувствовав покой: — Поехали.***
Сокджин проходит в кабинет и только не охает от удивления, сохраняя внешнее равнодушие. Тэхен совсем себя распустил: на голове не волосы — птичье гнездо; в его мешках под глазами, которые не удосужился хотя бы немного замазать, можно поселиться; галстук криво завязан и больше напоминает виселицу; на руках шелушиться кожа от нехватки витаминов; всегда ухоженные ногти поломаны и слоятся. — Что с тобой? — не удерживается от вопроса Сокджин, потому что до этого ужасный Тэхен ни на одну живую тварь не похож. Тэхен смотрит на него пустыми глазами, опираясь головой на пальцы, молчит. Он вообще жив? Как за один день он превратился в ходящего мертвеца? Что в конце концов произошло? Сокджину в первые за все время работы с Тэхеном неуютно находиться в одном помещении с его персоной. Такое ощущение, что Сокджин в кабинете один — природный запах Тэхена давно выветрился, подавляемый таблетками, а сам альфа явно в другом измерении. — Что с Чонгуком? — неожиданно, Сокджин на несколько секунд теряется, прежде чем вернуть привычную непроницаемость. Не успокоится все. Сокджин утром прочитал два сообщения от Тэхена, ничего не ответил, подумал, что своим действием ясно дал понять, что ничего говорить не собирается, но Тэхен оказался непробиваемой скалой. Сокджин ему уступать не собирается. С Чонгуком должно быть все хорошо, почему ему вчера ночью стало внезапно плохо — тот еще вопрос. Следовало бы после работы расспросить Юнги, а пока стоит заняться полезным делом. Тэхен все ночь так и не смог сомкнуть глаз. Он бы так и простоял до самого утра на балконе, если бы не начал чихать. Заболеть и слечь с температурой — не входит в его планы. Иронично, учитывая то, что он практически не ест и не заботится о своем внешнем виде. Он не может с этим ничего поделать. Страдания истинного отражаются на нем стигмой преступника и даже если он сдерет на этом месте кожу, оставив кровавую корку, клеймо все равно призрачно останется на теле, ведь ярлык помечает не внешность — душу, которая все в себе хранит, каждый шрам, неизгладимый годами. Но это не его шрамы. У Тэхена вместо них глубокие порезы, вставленные арматуры и на соплях держащиеся сердце. Как на этом у него получилось развести слабенький огонек былых чувств — сам не знает, потому что всегда считал, что такого не бывает. Тэхен ума не может приложить, какой страшный грех совершил, за что расплачивается такими страданиями и почему Сокджин не хочет помочь. Ему самому не надоело каждый раз спрашивать, как чувствует себя Тэхен? Да никак он себя не чувствует, в прямом смысле этого слова, потому что он себя к простому одноклеточному существу причислить не может, ведь даже у них есть жизненные процессы. У Тэхена же нет ничего. Без Чонгука ему ничего не нужно. Он вымученно валится на стол, понимая, что Сокджина не разговорить. Как об стенку горох. — Я подремлю, секретарь Ким. Ночь была тяжелой. Не тревожь меня полчасика, — он не требует. Он просит. В идеале бы ему выделить часа два, но работа на месте не стоит, поэтому обойдется и половиной часа. Сокджин понимающе кивает и без лишних слов покидает кабинет со странным беспокойством на груди.***
Юнги перед тем, как навестить Чонгука, заскакивает за мандаринами в продуктовый магазин, расположенный недалеко от больницы. Берет самую симпатичную сеточку с девятью мандаринами и, расплатившись, направляется точно в больницу. Проходит регистрационную стойку, поднимается на второй этаж и, коротко постучав в дверь, проходит в светлую палату. — Доброе утро, Чонгук-и, я принес тебе витаминчиков… — радостно начинает Юнги, но, закрыв за собой дверь и повернувшись к другу, застывает на месте. Из ослабших пальцев выпадает сеточка, застывшая на несколько секунд улыбка стирается. Юнги подлетает к Чонгуку, садится рядом с ним на койку, взяв его руки в свои. — Что с тобой? Чонгук белее мела, сухие губы сливаются с цветом кожи, волосы торчат в разные стороны, ногти поломаны. На всем этом мертвенном теле выделяются глаза с глубокими черными ямами под нижними веками, свисающие чуть не до скул. От высокого напряжения лопнули капилляры, обвивающие красными нитями глазное яблоко, а зрачки непривычно пустые, без присущего им блеска. Чунгук словно в трансе, отрешен, не способный отдохнуть в настоящем мире, предпочел грезы. Прячется от себя. Юнги его никогда таким не видел: ни год назад, ни два месяца. Тогда в нем бурлила ярость, решительность, тогда он был и правда живым человеком, готовым урвать место под солнцем, не глядя на то, что занимался изощренным самоуничтожением, не прекращая встреч с Тэхеном. Таким он казался Юнги, который догадывается, что настоящего Чонгука он, оказывается, никогда и не знал. Может, только часть. Он был знаком с его представителем — сильной стороной, удерживающей разваливающегося на атомы слабого Чонгука. И ночью случилось что-то ужасное, огромных масштабов, что не просто дало трещину маске Чонгука, оно ее вдребезги разбило, нацепив бирку «восстановлению не подлежит». На такого Чонгука смотреть тяжело — пустого, проигравшего, но Юнги продолжает вглядываться в безучастные глаза, ищет там какой-то проблеск, ведь Чонгук не мог. Он не мог просто так все оставить, пустить на самотек, после всего того, что пережил. Чонгук соскребывал свои остатки со стен и тогда, должен соскрести и сейчас. Если не ради Юнги, то хотя бы для малыша. Беспечный. Из-за своей боли совсем про ребенка забыл. Тот, кто всегда с ней боролся, своими же руками укутывается в ее одеяло. Чонгуку настолько плохо? Настолько, что он предпочел чувствовать боль, чем вообще ничего? — Что случилось? — для Чонгука голос Юнги — как маяк в беспроглядной тьме, где он сейчас застрял. Чонгук заторможено моргает, пялит в стену, после чего медленно поворачивает голову к Юнги. Он еще не до конца очухался, а под кожей ощущается ночной липкий страх. После ухода Ыну стоило ему закрыть глаза — перед ним его истинное лицо. Подушка вся пропиталась солеными слезами, шуршащие покрывала совсем не согревали и Чонгук молчком сел, прижал колени и уставился в стену. Когда он еще учился в школе и сидел на интересных уроках истории, слушая внимательно преподавателя, его сосед по парте подолгу залипал на одну точку в учебнике и засыпал с открытыми глазами. Чонгук тоже так пробовал, но ничего не получалось. Спустя же одиннадцать лет у него это прекрасно вышло, но никакого чувства победы он не испытывает, приходя в себя. Фокусирует взгляд на Юнги и осипшим ото сна голосом, вместо приветствия, говорит: — Юнги. Тянется руками к другу, которого ему так сильно не хватало. Юнги в ответ прижимает его к себе, гладит по голове, покачивает, как маленького младенца. Таковым Чонгук выглядит — беззащитным, ранимым и очень уязвимым. Он один сплошной оголенный нерв, неровное движение — разряды по всему естеству. Чонгук воет ему в плечо, крепко держится за талию, будто Юнги может испариться, исчезнуть, оставить его наедине с собой и продолжает повторять: «Юнги». Когда Чонгуку становится легче и он отлипает от Юнги, убедившись, что друг не собирается уходить, он хватается за его руки и, смотря глазами, полными мольбы и надежды, говорит: — Ночью приходил Ыну, Юнги, — голос мелко подрагивает, с ресниц срываются две капли соленого бисера, приземляясь на покрывало. — И он сказал, что заберет меня. А я не хочу, Юнги, я не хочу вновь возвращаться туда, откуда бежал. Я не смогу с ним жить, я не смогу жить в каждодневном страхе, что в любой момент, если ему что-то не понравится, он может меня избить, или того хуже, — рваный всхлип. Чонгук рукавом больничной одежды вытирает мокрый нос, встряхивает головой, отгоняя новый поток слез. Юнги вновь прижимает его к себе, утыкается носом в плечо, успокаивающе перебирает пряди. У него вся грудная клетка вибрирует от страха. Как Ыну нашел Чонгука — вторичный вопрос. Главный — как уберечь Чонгука от его ночных визитов, если они повторятся. Юнги, пока утешает Чонгука, судорожно пытается придумать план, но в голову, как назло, ничего не лезет. Забрать Чонгука домой он пока не может — ему следует еще несколько дней побыть под наблюдением врачей; ночевать в больнице — тоже не вариант — завтра Юнги на работу. Выпустив свой самый страшный страх на волю, поделившись с Юнги, Чонгуку значительно легчает и сейчас ему просто достаточно обнимать Юнги и знать, что он не один и у него есть надежный человек. Он не просит слезно оставаться Юнги ночью с ним — выучил его график и знает, что у друга не получится. Пусть побудет днем, оставить часть сил и света, чтобы ночью Чонгуку было не так боязно. Чтобы разум не сдавался страху и Чонгук держал себя в узде, а не как сегодня. Он отвечает не только за свою жизнь, но и маленького Счастья, про которое так бездумно забыл, утопая в личном океане боли. Больше никаких жалостей к себе. Только светлая голова и полное функционирование разума. Сегодня он плакал в последний раз. Он познакомился с предательством, познакомился с унижением. Все силы потратил на создание идеальной личности, которая не выдержала напора. Создаст еще и еще. Хоть сто масок сделает. Боль закаляет, делает сильнее, но Чонгук этим не гордится, потому что быть сильным тяжело. Всю бы жизнь был слабым и радовался бы, если бы благодаря этому он смог бы избежать боли, ставшей единым целым с ним, Чонгуком. У него есть только он сам и Юнги, на которого взваливать часть огромной ноши совсем не хочется, но Юнги не отвяжется, пока своего не добьется. Без Юнги бы Чонгук давно пропал. Не в физическом плане, — моральном. Чонгук всегда боялся боли, всегда старался ее избежать: из-за этого он не умеет кататься на велосипеде, роликах, плавать и играть в спортивные игры. Всегда бежал от нее, но она догнала его и он сильно за это поплатился, получив ту, о которой даже никогда не думал. Душевная боль, оказывается, во много раз сильнее физической. Ее не лечат обезболивающие, лечебные мази или анестезия. Она как паразит, обживается в потенциальном хозяине и живет за его счет, высасывая все соки. Некоторые с ней не справляются, накладывая на себя руки и Чонгук бы не справился — сошел бы с ума, запер бы себя в четырех стенах в тишине, которая была бы его утешением. Но у него есть Юнги. Его лучший друг, ближе родителей. Он всегда рядом, когда нужен, всегда утешит и что-нибудь придумает. Потому что если раньше Чонгуку не за что было бороться и он лепил идеального себя только потому, что несмотря на все подножки судьбы продолжал любить жизнь за то, что та подарила ему прекрасного друга, то сейчас у него этот человек появился и живет под его сердцем. Все образуется, из любой ямы есть выход, любой кошмар заканчивается. Всегда так себе говорит и больше не будет забывать о таких важных словах, толкающих вперед. Они гораздо сильнее ненависти, более действенные. Они не разрушают, они спасают. — Все же будет хорошо, Юнги? — спрашивает в плечо Чонгук, из-за чего его голос звучит немного приглушенно. — Обязательно, — уверяет его, себя, даже если это окажется прекрасной ложью. Он сделает все возможное, чтобы не дать Чонгука в очередной раз в обиду. Иначе он никогда себя не простит. Юнги бросает взгляд на сеточку с мандаринами и решает, что пора заканчивать грустить и надо отвлечься. Он моет Чонгуку мандарины, которые тот с охотой поедает и сам ворует небольшие дольки. Вся напряженная и давящая до этого атмосфера улетучивается, принося в замен только нечто приятное, не позволяющее верить в плохой исход событий. Они много смеются, разговаривают с Счастьем и думают только о хорошем. Съедают все мандарины, пока одни в палате, Юнги позволяет себе переместиться на койку к Чонгуку, лечь рядом с ним и включить научный ролик о пользе пауков и всяких противных насекомых, которых они оба с Чонгуком терпеть не могут, но друг сам настоял. Строит кислую мину на протяжении всего просмотра, бормочет «фу, какая мерзость» и продолжает глазеть, потому что до жути интересно. Несколько раз к Чонгуку приходит его лечащий врач, проверяет температуру, спрашивает о самочувствии и каждый раз прогоняет Юнги с койки, но стоит ему уйти — Юнги снова под боком Чонгука. Юнги сидит с ним до самого вечера, его в прямом смысле слова выгоняют из палаты Чонгука и он, пообещав Чонгуку, что завтра обязательно заскочит и купит те же самые мандарины, с надеждой, чтобы ночь для Чонгука прошла спокойно, покидает больницу. На парковке он видит знакомую иномарку, а рядом фигуру. Он почему-то не удивляется приходу Сокджина и быстрым шагом идет к нему. — Добрый вечер, Юнги, — улыбается Сокджин, идя к нему навстречу и крепко обнимает, поцеловав в лоб. Юнги не привык к проявлению нежности на улице, где полно людей. Признаться, он вообще к ней не привык, вкопано стоит, растерявшись и просто обнимает Сокджина в ответ. — Поехали ко мне? Юнги кивает. Он не хочет оставаться один в холодной квартире, когда есть тот, к кому можно поехать. Он безумно сильно соскучился по Сокджину. По его запаху, касаниям, взгляду, прикованному лишь к Юнги. На Юнги никто никогда так не смотрел: с нежностью, заботой и любовью, желанием укутать в плед, посадить на свои колени и греть, греть, греть. Это тешит скромное самолюбие Юнги, не привыкшему к излишнему вниманию к своей персоне. Ровно две секунды смотрит в глаза — отворачивается к окну, спрашивает, как прошел день Сокджина. Альфа сосредоточен на дороге и отвечает только тогда, когда они застревают в вечерних пробках. С Юнги приятно разговаривать, приятно рассказывать о важных совещаниях, договорах, скользких и душных акционерах, мило улыбающихся лицемерах, жаждущих урвать кусочек побольше. Но еще более приятно, когда Сокджин говорит не в пустоту. Юнги его слушает, уточняет то, что не до конца понимает, проявляет явный интерес к профессии Сокджина, что просто не может не радовать любого человека. — К Чонгуку приходил Кан Ыну, — сообщает Юнги, когда Сокджин снова тормозит. — Как он его нашел? — спрашивает альфа, повернувшись к Юнги. Омега пожимает плечами, смотря в боковое окно. — Не это важно. Ыну хочет забрать Чонгука — вот, что меня волнует. Я переживаю, что этот скот снова придет к нему, будет нервы трепать, а Чонгуку же нельзя переживать, — на Юнги неизменные джинсы. Он подбирается пальцами к дырке, но Сокджин перехватывает их, аккуратно сжимая в своих. Юнги переводит на него растерянный взгляд, потом на их сплетенные пальцы. Сокджин без лишних слов наклоняется к замку рук и покрывает легкими поцелуями каждую костяшку бархатных пальчиков Юнги. Кровь приливает к щекам, делая их насыщенно красного оттенка, глаза бегают по всему салону автомобиля. — Все будет хорошо, Юнги, — ласкает большим пальцем тыл ладони, возвращается к дороге, когда машины продвигаются дальше. Юнги кивает, хотя знает, что Сокджин этого не видит. Альфа отбирает свою руку, кладет ее на коробку передач, перестраиваясь на другую скорость. И, возможно, Юнги бы никогда такое не сделал, но не сейчас, когда он нуждается в поддержке Сокджина. Когда одному уже тяжело надеяться на что-то положительное. Юнги совсем неуверенно накрывает ладонь Сокджина своей, чувствуя исходящий от нее жар. Он не успевает сообразить — секунда и теперь его ладонь на ручке переключения передач, холодная, согреваемая поверх горячей Сокджина. Пальцы сквозь пальцы, как кусочки недостающего пазла, идеально подходящие друг другу, неспособные находиться порознь, завершающие цельную картину. Все — этого Юнги сполна достаточно. Теперь ему не так страшно — все черти по углам спрятались, сила Сокджина их разогнал, больше им не вылезти. В его руках Юнги находит свое утешение, из них он напивается храбрости, уверенности и в них же он готов раствориться морской пеной и просыпаться по утрам. Сокджин не подает вида, что озадачен всем происходящим. Кан Ыну с самого начала кажется подозрительным, темным, с вечно холодным взглядом, не скрывающий своих темных делишек и истинную натуру. Он жесток и безжалостен, ему чуждо сострадание, жалость. Он упивается чужой болью, страданиями. Как бес, питается людским страхом. И эти доводы наталкивают Сокджина продолжать копать. Пока его поиски безуспешны, но он уверен, что если еще пороется, понаблюдает, до добьется того, что ищет на протяжении нескольких месяцев. Кан Ыну простыми царапинами не отделается. Сокджин об этом позаботится. Но завтра. Сейчас он целиком и всецело принадлежит одному Юнги, будет защищать его от удручающих дум и как и хотел, укроет пледом, посадит на свои колени и будет греть, греть, греть.***
Когда Юнги приходит к Чонгуку после работы во вторник, как и обещал, с сеточкой вкусных мандаринов, Чонгук выглядит более спокойным и выспавшимся и говорит, что Ыну не приходил и спал спокойно. Юнги заметно выдыхает, но полностью расслабиться не может, несмотря на то, что и среда проходит без происшествий. В четверг Юнги отпрашивается на час с работы, чтобы забрать Чонгука из больницы. Друга выписывают в обед, Сокджин просил позвонить, чтобы он их подвез, но Юнги не хочет отвлекать его от работы и самостоятельно добирается до больницы, вызвав такси. Юнги плохо спал ночью, долго ворочался в поисках удобного положения, мешал Сокджину, хотел пойти в гостиную и улечься там, чтобы не стеснять альфу и он смог выспаться перед работой, но Сокджин не позволил. Прижал к себе, зарылся носом во влажные после душа волосы и, чмокнув в макушку, поглаживал по спине. Пригревшись в любимых руках и уткнувшись в крепкую грудь, вдыхая белый кедр, у Юнги кое-как получилось уснуть. Но с самого утра на душе не легче. Что-то подталкивает весь день поскорее добраться до больницы, не задерживаться, не тормозить. Юнги пулей вылетает из машины, расплатившись с таксистом и несется в сторону больницы. Предчувствие неизбежного клетка за клеткой им завладевает и Юнги понимает почему, когда, зайдя в холл, он видит возле регистрационной стойки ненавистное лицо. Из груди вылетает что-то похожее на рык, стоит Юнги сократить между ними расстояние и, резко повернув к себе лицом, спросить: — Где Чонгук, ублюдок? — змеей шипит Юнги. Его всего трясет от гнева на этого человека, от омерзения на себя, что опять не успел и позволил навредить. Ыну хищно улыбается, мерзко проходится языком по губам, критично осматривает Юнги масляным взглядом. Юнги передергивает. Липко, противно, но он стерпит, смотрит, не отворачивается, жаль, он не телепат, а то бы с удовольствием показал, как будет косточку за косточкой ломать в нескольких местах, причиняя адскую боль, чтобы кричал, просил прекратить. Юнги бы это сделал. За все пролитые Чонгуком слезы, за все его крики и вопли. Сделал бы в тысячи раз больнее, но, наверное, даже напившись крови, не успокоится. — Прошу пройти со мной, Юнги-а, — приторно растягивает Ыну, отодвинув все необходимые бумаги и направляется в сторону выхода. — Не смей меня так называть, — рычит Юнги, посмевшему обратиться к нему так, как обращается только один человек в этом мире. Юнги прекрасно осознает, что это ловушка, что Ыну кот, а Юнги мышь, осознанно ползущая в мышеловку за сыром. Но если Юнги это не сделает, то кот лично сожрет сыр, пока мышь будет отсиживаться в норке. Поэтому Юнги следует за Ыну, яростно сжимает кулаки, сдерживаясь из последних сил, чтобы не заехать ими по самодовольной роже и стереть тошнотворную гримасу, скривленную на его протест. Они выходят из больницы, идут к темной машине, Юнги запоминает номера. Задняя дверь открывается и Юнги беспроблемно заталкивают в салон, не чувствуя никакого сопротивления. Дверь захлопывается, слышится звонкий щелчок, вещающий, что выхода нет. Мышь попала в мышеловку. На другой стороне авто сидит зареванный Чонгук, поджавший под себя ноги и огромными, неверящими глазами смотрит на Юнги. Брызжет новая волна слез, полностью захлестывает разум. — Ты не должен был, Юнги, — заикаясь, не успевая вытирать мокрые дорожки со щек, воет Чонгук. — Я не должен был тебя втягивать в это. Юнги подползает к нему, крепко прижимает к себе, гладит, успокаивает. Чонгук весь дрожит, цепляется за Юнги, как за единственный крючок на спасение. Юнги им будет, подавляет окольцовывающий горло страх, отгоняет вообще ненужные слезы. Пытается расслабиться, внушает, что все обойдется. Черт. Он же обещал Чонгуку, что все будет хорошо. Обещал и обязательно сдержит это слово, пока Юнги рядом с ним, с его головы и волосок не упадет. Юнги должен справиться. Должен быть сильным за них двоих. Должен самостоятельно, без помощи Сокджина, разогнать всех демонов. «Все будет хорошо», — набатом голосом Сокджина. — Все будет хорошо, — шепотом, в макушку Чонгука. Рука медленно тянется в карман куртки, по памяти нажимает на контакт «Сокджин». Не успевает набрать и буквы — телефон молниеносно выхватывают и выбрасывают в окно. Юнги скалится дикой кошкой, зло смотрит на свирепого Ыну, недовольного таким раскладом. Юнги держит Чонгука крепче, не дает его у него отнять. Никому. Он больше на грабли не наступает и вместе с Чонгуком будет переживать трудности. Если понадобиться, он подставиться под удар, адресованный не ему, но Чонгука коснуться мазутным лапам не позволит. — Я тебя прикончу, сволочь, — ядовито выплевывает Юнги, пока ласковыми руками убаюкивает Чонгука и смиряется с тем, что его надежду разбили об асфальт и теперь есть только он и две драгоценные жизни, которые спасет любым путем.***
Хлопок, крышка ноутбука закрывается и Сокджин вылетает из квартиры, прихватив ключи от машины. Была тяжелая неделя, трудно совмещающая рабочие обязанности и личные, но Сокджин ни на что не жалуется, потому что это определенно того стоило. Долгие месяцы в сидячем положении за компьютером, просмотр всех доступных и недоступных сайтов, обзаведение полезными связями, минус несколько тысяч вон из кошелька и он, наконец-то, раскопал собаку. Выжимает из машины максимум, все время поглядывая на лежащие на соседнем сидении бумаги, которые будут стоить кое-кому жизни. Он влетает в офис компании и без стука врывается в кабинет Тэхена, молча кинув на его стол тонкую папку. Скрещивает руки на груди, терпеливо ждет, когда Тэхен оторвется от меркнущей по характеру важности волокиты и обратит внимание на принесенную информацию Сокджином. Тэхен скептически приподнимает бровь, откладывает ручку и без вопросов открывает папку, внимательно вчитываясь. Сначала ничего интересного он не обнаруживает, но, чем дальше он читает, тем медленнее бьется его сердце, кончики пальцев в ужасе холодеют, а волосы на затылке встают дыбом. Кан Ыну и правда владеет сетью алкогольных магазинов, но под их прикрытием он легализует свой доход от торговли наркотиками и… людьми. Этот отморозок старается вылавливать бедных граждан, в основном омег, которых никто не будет искать, перевозит их за границу и продает богатым на развлечение. У Тэхена в горле пересыхает. С этим человеком весь год жил Чонгук, а Тэхен даже не попытался что-то изменить. И он впервые ненавидит не Чонгука, а себя. — Тэхен, нужно вызывать ментуру, потому что это пиздец, — раздается фоном голос Сокджина. Тэхен пышет огнем, яростно сжимает в руках доказательства злодеяний Кан Ыну, благодаря которым его без вопросов можно упечь в тюрьму на приличный срок и еле сдерживается, чтобы не порвать их к чертям. Откладывает их подальше, поднимается со своего места и нарезает круги по большому кабинету. Сокджин молчит, не давит, ждет окончательного вердикта, знает, что он будет верным. Тэхен быстро дышит, ставший удавкой галстук одним точным движением развязывает и броском отправляет на диван. Волосы и без того ужасны, он их лохматит до катастрофы. Но это все пустяк — настоящая бойня у него внутри и он не понимает, почему все планки отламываются, кровь лавой вскипает, бурлит и последняя заклепка на сопле держится. Тэхен уверен — сегодня она слетит. — Где Чонгук? — спрашивает Тэхен, встретившись взглядом с Сокджином. Его зверь весь день кружил, хвостом больно хлестал, жалобно выл, а последний час, может, больше, притих. Тэхен его больше не чувствует. И если Сокджин опять начнет втирать, что «потом», Тэхен его лично головой об стол приложит, потому что события накаляются. — В больнице. У него был обморок, — отвечает Сокджин, потому что сам понимает всю серьезность ситуации. — Когда его выписывают? — Тэхен даже не интересуется, за каким чертом Чонгука положили в больницу с обмороком. Это все можно и потом узнать. — Сегодня, в обед, Юнги должен мне позвонить. Тэхен забирает манжету рубашки, смотрит на время. Его даже не удивляет, что друг Чонгука оказался истинным Сокджина. Его сейчас волнует только Чонгук. — Обед почти закончился, Сокджин, — серьезно говорит Тэхен, пристально смотря на друга. — Что? — блеет Сокджин, проверяет время на своих часах и с трудом сглатывает скопившуюся слюну. По позвоночнику пробегает колкий холодок, кожа превращается в гусиную. Сокджин настолько сильно погрузился в дело Кан Ыну, что перестал следить за временем. — Блять, Сокджин! — кричит Тэхен и его кулак встречается с поверхностью зеркального кофейного столика. Он покрывается сеточкой, одна крупная трещина делит лицо Тэхена пополам. Сокджин берет телефон и дрожащими руками набирает номер Юнги. Смотрит в потолок, пока ждет гудки, непонятно кому молится, но… «абонент недоступен». Он так и держит телефон возле уха, чего ждет — неясно. Прикрывает веки, прислушивается и чувствует то, про что уже успел позабыть и рассчитывал больше никогда в жизни не ощущать — обдувающий органы чудовищный холод. — Тэхен, вызывай ментуру и скорую к дому этого ублюдка, срочно!