***
Последние дни Санса предпочитала проводить в своей комнате. Погода не радовала, а почувствовать на себе порывы холодного ветра Санса могла и на балконе, что спасало ее от бесконечных спусков по бесчисленным лестницам в сад. Время после завтрака Санса обычно посвящала письмам, на которые в последнее время тратила чересчур много времени. Порой она писала их и не один день, тратя час-другой, оставляя и возвращаясь к ним немного погодя и подкопив идей. В этот раз настал черед писать лорду Тайвину. Санса задумалась, подыскивая подходящий эпитет, чтобы охарактеризовать свое отношение к политике Джейхейриса Таргариена. Наконец, поймав нужное слово, она обмакнула перо в чернила и уже готова была начать писать, но ребенок толкнулся, рука Сансы вздрогнула от неожиданности, и чернильная капля сорвалась с пера, образуя на пергаменте большую кляксу. — Он как всегда не вовремя, — заметила Дженна, которая появилась в дверях. Они не встретились сегодня за завтраком, потому что Санса предпочла завтракать у себя, и видно Дженна захотела заглянуть к ней, чтобы убедиться, что все в порядке. — Очень, — вздохнула Санса, придирчиво осматривая испорченный пергамент. До этого она написала уже довольно много — письмо она начала еще вчера. — Ты сильно занята? — спросила Дженна. — Я подумала, что уже стоит подыскивать кормилицу для твоего малыша. Лучше не тянуть с этим, никогда не знаешь, когда она пригодится. Дети имеют свойство появляться в самый неподходящий момент. — Но мне еще больше двух лун осталось, — испугалась Санса. — Не может он сейчас появиться. — Я не хотела тебя напугать, — раскаялась Дженна. — Но выбор кормилицы — дело ответственное, которое лучше не оставлять на потом. — Кормилица — это обязательно? — спросила Санса. Она знала, что ее мать кормила всех детей сама. Однако Санса давно поняла, что на Севере совсем другие законы, не такие, как на Юге или на Западе. Другое место, другие правила. Санса привыкла им подчиняться. — Боюсь, что да. Кормление грудью отсрочивает тот момент, когда ты снова сможешь понести, поэтому нужен кто-то, кто все сделает за тебя. Так будет лучше, — уже мягче добавила Дженна. Санса знала об этом, но все же мысль о том, что не успела она родить одного ребенка, как от нее уже требуют следующего, беспокоила ее. Беременность, несмотря на то, что протекала она без осложнений, и мейстер Крейлин каждый раз выходил из покоев Сансы воодушевленный, радуясь, что он снова может поделиться с лордом Тайвином хорошими новостями, все же не доставляла Сансе особых радостей. По мере того, как ее живот начал расти быстрее, лестницы в Утесе начали выводить ее из себя. Сансе совершенно не хотелось никуда идти уже сейчас, у нее часто вдруг начинала болеть спина или ноги, и Санса боялась представить, что она будет чувствовать еще хотя бы через луну, когда ее живот станет еще больше. Когда она сидела и писала письма, ей приходилось подкладывать под спину бесчетное количество подушек, а иногда и это не помогало. Неприятные ощущения раздражали Сансу, у нее портилось настроение, и вообще приятного во всем этом было ничтожно мало. Санса как-то иначе представляла себе этот процесс, впрочем, она многое романтизировала прежде; сначала на подлинную сторону женской жизни ей открыла глаза Серсея, а теперь Санса на собственном опыте могла убедиться в том, что самая на первый взгляд красивая сторона на практике оказывается самой грязной. И ожидать, что дальше станет лучше, не приходилось. — И кто же это будет? — спросила Санса, сдаваясь. Все же Дженне лучше знать. Санса узнавала обо всех нюансах по мере возникновения инцидентов, так что разумнее было положиться в этом вопросе на Дженну, которая сама через это прошла и, конечно, знала, как будет лучше. Санса с настороженностью относилась ко всему, что ей предлагали, но предположила, что наверняка у кормления грудью тоже есть свои минусы, возможно, действительно будет даже лучше, если ребенка будет кормить кто-то другой. — Я подыскала нескольких женщин, ты сама можешь выбрать ту, которая тебе понравится, — сказала Дженна. — Я могу выбрать? — удивилась Санса. — Конечно. Кормилица становится чуть ли не членом семьи. Важно, чтобы она нравилась и родителям ребенка, и самому ребенку. Она же ему как вторая мать. А ее дети станут молочными братьями и сестрами твоему малышу. Мой отец, правда, слишком буквально принял слова про хорошее отношение к кормилицам, и сделал кормилицу Гериона своей любовницей, — задумчиво добавила она. — О, — только и смогла сказать Санса. — Кажется, кормилица может потеснить не только мать в глазах ребенка, но и жену в глазах мужа. — Наша мать умерла через месяц после рождения Гериона, так и не оправившись от родов, так что отец утешался таким образом, — объяснила Дженна. — Нашу мать он действительно любил, и был сам не свой после ее смерти. — Даже в этом ваш брат и ваш отец отличаются, — заметила Санса. — Ваш отец пытался заменить жену кем-то, а лорд Тайвин — нет. Сансе стало печально от этого сравнения. Не только от этого, но и от того, что она обнаружила, что слишком много женщин в этом семействе умерло родами. Ее бабушка со стороны матери тоже умерла, пытаясь подарить лорду Хостеру еще одного сына. Сансе не хотелось бы пополнить этот список. Ребенок снова пихнул ее, как бы приказывая прекращать такие мысли. Санса попыталась думать о другом. От Дженны беспокойство Сансы не укрылось, но восприняла она его по-своему. — Ничего не бойся, кормилицу всегда можно выгнать и найти другую, пострашнее, чтобы никто на нее не позарился. Да и те, что я подобрала, тебя красотой точно не превзойдут, — бодро заключила Дженна. — Это успокаивает, — сказала Санса, силясь выдавить из себя улыбку. Ей-то бояться было нечего — Тириона здесь не было, и волочиться за кормилицей он никак не мог. Но Санса боялась, как бы ее ребенок не полюбил молочную мать больше, чем настоящую. Когда-то она мечтала родить Джоффри маленьких принцев и принцесс с золотыми волосами, но теперь, когда ей предстояло уже в скором времени стать матерью, Санса сомневалась, что хорошо с этим справится. У нее был опыт общения и с младенцами, и с детьми постарше, вроде трехлетней Жанеи, но одно дело — просто подержать ребенка несколько минут на руках, поиграть с ним и передать обратно матери, другое же — самой быть матерью. Санса надеялась, что Дорна и Дженна помогут ей и с этим, как помогали всегда. Мысль о том, что она не одна, теперь безотказно помогала Сансе успокоиться. Когда она была пленницей в Красном Замке, больше всего ее пугало то, что ей не на кого было положиться, но теперь ее окружали люди, которым не страшно было довериться. Санса никогда не подумала бы, что Ланнистеры станут ей семьей, но теперь гербы были ей не важны, потому что, глядя на Дженну, которая как могла помогала ей, на Дорну, которая делилась с ней разными хитростями и историями, или Джой, проявляющей заботу на свой лад, Санса видела не гербы, а людей, которые ей помогали, которые заботились о ней, которые постоянно были рядом и старались сделать все, чтобы она чувствовала себя хотя бы немного лучше.***
Из-под ног мальчишек летели комья грязи, но они не обращали на это внимания, и звон уже настоящей стали громко разносился по двору, достигая и галереи, на которой стояли, наблюдая за поединком юного короля и его друга, Тайвин и Тирион. Тайвин, не отдавая себе в этом отчета, замечал для себя, что нужно было сделать Томмену, чтобы победить. Здесь отступить, там пригнуться, а вот здесь следовало бы быть проворнее, чтобы уйти от удара. Томмен совершал ошибки, но он только учился. — Старайся приглядывать за ним, — наставлял Тайвин Тириона. — Следи, чтобы Тиреллы не подобрались к нему слишком близко — они не должны иметь на него влияние, — пока Тайвин ни с кем не делился своими планами по расторжению помолвки. Ни к чему это. Да и мало ли, что еще случится. Пока Тиреллами можно управлять, используя эту помолвку, не стоит переключаться на их участие в смерти Джоффри. Всему свое время. — Ты нравишься Томмену, старайся проводить с ним больше времени, ему будет интересно узнавать что-то именно от тебя, — добавил Тайвин. Нельзя было отрицать, что Тирион был умен. Книг он прочел немало, и раньше Тайвин удивлялся, как в его младшем сыне сочетаются такая любовь к выпивке и продажным женщинам и к книгам. Несовместимые вещи, на его взгляд. — А как же вы? Вы тоже могли бы многое ему рассказать, — сказал Тирион, не отрывая взгляда от свершающегося внизу поединка. — Я покидаю город, — на удивленный взгляд Тириона Тайвин пояснил: — Мы получили известие, что армия Робба Старка и Станниса движется на Юг. Самое время отправиться им навстречу и оказать радушный прием. На этот раз я намереваюсь закончить эту войну окончательно. — Значит, ты оставляешь меня в столице? — Да. Тебе придется совмещать пост Мастера над монетой с постом Десницы короля. В этот раз готовиться к осаде тебе не нужно, так что я уверен, ты справишься с возложенной на тебя ответственностью. — Я постараюсь оправдать ваши ожидания, отец, — сказал Тирион. Тайвин кивнул. В руках Тириона он не боялся оставить государство. В прошлый раз он дал ему шанс и не ошибся, он надеялся, что и теперь Тирион не подведет. Серсея не будет ему мешать, как и Джоффри. Да и ситуация при дворе не такая плачевная, как прежде. В прошлый раз за свое короткое правление Джоффри успел натворить дел, и ни Малый Совет, ни Серсея, были не в силах ему препятствовать. Сейчас же Тириону не нужно было исправлять ошибки племянника, от него требовалось лишь поддерживать уже существующий порядок — не такая и сложная задача. Тирион покинул галерею, а Тайвин остался на галерее, продолжая наблюдать за поединком. Движения противников стали медленнее — оба мальчишки уже устали, но сдаваться намерены не были. Тайвин подумал о том, что занятия стоило бы перенести в другое место. Пока еще не стало совсем холодно, но порывы ветра могут быть свирепы и коварны, а терять короля из-за простуды было глупо. В итоге оба мальчишки отбросили мечи и упали в грязь, продолжая поединок кулаками. Настоящий бой был закончен, началась игра. Тайвин спустился с галереи во двор как раз в тот момент, когда Томмен триумфально поднялся на ноги. Он был в грязи с головы до ног и выглядел более счастливым, чем его приятель. — Я не знал, что ты смотришь, — сказал Томмен, явно смутившись. — С каждым разом у меня получается все лучше, но иногда случаются неудачи. — Ошибки — это не страшно. Лучше совершить их здесь с тренировочными мечами, а не в настоящем бою, — заметил Тайвин. — Иди в замок, тебе не помешает ванна. На месте Томмена Джоффри бы поспорил десять раз, половину — из вредности, просто потому что он любил возражать. Но Тайвину, в отличие от Серсеи, эта черта не казалась преимуществом. Одно дело — возражать во время дискуссии, но тогда будь так любезен привести аргументы, другое — спорить по поводу и без, просто потому что тебе нравится спорить. Томмен же послушно пошел к замку, неуклюже одной рукой пытаясь вытащить грязь из волос, но тем самым пачкая их еще больше. Серсея была бы в ужасе. Тайвин последовал за внуком. С Томменом все было гораздо проще. Джоффри, хотя был даже старше Томмена, носил меч, но пользоваться им как следует не умел. Томмен же охотно этому учился, он уже перешел с деревянных мечей на настоящие, пусть и с затупленными концами, чтобы не пораниться, и делал большие успехи. Мотивация у Томмена была хорошая — порадовать Сансу и стать хорошим королем, и день ото дня стимул этот не менялся. — Я покидаю столицу, — счел своим долгом сообщить Тайвин — король, пусть даже и юный, должен быть в курсе того, что происходит. Иногда Тайвин даже приглашал Томмена на заседания Малого Совета. В такие дни начинал он с того, что Томмену было интересно — корабли или дела в городе, которые необходимо было решить. Томмен внимательно слушал и порой даже предлагал что-то. Впрочем, Тайвин сам подталкивал его к этим простейшим решениям, но Томмен быстро учился. Пройдет еще немного времени, и он сможет сидеть на заседаниях от начала до конца, не уходя к своим друзьям и котятам по истечении первого часа. Томмен поднял взгляд, который до этого был устремлен в пол — Томмен шел, при этом пытаясь топать погромче, чтобы от сапог отстала грязь. — Значит, дядя Станнис погибнет? — спросил он. — А Робб Старк… он тоже в какой-то мере мой родственник, после того как Санса стала моей тетей. — Все дома в Вестеросе в какой-то мере связаны родственными узами. Если бы родство решало, вести войну или нет, войн бы не было, — сказал Тайвин. — Почему война вообще должна быть? Есть же переговоры. Это он уже где-то однажды слышал. — Нам не о чем переговариваться с Роббом Старком. Нам пришлось бы менять одного Старка на трех Ланнистеров, но, во-первых, это невозможно, поскольку Санса Старк теперь сама Ланнистер и с Ланнистером в чреве — отдать ее Старку никак нельзя, а во-вторых, победители таких обменов не совершают, — пояснил Тайвин. Со Станнисом ему тем более не о чем было переговариваться. Только не после всех слухов, которые он распустил о Серсее и ее детях — Станнис должен был поплатиться за это. Какая разница — правда или ложь. Слухи остаются слухами, пока кто-то не начинает в них верить. А в этот поверили. Тайвин надеялся, что в этот раз его дочери хватит ума рожать детей от мужа. Впрочем, главный виновник золотых кудрей у Джоффри, Томмена и Мирцеллы сидел сейчас в Риверране и никак не мог поучаствовать в свершении очередного греха. Хотя бы что-то хорошее было в нахождении Джейме в плену. — Да, переговоры невозможны без желания обеих сторон, — согласился Томмен. — Если на тебя идут с обнаженными мечами, то ты вынужден защищаться, а не переговариваться. Тайвин довольно усмехнулся. — Я вижу, леди Санса не только высказала тебе свою позицию, но и пересказала мой ответ на ее слова. Томмен залился краской. — Когда я уеду, слушай, что говорит твой дядя Тирион, — посоветовал Тайвин. — Он не глупее леди Сансы, поверь. Ему было интересно, между играми с какими котятами Санса и Томмен умудрились обсудить войну. Но ему было приятно, что Санса запомнила его слова и даже передала их Томмену, а раз она это сделала, значит, была с ними согласна. Обычно Тайвин не вынуждал ее признавать собственную неправоту, если она ошибалась, ему было важно, чтобы она сама для себя поняла, в чем заключалось ее заблуждение. Санса не была глупа, но часто ее взгляды чем-то ограничивались, в частности хваленой моралью, и Тайвин старался расширить эти рамки, чтобы показать, что не только черное и белое существует в этом мире. Теперь, благодаря ее письмам, он видел, что добился в этом успеха — Санса очень с разных сторон и на многих страницах рассматривала разные явления. Ему было интересно читать ее размышления, следить за ходом ее мысли. Частенько она отвлекалась, но рано или поздно доходила в своих раздумьях до логичного конца. Ну, а Тайвин в свою очередь старался подать ей еще пару идей, с какой стороны стоит взглянуть, чтобы прийти к совершенно иным выводам. Это было занятно. Еще более занятным для него было то, как Тайвин пытался представить лицо Сансы во время всех этих размышлений, и когда она читала его письма, где он ненавязчиво опровергал какие-то ее идеи. Письма Сансы всегда были эмоциональными, и для Тайвина не составляло особого труда понять, что именно она чувствовала, когда выводила эти строки. Как она хмурилась, удивлялась или сидела, едва сдерживая улыбку. Он отличал даже те места, когда она останавливалась, чтобы что-то обдумать. Наверняка сидела, устремив взгляд куда-то вперед, разглядывала то, что было перед ней, как тогда, когда она писала письмо брату, и ее задумчивый взгляд остановился на нем. От Тайвина конечно это не укрылось, но ее неумелая ложь выглядела трогательно в этой бесполезной попытке его обмануть.***
— Вы такие разные. Должно быть, это непросто. Дженна снова рассказывала о своей семье, и Санса не могла перестать удивляться, пытаясь представить их всех вместе. Пусть теперь из всех детей Титоса Ланнистера и Джейн Марбранд осталось лишь трое, все же в этой семье за прошедшие годы прибавилось членов, а Санса все не могла перестать представлять серьезного Тигетта или, напротив, веселого Гериона, о котором так любил вспоминать Тирион. Сансе сложно было представить даже то, как лорд Тайвин общается со своей сестрой. Она шутит при нем или пытается сохранять серьезность? Зная Дженну, можно было предположить, что при серьезном старшем брате она шутит еще больше, чем обычно, просто потому что знает, что он такое не любит. — Разве в твоей семье все одинаковые? — спросила Дженна. Санса вспомнила Арью и их извечные ссоры. Пожалуй, она не думала, что в семье могут уживаться два более не похожих друг на друга человека. То, что Санса не умела делать, умела Арья, и наоборот. Что неподвластно было одной сестре, тем другая владела в совершенстве. Они никогда не могли договориться друг с другом, Сансу ужасно раздражала Арья, и это чувство было взаимным. Санса мечтала о сестре вроде Маргери, а сорванец-Арья, которая вечно расстраивала мать и септу Мордейн своими мальчишескими выходками, на роль сестры Сансе не подходила. Теперь она сожалела об этом и с теплотой вспоминала все проказы Арьи, но было уже поздно. Ни сестру, ни детство в Винтерфелле Санса вернуть уже не могла. — Нет, — признала Санса. — Что же вас объединяло, таких разных и непохожих друг на друга? — Семья, — ответила Санса, вспоминая слова отца. «Вы сестры, — говорил он, — пусть вы разные, как солнце и луна, но вы нужны друг другу». — Вот и ответ. Семья — это всегда непросто. А тебе сейчас и вовсе невыносимо. Ты боишься за своего брата. А я — за своих. — За ваших я боюсь тоже, — призналась Санса. Дженна удивленно на нее посмотрела. — Я знаю, что они будут сражаться с моим братом, возможно… — она помолчала, —…скорее всего убьют его, Тирион много раз говорил мне об этом, но ко мне сир Киван и лорд Тайвин всегда относились хорошо. Лорд Тайвин даже позволил мне написать Роббу письмо, но мой брат все равно пошел на Юг, — с горечью сказала Санса. Дженна обняла ее, и Санса с облегчением прижалась к ее груди, чувствуя себя обманутым ребенком. Ну почему Робб ее не послушал? — А тебе еще сложнее, чем я думала, — сказала Дженна, гладя Сансу по голове. Эти движения успокаивали, но чувство несправедливости не отпускало Сансу. Ну почему, почему он меня не послушал? — Но твой брат сделал свой выбор. Он уже достаточно взрослый для этого. — Я просто не понимаю, почему он это сделал. Ради чего? — поделилась Санса тем, что мучило ее в последнее время. — Он же знает, что не сможет ничего вернуть. Я останусь здесь, я больше не Старк. Да и лорд Тайвин не позволит мне уйти, не теперь, когда я в таком положении, — и не после того, как я рожу, мысленно добавила она. Ее долг как жены Тириона никуда не денется, лорд Тайвин ее не отпустит. — У Робба наверняка были причины, о которых ты не знаешь, — сказала Дженна. — Может быть он решил, что так будет лучше. У мужчин особые представления об этом. Нам, женщинам, лучше не вмешиваться. Даже на войне есть свои законы. Что-то про честь и гордость, желание идти до конца, погибнуть героем, сражаясь за свои стремления. Санса грустно покачала головой. — Глупо умереть из-за своей чести или гордости. — Ты так думаешь. Кто-то мог бы поспорить. Санса вздохнула. — Арья могла бы. Она не стала бы притворяться, как я. Плюнула бы Джоффри в лицо, но не поклонилась бы ему. Я даже рада тому, что она ускользнула из замка. Надеюсь, что ее смерть, какой бы она ни была, была легкой. Джоффри не дал бы ей спокойно умереть. Он бы замучил ее до смерти, а потом надел ее голову на пику и заставил бы меня смотреть. Арья не одобрила бы мое притворство, — пусть Санса и пыталась убедить себя в том, что она поступила правильно, порой она все же чувствовала себя предательницей, потому что ее все устраивало. Возможно она должна была страдать в окружении Ланнистеров, возможно должна была лить слезы, но она не могла, потому что причин не было. К ней все относились хорошо, а слезы она лила разве что из-за Робба, когда в Утес пришло известие о том, что лорд Тайвин со своей армией двинулся навстречу другой армии, идущей с Севера. — Но ты выжила, а она нет, — заметила Дженна. — Каждый ведет свою борьбу. Иной раз победить можно не мечом, а словом. Как оружие можно использовать что угодно, лишь бы знать, что и когда применять. Иной раз и меч не поможет, а вот слово может. Так я спасла сира Донтоса от Джоффри, подумала Санса. Но теперь он мертв, и Джоффри мертв, и все это не имеет никакого значения. — Я использовала много слов, чтобы добиться желаемого, — сказала Санса. Иногда ее язык подводил ее, и она могла сболтнуть при Джоффри лишнего, а потом сталкиваться с последствиями, но со временем у нее стало получаться все лучше, хотя Санса до сих пор не понимала, почему лорд Тайвин исполнял ее просьбы. Ну вот зачем ему было позволять ей писать то письмо? — Важен результат, а не средства, — сказала Дженна. Санса была вынуждена согласиться. Но вот ей не удалось убедить Робба прекратить борьбу, и что теперь будет? Санса не знала, чего ей ждать — знала, конечно, но надеялась, что ожидания ее обманут. Раньше все было как-то проще. Раньше она хотела, чтобы Станнис победил в Битве на Черноводной, однако в тот раз Ланнистеры одержали верх. Теперь же все повторялось, только со Станнисом был Робб, а отношение Сансы к Ланнистерам изменилось. Неважно, кто победит, слез ей пролить предстоит немало. И это тоже было сродни предательству. Что же она, будет оплакивать врагов своей семьи? Санса гадала: лорд Тайвин снова надел те доспехи, в которых торжественно въехал в тронный зал на своем белом скакуне? Санса часто мыслями возвращалась в тот день, который изменил ее жизнь. Тогда она даже не представляла, насколько все изменится. Не представляла, что Ланнистеры, назвавшие ее своей воспитанницей, станут ей настоящей семьей, и этот факт будет вызывать в ней и радость, и муки совести одновременно. — Ты никогда не говорила, что было в столице, — продолжила Дженна. — Это я к тому, что за моих братьев ты тоже будешь волноваться. С Киваном то все понятно, я могу представить, что к тебе он относился хорошо. Но Тайвин… разве это не он устроил твой брак с Тирионом? — В любом случае он тоже относился ко мне хорошо, мне не на что жаловаться, — сдержанно ответила Санса. Она еще могла говорить про лорда Тайвина отстраненно, но, когда разговор заходил именно об их отношениях, Санса всякий раз терялась, боясь словом или жестом себя выдать. Она опасалась, что Дженна сразу все поймет — она видела то письмо, и с того раза Санса не видела смысла скрывать от нее остальные. Она пыталась делать вид, якобы ничего это для нее не значит, но не была уверена, насколько хорошо у нее выходит. Дженна была на редкость проницательна, и она вызывала доверие, порой Сансе хотелось во всем ей признаться, но что-то ее останавливало. Она боялась столкнуться с непониманием — вдруг отношение Дженны к ней изменится, вдруг она подумает что-то плохое? Всякий раз Санса вспоминала тот их разговор про леди Эллин — вдруг Дженна подумает, что Санса хочет быть Леди Утеса? А Санса совсем этого не хотела, просто ей нравилось переписываться с лордом Тайвином, и в такие моменты даже муки совести ее отпускали. Разве это преступление — писать письма? Она и Тириону пишет не меньше. Специально растягивает описание своего сна на большее количество строк, чтобы письмо не получилось короче. Ей так было проще усыплять совесть. Если бы она лорду Тайвину писала больше — вот тогда это было бы не честно, но письма же одинаковы. Ну иногда чуть-чуть подлиннее, но это ничего страшного, это к концу она подустала, и почерк сделался более размашистым.***
Тирион чувствовал мрачное удовлетворение, когда цепь десницы снова оказалась на нем. Он понимал, что это временно и совсем ненадолго, но все же не мог не наслаждаться той властью, которую снова обрел, хотя на наслаждения у него оставалось не так много времени. Дел было так много, что первый раз в кабинет отца Тирион поднялся спустя недели после отъезда отца из столицы. Перед отъездом лорд Тайвин вручил сыну объемистую папку с документами, и все это время Тирион разбирался именно с ней, работая в своем кабинете на нижних этажах Башни Десницы — так ему было привычнее. Но вот сегодня к нему пришел один назойливый лорд, который приехал в столицу только что и якобы когда-то договаривался с лордом Тайвином о чем-то, даже подписывал какую-то бумагу. Слишком много неопределенностей и неточностей было в рассказе этого загадочного посетителя, но пришлось Тириону подняться в кабинет отца в поисках этой самой мифической бумаги, в существовании которой он очень сильно сомневался — чего бы этому лорду не явиться, когда лорд Тайвин был здесь? Может быть потому, что никакого соглашения не было, и он надеется облапошить Тириона. Но бумагу Тирион все же решился поискать просто на всякий случай. Отцовский кабинет встретил его безмолвствием и порядком. На столе не лежало ничего, даже перья и чернильница были убраны — вполне в духе отца. Тирион забрался в отцовское кресло и сразу почувствовал себя лучше. Он провел пальцами по подлокотникам и довольно ухмыльнулся. Спустя минуту наслаждения ощущением всевластия, Тирион вспомнил, зачем он здесь, и принялся выдвигать ящики в столе, надеясь найти нужный документ, однако ему не попадалось ничего подходящего. Тирион уже начал терять терпение и последними словами называл лорда-лжеца, как вдруг наткнулся на один запертой ящик — это вернуло его интерес к происходящему. Тирион быстро отыскал ключ. Открыв ящик, он начал перебирать бумаги, которые лежали там в привычном порядке. Тирион почти сразу понял, что едва ли бумага была так важна, чтобы держать ее в закрытом ящике, но любопытство одержало верх — Тирион не мог упустить случая. Его отец был слишком скрытным человеком, чтобы не попытаться выведать хотя бы одну его тайну. Тирион предчувствовал, что ему не понравится правда — едва ли у его отца могут быть хорошие секреты, но в ящике лежали лишь важные документы, которые, однако, не представляли ценности для Тириона, и засохший цветок. Вот это было интересно. Лорд Тайвин никогда не отличался сентиментальностью, гербариями вроде не интересовался. Да и живыми цветами тоже. Это была белая лилия — Тирион осторожно поднял ее и рассмотрел. Что-то было знакомое в этом цветке, мысль была на подходе, но всякий раз от него ускользала. Тирион понадеялся, что рано или поздно он найдет ответ, закрыл ящик и покинул кабинет, намереваясь как следует проучить лжеца, из-за которого он потратил все утро впустую. Настроение Тириона улучшилось после обеда с Бронном. Наемник ничуть не изменился, был таким же, каким и раньше, и Тирион получал удовольствие в его компании. Он был десницей короля, Бронн — его самым верным слугой, все было так, как и в прошлый раз, и, если бы не письма Сансы и постоянные мысли о ней, Тирион мог бы и позабыть, что женат. Теперь на попечении Тириона был другой король, более покладистый, и Тирион вспоминал, что Бронн однажды высказал такую мысль, что из Томмена получится король получше, чем из Джоффри. Так в итоге и получилось. Томмен играл со своими друзьями, прилежно учился и усердно тренировался, в последнее время увлекшись стрельбой из лука, но на котят время у него было всегда. Котята Томмена любили, как и Тириона, который не жадничал дать им что-нибудь, пока они ходили под столом во время обеда, выпрашивая еду. Тирион взял в привычку навещать племянника несколько раз в неделю, чтобы вкратце рассказывать ему, как обстоят дела. Тирион знал, что отец тоже так делал. Может, многого Томмен пока и не понимает, но он должен знать, чем занимается Малый Совет, и Томмен каждый раз задавал все больше и больше вопросов, а Тирион всегда был рад рассказать ему что-то новое. — Я хочу подарить Сансе одного из котят, — сообщил Томмен. — Которого? — спросил Тирион, не отрываясь от писем, которые он просматривал. Слуга принес их только что, и Тирион был рад совместить приятное с полезным. Томмен был без ума от своих новых котят, а точнее, от котят леди Маргери. У нее была белая ласковая кошечка, которая недавно порадовала юного короля потомством, и Томмен так любил наблюдать за котятами, что корзинку с ними перенесли в его покои. Тирион полагал, что прежде всего это было связано с тем, что Томмен, увлекшись общением со сверстниками, отдалился от своей невесты, и Маргери пыталась вернуть его внимание и расположение всеми способами. Дети непостоянны, но любовь Томмена к котятам была вечна, и он с удовольствием возился не только с тремя подросшими, но и с новорожденными котятами. — Этого, — Тирион повернул голову, чтобы взглянуть на пушистого котенка, на которого указывал Томмен. — Он такой белый и чистый. Прямо как Санса тогда на суде. — Ты был на суде? — удивился Тирион. — В самом начале. Сидел с леди Маргери на галерее, — откликнулся Томмен, занятый тем, что чесал белый животик котенка. — Маргери говорит, что это кошечка. Можно назвать ее Лилия. Белая Лилия, какая была вышита тогда у Сансы на платье. Тирион застыл на мгновение и перевел взгляд на Томмена. Осознание наконец его настигло. — Белая Лилия? — переспросил он. — Да, — беспечно ответил Томмен. — Она в тот день была такой красивой. Она, конечно, и в другие дни красивая. На вашей свадьбе Санса тоже была в белом, но она была такой печальной. А на суде все было не так, она казалась… — Уверенной, — подсказал Тирион. Теперь он все вспомнил. Белая лилия была не только вышита у Сансы на платье, у Сансы была и настоящая лилия, цветок, который она вертела в руках во время суда, и который Тирион не видел после того, как они побывали в палате Малого Совета. Вот откуда лилия взялась у его отца. Санса должно быть оставила ее тогда на столе. Но зачем отец забрал ее и держал в ящике? Это же был просто цветок. Цветок Сансы. После Томмена Тирион тотчас же снова отправился в кабинет отца с явственным ощущением, что он что-то упускает, и еще раз перебрал содержимое ящика, на этот раз внимательнее. На самом дне он обнаружил стопку каких-то писем и с недоверием сразу узнал почерк Сансы. Санса писала ему письма. Может быть, какие-то из них отец ему не отдал? Но нет, эти письма были адресованы его отцу. Тирион выхватил строчку в середине одного из них и начал читать, не отдавая себе отчета в том, что делает. Поймав себя на мысли, что он ничего не понимает, Тирион вернулся к началу. Санса писала ему длинные подробные письма, и Тириону неприятно было осознавать, что его отцу она писала письма не меньше. Но говорила совершенно о другом. С Тирионом она делилась впечатлениями о замке, о людях, вспоминала его слова и сопоставляла их со своими впечатлениями. Но Тирион никак не мог понять, почему в письмах к его отцу Санса обращается то к эпизодам из истории, то к войне, то пускается в описание панно в гостиной, делая при этом какие-то выводы. Тирион не понимал ничего, но его отцу слова Сансы очевидно говорили куда больше. Тирион гадал, как отец пишет ей в ответ. Обычно его письма, как и все, что он делал, не отличались эмоциональностью, а были емкими и по делу. Но едва ли Санса стала бы писать такое объемное сочинение в ответ на несколько строк. Другое письмо привлекло внимание Тириона несколькими кляксами. Он сам всегда старался угодить отцу, и если в письме он умудрялся сделать ошибку, то переписывал письмо заново, представляя, как отец презрительно морщится, глядя на ошибку и пренебрежительно сжимая пергамент пальцами. «Простите мою неаккуратность, — писала Санса после кляксы, — но мой ребенок пинает меня изнутри, а я слишком ленива, чтобы переписывать все, что написала до этого». Несколько строк спустя, между которыми затесалась еще одна клякса поменьше, Санса написала: «Ну вот опять это происходит. Малыш не дает маме спокойно дописать письмо». И так плавно рассуждения о короле Джейхейрисе перетекли в описание будущей кормилицы ребенка. Санса остановила свой выбор на девушке по имени Элис. «Она напоминает мне Маргери, — писала Санса, — волосы у нее того же цвета и глаза карие. Конечно, личико у Элис простое, но приятное. Девушки с темными волосами напоминают мне сестру или Джейни, а блондинов в Кастерли и без того достаточно. Не хочу сказать, что выбирала кормилицу по цвету волос, но Элис сразу мне понравилась». Эти рассуждения могли бы умилить Тириона, но только если бы Санса писала это ему. В одном из последних писем к нему она упомянула, что нашла кормилицу, но имени не назвала. И даже это вызывало в Тирионе ревность. Санса упоминала и факты из письма лорда Тайвина к ней, и каждый раз, когда взгляд Тириона выхватывал из текста «вы писали» или «вы упоминали», как он чувствовал какую-то необъяснимую злость. Санса была его. Он нашел в ней то, чего не имел никогда. Санса делала его счастливым, она была его шансом на счастливую жизнь. Но отец отнимал ее у Тириона. Да, это были просто письма, в которых не было и намека на то, что Тирион однажды поставил Сансе в вину, но это не умаляло недовольство Тириона. Когда война закончится, и наш ребенок появится на свет, решил Тирион, я увезу Сансу и нашего малыша в Винтерфелл, подальше отсюда. Он сделает так, что ему не придется ни с кем ее делить.***
Кейтилин беспокойно ходила по комнате. Ее сын и Станнис Баратеон прибыли в Риверран еще утром и сразу же собрались на военный совет. К ним присоединился и Эдмар. На совете нашлось место лишь для одной женщины — той, что красной кровожадной тенью следовала за Станнисом, для Кейтилин же там места не было, и она вынуждена была ждать новостей здесь, в своей комнате, считая минуты до того, как спустя много лун она вновь увидит своего сына. Живым. Все, что происходило сейчас, казалось ей отчаянно знакомым. Риверран, Робб со своим войском, нетерпеливый, готовый выступить в любой момент, Тайвин Ланнистер в Харренхолле, собранный, выжидающий, пока добыча придет сама. Не успели Речные Земли избавиться от последствий прошлого потрясения, как их снова предали огню — на этот раз не Григор Клиган руководил людьми, которые совершали набеги на деревни и поля — Кейтилин слышала, что его казнили, а голову отослали в Дорн. Ланнистеры были могущественны как никогда. И если в прошлый раз все закончилось ничем, то теперь все было иначе. Станнис и Робб объединили свои силы, но у Ланнистеров были Тиреллы, и Мартеллы больше не готовили им удар в спину. Кейтилин не знала, чего ждать, к чему готовиться. В прошлый раз Старки не заключили союз со Станнисом, а теперь Робб все же сделал это. Случись это раньше — быть может, Королевская Гавань уже пала бы, но Кейтилин не могла представить, чтобы ее сын заключил союз с братоубийцей, который покорно слушает, что ему шепчет Красная Ведьма, сжигая статуи Семерых. Кейтилин усердно молилась в септе, и она представить не могла, что будет, когда Станнис взойдет на трон. Если первым его указом станет разрушать все септы и жечь Богорощи, то… Впрочем, не так важно все это. Пусть Ланнистеры падут для начала, а остальное не имеет значения. Кейтилин не имела понятия, что произойдет дальше, она ждала Робба, чтобы он поведал ей все. Кейтилин боялась думать о том, что ее сын победит — это было слишком хорошо, слишком долгожданно и казалось чересчур смелой мечтой, на которую она не имела никакого права. — Робб! — воскликнула Кейтилин, когда Робб возник на пороге. Тревожные мысли исчезли, уступая восторгу и радостному недоверию. Робб взрослел слишком быстро, и его борода уже была как у взрослого мужчины, а не мальчишки, каким она видела его раньше. Ее сын вырос, и он больше не король. Какая разница, если он здесь, если идет ей навстречу. — Мама, — он обнял ее. Кейтилин погрузилась в эти объятия вся, ей так этого не хватало. Робб был ее последней опорой, ее последним сыном. Рядом с братом Кейтилин не рисковала быть слабой, она старалась быть сильной, показать, что ему стоит порой считаться с ее мнением, но рядом со своим сыном она, как мать, могла позволить себе дать слабину. Раньше Робб мог чувствовать себя мальчишкой в ее объятиях, но теперь пусть чувствует свою силу, когда его хрупкая мать ищет в нем защиты и поддержки. — Как ты? — спросила Кейтилин, неохотно отстраняясь от сына, но продолжая держать его за рукав, будто боясь, что он исчезнет. В ее снах он часто исчезал, как Нед, как Бран и Рикон. А лица Арьи Кейтилин почти не помнила — Сансу же представляла, как собственное отражение в зеркале, более красивое и более печальное. — Не думала я, что ты вернешься не один, — покачала головой она. Кейтилин думала, что ей станет легче, но, когда первый восторг от встречи прошел, она поняла, что тревоги не убавилось — Робб был здесь, а значит, совсем скоро, он вступит в бой. Едва ли в Риверране он задержится надолго, это лишь передышка перед решающей схваткой. — Я тоже не думал, — признался Робб. — Но скоро все закончится, — пообещал он. Кейтилин одобрительно ему улыбнулась. Робб выглядел уверенным, и это вселяло уверенность и в нее. Она лишь женщина, ее сыну лучше знать, как обстоят дела. Он больше не один, с ним Станнис, вместе они смогут противостоять и Ланнистерам, и Тиреллам. Теперь у них есть шанс. — Скорее бы увидеть девочек, — с воодушевлением сказала Кейтилин. — Я слышала, Санса в Утесе, а Арья, должно быть, осталась в столице… Лицо Робба помрачнело. Кейтилин подумала, что это из-за Сансы, она сама была вне себя, когда до нее дошла весть, что Санса ждет ребенка. Новости до Риверрана доходили очень избирательно, но эту Кейтилин получила. Бес обещал вернуть ей дочерей, а сам мало того, что женился на Сансе, так еще и наградил ее ребенком. Кейтилин помнила Сансу еще девочкой во дворе Винтерфелла, когда они прощались, не зная, что еще долго не увидятся вновь. Кейтилин с трудом представляла Сансу замужней дамой, леди, носящей под сердцем дитя Ланнистеров. Как, должно быть, несчастна она, как много плачет. Оказавшаяся в стане врага, а теперь и разлученная с сестрой, запертая в Утесе Кастерли, Санса была одинока, как одинока была здесь, в Риверране, Кейтилин. Кейтилин темными вечерами вставала у окна, устремляя взор на запад. Быть может, Санса сейчас тоже стоит у окна и смотрит вдаль. По-прежнему ли она любит песни? Все еще мечтает о большой и чистой любви, или мечты ее были убиты Тайвином Ланнистером, выдавшим ее за Беса? — Мама, Арья пропала, — хмуро сказал Робб, поглядывая на Кейтилин исподлобья. Он сказал это неохотно, но с осознанием, что должен сказать, должен быть честным. — Пропала? — Кейтилин недоверчиво взглянула на сына. — Уже давно. Робб достал свернутый в несколько раз пергамент и протянул его матери. Кейтилин взяла письмо едва гнущимися после встречи с кинжалом валирийской стали пальцами. Теперь руки подводили ее еще сильнее. — Прочти, — попросил Робб. Кейтилин с трудом развернула потрепанный пергамент и начала читать. Она едва узнала почерк Сансы. Прошлое письмо, что она получила от дочери с просьбой Роббу прибыть в столицу и преклонить колени, Кейтилин помнила хорошо. Но буквы в этом были тверже, почерк будто изменился, как могла измениться сама Санса. Кейтилин читала и не верила, не хотела верить, но ощущение, что это письмо писала именно Санса, сама, а не под чью-то диктовку, не покидало ее. Дочитав, Кейтилин задумчиво свернула письмо, собираясь с мыслями, и посмотрела на Робба. — Не могу поверить, — проговорила она, все еще пытаясь что-то для себя решить. — Арья… — имя младшей дочери удалось произнести с трудом, — что же с ней? — Санса пишет, что она пропала после ареста отца, — угрюмо заметил Робб. — Почти три года прошло, и если Арья не объявилась до сих пор, если ее нет ни у нас, ни у Ланнистеров, то она скорее всего мертва. Кейтилин, которая страшилась услышать эти слова, тяжело опустилась на стул, спрятав лицо в ладонях. Она потеряла всех. За эти три года она потеряла мужа, потеряла отца, потеряла младших сыновей. Жила с мыслью о том, что хотя бы дочерей она сможет увидеть вновь, но теперь и это у нее отобрали. «Отныне я Ланнистер, — слова Сансы выжигали в сердце Кейтилин глубокие раны, — я принадлежу Ланнистерам и не смогу вернуться в Винтерфелл». — Мои бедные девочки… — она подняла глаза, полные слез. — Зачем, зачем все это? Санса пишет, что она теперь в другой семье, Арьи нет, так зачем все это? — Санса еще вернется в Винтерфелл. Как и ты, — твердо произнес Робб. Он говорил это так, будто знал наверняка, но Кейтилин не могла верить — Откуда ты знаешь? — все же спросила она. Если Робб говорит так, у него должны быть причины. — Мелисандра сказала. Кейтилин болезненно усмехнулась, стараясь не рассмеяться. — И ты ей поверил? Эта женщина сказала бы что угодно, лишь бы ты дал Станнису людей. Своих ему бы не хватило. А с тобой он получил всю мощь Севера и поддержку Речных земель. — Это было после того, как я присягнул Станнису, — сказал Робб. — Я верю ей. В конце концов, после всего, что мы потеряли, мы должны что-то и обрести. И если есть шанс, что Санса вернется домой, то я должен хотя бы попытаться. — Я бы хотела, чтобы ты оказался прав, — сказала Кейтилин. — Но Санса замужем и носит ребенка Тириона Ланнистера. Она не сможет вернуться домой, пока жив хотя бы один Ланнистер. — Значит я сделаю так, что не останется ни одного Ланнистера, способного ее удержать, — жестко сказал Робб, и Кейтилин с неверием посмотрела на сына. Глаза Робба горели решимостью, которую Кейтилин не разделяла. Она знала, что такое брак, она знала, что он дает не меньше, чем отбирает. Санса уже не будет прежней, даже если вернется. Никто из них уже не будет. — Ты видел Рослин? — переменила тему Кейтилин. Ей не нравился этот безжалостный огонь в глазах сына. Она понимала, что он мужчина, воин, король до недавнего времени, но она ни разу не видела, как он убивает людей в битве, и не хотела видеть. Она знала, что он делает это, но для нее он был сыном, и она все еще считала, что жестокость этого мира должна обойти его стороной, она хотела оградить его от всего этого, но понимала, что это уже невозможно. — Недолго, — от упоминания о жене взгляд Робба к облегчению Кейтилин переменился. — Станнис настаивал на том, чтобы продолжать путь. Да и с Уолдером Фреем он не ладит. — Она не беременна, так? И Ланнистеры знают, что, если с тобой что-то случится, Санса наследует Винтерфелл. — Это так, — согласился Робб. — Винтерфелл достанется Ланнистерам, если ты проиграешь. Ты не должен рисковать собой. Ты не должен сражаться в первых рядах, как ты обычно это делаешь, — подвела Кейтилин единственный итог. — Мама, я должен быть со своими людьми, — твердо сказал Робб. — С тобой ничего не должно случиться. Ты должен обещать мне, что ты не будешь бросаться в гущу сражения, — не уступала Кейтилин. Она не хотела терять еще и Робба. Он был ее первенцем, он был ее надеждой. Если она потеряет Робба, то вместе с ним и Сансу, и все крупицы надежды, на которую у нее еще были силы. Она умоляла Робба не называть своим наследником Джона Сноу, бастарда ее мужа, но теперь, когда Санса была замужем и беременна, ситуация переменилась. Через Сансу Ланнистеры смогут заполучить Винтерфелл и весь Север, и именно в этом заключался план Тайвина Ланнистера. Робб не может погибнуть сейчас, когда у него нет других наследников кроме Сансы. Он не может погибнуть. — Я не могу обещать тебе этого. Ты знаешь, что я не могу отсиживаться в стороне, пока мои люди умирают. Робб решительно забрал у матери письмо, всем своим видом показывая непреклонность. Кейтилин поняла, что не сможет переубедить его. Ее сын многое заимствовал у Неда. Никогда он не будет бездействовать, когда может хоть чем-то помочь. — Что Станнис планирует сделать с пленниками? — спросила Кейтилин, пытаясь удержать Робба рядом с собой еще хотя бы на несколько минут, перед тем как он уйдет, и она снова останется одна. — Он считает, что они еще могут ему пригодиться, когда настанет время брать столицу. Возможно, Томмен и Бес согласятся открыть ворота, чтобы их родственники не пострадали. Станнис не хочет штурмовать столицу снова. Так удалось бы избежать жертв, и три Ланнистера будут веским аргументом. — Теперь их два, — с неудовольствием заметила Кейтилин. — Не думаю, что Станнис обрадуется, услышав это. — Два? — переспросил Робб. — Один из близнецов. — Что с ним случилось? — Простуда. Я говорила Эдмару, что нужно перевести их в лучшие условия, они не пытались бежать, как Цареубийца. Я слышала, даже лорд Тайвин позволял пленникам свободно передвигаться по Харренхоллу в обмен на честное слово не пытаться сбежать. Но Эдмар настаивал, — упрямство ее брата часто проявлялось совсем не там, где было нужно, как и его добросердечность. — Когда у одного началась лихорадка, другой пытался позвать на помощь, но стражники, что их охраняли, не поверили и только посмеялись. А когда все же решились позвать мейстера, было уже слишком поздно. Кейтилин не питала сочувствия к Ланнистерам, но эти мальчики были так молоды, всего лишь оруженосцы. И теперь один из них мертв, умер на руках своего брата. Даже не на поле битвы — в темнице. Не от раны — от лихорадки. — Надеюсь, их наказали, — сказал Робб. — Повесили. — Лорд Тайвин знает, что его племянник мертв? — Нет. — И, надеюсь, пока не узнает. А потом это будет уже неважно. Цареубийца цел? — Цел, но очень слаб. — Это самое главное. Возможно, Томмен согласится сдать город в обмен на жизнь своего дяди. Да и что помешает нам сказать, что оба близнеца у нас? Как Ланнистеры обманывали нас все эти годы, уверяя, что Арья у них.***
Когда основной план битвы был обсужден, знаменосцы стали расходиться, чтобы отдохнуть перед предстоящей битвой, но Робб задержался в королевском шатре, и Мелисандра осталась, потому что всегда была рядом с королем. Станнис не отпускал ее от себя после поражения на Черноводной. — Я буду сам командовать своими людьми, — сказал Робб. Мольбы матери на мгновение заставили его поколебаться, но все же он был непреклонен. Это его битва, а не его людей. Зачем его людям сражаться, если он сам не пойдет в бой? Он должен вести их, показать, что пусть у него больше нет короны, он все еще един со своими людьми. Станнис кивнул. Он не был многословен и скорее всего уже знал, что Робб предпочтет этот путь. В гущу сражения Робб всегда бросался бок о бок со своими, Серый Ветер следовал по пятам, используя не меч или копье, но зубы и когти, которые были не менее смертоносны, чем сталь. Они давно уже негласно решили, что командовать всеми военными действиями будет Станнис. Робб уступил ему охотно. Роббу еще не доводилось встречаться с Тайвином Ланнистером в открытом бою, в этом решающем сражении он геройствовать не хотел. Да и какой командир из него получится? Когда сражаешься в авангарде, видишь только своего противника и ничего вокруг. Другое дело, Станнис, который предпочитает командовать резервом. Он будет видеть ход сражения, сможет послать своих людей туда, где они будут необходимы. Лорд Тайвин поступал также. Пусть эта битва будет между Станнисом и лордом Тайвином, Робб был готов отдать все лавры Станнису, если это поможет выиграть и вернуть домой хотя бы Сансу, если Арья потеряна навсегда. Правда, теперь Санса была не в столице, а в Утесе Кастерли. На последних месяцах беременности. Станнис, конечно, намеревался сразу после этого сражения идти на Королевскую Гавань, но обещал, что, когда все будет кончено и Утес Кастерли падет, Робб получит свою сестру обратно. Этой ночью Робб не мог спать, хотя понимал, что ему необходим отдых. Роббу все чудилось, что что-то идет не так, и при виде развевающихся вдали красных знамен Ланнистеров на его душе становилось неспокойно. Он чувствовал, что вот-вот все закончится, но как закончится? Было холодно, и от горячего дыхания изо рта вырывался пар. Руки мерзли, но Робб старался не обращать на это внимания. Лишь бы меч не выронить, а все остальное не так важно. Все решится на рассвете через несколько часов. Не так долго осталось ждать, но каким же мучительным было это ожидание. Робб был уверен, что ему еще не хуже всех. Его мать ждет его в Риверране, его милая жена Рослин — в Близнецах, и Робб все еще помнил тот поцелуй, что она подарила ему на прощание — поцелуй-обещание новой встречи, когда он победит. А что же Санса? Ждет ли она его? Знает ли она, как он близок к ней сейчас, ближе, чем за все эти годы разлуки? Может быть, ей ничего не говорят, скрывают информацию. Но почему-то Робб верил Мелисандре, ее словам о том, что Санса вернется домой. Ему нужно было во что-то верить. У него было три женщины, которые надеялись на него, и Робб не мог их подвести. В лагере было тихо, лишь часовые стояли, не смыкая глаз, но позевывая. У Робба не было сна. Он был готов броситься в бой тотчас же и желал этого с большим пылом. Он хотел перестать бездействовать, хотел перестать ждать. Чем раньше начнется битва, тем скорее закончится. Каково же было ждать другим? Его матери, его жене, его сестре? Они не могли сделать ничего, Робб же мог сделать хотя бы что-то. Он приложил руку к груди, туда, где хранил письмо Сансы. Оно лишало его надежды и давало ее одновременно. Он должен сделать это хотя бы ради Сансы. Его мать в своем отчем доме, как и Рослин, а Санса спрятана за стенами Утеса — неприступного и грозного, она там, совсем одна, и даже родные стены не помогут ей. Санса, он должен сделать это ради своей сестренки.***
Взгляд выхватывал то один замок, то другой. Точки на карте, не более. Но на деле все было не так просто. В одном замке — его сын и племянники, в другом — Санса. И ему предстояло решить, куда он отправится после этой битвы. Тайвин не был уверен, что его сын жив. Он не был уверен, что увидит Джейме вновь. Как бы то ни было, все изменится уже утром. В победе Тайвин не сомневался настолько, насколько это было уместно. Он знал, что его армия может победить, но никто не застрахован от неожиданностей. Предугадать все невозможно, быть может, у Робба Старка и Станниса есть какой-то план. Про Станниса много болтали, а про ведьму, которую он везде брал с собой, болтали еще пуще. В колдовство Тайвин не верил, но не мог же Станнис просто так везде брать с собой какую-то женщину, игнорируя даже собственную жену, а ведь он всегда был послушен своему долгу. Тайвин не рассматривал вариант, что ведьма влияла на него с помощью женских чар — только не на Станниса. Это Роберт был готов сделать что угодно, стоило только хорошенькой девушке поманить его пальцем, но Станнис не был таким. Если не женские чары, то что же? Тайвин и сам раньше считал, что с женщинами для него покончено. Для него существовала лишь одна — сначала в жизни, потом в памяти. Но теперь вместо привычных золотых он видел пламенные локоны, а зелень глаз, которую он привык узнавать в глазах своей дочери, сменилась синей глубиной. Он думал о Сансе слишком часто, хотя за время военного похода не отправил ей ни одного письма и не получил ни одного. Но он помнил содержание каждого, которое она ему отправляла. И помнил, что он писал ей в ответ. Санса не шла у него из головы, и Тайвин понимал, что, возможно, все будет кончено уже сегодня. Просто потому что он наконец покончит с ее братом и тем самым потеряет ее. Хотя как можно потерять то, что никогда тебе не принадлежало? Но это грозило разрушить то немногое, что было между ними, что Тайвин уже привык ценить. Санса страдала слишком долго, теряла родных, одного за другим, но всякий раз вставала и шла дальше. Ее держало то, что у нее оставалось, но после этой битвы останется у нее ничтожно мало, возможно, меньше, чем то, сколько ей будет необходимо, чтобы удержаться на краю и не упасть. Тайвин видел ее глаза — два синих омута, как море темнеет на закате, подсвечиваясь последними проблесками солнца над горизонтом, — представляя, как они постепенно леденеют, пока не схватываются льдом окончательно. Он видел в Сансе силу, но будет ли ее достаточно, чтобы преодолеть утрату? Тайвин осознавал, что думает об этом слишком много, думает о ней слишком много и беспокоится о ее состоянии. Он мог бы сказать себе, что все из-за ребенка, которого она носит под сердцем, но Тайвин не лгал себе никогда. Давно уже не в ребенке было дело. И вместо того, чтобы идти спать, набраться сил перед битвой, он сверлил взглядом точку на карте с надписью «Утес Кастерли», думая о том, что Санса сейчас там безмятежно спит в своей кровати, не зная, что через пару часов все будет кончено. Она была частью его семьи, но он не думал о ней как о части. Он думал о семье и отдельно о ней, потому что она выбивалась из общего ряда. Будь она просто женой Тириона, все было бы не так. Она была бы одной из многих, они бы не беседовали так много, не писали бы друг другу письма, и он не делал бы для нее ничего сверх того, что должен был делать для жены своего сына. Прежде Тайвин всегда знал, что и почему он делает. Он делал ужасные вещи ради семьи и не подвергал это сомнению или анализу. Сейчас он был столь же решителен, Тайвин не собирался отступать от своего плана, не собирался щадить Робба Старка, но при этом он впервые думал о том, как кто-то другой отреагирует на его действия. Он не мог не думать о разочарованном и потухшем взгляде Сансы, ее безвольно опустившихся плечах. Неужели она больше не рассмеется? И они никогда больше не будут просто сидеть и говорить? Может, это и к лучшему, подумал Тайвин. Санса — жена его сына, и что бы ни случилось, ею она и должна оставаться. Семья для него превыше всего, и ставить Сансу выше других — значит разрушить эту семью, а это недопустимо. Интересы семьи всегда важнее интересов отдельного ее представителя, пусть даже этот представитель — глава дома и даже всего государства.***
Первый раз рог затрубил, когда в небе просветлело. Ночь отступила, но две многочисленные армии отступать не собирались. Они готовились наступать и задавить противника окончательно. Еще одна битва, которая на этот раз определит исход войны. Если Ланнистеры падут, столица останется без защиты. Ее будут защищать лишь стены города, которые в прошлый раз почти покорил Станнис. И Риверран, если Старки потерпят поражение, тоже будут защищать одни лишь стены, потому что Эдмар Талли и Черная Рыба здесь, а в Риверране между тем остались мать Робба, королева Селиса и маленькая дочь Станниса, Ширен. Только вера в победу защищает их. Извлекая меч из ножен, ища глазами Серого Ветра и опуская забрало, Робб чувствовал странное успокоение. Сколько битв он уже оставил позади. Эта, возможно, станет для него последней. И для многих других тоже. Многие сегодня погибнут, как гибли до этого. Робб хотел верить, что не зря он снова повел своих людей на Юг. Надеялся, что надежда, которую дала ему Мелисандра, не окажется пустой. Он давно уже бился не за себя. Никогда он не бился за себя. Сначала бился за отца и его освобождение, потом — за сестер, семью и честь. Сейчас ему нужно было лишь довести дело до конца или погибнуть.***
Робб понял, что что-то идет не так, когда прямо перед собой он увидел лисиц Флорентов, которые должны были находиться в резерве вместе со Станнисом. Робб не мог видеть, что происходит вокруг, но был убежден, что для выступления резерва еще слишком рано. Он отвлекся на мгновение, пытаясь разглядеть знакомые гербы. Форель Талли или солнце Карстарков, но никого не нашел. Вокруг царила неразбериха, но уже было достаточно светло и возможно было разглядеть красные знамена, которые были повсюду, перемежаясь с золотыми розами на зеленом фоне. Думать не было времени, приходилось отражать удар за ударом. Если он задумается хотя бы на миг, если засомневается — у него нет шансов. Робб снова не видел перед собой ничего, кроме клинка противника. Пытаясь высчитать, предугадать, но скорее чувствуя, с какой стороны придет опасность, Робб отражал удар за ударом. Он пробивался вперед, отбрасывая от себя кого-то, кому-то пуская кровь, наконец чувствуя себя живым. Длительные переходы, военные советы в королевском шатре, ужины у костра поздним вечером — слишком знакомо и утомительно, и только битва новая каждый раз. Непредсказуемая, опасная, заставляющая кровь бурлить. Его конь топтал тех, кто оказывался на земле, стремясь вперед, стараясь прорваться через стену стали. Внезапно Робб почувствовал, как конь под ним вздрогнул. Он не успел понять, что произошло, но осознал, что он падает, когда все покачнулось, и яркое небо мелькнуло перед глазами. Робб знал, что под упавшими конями всадники часто находили свою смерть, но ему удалось избежать этого. Его ноги не были в ловушке под тяжелым телом, и Робб легко поднялся на ноги, не чувствуя боли от ушибов. Стук стали со всех сторон, такой привычный, все же начал оглушать его. Сквозь утренний морозный воздух продирался запах крови, стремясь забить ноздри. Крики слышались отовсюду — где-то победные, где-то полные боли, но неизменно смешивающиеся в единый душераздирающий крик смерти, которая кого-то отпустила ненадолго, а кого-то уже забрала себе. В прошлых битвах Роббу всегда удавалось оставаться на коне, но его скакун не пытался подняться, он затих, и только сейчас Робб заметил, что его круп влажный и красный от крови. После бессонной ночи голова казалась тяжелой, а шлем непривычно давил на виски. Робб понимал, что ему нужно что-то делать, выбираться отсюда, где смешались кони и люди, но, вертясь во все стороны, он не находил выхода. Робб едва успел отразить удар возникшего перед ним рыцаря. Почти с воодушевлением Робб поудобнее перехватил рукоять меча, снова присоединяясь к этому кровавому убийственному хаосу, не понимая в полной мере, что происходит. Воин был в шлеме, и понять, кто это, юнец или старик, было невозможно, но двигался он стремительно, и Робб успел заметить только шесть ракушек на его панцире. Он пытался вспомнить, чей это герб. Мысль билась в его голову навязчивая, но пока не понятая, и Робб поскальзывался на влажной то ли от влаги, то ли от пролитой крови земле, запинался обо что-то и не мог опустить голову, чтобы понять, что или кто лежит у него под ногами. Робб споткнулся о воткнутую в землю стрелу и припал на одно колено, все еще пытаясь защищаться, но находясь в заведомо невыгодном положении. Меч противника почти нашел его, но Робб сумел увернуться, отклоняясь назад, не выдерживая равновесия и падая на землю. Он не мог подняться, не тогда, когда меч противника преследовал его неотступно, вынуждая перекатываться на земле, надеясь на удачу. Робб все вспомнил в тот момент, когда холодный меч таки пронзил его. Вестерлинги. Замок Крэг. Честь, а не почести. Он взял этот замок, когда в первый раз пошел на Запад, но был вынужден вернуться, когда дядя Эдмар расстроил его план и вместо того, чтобы дать лорду Тайвину вернуться в Западные земли, удерживал его в Речных. Робб чувствовал шум в ушах и холод стали, но не понимал где, не понимал, как, но видел, как Вестерлинг заносит меч для последнего удара. Знает ли он, кто перед ним? Меч со всей вложенной в удар силой успел лишь задеть, едва коснуться, как на убийцу бросился Серый Ветер, перегрызая ему горло в один миг, прежде чем Вестерлинг успел понять, что с ним случилось. Шлем слетел с головы рыцаря, и Робб на мгновение его узнал, но вспомнить имя уже не смог. Робб не смог и подняться, ему было неуютно, и боль жгла его тело, но в то же время в голове появилась странная легкость. Он с трудом приподнял голову, чтобы стянуть шлем и просто дышать. Просто видеть небо таким широким, какое оно есть, а не сквозь щель в забрале. Серый Ветер ткнулся в его лицо окровавленной мордой, но Робб смотрел поверх него и видел небо, которое вдруг превратилось в серое, безрадостное, но в этом сером хмуром небе и обрывках облаков он видел шерсть лютоволков. Нимерия, Лохматый Песик, Лето — они звали его, и Робб почему-то понимал, что они ему говорят. Он улыбнулся, чувствуя мягкую шерсть Серого Ветра… где-то… то ли рукой, то ли лицом, а может, он уже сам стал лютоволком, как же иначе можно было объяснить это прежде чуждое ему чувство всепоглощающей легкости в теле и мыслях?***
Кейтилин в очередной раз вскочила с места, чтобы подойти к окну, за которыми стояла неумолимая чернота. Она не знала, что хочет там увидеть, но усидеть на месте не могла. Ширен смиренно сидела у камина и читала, казалось, даже не обращая внимания на Кейтилин. Ширен казалась спокойной, она спокойно скользила взглядом по страницам книги, спокойно перелистывала их, ее руки не дрожали, и слух не напрягался, силясь услышать хоть что-то кроме треска поленьев в очаге. Кейтилин давно не оказывалась в компании детей, но Ширен ей нравилась, несмотря на следы серой хвори, обезображивающей ее лицо. Ее большие голубые глаза напоминали Кейтилин Сансу, а вечно печальный вид заставлял Кейтилин испытывать сочувствие к этой маленькой девочке, которой пришлось следовать за отцом и его армией через весь континент. Ширен много читала, она всегда носила с собой какую-нибудь книгу, будто таким образом отвлекаясь от реальности. Сегодня Кейтилин не хотела оставлять Ширен с ее фанатичной матерью. Селиса в победе мужа не сомневалась нисколько, и ее надменность Кейтилин не нравилась. Нельзя настолько верить словам Красной Жрицы, что забываешь о здравом смысле. Робб и Станнис могут выиграть, а могут и проиграть, Кейтилин это понимала. Никогда нельзя быть уверенным в чем-то однозначно, никогда не знаешь, что может пойти не так. Кейтилин скорее почувствовала, чем услышала шум снаружи и метнулась к окну. В темноте было сложно разглядеть хотя бы что-то, но она все же увидела, как часовые перекрикиваются, и ворота открываются, впуская в замок одинокого всадника. В свете факелов не блестели доспехи, но Кейтилин уже не обратила на это внимания, выбегая из комнаты. Она чуть не упала на лестнице, но выбежала во двор, когда всадница уже спешилась. Это была Мелисандра — ее красные одежды были легко узнаваемы. Но ее лицо было другим. Застывшим, ненастоящим, чересчур бледным, не выражающим ничего из того, что оно обычно выражало. Просто маска. — Что случилось? — спросила Кейтилин, чувствуя, как ее голос дрожит, заранее зная ответ. Если Мелисандра здесь, одна, то Станнис мертв. И Робб тоже. — Поражение, — ответила Мелисандра тихим надтреснувшим голосом. Она повела плечами, будто ей вдруг стало холодно. Снежинки, падающие на ее плечи, не таяли.***
Санса проснулась резко, будто ее облили холодной водой, но на самом деле — от толчков малыша, который становился все беспокойней. Санса и сама не могла успокоиться в последние дни. Последнее письмо от лорда Тайвина пришло неделю назад из Харренхолла. За это время могло случиться что угодно. Санса встала с постели. Было зябко. Она накинула на плечи шаль. Вода в графине была холодной и прогнала остатки сна. Малыш продолжал пинаться, но Санса не замечала этого, глядя на тьму за окном. Где-то там, далеко, что-то свершается. Или уже свершилось. Может быть, ее брат уже мертв, и его глаза клюют вороны. А может, мертв не он. Санса почувствовала, как слезы скользят по щекам. Какой бы ни была эта потеря — Санса к ней не готова. Она вышла из комнаты и пошла к Джой. Идти долго не пришлось — Джой недавно заняла спальню поближе к Сансе, чтобы, в случае чего, быть рядом. Она спала, но быстро проснулась, стоило Сансе с ногами забраться на ее кровать и потрясти ее за плечо. — Санса? — ее голос был сонным. — Что случилось? Ты в порядке? Санса, которая до этого еще могла сохранять какое-то подобие спокойствия, разрыдалась. Джой гладила ее по спине, прижимая к себе, а Санса захлебывалась в слезах, сама не понимая, почему. Плохих новостей не было, хороших — тоже, но это не было поводом для слез. Просто внезапно она почувствовала, что что-то не так, и это чувство ее не покидало. Санса не могла остановиться. Предыдущие дни как-то сдерживалась, а сейчас не смогла. Ей просто хотелось пролить эти слезы и почувствовать облегчение, но чем больше она плакала, тем туже стягивался внутри нее комок отчаяния. Он мог бы исчезнуть, если бы она узнала правду, но Санса не знала ничего, что могло бы облегчить ее страдания.***
Гонец прибыл в Утес несколько дней назад, и письмо от него с печатью с гербом Ланнистеров Дженна носила с собой всегда, пряча конверт в корсаже. Новости были хорошие: Ланнистеры победили, Робб Старк мертв, как и Станнис Баратеон. Старк умер в сражении, а Баратеона взяли живым и позже обезглавили. Это были хорошие новости для нее, для всех Ланнистеров, но не для Сансы. Не для Сансы, которая и так ходила сама не своя последние дни. Джой, которая теперь спала с Сансой в одной комнате, рассказывала, что Санса много плачет, но, когда Санса появлялась в трапезной, ее глаза были сухи, а губы силились сложиться в улыбку. О Роббе Дженна ей не сказала, не знала как и стоит ли вообще. Дорне рассказала лишь о том, что с Киваном все в порядке, но больше не распространялась ни о чем, желая сохранить этот секрет как можно дольше, но понимая, что рано или поздно все откроется. Тайвин написал, что планирует наведаться в Утес, пока Киван останется осаждать Риверран. О том, говорить Сансе про гибель брата или нет, Тайвин оставил приписку «на твое усмотрение». Смотреть Дженна могла по-разному. С одной стороны, лишние волнения сейчас были Сансе совсем ни к чему. Со дня на день ей рожать, успеет еще поволноваться. С другой же стороны, скрывать от нее новости было нечестно. Взгляд Сансы каждый раз спрашивал об этом, когда она заходила в трапезную. Санса боялась узнать, что новости есть, но, если бы они были, она предпочла бы их узнать, Дженна была в этом уверена. Вид у Сансы был такой, будто она уже все знала, лишь молила подтверждения. Когда Тайвин приедет в Утес, все станет ясно и без слов, а сокрытие информации, Дженна была уверена, Санса ей не простит. Да и Санса заслуживала получить немного времени перед тем, как ей придется смотреть Тайвину в глаза. Воспитание воспитанием, но потеря близкого человека, по мнению Дженны, позволяла и позабыть о хороших манерах. Она бы не стала осуждать Сансу за то, если бы она накричала на Тайвина, даже если бы она ударила его. Другое дело, что это станет последним, что Санса успеет сделать в своей жизни. Санса сидела у окна и смотрела вдаль. В последнее время ни вышивание, ни чтение ее не увлекали. Джой, бывало, читала ей, но со стороны было видно, что Санса не слышит ничего, и мыслями она далеко отсюда. Дженне пришлось тронуть ее за плечо, чтобы привлечь внимание, Санса вздрогнула и обернулась. — Что-то случилось? — мертвым голосом спросила она. Ее взгляд казался остекленевшим, пока она не моргнула несколько раз. Ожидание плохих новостей убивает сильнее, чем сами плохие новости. — Есть кое-что, что тебе нужно знать, — неохотно сказала Дженна, оттягивая момент. Ей нечасто приходилось сообщать людям плохие новости. Она могла бы отшутиться, но шутки в данной ситуации были неуместны. Показать ей письмо или просто сказать? Сухие предложения, писаные рукой Тайвина, Сансу точно добьют. Но в таком письме не придется лавировать между оборотами речи, чтобы вычленить суть. Впрочем, в таком состоянии даже просто читать уже достижение. — Что… — прошелестела Санса. Ее пальцы сильнее обхватили подлокотник. — Твой брат мертв. Дженна не увидела, как в глазах Сансы происходит осмысление. Санса закрыла глаза и выдохнула так, будто из ее организма вышел весь воздух. Ее пальцы на подлокотнике стали совсем бледными, и Дженна видела, как напряглась шея Сансы, будто Санса сдерживала этот ком в горле и готовые вырваться наружу слезы. Санса стала ей дочерью, которой у Дженны никогда не было. Если бы ее дочь страдала, Дженна конечно же обняла бы ее и попыталась утешить, но нужны ли были Сансе ее объятия? Объятия Ланнистера? Дженна неуверенно положила руку Сансе на плечо. Санса не предприняла попытки ее сбросить. Она сидела и глубоко дышала, будто ей совсем не хватало воздуха. Ее грудь тяжело вздымалась. Ничем не удерживаемые волосы падали ей на лицо и увидеть, плачет Санса или нет, не представлялось возможным. Внезапно Санса качнулась к Дженне, прижимаясь к ней, и Дженна заключила ее в объятия. Плечи Сансы подрагивали быстро и часто. Дженна успокаивающе проводила рукой по волосам Сансы. Если бы в ее силах было сделать что-то еще, она бы сделала это не задумываясь. Дженна знала, что все будет так. И Санса знала. Возможно поэтому она не рыдала так отчаянно, лишь дрожала. У Сансы было время выплакать все слезы. Теперь ей нужно было лишь принять. Понемногу Санса отстранилась. — Принести тебе чай? — предложила Дженна. Она подумала, что Дорна справилась бы с утешениями куда лучше, нужно было отправить ее сюда. Сама Дженна не была в этом хороша. Рассмешить, подтрунивать — это пожалуйста, но утешать… — Мейстер Крейлин давал мне отвар из боярышника, чтобы я успокоилась, — прошептала Санса. Дженна кивнула и собралась уходить, почти сбежать подальше, на ходу соображая, где сейчас находится Дорна, чтобы отправить ее к Сансе. Дорна-то найдет нужные слова, хотя какие слова могут хотя бы немного сгладить эту ситуацию? Нет таких слов. Санса вдруг издала болезненный вскрик, и Дженна обернулась. Санса медленно сползала с кресла на пол, держась за живот. В комнату заглянула испуганная Джой. — Мейстера, быстро! — крикнула ей Дженна, устремляясь к Сансе. Она помогла ей сесть. Санса глубоко дышала, и на ее ресницах блестели слезы, то ли появившиеся от скорби, то ли от первого болезненного спазма. — Как ты? — спросила Дженна. О моральном состоянии говорить не приходилось. — Раньше такого не было, это другое, — испуганно прошептала Санса. — Это схватки, — подсказала Дженна. — Через несколько часов ребенок будет с тобой.***
Санса кричала надрывно, и ее крик задевал Дженну за живое. Она знала, какую боль приходится испытывать женщине, когда она производит на свет ребенка, знала не понаслышке. Но крики Сансы были куда глубже и проникали в самое сердце, разрывая его на куски, вызывая в душе тоску и обреченность. Дженна была готова поспорить, что кричала Санса не от боли физической, скорее от моральной. Санса всегда была спокойна, и даже когда в последние недели она поддавалась своим страхам, она предпочитала это скрывать. Дженна все равно знала, что Санса чувствует — она сама пережила все это — страх родить девочку, страх потерять ребенка, страх умереть самой, страх боли в конце концов. Санса не показывала своих чувств, но Дженна знала, что должно твориться у нее внутри, а потому замечала знакомые признаки. На мгновение исказившееся от тревоги лицо, нахмуренные брови, задумчивый взгляд, когда Санса слышала что-то, что могло навеять тревогу. Ей было, о чем волноваться, от нее многое зависело. Конечно теперь, когда Робб Старк мертв, а его жена не носит дитя, не так важно, кого родит Санса. Но это только в теории все так просто. Дженна знала своего брата. Тайвин умел ждать, умел терпеть, но, если была возможность, он предпочитал получать желаемое сразу и без лишних предисловий. Санса тоже понимала это. Дженне было ее жаль. Сначала невеста принца, потом жена Тириона. Дженна знала, что Джоффри был не подарком, и Тирион, пожалуй, лучший для Сансы вариант, но она знала, каково это — мечтать о большем, о лучшем для себя самой. Она тоже мечтала о большой искренней любви, когда была девочкой, но со временем поняла, что не любой брак обязательно счастливый. Зато у нее было влияние, которым она знала, как пользоваться. Ей нравилось, когда к ней прислушивались, а ее муж не смел и слова сказать поперек. Это было Дженне по душе, она не жаловалась. Но Сансу прекрасно понимала. И это бесконечное страдание в ее глазах не могло оставить ее равнодушной. Санса продолжала надеяться до самого конца. Возможно, даже не на победу, а на шанс увидеть брата живым. Надежда спасала ее, давала силы. Дженна надеялась, что без этой надежды Санса не растворится в своей боли. И сейчас она кричала по брату, по своей надежде, по своим наивным мечтам. Кричала отчаянно, с болью и страданием. Кричала, вцепившись в руку Дженны так, будто это было последним, за что она могла держаться. Дженна сидела в изголовье кровати и придерживала Сансу в нужном положении, прижимая ее к себе. Вокруг суетились служанки, мейстер раздавал распоряжения, которые беспрекословно исполнялись в тот же миг. Дорна сидела сбоку и держала другую руку Сансы. Наверняка Дорне было больно — ее руку Санса стискивала не меньше, — но виду она не подавала. Дорна, несмотря на свою внешнюю хрупкость, была сильной. И Дженна знала, что ей тоже хочется разделить боль Сансы, облегчить ее страдания. Санса полюбилась им обеим. Дженна не знала, чего ждать от северянки, ставшей Ланнистером. Она ждала запуганную слабую девочку, которая волей судьбы оказалась в стане врага, либо источающую презрение леди, которая ненавидела врагов своей семьи. А получили они Сансу. Сансу, которая с добротой и пониманием относилась ко всем, которая была одинаково любезна к лордам, слугам и простому люду, которая находила время для каждого члена своей новой семьи, которая стремилась узнать больше и сделать больше. Санса с большим желанием слушала рассказы Дженны, всегда поддерживала обсуждения и шутки, Санса занималась рукоделием с Дорной, могла поговорить и о хозяйстве, и о религии, Санса могла заинтересовать сказкой Жанею, могла увлечь ее настолько, что та съела бы нелюбимую овсянку и не заметила бы этого. Санса нашла подход к Джой, которую теперь Дженне пришлось выпроводить из спальни, но которая, как Дженна была убеждена, бледная и испуганная, но смиренно ожидающая новостей, стояла под дверью. Санса была слишком хороша и слишком многое пережила. И теперь она страдала вдвойне. Санса имела право на эти крики. Выплеснуть всю свою боль, осознать собственное опустошение, очистить разум, перестать, наконец, что-то чувствовать. Санса хотела избавиться от этой боли, хотела в кровь расцарапать лицо, хотела сделать что угодно, лишь бы закончить все это. Санса не слышала, что ей шептали, не слышала слова мейстера, не чувствовала чужие прикосновения, не понимала, что происходит. Боль связала ее душу и тело единой крепкой нитью, которая сдавливала ей горло, заставляла кричать, стонать и задыхаться. Мейстер дал ей маковое молоко, она не должна была чувствовать это, но все же чувствовала. Она думала, что больше не боится боли. Никакой боли. После смерти отца, потери Арьи, гибели младших братьев. После всего, что ей сделал Джоффри. Она была уверена, что боль ей не страшна. Никакая боль. Думала, ничего ей уже не страшно, ничто не разобьет ее, не убьет, все она вынесет, раз пережила то, что уже случилось. Она думала, что смирилась с поражением Робба, думала, что готова к нему. Но на деле Санса оказалась не готовой ни к чему. Ни к каким испытаниям. Боль пронзала ее точно иглы, острые, неуловимые, попадающие в самую цель, от которых ни укрыться, ни увернуться невозможно. Голос подвел ее, и крик обратился в хрип. Последний, уже не болезненный, просто обессиленный, изнуренный — последнее на что ее хватило. Голос покинул ее, как и силы. Как и ребенок, которого Санса увидела сквозь пелену слез и сгущающуюся вокруг темноту. Если это был сон, Санса готова была в него погрузиться. Не думать, не чувствовать, забыть о том, что произошло. Спасительный сон, спасительное забытье. Не думать, не чувствовать… Санса не услышала первый крик младенца, который прозвучал одновременно с прогудевшими снаружи трубами, возвестившими домочадцев о возвращении в замок Лорда Утеса Кастерли.