Вторая директива

Поскольку обеспечить ка-хон должным питанием представлялось возможным только из расчетного центра, медперсонал оперативно переместил к ним Эскатона. Отливающая бронзой капсула искусственного поддержания жизни полностью блокировала его грудную клетку, но, как объяснил главный врач, это не мешало доступу к голове. Черты Старшего обострились: щеки ввалились, губы практически исчезли, превратившись в тонкую бескровную нитку, глаза глубоко засели, а кожа казалась сделанной из воска. Корак подумал, что не знает, живая она на самом деле или синтетическая. «Возможно, его исхудавший вид — это просто иллюзия... но даже если и так, уж очень она правдоподобная». Под чутким руководством медиков, Корак, Шелтем, Оранго и Фараон подключили к Эскатону все необходимые датчики, равномерной сеткой покрывшие его лоб, виски, темя и затылок. Присоски также располагалась на его бледном лице, шее и в ключичной области, вплотную подходя к закрытой сердечной части, а небольшой экран выводил его пугающе слабые жизненные показатели. — Они — могила, — сказал Фараон, отпуская медработников, — подчиняются напрямую мне, а не Древним, и ничего не скажут. Упоминание могилы заставило Корака лишний раз дернуться. Хотя они проводили приготовления без лишней суматохи во избежание ошибок, это никак не снимало с него нервозность. Он давно не чувствовал своего лица и ладоней, а в голове роились самые безотрадные мысли. Он не имел ни малейшего представления о том, что будет делать, точно стоя на краю пропасти под миллионами взглядов, искренне верящих в то, что он вдруг научится летать. Корак прекрасно понимал и принимал всю рациональную составляющую этого дискурса, а именно, неизбежность скорой смерти мозга Эскатона при любых исходных. Но мысль о том, что он сам станет причиной этой самой смерти, пусть и всего на час раньше, чем она наступила бы без вмешательства, вводила его в ступор, справиться с которым не помогала никакая логика. «Хотел бы я уметь просто отключать эмоции по команде... да только чертова эвристика неотделима от них». Видимо, паника слишком недвусмысленно отражалась на его лице, потому что когда они закончили всю подготовку, Шелтем выразительно посмотрел на Фараона и пошевелил указательным и средним пальцами, будто изображая ножницы. Тот кивнул и буквально вытащил Оранго за шкирку из помещения, оставив их наедине. — Я уже говорил и скажу снова. Если этого не сможешь сделать ты, то не сможет никто, — начал Шелтем. Он подошел ближе и взял Корака за плечо, явно собираясь сказать что-то еще, но тот вдруг скинул его руку. Все часы волнения, вся усталость, неуверенность и страх вылились в беспричинную злость. — Да что ты говоришь! Засунь себе свои мотивирующие речи туда, где не проходит главная шина! Лекции он мне, видите ли, вздумал читать! — Корак... Но тот не на шутку распалился. Эмоции требовали выхода, и сдержать их бы уже не получилось даже при желании. Глаза Корака метали молнии, он не заметил, как перешел на крик: — Вы все что, думаете, я киношный чародей в мантии и остроконечной шляпе, который по взмаху жезла со сверкающей звездочкой на конце может просто поменять людей телами или что-то в этом роде?! — Корак... Шелтем вновь попытался приобнять его за плечо, чтобы успокоить. Но в тот момент самые осторожные прикосновения ощущались ожогами каленым железом, а самые ласковые слова — отборной бранью. Корак оттолкнул Шелтема с такой силой, что тот пошатнулся. — Откуда тебе знать, что я могу, а что нет? Да ты меня совершенно не знаешь! Думаешь, отымел разок-другой и все, теперь как открытую книгу читать можешь? Пошел ты знаешь куда! Корак не мог остановиться — у него внутри словно плотину прорвало. Вспоминая этот эпизод позже, он сам дивился, как можно было одновременно осознавать, что необходимо собрать свои нейроцепи в кулак и действовать, потому что времени почти не осталось, но все же вести себя иррационально. Он занес кулак для удара, но Шелтем оказался быстрее, без труда перехватив его руку вывернув ее за спину — не больно физически, но ощутимо для гордости. Корак не знал, что именно помогло ему остудить голову — грациозная бесцеремонность этого жеста или прозвучавший у самого уха на удивление спокойный голос: — С чего ты взял, что я о себе? Корак раздраженно вывернулся из захвата, поправил форменную куртку и, сжав губы, хмуро посмотрел на Шелтема. Тот коротко кивнул на капсулу искусственного обеспечения. — Я ссылался на его слова. Корак сложил руки на груди: — Хорош сочинять. Вы были в конфликте и не разговаривали. Шелтем без грамма смущения пожал плечами и со свойственной ему деликатностью кирпичной стенки пояснил: — О моем отключенном любовнике — нет. О функционирующем — вполне. Корак почувствовал, как начало печь щеки — румянец у андроидов функционировал наравне с другими связанными с эмоциями физическими реакциями, хоть и имел другую механику, нежели у живых. — Вы говорили... обо мне? Когда вы успели? — Когда ты отдыхал на «Кроне» без модуля памяти. Я сам с ним связался, когда вернулся на Терру. «Мда, а ситуация-то, оказывается, интереснее, чем я думал... А я все гадал, почему он тебя не убил, а просто отключил?». — И какого же толка был этот разговор? Шелтем почесал нос. Впервые за весь разговор он замялся: — Я... не утомлял его в подробностями наших с тобой отношений. Тем более, что на тот момент утомлять особо было нечем. По прибытию я провел диагностику и понял, что необратимо деградирую и должен буду вскоре уступить тебе место Хранителя. Мне... хотелось знать, что Терра будет в надежных руках, вот я и спросил его мнения. «Но ведь Эскатон тогда ничего мне не сказал... почему? — подумал Корак, тут же обреченно отвечая на свой вопрос: — Вероятно, потому что я орал на него, как бешеный, и не давал вставить слова». — Он сказал, что ты не знаешь сам, насколько хорош. И я вынужден был с ним согласиться, потому что видел тебя в деле. Корак не очень понимал, хочет ли он слышать больше или же пытается поскорее закончить этот разговор, который из просто абсурдного вдруг стал еще и обескураживающим. Он сдавленно пробормотал: — Да в каком деле ты мог меня видеть, кроме постельного? Шелтем беззвучно усмехнулся, не сводя с него глаз. — И чем больше я наблюдаю за тобой, тем больше понимаю, что он был прав. Во всем. В том числе, что верил в тебя. Ответить было нечего. Следовало бы извиниться за свое нелепое поведение и приступить, наконец, к работе, но Корак был слишком смущен и напряжен, чтобы поступать разумно. К его облегчению, никаких действий с его стороны и не потребовалось — дверь с негромким шелестом раздвинулась, и в помещение вернулись Фараон и Оранго. — Кто не спрятался, я не виноват, — сказал первый нетерпеливо. — Команда кремниевых, не я хочу никого торопить, но буду — время поджимает. Он оценивающе оглядел присутствующих, удостоверяясь, что не прервал ничего важного. Затем цокнул языком и, качнул головой на Корака, спросил у Шелтема: — Он всегда такой нерешительный? — Нет, — не моргнув и глазом парировал тот. — Только с тобой. Фараон прошептал что-то вроде: «Ах ты ж зараза», и Корак с некоторым возмущением подумал о том, когда же эти двое успели спеться. Однако Хранитель Ксина, в очередной раз демонстрируя свои неординарные навыки работы с группой, своего добился. Обстановка значительно разрядилась, и теперь все четверо были готовы к предстоящему. Они подключились к терминалу через височные разъемы — наверное, со стороны это выглядело сюрреалистично. Оранго следил за питанием ка-хона, Фараон и Шелтем считывали потоковые данные, а Корак расположился на высоком крутящемся стуле рядом с капсулой Эскатона. Он приблизился к его похожему на маску лицу и вдруг вспомнил, как впервые удивился слишком живой и глубокой синеве его глаз. «У андроидов таких глаз не бывает... но ты больше не откроешь их. Прости, что не доверял тебе... и себе. Я постараюсь сделать все возможное, чтобы сохранить хотя бы частичку тебя». Корак выдохнул и начал синхронизацию. Биоэлетрические ритмы, и без того нестабильные и едва различимые, ускользали от него — это было похоже на погоню за эхом в горах. Корак сконцентрировался на том, чтобы найти хоть хотя бы слабый паттерн в мозговой активности Эскатона и подстроиться под него, и вскоре почувствовал, как реальность «плывет». Слуховые рецепторы уловили нарастающий жужжащий звук. Картинка перед глазами потеряла цвет, а затем и вовсе растворилась в помехах «белого шума». Тело словно сжали и протащили через узкий тоннель, затем все заполнил яркий, но не режущий глаза свет. Вначале ничего не происходило. Сложно было сказать, сколько это длилось — само понятие времени не существовало. Корак словно бы краем глаз начал замечать движение или даже его тень — человеческие фигуры, обрывки сцен. Однако как только он пытался сконцентрироваться на них или рассмотреть детально, они таяли в белом мареве. Корак не на шутку испугался, что все воспоминания Эскатона будут такими — настолько короткими, что даже его высокоточные контуры не смогут их ни запомнить, ни тем более транслировать куда-либо. А значит, все это зря. «Мы — больше, чем наши воспоминания». «Но тогда что же мы? Что составляет нас и делает нас... нами?». Лучшие живые умы не смогли ответить на этот вопрос, глупо было надеяться, что ответ вдруг найдет андроид. Борясь с отчаянием, Корак представил себя на месте Эскатона. «Я ведь знаю, что я — это я. Я знаю, что составляет мою личность и индивидуальность: мысли, поведение, ценности... Эмоции и чувства. Что если... позволить ему самому рассказать мне, кто он?». Корак внутренне расслабился, при этом не теряя сосредоточенности и присутствия, впадая в схожее с медитацией состояние. Результат не заставил себя ждать — появились звуки. Вначале это были просто обрывки слов, которые невозможно было разобрать, словно они звучали на незнакомом языке или произносились задом наперед. Корак начал различать отдельные силуэты, смазанные, но постепенно обретающие четкость. В отдельные моменты появлялись запахи, тактильные ощущения и даже вкус — это совпадало с наиболее четкими образами и звуками. Иногда Корак видел даже целые сцены, одновременно переживая связанные с ними эмоции. Мальчик лет десяти играет со смешным и очень ласковым двухцветным уличным котом — пахнет весной, холод бодрит кожу, а шерстка у кота очень мягкая и теплая. Кот пушит хвост и мурчит, бежит за мальчиком, провожая его до дома, в котором пахнет печеньем и почему-то женскими духами. Позже этот кот, все такой же игривый и общительный, но заметно прибавивший в весе и объеме шерсти, вальяжно лежит на подоконнике, греясь в лучах солнца. Молодой юноша корпеет над книгами в библиотеке — нарушаемая лишь негромким скрипом мебели тишина, запах старой бумаги и дерева, подергивающаяся синева экрана перед глазами. Официально одетый молодой человек зачитывает доклад с кафедры — стеснение от слишком узкого пиджака и туго затянутого галстука, отвратительное ощущение потеющих ладоней и страх собственного голоса. Драка в баре — тошнотворно-горячая кровь, струящаяся по горлу из разбитого носа, боль, но при этом эйфорическое веселье — то ли от циркулирующего в теле алкоголя, то ли от вида улыбчивой женщины с пышной выбеленной стрижкой боб, загорелой кожей и черными, как космос, глазами. Не нужно было даже догадываться, что это Мелиан — эмоциональный ответ Эскатона подсказал это лучше любых описаний или изображений. Она занимала огромное место в его воспоминаниях, почти все из которых были переполнены счастьем. Ее образ, звук ее голоса и ее запах оставались на удивление четкими, хотя живым свойственно со временем забывать даже самых дорогих. Глубокая и сильная преданность Эскатона выходила далеко за границы влюбленности или влечения. Корак видел все меньше картин, куда больше воспринимая через чувственные импульсы. Вместо прокручивания воспоминаний — внутренний ответ на них. Тупая боль и ощущение руин и бездны внутри подсказали ему момент смерти Мелиан — взрыв, «Древний», бесконечные больницы и операции по замене органики на механику. Малозначимыми картинками пронеслись слившиеся в один бои с криганцами, не оставив почти никакого следа. А затем появился Шелтем. «Будет проще, если мы оба согласимся, что неравнодушны к Шелу, пусть и по-разному». Корак внутренне содрогнулся от чудовищной дикости из-за смешения собственных эмоций с теми, что испытывал Эскатон. Образы начали меркнуть, и Корак понял, что выскальзывает из узкого окна синхронной работы. Он постарался подавить собственные мысли и чувства, чтобы воспринимать все только через призму видения Старшего — до конца это сделать все равно не удалось, но во всяком случае он удержал контакт. Корак видел и Фараона, и Оранго, и других андроидов. Все их образы были четкими, занимали весомую часть личности Эскатона и отдавались ласковой, пусть и отчужденной, будто бы невесомой привязанностью. Они частично заполняли оставшуюся после смерти Мелиан пустоту и неизменно ассоциировались с теплым приятным чувством. Хотя Корак внутренне и готовился к этому моменту, он все равно не избежал волнения, увидев самого себя. От смешанного кома мыслей в тот момент осталась одна, причем наиболее глупая — в воспоминаниях Эскатона он почему-то выглядел ниже, чем привык себя представлять. Картинки, звуки и другие ощущения становились все менее отчетливыми, но им на смену приходило что-то еще. Корак затруднялся описать это — что-то вроде обладающей четкой структурой уверенности и утвердительности. Это было схоже по ощущениям с образом дома, в котором ты точно знаешь, что где лежит, или же с образом очень хорошо знакомого тебе человека, когда ты можешь предсказать, какая реакция будет ответом на определенное действие. Любовь к ароматизированным чаям, интерес к биологии и каллиграфии, скрытность и интровертность, но при этом тянущее одиночество и отчаянное желание принадлежать, знание военного искусства, твердость убеждений, нетерпимость к шуму, глубокая романтичность, и даже привычка прикасаться к выступу доспеха на груди — все эти вещи являлись частью Эскатона, но при этом совершенно не описывали его. Если бы Корак попытался составить список характеристик, получился бы плоский и картонный образ, похожий на реального Эскатона примерно как изометрический объект похож на трехмерный. Образы, эмоции и идеи чередовались все быстрее и становились все менее отчетливыми, кружась вокруг фантастическим калейдоскопом. В какой-то момент Корак обнаружил себя словно в предсудорожном состоянии, хотя его наступление было и невозможно для андроида. По крайней мере таким его описывали учебники — ощущение дежа-вю и полной неописуемости происходящего, которое можно только пережить, но не передать и даже не уловить ни одним из известных рецепторов. Корак терял синхронизацию, но на этот раз не из-за собственных эмоций — слабел сам сигнал. Ему показалось, что все произошло настолько быстро, что он даже не успел оформить мысль, как услышал срывающийся голос Фараона, озвучивший ее: — Смерть мозга верховного адмаршала Эскатона... наступила в пять тринадцать утра по местному времени.