Одинокая птица

Чёрный ангел печали, Давай отдохнём! Посидим на ветвях, Помолчим в тишине… Что на небе такого, Что стоит того, Чтобы рухнуть на камни Тебе или мне?

Продолжая не воспринимать старшего брата всерьёз, Захар наконец осознал, что страстно завидует Грише. Завидует его предприимчивости и хладнокровию. Завидует его способности окружать себя верными, нужными людьми — Гришкины ребята за своим главарём готовы были в огонь и в воду. Завидует тому, как мать по-особенному относится к старшему сыну — как к удачному сыну. Его, Захара, мать явно воспринимала как тот блин, что вышел комом. Только в случае братьев Стрельниковых всё получилось наоборот, а не как в поговорке. В конце концов Захар отчаянно завидовал тому, что Натка, лучшая женщина, которую можно было себе вообразить, выбрала Гришку. Захар иногда, лёжа на продавленном матрасе, глядя, как над электрическим лесом в синей дымке занимается розовая заря, размышлял, что было бы, если б Гришки вовсе не существовало? Посмотрела бы Натка на невзрачного, но весёлого соседа по парте? Скорее всего, нет — к такому выводу приходил Захар, с тяжким вздохом переворачиваясь на другой бок. Спуталась бы с каким-нибудь студентом, таким же, как Гришка — и ау! Отношения Натки и Гришки становились всё более натянутыми. Захар наблюдал со стороны и бесился. Ната изменяла мужу налево и направо, предпочитая верному Захару мужиков посложнее и побогаче — форменных бандитов из Гришкиного же круга. С горя Захар сам спутался с местной гопотой, усиленно прикидывающейся ОПГ. Заправлял у них Наткин братец, которого теперь все называли не иначе как Лютый — заматеревший, накачавшийся, дважды отсидевший, хитрый и хладнокровный, всё больше походящий на сестру. Угоняли тачки, перебивали номера, разбирали, перебирали, кое-что толкали сразу, на заказ, и однажды погорели. Захара в числе некоторых прочих замели. Лютый остался на свободе, спутался с давним своим корешем, Серёгой Жилиным, брательником местного мента. Захар отсидел три года — и вышел на волю с твёрдым убеждением, что криминал — это не его. На нары возвращаться не хотелось. Денег и власти, свободы, доказать всем, в первую очередь — Натке, что он ничуть не хуже Гришки, хотелось по-прежнему, но вновь к Лютому Захар не пошёл. Подельник того, Жила, вновь загремел в тюрягу, вроде за мокруху, ещё когда Захар отматывал первый год, Лютого тоже подстрелили, уже когда младший Стрельников откинулся. Бандитами заправлял теперь малолетний выкормыш Жилы. Всё это Захару больше не было интересно. Он вернулся в автомастерскую. Образ Натки за столько лет, проевший в сердце и душе Захара огромную плешь, словно кислота, потускнел. С Гришкой Захар тоже больше не общался. По телеку видал раз под новый год, что брата вроде как завалили — и ничего не шевельнулось в душе. Потом оказалось, что Гришка жив… Захар не вникал и забил. Он один, и ему никто не нужен! На выборы Захар не ходил никогда. Ему было глубоко плевать, кто в городе мэр, а в стране президент. Но, случайно услышав по телеку, что в кандидаты зарегистрировалась Нателла Стрельникова, рухнул на колченогую табуретку, не справившись с подогнувшимися коленями. Натка почти не изменилась за эти годы, только стала больше краситься и сделала чуть другую причёску, отчего, по мнению Захара, стала выглядеть ещё шикарнее. Богиня… Захар не поленился отыскать в серванте свой паспорт и немедленно выдвинуться на избирательный участок, а затем… Затем, повинуясь странному порыву, поплёлся к дому Лютого. В хорошеньком двухэтажном домишке на самой окраине Катамарановска, в новом, считавшемся престижным районе, вдали от болот и электрического леса, Захар бывал пару раз по приглашению подельника. От покойного ныне Лютого он также знал, что Натка всё ещё прописана здесь — этот финт она провернула, поссорившись в очередной раз с Гришкой. И вот теперь, неизвестно, зачем, Захар колотил в белоснежную дверь кулаком, напрочь игнорируя дверной звонок. Открыла ему высокая бабень с длинными обесцвеченными кудрявыми волосами и зажатым в правой руке пистолетом, дуло которого упёрлось Захару в грудь. — Чего хотел? — надтреснутым голоском неприветливо спросила она. — С Нателлой Наумовной поговорить, — нагло выдал Захар, свирепо скалясь на деваху. — А больше ничего не хочешь? — фыркнула та, — Проваливай… — Стой! — заорал он, ловко просовывая ногу между косяком и дверью, не давая девчонке захлопнуть её перед его дважды сломанным носом, — Скажи, родственник пришёл! Деверь! — Сказано — проваливай! — в голосе девчонки звякнул металл, пистолет угрожающе качнулся… — Ленка, кто там? Захар вздрогнул. Он не был особенно романтичным или чувствительным, он до упаду хохотал над своей последней любовницей, школьной училкой Тамаркой, которая то и дело ревела над очередной серией «Слёз сентября» или любовным романом в тонкой обложке. Но сейчас, заслышав голос Натки, он неожиданно понял что значит: «В душе разливается карамель»… Или как там… Прямо за спиной Ленки выросла Ната. Нателла. Нателла Наумовна. В тонкой шёлковой блузке, в коротенькой замшевой юбке, на извечных каблуках, с колючими чёрными глазами… Захар приоткрыл рот и забыл, как дышать. — А… Это ты… — голос Наты звучал слегка удивлённо и довольно безразлично, — Пусти, — бросила она девчонке. Та нехотя посторонилась, — Заходи, раз явился, — поторопила Натка деверя, мнущегося на пороге с разинутым ртом. Пару минут спустя Захар в компании Нателлы сидел в ослепительно сияющей гостиной. Ленку Ната отпустила к неудовольствию последней. — Чего припёрся? — безразлично поинтересовалась Натка, — Я думала, ты сидишь… — Откинулся, — хрипло бухнул Захар, прочистил горло и добавил, — Давно уже… Я… это… — хвалёное красноречие и вечный апломб явно изменяли ему сегодня, — На выборы сходил… За тебя голосовал. Взгляд Нателлы изменился — стал каким-то озадаченным, непонимающим. Она бросила взгляд на часы. — А «Слёзы сентября уже начались»? — вдруг спросила она. Захар скривился. — Ты чё, эту муру смотришь? — хмыкнул он. Натка мотнула головой. — Нет, не начались… Значит, сам... Так, говоришь, за меня голосовал? Ну, спаси-ибо. По старой дружбе, что ли? Захар с трудом сглотнул. — По старой… дружбе… Чего не проголосовать… Ты красава, канеш… Я всегда знал! Победишь — весь город, вся страна под тебя ляжет… И я… лягу… если надо будет… — Размечтался, — фыркнула Ната, как никогда внимательно его разглядывающая. Захару даже нехорошо стало от этого взгляда. Так бывает, когда выпьешь через меру. Захар с Лютым один раз перепили дорогущего коньяка — дорвались, понеслась душа в рай. Захару наутро казалось, что он сдохнет, хотя пойло было дико элитным. Вот так же его вело и сейчас — от «элитной» Натки. — Не забывал, значит? — задумчиво протянула она, неожиданно дотянувшись рукой, украшенной длиннющими накладными ногтями, до лица Захара. Он вздрогнул, всё тело охватило короткой судорогой. Точно не замечая этого, Ната очертила пальцами линию его челюсти, спустилась под подбородок, заставив Захара судорожно запрокинуть голову, небольно царапнула нежную кожу над кадыком. — Не забыл, — уверенно констатировала она, — Я тоже верных не забываю. Я… ценю… Знаешь, позвони мне на днях, — она резко встала, давая понять, что разговор окончен, — У меня будет к тебе… деловое предложение… «Деловое предложение» вступить в патруль, возглавив один из отрядов, Захар принял, не раздумывая. Впервые, на общем смотре, попавшись на глаза Натке, он заметил, как на миг изменился её взгляд, как блеснули её глаза… Форма Захару шла, придавала лоску. Спина стала прямее, взгляд увереннее, голос твёрже. Он себе нравился. Он впервые чувствовал, что он на своём месте. Его место — под каблуком у Наты. Нет, не так… Под каблуком у неё — вся страна. Место Захара — у её ног. Он мечтал поговорить с ней, желательно, наедине, но это было невозможно, по крайней мере, пока. Поэтому Захар делал то, что ему было поручено: выселял людей, до которых ему не было дела, шугал заикнувшихся в его сторону хануриков, кое-кому пришлось и врезать. Пусть знают, чья в городе власть! Наткина. А он — оружие в её руках… Думая о Наткиных руках, тонких, изящных, руках, которые так могли бы стискивать его податливое горло, путаться в его волосах, царапать его спину, крепко прижимать к себе, Захар обливался потом снаружи — и карамелью изнутри. О забитой Гришкой и Наткой стрелке в поле он узнал случайно — от напарников, собирающихся домой. Сердце сдавило — от обиды, что не позвала с собой бить Гришке морду и от холодного нехорошего предчувствия. Мигом переодевшись, цапнул первую попавшуюся тачку во дворе — и рванул в поле за городом. Горели костры, носились, валялись, орали люди — знакомые и незнакомые. Девки Нателлы, ханурик, которому на днях прилетело от Захара, Гришкины прихвостни… Натку в сопровождении патлатого телевизионщика, лощёного хлыща, он заметил издали и, таясь, двинулся за ними, держась на почтительном расстоянии. Захар не видел, кто сидел за рулём бульдозера. Не заметил, кто вывалился оттуда, сделал несколько шагов и свалился под куст. Перед плывущим внутренним взором застыла картинка, как самую прекрасную, главную женщину в его никчёмной жизни буквально разрезает пополам ковш бульдозера… Захар впервые в жизни потерял сознание, оседая спиной по шершавому стволу дерева, за которым притаился. В чувство его привёл только вой милицейской сирены. Захар выпрямился, пошатываясь, прислонился к стволу, потёр рукавом мокрое лицо. Люди рваными картинками мелькали вокруг. Куда-то прочь увёз Гришку на инвалидной коляске его телохранитель… Захар, как сомнамбула, сделал несколько шагов и вновь отпрянул. К бульдозеру стекались люди. Лёха ревел в плечо рыжей девке из «Железных каблуков», вновь привезённый Гриша кого-то вызванивал по сыновьей трубе. Действовать нужно было быстро. Никогда в жизни Захар так быстро не ездил. Раз — домой, за ружьём и в штаб. Два — обратно, к шоссе, дождаться «буханку» «Скорой», шмальнуть по колёсам. Дальше — в морг. Благо, недалеко… С недавних пор городской морг, руководство которого отчаялось найти охранника, никто не сторожил. В свете последних событий стало вообще не до того. Захар легко вломился на объект, стащил халат, шапочку, маску, перчатки, пошарил по полкам и отыскал подходящее тело. Труп принадлежал немолодой тётке, лет пятидесяти, судя по всему, попавшей в пригороде под поезд. Несчастную тётку буквально располовинило. То, что надо. Угнать местную машину — дело техники. Ни брат, ни племянник, ни зарёванные девки Захара, облачённого с макушки до пяток во всё белое, разговаривающего сиплым фальцетом, не узнали. Нагло попросив Гришкиного подручного помочь донести носилки, посетовав на нехватку персонала, Захар рванул с места. За полем тормознул, сунулся в кузов. Там бережно стянул с едва дышащей Нателлы всё до последней нитки, прикрыл изломанное тело с головой простынёй, натянул всё на труп тётки со станции, нахлобучил парик, в котором ещё недавно щеголял этот бесноватый «двойник» с телека, вымазал, как умел, лицо трупа захваченными из штаба мазилками. Добрался до почти поменявших колёса медиков, остановился. — Мужики, помочь? В шесть рук колесо сменили совсем споро. — Не дождались вас, — бодро вещал Захар, — Меня вызвали. Забирал — живая была, отъехал — померла. Нет у нас больше президента. — Беда… — скорбно прокомментировал водила. Врач вздохнул. — Мужики, не заводится, — посетовал Захар, усевшись за свою «баранку», — Вот чёрт… Слушайте, грузите Нателлу Наумовну к себе, везите, я, по ходу, надолго… Родственникам сообщите сами, у ней там муж, сын… Кряхтя, медики перетащили многострадальный труп в «Скорую», махнули Захару на прощание и загрохотали в темноту. Выждав время, Захар порулил к своему дому. Нателла была ещё жива.