***
Пусть зима незаметно подступала все ближе к Вестеросу, в Дорне не было заметно даже то, что наступила осень — здесь по-прежнему стоял зной, и стены дворца из розового мрамора дарили желанную прохладу в особенно жаркие дни. Оберин отодвинул занавесь, заглядывая в покои жены. Он сразу увидел Серсею и Мирцеллу. Серсея сидела на кушетке спиной к нему, Мирцелла же расположилась на мягком ковре подле ее ног, и ее легкое платье воздушными воланами растекалось по ковру, пока Мирцелла задумчиво мяла ткань руками. Серсея неспешно и осторожно перебирала золотистые пряди дочери, легко орудуя гребнем. Они были очень похожи, мать и дочь, и Оберин начал замечать это только тогда, когда впервые увидел их вместе. В столице Серсея была другой, враждебной, порой чересчур жесткой и резкой. Она умела быть любезной, манерами обладала воистину королевскими, но все же ее частое неудовольствие и нервозность были для Оберина очевидны. Теперь же он видел другую Серсею, более спокойную, расслабленную, он даже сказал бы, что счастливую. То ли Водные Сады так на нее влияли, то ли близость к дочери, а может, напротив, разлука с отцом и ненавистным братом, но Серсея преобразилась почти до неузнаваемости и улыбалась гораздо чаще и искреннее, чем прежде. Оберин вошел в комнату, и Мирцелла с матерью повернулись к нему одновременно и одновременно же улыбнулись, но Серсея более сдержанно, а Мирцелла прямо просияла. Серсея на этот раз ладонью, скорее всего неосознанно, нежели намеренно провела рукой по локонам Мирцеллы и поднялась. Принцесса же осталась сидеть, снизу вверх наблюдая за матерью чуть ли не восторженным взглядом. Она почти боготворила мать, и Оберин понимал, почему. Внешне Серсея тоже преобразилась. Когда тревоги отступили, ее лицо сделалось более спокойным, а дорнийские легкие платья отличались от многослойных столичных нарядов и делали Серсею моложе. Серсея сияла красотой, расцветая заново, а Мирцелла, пусть еще и не расцвела, уже готовилась стать столь же красивой, если не превзойти свою мать. — Что-то случилось? — спросила Серсея. Оберина не удивила ее настороженность — обычно он не приходил так рано. С Мирцеллой она проводила время почти каждый день, но он редко присоединялся к ним днем, а вечером они обычно ужинали вместе. — Милая, — обратилась она к дочери, — принеси-ка ту заколку, что тебе подарила принцесса Арианна. И я закончу твою прическу, — Серсея улыбнулась дочери, и Мирцелла смиренно поднялась, чтобы покинуть комнату. Мирцелла проследовала к дверям, и Оберин заметил, с какой нежностью во взгляде Серсея проводила дочь. На Томмена она так не смотрела, да и вообще он не видел, чтобы она смотрела так на кого бы то ни было. — Вести из Речных Земель, — объяснил он причину своего раннего визита, когда занавесь перестала колыхаться после того, как Мирцелла задела ее, покидая комнату. — Армия Робба Старка и Станниса Баратеона разбита. — Они мертвы? — спокойно спросила Серсея. — Оба, — кивнул Оберин. — А мой отец? — Он в порядке, как и твой дядя. Серсея кивнула. — Хорошо, — наконец сказала она. — Это могло закончиться уже давно, но закончилось только сейчас. Видимо, так было нужно. — Ты рада? — Станнис всегда меня недолюбливал. Если бы он взял столицу тогда в Битве на Черноводной, то меня бы не пощадил, так почему я должна его жалеть? — А Робб Старк? — Юнец доставил всем немало проблем, без него станет спокойнее, — безучастно отозвалась Серсея. Было очевидно, что Станниса она не любила больше, чем Робба Старка. Кажется, их длительное знакомство и в самом деле не задалось — брат ее первого мужа так и не стал ей другом, зато Доран сейчас охотно принял Серсею в семью. Оберин знал, что его брат не совсем искренен, но осуждать его за это не мог. Из всех Ланнистеров Доран делал исключение лишь для Мирцеллы. Если бы он был знаком с Томменом, то и для него тоже бы сделал. Дети, особенно те, что резвились в бассейнах в этих садах, значили для Дорана очень много. Дети всегда были для него символом будущего. И дети не были виноваты в грехах родителей, так он считал, а к Серсее Доран все еще присматривался. Он оценивал ее иначе, чем оценил Оберин. Оберину много времени не потребовалось, чтобы решиться на женитьбу, Доран же к оценке людей подходил более основательно, однако во время этого не истязал людей подозрительным взглядом и вопросами в лоб, а был тактичен, и Серсея с ним была сама любезность и даже если замечала подвох, то виду не подавала. — Есть еще кое-что, — вспомнил Оберин новость, которая его брату точно не придется по душе. Любопытно, как Серсея отреагирует. — У леди Сансы родился мальчик. Перемена на лице Серсеи произошла и исчезла мгновенно, но Оберин все же ее заметил. — Все, как и хотел мой лорд-отец, — тем же ровным тоном произнесла она, но в ее голосе Оберину почувствовалась горечь. Он подошел к Серсее и обнял ее со спины. Он почувствовал, как она тут же расслабилась, опираясь на него. Серсея накрыла его руку своей. — Ты уже говорил об этом с братом? — Еще нет. Он уже знает, я уверен, но мы еще не обсуждали. — Возможно, тебе стоит пойти к нему сейчас, чтобы вернуться ко мне пораньше, — предложила Серсея. Ее интонации стали более плавными, он уже знал, что это значит — А сегодня какой-то особенный день? — подыграл он. — Мирцелла будет ужинать с Обеллой, так что мы можем побыть вдвоем, — мягко произнесла Серсея. При первой их встрече он не подумал бы, что она способна говорить так игриво, но в то же время расслабленно. Теперь ее доверчивость его подкупала. Он встречал много самых разных женщин, но чаще всего они были просты, как день. А Серсея была словно драгоценным камнем во множестве оберток. Ему было интересно срывать с нее эти обертки и смотреть, что же она еще скрывает. Годами взрощенные, эти обертки исчезали все же быстро. Серсея избавлялась от них почти с облегчением, открываясь ему все больше. Он не хотел заставлять ее доверять ему, чтобы затем причинять боль. Ему просто было интересно. Он был уверен, что внутри у нее таится что-то зловещее, но это его не пугало. Оберин помнил Серсею девятилетней девочкой, когда они встретились впервые, и Мирцелла была вылитой ею. Внешне, но не внутренне. Мирцелла еще не познала жизнь, но Серсея познала, и у нее было много грехов, как и у многих других людей. А Оберина всегда больше привлекали грешники нежели праведники. Когда Оберин вышел в коридор, Мирцелла отскочила на два шага, но недостаточно быстро, чтобы он мог подумать, что она уже вернулась, а не подслушивала все это время. Оберин понимающе улыбнулся. Мирцелла была образцовой леди, но он по Элии знал, что среди таких леди проказниц больше всего, потому что на них никогда не думают. — Тебе стоит потренироваться еще, — с улыбкой сказал он. — Лучше уйти, не дослушав, чем быть пойманной. Мирцелла серьезно кивнула, но в ее глазах загорелась хитринка. — Я учту, — пообещала она. Оберин пошел по коридору, и Мирцелла зашагала рядом — ей все же нужно было принести матери заколку, чтобы хотя бы у матери не вызвать подозрений. — Значит, Робб Старк мертв? — спросила она наконец, когда Оберин уже решил, что смелости она не наберется. Мирцелла казалась поникшей, по сравнению с бесстрастной и равнодушной к его судьбе Серсеей ее эмоции казались почти горем. — Тебя так печалит его смерть, — проговорил Оберин, явно заставив Мирцеллу смутиться — Ты его знала? — Мы познакомились в Винтерфелле, — сказала Мирцелла. — Он был таким высоким и красивым. Он сопровождал меня на пир в честь нашего приезда. Но я была слишком маленькой, чтобы он обратил на меня внимание. — Думаю, он все же обратил. Невозможно не заметить такую красоту, — возразил Оберин. — Ты с детства была красавицей, как и твоя мама. Особенно северяне должны были обратить внимание на этот яркий луч света в их мрачном холодном царстве снегов и ветров. Даже здесь, в Дорне, красота Мирцеллы казалась незаурядной, что же говорить о хмуром Севере? — Спасибо, — не смогла проигнорировать комплимент Мирцелла. — Но я говорила не о том. По-другому обратил внимание. — Ты успела в него влюбиться? — спросил Оберин. Мирцелла снова смутилась. — Совсем чуть-чуть. И я все думала, что было бы, если бы это наш союз объединил Север и Юг? Отец задумал поженить Сансу и Джоффри, но что было бы, будь это я и Робб? Может быть, ничего плохого бы не случилось, — сбивчиво проговорила она, сминая в руках подол — она всегда так делала, когда нервничала или была задумчива. — Ты не знаешь этого и никогда не узнаешь. Твой отец решил поженить Сансу и Джоффри. Но будь все иначе, судьбы многих людей сложились бы по-другому. Но смысл думать об этом теперь? — Просто мне становится грустно, когда я думаю об этом. Я знаю, что Джоффри мучил Сансу. Этого могло бы и не произойти. — Может быть, вместо нее страдала бы ты. Ты не знала Робба. Он был красивым и сильным, но ты его не знала. Я не говорю, что он жестокий или плохой, но ведь и Джоффри не выглядел как чудовище. Если все сложилось, как сложилось, нужно просто это принять. Ты сейчас там, где должна быть. — Я этого не чувствую, — помедлив, произнесла Мирцелла. — Тебе здесь не нравится? — Нравится, но я не чувствую себя на своем месте. — Это из-за Тристана, — решил Оберин и сразу получил подтверждение своей догадки. — Мы должны будем пожениться когда-нибудь, — печально произнесла Мирцелла. Она остановилась посреди коридора и взобралась на подоконник. Оберин остановился рядом, глядя на то, как Мирцелла совсем по-детски обнимает колени руками. — Тебя это не радует? — спросил он, стремясь осторожно выведать истину. С Роббом Старком уже ничего не изменить, но вот с Тристаном еще можно что-то сделать. — Он мне как брат, — сказала Мирцелла. — Как Томмен. Но не больше. — Может быть, со временем твое отношение к нему изменится. — А может быть и нет. Оберин взглянул на нее. Мирцелла выглядела решительной. Была в ней и сила, как в ее матери. Оберин не мог быть уверенным, что она совершенно права. Но он знал, что такое бывает, когда дружба перерастает в любовь. Да и лучше иметь мужа-друга, чем незнакомца, с которым видишься впервые в день свадьбы. Но разве юной мечтательной девушке, жаждущей любви, объяснишь эту правду жизни? — Не беспокойся об этом, — попытался утешить ее Оберин. — Тебе всего одиннадцать, до свадьбы еще далеко. Помолвка может длиться годами, а может быть расторгнута, и дело так и не дойдет до свадьбы. Мирцелла серьезно на него посмотрела и обреченно покачала головой. — Но это важная помолвка. Дядя Тирион сказал, что это не просто так. С ее помощью можно сохранить союз Ланнистеров и Мартеллов. — Значит, ради этого союза ты готова пожертвовать своим счастьем? — с интересом спросил Оберин. Он не знал, что Мирцелла кое-что знает о политических союзах. Она была совсем еще маленькой, когда приехала сюда. Оберин помнил, как торжественно ее встречали, а Тристан от волнения икал все утро. Неужели Бес сказал маленькой смышленой племяннице правду, а не накормил ее романтичной ложью, чтобы она согласилась поехать без капризов? Мирцелла вообще не была склонна к капризам. Первые месяцы в Дорне она, если и тосковала по дому, то тщательно это скрывала. Когда он видел ее, она всегда улыбалась, и ничто не выдавало ее возможной печали. — Мне бы хотелось быть счастливой, но не такой ценой, — серьезно сказала Мирцелла. В какой-то степени наивно, все же эти слова прозвучали по-взрослому. — Если бы это можно было сделать как-то иначе, сохранив союз, тогда да. — Ты очень смышленая, — не смог не сказать Оберин. — К счастью, моя женитьба на твоей маме играет в этом союзе большую роль. Он не рухнет от того, если твоя помолвка с Тристаном распадется. — А вы любите мою маму? — Ты спрашиваешь об этом уже не в первые. — А вы не впервые увиливаете от ответа. Вы не говорили, что собираетесь на ней жениться, когда уезжали на свадьбу Джоффри. Вы не говорили, что вообще собираетесь жениться на ком-либо, — с улыбкой упрекнула его Мирцелла. — Это получилось спонтанно, — ответил Оберин. — Женитьба — не та вещь, которую можно делать спонтанно, — твердо возразила Мирцелла. — Почему же? — Это на всю жизнь. К такому выбору нужно подходить с умом. Оберин рассмеялся. — Тем более, когда у вас есть выбор. Вот за меня все решил дядя Тирион. За маму — дедушка. А вы вольны сами выбирать и выбираете спонтанно. Кто же так делает? — Я так делаю. — Если вы ее не любите, зачем женились? В чем смысл жениться без любви? — допытывалась Мирцелла. — Не для всех главное любовь, Мирцелла. Кто-то ищет в браке, в жизни, да и во всем остальном другое. — Что же это? — Например, острые ощущения. — Моя мама для вас — острые ощущения? — Мирцелла казалась возмущенной. — Если бы мне мой муж сказал, что я для него — острые ощущения, я бы обиделась. — Твоя мама знает это и не обижается. Я для нее тоже острые ощущения, и мне тоже не обидно. Что в твоем понимании удачный брак? — Где подвох? — Нигде. Это просто вопрос. Мирцелла подозрительно на него глядела, но все же ответила. — Брак по любви. Когда два человека друг друга любят, — пояснила она. — Взаимная любовь, — кивнул Оберин. — Ну, а в моем понимании просто взаимность. Когда два человека дают друг другу то, что им нужно. Необязательно любовь. Ты еще юна, конечно ты хочешь любви, как в прекрасных песнях. Это ново, загадочно, неизведанно, а потому интересно. Но мы с твоей мамой уже многое повидали, любовь — не то, что нам нужно. — Звучит грустно, — заметила Мирцелла. — Подрастешь — поймешь. Мирцелла нахмурилась. — Мне не нравится эта фраза. — Но в данном случае лучше и не скажешь. Мы смотрим на мир по-разному. Я могу понять тебя, потому что когда-то был ребенком, а ты не можешь понять меня, потому что еще не была взрослой. — Я не ребенок, — запротестовала Мирцелла. — Осторожнее, — предостерег ее Оберин, — как только ты перестанешь быть ребенком, тебе придется выходить замуж за Тристана.***
Когда он вошел в спальню, Санса была не одна. Она полулежала на кровати, и Джой подкладывала ей под спину подушки. Санса вздрагивала и болезненно морщилась, будто каждое движение доставляло ей дискомфорт. Наконец она с видимым облегчением опустилась на подушки, поправляя одеяло. Она протянула руку к Джой, ухватывая ее за предплечье и благодарно, но изможденно улыбаясь. На лбу Сансы выступили капли пота, и она заметно побледнела, но все же старалась держать лицо. Она что-то сказала Джой, та кивнула и шепотом спросила что-то еще. Джой подняла взгляд и заметила Тайвина. Она кивнула ему, и Санса, заметив, что Джой смотрит не на нее, а куда-то в сторону, проследила за ее взглядом и тоже увидела Тайвина. Улыбка соскользнула с ее губ, и Санса медленно выпустила руку Джой из своей. Она снова повернулась к Джой и кивнула, позволяя уйти. Тайвин посторонился, пропуская племянницу к выходу. Санса уже на него не смотрела, будучи занятой расправлением кружева на белых рукавах сорочки. И это дело, казалось, увлекало ее настолько чрезмерно, что Тайвин ни на мгновение в этот интерес не поверил. Наконец Санса закончила со своими кружевами, сложила руки на животе поверх одеяла и выжидательно уставилась на Тайвина. В ее глазах он не увидел ни ненависти, ни презрения, ни каких-либо иных чувств, которые она, по его мнению, должна была к нему испытывать. Либо же она слишком хорошо держалась, и этот вариант был вероятнее всего. — Я вас поздравляю, — сказал он. По губам Сансы пробежала усмешка, взгляд сделался колким. — Кажется, между нами однажды уже состоялся подобный разговор, — сказала она. — Тогда я сказала, что поздравлять нужно именно вас, потому что вы хотели этого больше всех. Пожалуй, эта фраза еще не потеряла актуальность. — Вы не рады? — Радость, которую я могла бы испытать при иных обстоятельствах, омрачается другими недавно произошедшими событиями. Ее манера речи и общая отстраненность держали Тайвина на достаточном расстоянии. Санса, как и всегда, прощупывала почву, прежде чем заговорить о брате. Он не стал долго держать ее в неведении и сам перешел на интересующую ее тему. — Вы не спросили про вашего брата. Санса вздрогнула и напряглась, будто он застал ее врасплох. — Вы здесь. Что еще мне нужно знать? — Вы всегда были на редкость проницательны. Санса отвернулась, упрямо дернув головой. — Мой сын будет расти в окружении людей, которые убили мою семью, — жестко произнесла она. Сансе стало бы легче, если бы он сказал, что ему жаль. Даже если бы он солгал при этом. Но лорд Тайвин не щадил чьи-либо чувства ложью. Он ничего не сказал. Да и чего ему сожалеть? Скоро Риверран возьмут, он получит назад своего сына и племянников, а внука-ключ к Северу он уже получил. Ланнистеры победили, а Старки проиграли. И Санса тоже была Ланнистером, но чувствовала себя проигравшей. Она заботилась о будущем, и вот война закончилась. А она не чувствует ничего. Она представляла, как презрение и ненависть захлестнут ее, как это было с Джоффри. Джоффри казнил ее отца, и Санса наконец увидела его настоящего и сразу разлюбила. Его прикосновения были ей противны, улыбка вызывала отторжение, и Санса вздрагивала от отвращения, когда Джоффри заговаривал с ней. Но теперь она смотрела на лорда Тайвина и не видела ничего из того, что не видела бы раньше. Она всегда знала, что он за человек, она всегда знала, на что он способен, и она знала, что рано или поздно все закончится именно так. Она не видела ничего нового, ей не в чем было разочаровываться, она понимала, что все сложилось так, как давно уже было предрешено, и она сделала все, что могла, чтобы это предотвратить, но у нее не получилось. — Это было у вашего брата, — лорд Тайвин положил на прикроватный столик сложенный пергамент. Санса, превозмогая боль в мышцах, протянула руку, осторожно взяла его и, стараясь не касаться пятен засохшей крови, развернула. Она сразу узнала свое письмо, написанное полгода назад. Робб его сохранил, держал при себе все это время. Но почему он тогда пошел на Юг? Почему не послушал ее? — Где он? — она не хотела говорить «его тело». Она запомнила Робба еще мальчишкой, таким, каким он был, когда провожал ее с сестрой и отцом в Королевскую Гавань. Она не могла представить его мужчиной, не могла представить его мертвым. И не хотела представлять. — Здесь, в замке. Вы можете увидеть его, если хотите. Попрощаться. Санса усиленно отворачивалась от него. Слезы щипали ей глаза, и она уже ничего не видела из-за этой пелены. Ей казалось, что в своих мыслях она давно похоронила брата, но теперь, когда он действительно был мертв, осознание этого все же причиняло боль. Не такую нестерпимую, как тогда, когда она только услышала об этом, но боль другого рода. Такую, которая говорила: «Это конец». Осознание, что он здесь, в замке, так близко к ней, но уже мертвый, отзывалось в груди щемящей болью, перехватывало дыхание. — Не сегодня, — сдавленно произнесла она. — Конечно. Вам нужно отдыхать. Санса видела, как он уходил, сквозь спадающую с глаз на щеки соленую пелену. Она с хрустом смяла в руках пергамент, и его пропитанные кровью жесткие края впились в ладонь. Кричать больше не получалось. Только сегодня утром к ней наконец вернулся голос. После нескольких часов непрерывных криков, а потом хрипов Санса уже отвыкла слышать свой обычный голос, он казался чужим, незнакомым, каким-то надтреснутым. Санса приложила руку к груди, сминая белую ткань на ней. Как же трудно дышать. Но ни всхлипа не могла выдавить она из себя. Только слезы лились по щекам, раздражая кожу. Она чувствовала себя не так, как после казни отца — тогда у нее еще была надежда. Теперь надежды не было. Все мятежники уничтожены, Железный Трон непоколебим, под ногами Ланнистеров почва крепка. Однако Санса понимала, что все было честно. Ее брат знал о рисках, она предупредила его, но он сделал свой выбор и пошел на Юг. С ним был Станнис и его армия, большое войско, не сильно уступавшее силам Ланнистеров и Тиреллов. Это был равный и честный бой. Ее брат проиграл и погиб, Станнис проиграл и погиб, а Ланнистеры живы. Ей стоило принять это. Ей стоило пережить это. И Санса знала, что она переживет. Прежде ей казалось, что она не выдержит, еще одна потеря точно ее добьет, но теперь она понимала, что снесет и это. И это осознание причиняло боль еще большую, чем осознание потери. Умереть самой, конечно же, было бы легче, чем переживать все это сейчас, чем чувствовать, что ее отец, ее сестра и ее братья мертвы, а она жива. Жива и продолжит жить, пока они будут гнить в земле.***
Санса качала на руках своего малыша. Что-то было странное в этом, непривычное, чего она не чувствовала, когда держала Брана и Рикона на руках, еще младенцев. Тогда она понимала, что на ее руках лежит ее маленький брат и она должна заботиться о нем как сестра, а родители сделают все остальное. Но теперь она, именно она ответственна за своего сына. Это ее ребенок, она должна защищать его, уберечь от всего мира и от его ужасов. Она в ответе за него, она должна заботиться о нем и опекать. Санса наконец смогла ощутить нечто вроде радости, что война закончилась. Ведь ее сын, ее мальчик, должен будет пойти воевать, когда вырастет. Он станет взрослым, наденет доспехи, возьмет в руки меч и уйдет на войну. Но вернется ли? Одна эта мысль заставила Сансу крепче прижать к себе ребенка, который будто почувствовал ее страх и захныкал. Санса тут же поцеловала малыша в лоб и успокаивающе ему улыбнулась, поглаживая большим пальцем пухлую щечку. Малыш заулыбался и попытался толстенькими пальчиками схватить ее за руку. Санса улыбнулась снова, чувствуя, как тревога отступает от ее сердца, и ей на замену приходят радость и счастье. Ее сын должен расти в мире и безопасности. Война закончена, пусть и страшной ценой. Ее брат мертв, Станнис Баратеон мертв, все враги Ланнистеров мертвы. Да, ее сын будет расти в окружении убийц Старков, но ее сын не Старк, он — Ланнистер, он рожден в семье победителей. Разве это плохо? Он не знает, кто такие Робб и Нед Старки, никогда не узнает свою тетю Арью. Он будет знать о них лишь по рассказам Сансы, если она когда-нибудь решится рассказать. Для ее сына лучше носить фамилию Ланнистер, так будет безопаснее, так будет проще. Лишь бы не началось новой войны, Санса была готова все для этого сделать. Пусть ее сын был всего лишь младенцем, но ей ли не знать, как быстро бежит время. Малыш захныкал, проголодавшись, и Санса не без сожаления передала его на руки кормилице. Она откинулась на подушки, наблюдая за тем, как Элис уходит с ребенком на руках. — Как ты думаешь, новой войны не будет? — спросила Санса у Джой. — Не в ближайшее время, — ответила Джой. Она уже привыкла к странным вопросам, которые Санса ей задавала в последнее время. Она с пониманием относилась ко всем переменам в поведении Сансы, была лояльна и терпелива, и Санса была благодарна ей за это. Санса почувствовала, что она устала. Она все еще быстро утомлялась, и ее настроение от восторженного сменялось на опустошающую тоску за доли секунд. Она уставала и от этих перемен, она уставала от всего. Даже лежать в постели она уже устала, но вставать и идти куда-то представлялось ей большим испытанием. Мейстер рекомендовал ей оставаться в постели, и Санса слушалась его, оставалась, а лежа целыми днями, времени на мысли у нее было достаточно. Джой добросовестно сообщала ей все новости, и это было единственным развлечением Сансы. Теперь, когда народу в замке стало больше, новостей тоже прибавилось. Ее навещали Дженна, Дорна, Джой не отходила от нее ни на шаг, но лорд Тайвин не приходил к ней, и Санса гадала, в чем причина. Впрочем, что теперь ему за дело до нее? Ключ к Северу теперь у него, так почему он должен баловать ее вниманием? У него и без того сейчас немало дел. Удивительно, что он вообще ее навестил. Санса чувствовала себя ужасно, думая о нем. Она чувствовала себя плохо от одной мысли о том, что она его не ненавидит. Она же должна. Что сказал бы ей Робб, если бы узнал, что она чувствует что-то не то к врагу семьи? Что сказала бы мама? Санса знала, что они приняли то, что она жена Тириона, но они приняли бы это при условии, что она от этого страдает. А она мало того, что не страдала, так еще и испытывала совершенно противоположные чувства. Санса пыталась взять себя в руки, но у нее ничего не выходило. Она мучилась и страдала от мысли, что лорд Тайвин рядом, а она ему не нужна, а заодно и от мысли, что она вообще об этом думает. Она хотела его увидеть, но не знала, что ему сказать. Как вести себя? Она была не слишком любезна с ним при прошлой встрече, но она имела право быть грубой, и она знала, что лорд Тайвин не в обиде на нее за это. — Санса, ты в порядке? Ты так глубоко задумалась, — Джой обеспокоенно на нее смотрела. — Да, я в порядке, — солгала Санса. Удивительно, сколько лжи в этом мире появляется лишь от ответов на этот вопрос. — Ты не торопишься? Посиди со мной, — Санса подвинулась на кровати, и Джой забралась на постель. Санса положила голову Джой на колени. Она чувствовала, как к ней снова подступают слезы. Это было утомительно, это отнимало у нее все силы. Кожу в уголках ее глаз щипало от слишком часто проливаемых слез. Слезы жгли кожу, но остановить их Санса не могла, как бы ни пыталась. Контролировала свои чувства она с трудом, и была рада, что ей не приходится притворяться все время. Однако не всегда она сможет сидеть в своей комнате, словно зверек в безопасной норке. — Ну что ты, Санса, не плачь, — Джой погладила ее по голове. — Скажи, что нужно сделать, и я это сделаю. «Забери все мысли из моей головы», — хотелось сказать Сансе.***
Кейтилин смотрела вниз, туда, где расположился лагерь Ланнистеров. Шатры, осадные орудия. Кое-где знамена с двумя башнями. Фреи ли предали Робба или присоединились к победителям уже после поражения? Уолдер Фрей всегда славился тем, что выбирал победителей. Один из его сыновей был женат на Дженне Ланнистер. Когда Кейтилин увидела эту женщину на свадьбе Робба и Рослин, то поняла, что главный в этой паре отнюдь не Эммон. Кто знает, может, через сестру лорд Тайвин договаривался с Фреями. Золотые львы на красном поле больше прежнего вызывали в ней ненависть. Она знала, что выхода нет. Никто не придет к ним на помощь. Лиза боится Ланнистеров, не подозревая, что она тоже в их власти. Если она не решилась помочь раньше, то и сейчас этого не сделает. Кейтилин осталась одна, стала главной здесь. Селиса разочаровалась еще больше, чем Мелисандра, а Ширен все читала, хотя взгляд ее стал еще более печальным. Она ничего спрашивала, будто сама все знала, понимала без слов. В замке человек было не так много, провизии им хватит на некоторое время, но есть ли смысл сопротивляться? Ради чего? Кейтилин потеряла сына. Она не чувствовала уже ничего, она все потеряла. Но если не она, то кто будет разбираться со всем этим? Горе придется отложить на потом, а пока решать текущие проблемы. Скорбеть она сможет после, когда проиграет окончательно. Риверран — все еще ее отчий дом, и пока Эдмар и дядя Бринден у Ланнистеров, в плену или мертвы, именно она ответственна за этот замок и все, что здесь происходит. Она обязана защитить его обитателей и решить, что ей делать дальше в этом безвыходном положении. Ланнистеры захватили все, Риверран будет принадлежать им, это лишь вопрос времени. И все же открыть ворота просто так… Они стояли на опущенном через ров мосту. Ветер был колючим, в его порывах крутились назойливые снежинки. Кейтилин стояла, и ее плащ трепыхался от резких порывов ветра. Выглядеть она старалась уверенно, хотя вид Кивана Ланнистера выводил ее из себя. Он был без доспехов, без оружия, как они и договаривались. Переговоры, мирный белый флаг, будто они вовсе и не на войне. Но лагерь Ланнистеров, простиравшийся красным морем за спиной сира Кивана, лишал Кейтилин всяческих иллюзий. — Мы в заведомо неравных условиях, — холодно сказала Кейтилин. — В самом деле? У вас есть три Ланнистера, а у нас — два Талли. И ваша дочь леди Санса. — Моя дочь стала членом вашей семьи, — сказала Кейтилин, едва сдерживая гнев, чувствуя, что он вот-вот вырвется наружу, — вы не посмеете причинить ей вред, иначе это много скажет о вашей хваленой ланнистерской чести. Точнее, подтвердит ее отсутствие. — Если вам это интересно, леди Санса подарила моему племяннику сына. Сердце Кейтилин пропустило удар. Бедняжка Санса. Рожать наследников этим убийцам без капли чести. — И теперь она вам больше не нужна, так? Убьете мою дочь? Как убили моего мужа и моего сына? — как же она хотела его ударить, хотела расцарапать ему лицо, но чем это помогло бы ей? Сансу это не спасет, как не спасет и обитателей замка. — Леди Санса нам всем очень полюбилась, и я не вижу необходимости причинять ей боль, — Кейтилин едва удержалась от того, чтобы выразить сомнение. — Я не стану отрицать, что не хотел бы использовать женщину в таких грязных делах, я не хотел бы вам угрожать. — Но вы это делаете. — Лишь говорю, что жизни ваших дяди и брата зависит от вас. Как и ваша жизнь. Как жизнь леди Селисы и дочери Станниса Баратеона, которых вы здесь прячете. Сдайте замок, и никто не пострадает. Но я не могу пообещать того же, если замок придется брать штурмом. Покалеченных жизней уже достаточно, вам так не кажется? Кейтилин смотрела на этого человека, думая о том, был бы он так любезен с ней и стремился бы договориться, если бы знал, что обратно он получит только одного сына. Когда Кейтилин узнала о предательстве Теона, она хотела придушить мальчишку своими же руками, когда она узнала о казни Неда, то захотела убить Джоффри и Серсею. Когда она узнала о смерти Робба, она пожелала, чтобы все Ланнистеры отправились прямиком в пекло. И она была уверена, что сир Киван пожелал бы ей и всем ее родичам того же, когда узнал бы, что один из близнецов мертв. И она бы поняла его чувства, потому что даже на войне родители остаются родителями. Они боятся за своих детей. Как Кейтилин все это время страдала от того, что Санса и Арья стали заложницами, так и сир Киван страдал, когда его сыновья оказались в плену. Сын его сестры Дженны, Тион, тоже попал в плен, но Уолдер Фрей потребовал вернуть ему его внука, когда Робб и Рослин женились. И Кейтилин не сомневалась, что и лорд Тайвин не был равнодушен к тому, что Джейме оказался в плену. Она знала, что он был беспощадным и жестоким человеком, но она не понимала, как можно не любить своих детей. Мужчинам часто приходится тщательно скрывать свою любовь к детям, но это не значит, что они ее не испытывают. И Кейтилин не хотела лгать. Для нее чудовищным потрясением было узнать, что Арья пропала, что она все эти годы молилась о возвращении дочерей, одна из которых была давно мертва. «Он твой враг, — говорила себе Кейтилин, — ты не должна его жалеть». Но теперь она не видела перед собой врага, когда он стоял перед ней без меча и доспехов. Она видела перед собой отца, который устал от войны, как и она сама, который хотел поскорее увидеть своих детей. Но увидит он лишь одного. — Что именно вы предлагаете? — спросила Кейтилин уже спокойнее. — Сохранить все эти жизни? Но Риверран уже не будет принадлежать Талли, так? Куда же идти мне, Эдмару, моему дяде? Или мы останемся пленниками? Займем освободившуюся камеру Цареубийцы? А что до леди Селисы? Ширен? Отправите их на Драконий Камень? В Штормовой Предел? Ширен наследует Станнису, — Кейтилин плотнее запахнула плащ. Ее пробивала дрожь, и она не была уверена, что от холода. — Станнис был мятежником, а не королем. Она не имеет никаких прав. Ширен отправится в столицу и станет воспитанницей королевской семьи. Когда она достигнет подходящего возраста, то ей найдут достойного мужа. И ее мать, — продолжил он, увидев, что Кейтилин собирается задать вопрос, — отправится с ней в столицу. — А что до моего брата? Вы не можете сказать, что он не наследует Риверран. Он Талли. Риверран его по праву. — Но владеть им он не будет. Как и ваш дядя. Можете остаться здесь, если пожелаете. Но не как хозяева. — А как пленники. — Быть пленником лучше, чем быть мертвым. — Я готова поспорить. — Поспорьте. Но говорите за себя. От вас зависит не только ваша жизнь. Спросите леди Селису, спросите своего дядю и брата, спросите Ширен, что они выберут. Черная Рыба слишком горд, могу представить, что он сделает тот же выбор, что и вы. Но ему и без того немного осталось. Кейтилин тяжело сглотнула. — Что вы имеете в виду? — Мейстер как может поддерживает его жизнь, но рана, должен признаться, страшная. Сделаете выбор сейчас — может быть, успеете попрощаться. Краска ударила Кейтилин в лицо. Как он посмел сказать ей это. — Может быть, я успею, — жестко произнесла она, издевательски улыбаясь, — но вот вы со своим сыном не попрощаетесь уже никогда. Она резко развернулась и зашагала к замку, вцепившись ногтями в ладони. «Он убьет меня и всех обитателей замка, — думала она, — зачем я ему все рассказала?»***
Санса поставила тарелку с едва тронутой едой на столик. Есть ей не хотелось, кусок в горло не лез, и во многом этому способствовала еда, которую мейстер ей рекомендовал и которую по его настоянию ей готовили. Санса прислушалась. В коридоре было тихо. Она знала, что сейчас время ужина и все домочадцы должны быть внизу в трапезной. Санса отбросила в сторону одеяло и спустила ноги с кровати. Ничего страшного не случится, если она немного пройдется. Она вернется в постель до того, как ее пропажу заметят. Ей всего-то нужно пройти по коридору до детской. Санса медленно встала и тут же схватилась за столбик кровати, чтобы не упасть. От долгого лежания у нее закружилась голова. Санса постояла так, прислушиваясь к своим ощущениям, а потом медленно двинулась к креслу, на котором лежал ее халат. Санса надела его поверх сорочки, небрежно завязала пояс и маленькими шагами пошла к дверям. Лучше пусть ее путь будет неспешным, чем она упадет в обморок посреди коридора, и о ее побеге узнают все. Санса выглянула в коридор и, убедившись, что там никого нет, вышла из покоев. Обычно сына приносили ей, но сегодня, когда у нее появились силы, Санса решила сама пойти в детскую, которая располагалась всего-то в другом конце коридора. Не такой длинный путь, она вполне сможет его преодолеть. В коридоре было прохладно, и Санса ежилась от сквозняков все то время, пока шла, предусмотрительно держась поближе к стене, чтобы, в случае чего, за нее ухватиться. Голова больше не кружилась, но ставшую привычной слабость она ощущала постоянно. Дверь в детскую оказалась приоткрыта, и Санса заглянула внутрь. К своему удивлению, она не обнаружила там кормилицу, зато увидела лорда Тайвина, который держал ее сына на руках. Санса не ожидала застать такую картину. Она вообще не ожидала кого бы то ни было здесь встретить, и меньше всего ожидала увидеть здесь именно лорда Тайвина. Конечно она знала, как этот ребенок для него важен, но одно дело — сам факт рождения и другое, что лорд Тайвин покачивает внука на руках. Это было довольно трогательное зрелище, и Санса невольно улыбнулась. Она сама всякий раз принимала малыша из рук мейстера или кормилицы с осторожностью, боясь сделать что-то не так. Она давно не держала младенцев, а вот лорд Тайвин даже ребенка держал уверенно, как делал и все остальное. Санса смотрела на это, прислонившись к стене, и ее сердце наполнялось теплотой. Это была просто идиллическая картина. Мир и покой. Санса поняла, что видит вместе самого старшего члена семьи и самого младшего. И Санса никогда не чувствовала, чтобы ее ребенок был в большей безопасности, чем сейчас. Ее будущее было неотрывно связано с будущим ее сына, и теперь она чувствовала уверенность в этом будущем. Санса попыталась стереть улыбку, хотя теплота и нежность, разливающиеся внутри, никуда не исчезли. — Где Элис? — спросила Санса, понимая, что нужно что-то сказать и именно от нее зависит, каким будет этот разговор. — Я отпустил ее побыть с ее ребенком, — ответил лорд Тайвин. — Мейстер разрешил вам вставать с постели? — Я его не спрашивала, — откликнулась Санса, отрываясь от стены и проходя в детскую. — А если силы оставят вас, и вы упадете? — В таком случае придется вам меня ловить. Не впервой между прочим, — Санса попыталась улыбнуться. Она наткнулась на уже знакомый изучающий взгляд. Этот взгляд снился ей, она помнила его, несмотря ни на что. И она хотела ощущать его на себе. Санса подошла к детской кроватке и положила руки на ее бортик. Ей нужна была какая-нибудь опора. Едва ли лорд Тайвин мог поймать ее, когда у него на руках был младенец. — Вы уже придумали ему имя? — Я? — удивилась Санса. — Я думала, что вы это сделаете. Или Тирион. — Тирион не будет возражать, если именно вы дадите имя вашему сыну, — сказал лорд Тайвин. Санса была уверена, что даже в этом для него есть какая-то выгода. Либо же это своеобразный способ смягчить для нее горечь утраты. Она могла бы назвать ребенка в честь братьев или отца, но она не была уверена, что кому-то из них понравилось собственное имя в сочетании с фамилией Ланнистер, поэтому Санса стала вспоминать другие имена, которые она знала. — Эдрик, — наконец сказала она. В роду Старков таких было три, первый еще носил титул Короля Севера. Лорд Тайвин кивнул, соглашаясь с ней. — Ваш брат… От этого упоминания по спине Сансы прошел холод. Она не хотела об этом думать, но понимала, что ей еще долго придется не только думать, но и говорить о брате. Ничего не решилось с его смертью, его призрак все равно будет стоять рядом с ее совестью и говорить ей, как неправильно она поступает. — Я решила, что не хочу… не хочу видеть его мертвым, — с усилием произнесла Санса. — Я хочу запомнить его живым, каким он был еще тогда в Винтерфелле. Если я увижу его, то пойму, что это конец. А так я могу представить, что он жив, просто где-то очень далеко. В Дозоре, за Стеной, где угодно. Мне так будет… легче. Слова давались с трудом, и Санса жалела, что не может просто забыть обо всем этом. Это было бы несправедливо по отношению к Роббу, который заслуживал, чтобы по нему скорбели, но Санса гадала, что она чувствовала бы, если бы единственным ярким событием ее жизни было рождение сына, а не скорбь по брату. Она бы думала только о своем ребенке, наслаждалась бы его смехом и улыбками, а не думала бы о том, что ей, возможно, придется когда-нибудь отправить его на войну, где он, возможно, погибнет, как Робб, неприятные мысли, которые мешают погрузиться в эту радость. — Это ваше право. — Считаете меня слабой? — резко спросила Санса. Она чувствовала себя слабой, когда теперь у нее все болело, она чувствовала слабость и плакала по нескольку раз на дню, просто потому что ей вдруг становилось грустно. Из-за прошлого, будущего, настоящего, того, что она чувствовала, делала и собиралась сделать, из-за того, что она не могла перестать чувствовать. Она смело посмотрела на лорда Тайвина, вздернув подбородок. — Я никогда не считал вас слабой. И никогда не буду. Каждый переживает утрату по-разному. Здесь нет правильных или неправильных моделей поведения. Санса кивнула. Он бы не стал ей лгать. В его словах она никогда бы не стала сомневаться. — Можно ли сделать так, чтобы моя мать с ним попрощалась? — спросила Санса. — Я думаю, она бы этого хотела. — Не раньше, чем она сдаст Риверран. Новость о Риверране ей рассказала Джой. Джой вообще подозрительно была в курсе всего, что происходило, но Санса полагала, что это Дженна делится с ней новостями, которые сестре сообщал лорд Тайвин. — Что будет дальше? — спросила Санса. Война закончилась, но жизнь продолжалась. А чья-то жизнь только началась. — Мир и справедливость. Она хотела этого, она жаждала этого. Она уже забыла, каково это — жить, не слыша шепота о чьих-то стратегиях, битвах и потерях. Что ни день при дворе, то новый слух. Какая армия куда идет, какой численности и что будет дальше. О чем говорить, если не об этом? Санса хотела бы больше не слышать об этом никогда. — Риверран еще не ваш. — Не наш, но скоро будет. — Моя мать… Я не хочу, чтобы она пострадала. — Она не пострадает, если, конечно, сама не будет бросаться на мечи. Мой брат сделает все, чтобы избежать ненужных жертв, будьте в этом уверены.***
Сегодня в столице было теплее, и Томмен, стоя на открытой галерее, наблюдал, как крупные хлопья снега летят и, едва соприкоснувшись с землей, исчезают. Его не покидало странное чувство какой-то нелепой обреченности, которую он раньше никогда не чувствовал. Томмену недавно исполнилось девять, но именно сегодня он вдруг почувствовал себя повзрослевшим. Сегодня он впервые прочел документ, который ему принесли на подпись. Обычно он просто ставил росчерк пера и приступал к наиболее любимой части — возведению на документе печати. Но сегодня он впервые вчитался в строки, писаные несомненно рукой его дедушки, и понял только череду имен и фамилий и словосочетание «королевское помилование». Томмена это ввело в ступор, и он послал за дядей Тирионом, чтобы тот все ему объяснил. — Как это возможно? — спросил Томмен, когда дядя все ему растолковал. — Война же закончилась только сейчас, а документ, как ты сказал, дедушка написал еще до отъезда. Откуда он знал, как все закончится, и кого придется прощать? Усмешка дяди показалась Томмену такой же обреченной, какой были его собственные мысли. — Он всегда все знает. Он ожидал, что Фреи в итоге поддержат Ланнистеров, за это им и даруется прощение. Томмен решил, что хочет стать таким же умным, чтобы заранее знать, как все обернется и кого в итоге нужно будет прощать, а заодно научиться писать такие же документы сложным языком. Его жизнь очень изменилась. Когда война только началась, он был совсем еще маленьким, по крайней мере теперь Томмену так казалось. Тогда ему ничего не рассказывали ни о положении войск, ни о соотношении сил. Он просто играл, проводил время с сестрой, пока Мирцеллу не отослали в Дорн. Тогда его брат только стал королем, мать — регентом, а Санса тогда еще была невестой Джоффри. А теперь его мать снова вышла замуж, его сестра была далеко, а брат умер, и теперь королем был он. Томмен никогда не думал, что будет королем. Его к этому и не готовили. Он хотел стать рыцарем, таким, как дядя Джейме, выступать на турнирах в сияющих доспехах и побеждать. По дяде Джейме Томмен тоже скучал. Он восхищался им, но они никогда не проводили вместе достаточно времени, почему-то всякий раз, когда для этого была возможность, мать уводила его. На вопросы Томмена, почему так происходит, она отвечала уклончиво, и Томмен, чувствуя, что она нервничает и пытается уйти от прямого ответа, прекращал попытки. По матери он тоже скучал, хотя без нее ему стало как-то спокойнее. Томмену тяжело было это признать, как тяжело было признать и то, что он не скучал по Джоффри. Ему казалось это неправильным — Джоффри был его старшим братом. Но кроме матери о нем никто не упоминал, и от этого Томмену становилось легче. Джоффри был красавцем, золотым принцем и гордостью матери — этого сложно было не заметить. Томмен надеялся, что и в нем она однажды увидит то же самое, но если мама что в нем и видела, так это то, что он не похож на брата ни в чем. Она преподносила это так, что Томмен чувствовал себя в этом виноватым, это его мучило. Он мог бы попытаться стать таким, как Джоффри, чтобы ее порадовать, но он был уверен, что ничего у него не получится, потому что он не хотел быть таким, как Джоффри. Не хотел стрелять из арбалета пушистых беззащитных зайцев и приказывать сделать себе кафтан из шкурки пойманного олененка. С другой стороны стояла Санса, которая говорила, что Джоффри — явно не тот, на кого нужно равняться. «Ты лучше него, — говорила Санса, — и ты сам это знаешь. Ты будешь хорошим королем». Еще была Маргери, которая говорила: «Вы король, а король поступает, как считает нужным». Томмен знал, что на него возлагают надежды, он знал, что от него многого ждут, и он боялся не оправдать этих ожиданий. Да, у него будут советники, которые помогут принять верное решение, и он все еще мал, ему столько предстоит узнать, столькому выучиться. Когда ему исполнится шестнадцать, он уже будет знать больше и, наверное, не будет чувствовать себя таким беспомощным. Но если бы все было так просто, то не было бы так много королей, которые не справлялись со своей задачей. У них тоже были советники, но они все же совершали то, что люди или лорды не могли им простить. Его отца, короля Роберта, люди любили, но дедушка считал его плохим королем. «За семнадцать лет он побывал на трех заседаниях Малого Совета. Он проводил свое время за выпивкой и охотой, это его и убило», — говорил он. Джоффри тоже на заседаниях появлялся не так часто. Если Томмен будет ходить на заседания и слушать мнения других, неужели этого будет достаточно? Или это еще не все? Может быть есть что-то, что он еще не знает? Но Томмен чувствовал себя так, будто за последние дни он узнал очень много и почти познал жизнь. Если так будет дальше, то он вырастет очень быстро и столь же быстро поумнеет. Томмен хотел поделиться своими размышлениями с кем-нибудь. Осознание того, что он по-настоящему взрослеет, оказалось для него важным открытием, но он не знал, с кем может этим поделиться. Сначала он хотел поделиться этим с Маргери, но она всегда говорила, что он уже совсем взрослый, и они скоро смогут пожениться. «Лучше я напишу об этом Сансе, — решил Томмен, — взрослые всегда пишут много писем умным языком и ставят печати». С печатями у Томмена проблем не было, а вот с умным языком придется потрудиться.***
Интерьер в детской не оставлял сомнений в том, что занималась им Санса. Ее рука отчетливо виднелась во всем, начиная от цветов и заканчивая расстановкой мебели. Он знал, что Санса все сделала бы именно так. Синий и голубой с акцентами красного — Санса явно не рискнула делать детскую в цветах Старков, но цвета герба Талли угадывались явно, хотя и что-то старковское во всем этом прослеживалось. Санса проявляла удивительную продуманность и покладистость в том, что касалось упоминаний ее дома. Санса сидела в кресле рядом с детской кроваткой. Одна ее рука лежала на бортике кроватки. Малыш не спал и ручками тянулся к руке матери, хватая ее за пальцы. Санса улыбалась, глядя на его попытки ее ухватить. Санса совершенно преображалась в такие моменты. Тайвин с удовольствием наблюдал за тем, как Санса играет с сыном — она выглядела при этом такой расслабленной и счастливой. Санса уже заметила его и обернулась. — Я слышала, вы часто здесь бываете, — сказала она, снова принимаясь за то, от чего он ее отвлек. — Это так, — согласился Тайвин, подходя ближе к детской кроватке. Он заходил сюда каждый день. Он слишком долго ждал этого момента, и ему нравилось держать внука на руках. Этот ребенок был чудесным, он почти никогда не плакал, а если и начинал, то его легко было успокоить. Он смотрел очень осознанно и изучал все вокруг. Больше всего любил хватать. Вот и сейчас, увидев Тайвина и узнав его, Эдрик протянул ему руку, другой продолжая цепляться за пальцы Сансы. Тайвин протянул ему руку, и малыш тут же крепко схватился за его пальцы, насколько хватало его маленькой ладошки. Санса улыбнулась. Малыш одной рукой тянул руку Сансы, другой — руку Тайвина и улыбался при этом очень счастливо. Санса наклонилась к нему поближе, отчего копна ее волос скользнула по плечу. Малыш конечно же воспользовался случаем, когда яркие волосы, привлекающие его внимание уже давно, оказались в пределах его захвата. Он выпустил руки взрослых и схватился за кончики волос, дернув их на себя. Санса от неожиданности вскрикнула. Эдрик испугался ее вскрика и вцепился в волосы еще сильнее. Санса дернулась, но безрезультатно. Тайвин понял, что ситуацию нужно брать в свои руки. Он взял ту прядь волос, за которую ухватился Эдрик, чтобы контролировать натяжение и чтобы Сансе не было так больно. — Отпусти, — спокойно и убедительно сказал Тайвин ребенку. — Ты делаешь маме больно. Отпусти. Малыш послушался. Тайвин другого и не ждал — его все слушали внимательно и не смели возражать. Тайвин тоже отпустил прядь, и Санса с облегчением откинулась на спинку кресла, перекидывая волосы на другое плечо, откуда они не смогли бы соскользнуть в кроватку и снова попасть в плен к младенцу. Ребенок тем временем заволновался. Пришла кормилица и унесла его, чтобы покормить. Санса проводила Элис взглядом. Все в ней сразу переменилось. Тайвин не привык видеть Сансу такой. Обычно она была самой настоящей леди в красивом платье и при прическе. А теперь она выглядела совсем по-домашнему. Халат, наброшенный поверх сорочки, распущенные волосы. Казалось, только рядом с сыном Санса бывала счастлива, ее глаза светились радостью, с губ не сходила улыбка, она все время рассказывала малышу что-то или напевала, но стоило кормилице унести ребенка из поля зрения Сансы, как ее лицо тут же становилось печальным, будто она вспоминала о всех горестях, что ее окружали. Наверняка так оно и было. Санса поерзала в кресле, устраиваясь поудобнее. Стало заметно, как она устала, какую тревогу испытывает. Санса с тоской посмотрела в опустевшую детскую кроватку, будто ребенок исчез оттуда навсегда. — Я не думала, что вам он так дорог, — наконец произнесла она, сцепляя руки перед собой. Ее взгляд все еще был прикован к кроватке, и догадаться, о ком она говорила, не составляло труда. — Он мой внук. — И ключ от Севера, — подсказала Санса. Тайвину нечего было на это возразить, тем более что в словах Сансы не было упрека, обычная констатация факта. Тайвин и сам не думал, что он так привяжется к младенцу. К Джоффри, Томмену и Мирцелле он такого внимания не проявлял, только много позже, когда они, уже подросшие, приезжали в Утес вместе с матерью. — Как вы? — спросил Тайвин. — Так, как должен чувствовать себя человек, потерявший почти всю свою семью. А вы? Полагаю, как человек, который добился всего, чего хотел. Впрочем, как и всегда. В ее голосе снова не прозвучало ни упрека, ни обиды, только какая-то усталость и бесконечная обреченность. Тайвину было сложно предположить, чтобы Санса так спокойно все переносила. Он ни разу не видел, чтобы она плакала, хотя был уверен, что она все же плачет. Но он представлял, сколько выдержки требуется, чтобы сдержаться. Санса могла много чего наговорить ему, но оставалась предельно вежлива. Она не избегала его, не упрекала, а в ее глазах таилась глубокая печаль. — Мне жаль, что это все случилось с вами, — сказал Тайвин. Санса подняла на него взгляд. Ее губы сложились в усмешку. — Расплачиваюсь за свою наивность. — Вы расплатились за нее уже давно, — возразил Тайвин. — Удивительно, что после всего пережитого вы остаетесь таким хорошим человеком. И не даете эмоциям взять верх. — Думаете, не даю? — спросила Санса, склонив голову набок. — Вы по-прежнему любезны со мной, хотя должны ненавидеть, — он хотел узнать правду. Он любил ясность, а причины ее поведения были ему неясны. Он был скорее доволен тем, что она не смотрела на него с ненавистью, но ему не нравилось, когда что-то происходило вопреки его ожиданиям, пусть даже исход получился лучше предполагаемого. — Вас это беспокоит? — ровный голос Сансы, тихий, но кажущийся оглушительным в тишине. Он смотрел на нее, пытаясь ее понять. Как у нее получалось быть такой необъяснимой? С ней были связаны главные противоречия. А теперь она ведет себя так, будто он ни разу не прав, и ее естественной реакцией не было бы отторжение. — Я знаю, что вы можете мыслить рационально и прежде проявляли большую заботу о будущем, понимая, что мятежники должны быть уничтожены, чтобы трон оставался непоколебим. Но одним из мятежников был ваш брат. Когда какие-то убеждения сталкиваются с интересами семьи, все меняется. — Теперь моя семья Ланнистеры. — Это не означает, что Старки перестали ею быть. — Из Старков осталась только моя мать, которую я, возможно, тоже скоро потеряю. Он понимал, что она от него закрывается. Санса имела на это право. Он был убежден, что внутри она не была так спокойна. — Возможно, вам не следует сдерживать эмоции, — заметил он. — Это никогда не сказывается благоприятно и никому не идет на пользу. — Что же вы предлагаете? — спросила Санса. — Вы хотите, чтобы я плакала? — Я хочу, чтобы вам стало легче. Каким именно образом это произойдет — вам виднее. — А если мне станет легче, если я… не знаю, — Санса замялась, — брошу в вас чем-нибудь и буду выкрикивать упреки? — Я это как-нибудь переживу. В конце концов, ответственность лежит на мне. За все произошедшее. И вместе с тем за вас и ваше состояние тоже. — Поверьте, моя жизнь стала бы в разы проще, если бы я могла вас ненавидеть, — Санса выпрямилась в кресле, болезненно поморщившись. — Я ценю то, что вы сделали для меня и делаете для моего ребенка. Я понимаю, что семья очень для вас важна, но этот интерес главный не только для вас. Я не думаю, что жить станет проще, если из-за войны внешней мы начнем войну внутрисемейную — это ни к чему не приведет. Ни к чему хорошему не приведет, — исправилась она. — Я хочу, чтобы мой сын рос в благоприятной обстановке, чтобы члены его семьи мирно жили друг с другом, а не враждовали. Этого всем хватило сполна. Тайвин удивился. Как она могла быть такой… разумной? Она не могла просто избавиться от своих страданий. Ее брат мертв. Возможно, он просто многого не знал о Сансе, возможно, говорила она не все, но ее забота о сыне была выше всяких похвал. Если она готова идти на мировую, то почему он должен ей отказывать? Санса могла что-то скрывать, но она не лгала, он это видел. Она действительно хотела лучшего для своего сына. — Как Тирион? — спросила Санса, явно стремясь поскорее переменить тему. — Боюсь, мои сведения о нем устарели. — Вы не писали ему из Утеса? Он знает, что у него родился сын? — Я писал. Ответ еще не пришел. Я полагал, что вы тоже напишете. — Я не могу, — она сделала несколько хаотичных движений кистью, — мейстер дает мне какие-то настойки, мысли путаются, никак не могу заставить себя что-то написать. Когда она сейчас говорила эту речь, мысли у нее не путались, а выглядели как то, что она не раз обдумывала. — Скоро вам станет лучше. — Мейстер тоже так говорит. Физически мне скоро станет гораздо лучше. В этом и было все дело. Ее душевные страдания никуда не делись — в этом была драма. Ее благородный порыв с единением семьи был трогательным, но преждевременным. Ей нужно было время, чтобы пережить потерю. Санса брала на себя слишком много и отказывалась от его помощи. А Тайвин и правда хотел помочь. Он не солгал, он и правда пережил бы, если бы она его засыпала упреками. Но Санса этого не делала. — Если я могу что-то для вас сделать… — решил зайти он с другой стороны. Если чувства свои она показывать ему не хочет, то возможно есть что-то иное, что способно ей помочь. Он был уверен, что она скажет «уехать», ее слова все же могли быть актом вежливости, чувствовать она могла совершенно другое, но Санса лишь устало улыбнулась. — Вы безусловно можете сделать многое, но здесь вы уже сделали все, что могли. Я знаю, что это был ваш долг. Я уже давно знала, что так будет, но не могу просто ничего не чувствовать из-за этого. Хотя порой у меня именно такое ощущение, будто чувств не осталось. Их так много — мыслей, сожалений, — настолько много, что уже кажется, что их нет. Хотя мне было бы труднее, если бы я ничего не сделала. Но я сделала, что смогла — написала Роббу. Только он меня не послушал. Спасибо, что отправили мое письмо. Пожалуй, тот ваш поступок сделал для моего состояния больше, чем что-либо, что вы можете сделать сейчас. — Это была ваша инициатива. — Вы позволили мне написать и отправили это письмо, хотя знали, с самого начала знали, что мой брат не послушает меня. А вы никогда не делаете то, что будет бесполезно. — Вы почувствовали себя лучше из-за этого. Это было не бесполезно. — Я только что сказала вам спасибо. — Пожалуйста. Санса посмотрела на него и подняла руку. Он понял ее жест и подал ей руку, помогая подняться. Санса медленно обошла детскую кроватку по периметру, задумчиво скользя рукой по ее бортикам. — Вы выполнили другую мою просьбу? — наконец поинтересовалась она. Просила она его о чем-то редко, поэтому все ее просьбы Тайвин помнил хорошо. — Насчет вашей подруги? — Да, Джейни. Вы нашли ее? — Я не думаю, что вам стоит сейчас слышать об этом. — Снова плохие новости? — Санса вдруг стала какой-то слишком отстраненной, холодной, будто неживой, это вызывало чувство дискомфорта. — Позвольте мне решать. Я предпочту пережить все плохое сразу, нежели вы будете угощать меня плохими новостями по очереди. Так мне придется всю жизнь прострадать. Не уверена, что могу себе такое позволить. Джейни жива? Тайвин покачал головой. — Как она умерла? — Мнения расходятся. Кто-то утверждает, что ее убили, кто-то — что она сделала это сама. Второй вариант вероятнее. — Как это случилось? — Она была в одном из борделей Мизинца, — он предпочел говорить с ней прямо, как и всегда. — Возможно, такая участь оказалась невыносимой для девушки такого происхождения и воспитания. Она пробыла там недолго. — Этого стоило ожидать. Когда Серсея велела Мизинцу позаботиться о Джейни, ошибкой было бы думать, что его забота проявится в общепринятом смысле, — заметила Санса. — Он все еще в Долине? — Да. — И вы не хотите что-то с ним сделать? Он причастен к смерти Джоффри. — А вы хотите, чтобы я что-то с ним сделал? — До Джоффри мне дела нет, но Мизинец предал моего отца и погубил мою подругу. Он пытался выкрасть меня из столицы, и я не уверена, что это было бы мне на благо. По-вашему, с моей стороны слишком жестоко желать, чтобы его наказали? — Нет, я так не думаю. — Хорошо. Возможно, мне даже захочется посмотреть на это.***
— Ну что же? Надеюсь, вы решили что-нибудь. — Не знала, что вы все еще хотите заключать со мной сделки, — отозвалась Кейтилин. Новое приглашение на переговоры удивило ее. Она ожидала получить стрелу в сердце, как только появится в следующий раз на замковой стене. — Мне нужен этот замок. И я получу его так или иначе. Если мне придется брать его штурмом, тогда погибнет каждый мужчина, женщина и ребенок из-за вашего непослушания, — жестко сказал сир Киван. Он смотрел на нее уже не так, как в прошлый раз. Теперь он смотрел на нее как на врага. — Тогда у меня будет немного времени, чтобы убить Цареубийцу и вашего сына тоже, — в тон ему ответила Кейтилин. — И еще две жизни на вашей совести, не считая моего сына, которого вы уже свели в могилу. Я верю в ваше благородство, леди Кейтилин. Я понимаю, что вам, возможно, нет дела до леди Селисы и Ширен, это ваше право, но до вашего брата вам дело должно быть. Как и до вашего дяди и вашей дочери. — Я думала, мы сошлись во мнении о том, что Сансе вы вред не причините, — напомнила Кейтилин. — Зависит от того, как долго вы будете мне противиться. — Я хочу увидеть моего брата. Как знать, может вы уже его убили. Лицо брата она едва узнала из-за спекшейся крови. Она не могла спокойно смотреть на это, все внутри сжималось от гнева. Эта кровь могла остаться еще с битвы, но были на нем и свежие раны. Ее брата избивали, пока ее дядя лежал при смерти. И все из-за нее, из-за ее неповиновения. — Что вы с ним делаете? Она хотела сказать: «Разве вы не знаете, как следует обращаться с пленными?» — но не смогла, потому что его сын погиб, будучи их пленником, и Цареубийца после нескольких лет в темнице едва ли хорошо отзовется об их гостеприимстве. — Делаю все, чтобы вы решали поскорее. Вашему дяде сегодня ночью стало хуже. Я дам вам время до рассвета. Если вы не откроете ворота… Пауза давала больше представления о том, что случится, нежели слова. Кейтилин понимала, что как такового выбора у нее нет. Обитатели замка не были ни в чем виноваты. Быть может, они еще послужат новым хозяевам, спокойно доживут свой век. Леди Селиса была Кейтилин неприятна, но смерти ей она не желала. И конечно Ширен не заслуживала того, чтобы ее голову отрубили. Может быть, будучи королевской воспитанницей, она сможет быть счастлива. Когда-нибудь выйдет замуж и познает радости материнства. Кейтилин не имела права лишать сотни людей жизней из-за своего упорства, да она и не хотела этого. Имело бы смысл бороться, если бы помощь могла прийти. Станнис, когда он сидел в осажденном замке, надеялся на помощь извне, но Кейтилин некому было помочь. Никто не придет, никто не спасет ее. Быть может, сир Киван не сдержит слова, и убьет их все равно, но есть шанс, что они выживут. Слуги в замке пригодятся тем, кто его займет после. Кейтилин наблюдала за тем, как ночная мгла покрывает красные шатры, как золотые львы скрываются в полумраке, как золотые розы тускнеют и увядают, повинуясь ночи, а осадные орудия, чьи силуэты угрожающе застыли на фоне угасающего неба, совсем исчезают во тьме. Завтра, возможно, эти орудия придут в действие, лагерь воспрянет ото сна, чтобы взять непокоренный Риверран. Кейтилин уже знала, что этого не потребуется. Она не монстр, она не оставит после себя поле трупов. Всех Ланнистеры не убьют. Она откроет эти чертовы ворота хотя бы ради одной Ширен. Кейтилин оглянулась, чтобы увидеть картину, которую лицезрела уже несколько недель подряд — Ширен сидела у камина и читала. Она была ребенком. Она была не старше Арьи. Кажется, они были ровесницами. Но Арью она уже не увидит никогда, спасти же эту девочку у нее есть шанс. Ширен подняла голову, посмотрела на Кейтилин и улыбнулась ей. Арья никогда так не улыбалась. Ширен больше походила на Сансу, но все же отличалась и от нее. Кейтилин улыбнулась ей в ответ. Знала ли эта девочка, что сейчас решается ее судьба? Ее мать давно ее не навещала, запершись в своей комнате, она молилась Рглору усерднее, чем это делала Мелисандра. Ширен же ничем не показывала свою грусть, только взгляд выдавал ее, но улыбка поправляла дело. В дверь постучали. Кейтилин вздрогнула от неожиданности. Открыв дверь, она увидела Мелисандру. Кейтилин не хотела пускать ведьму в свою комнату, поэтому сама вышла в коридор и плотно закрыла за собой дверь. Коридор освещался факелами, в свете которых глаза Красной Ведьмы сияли ярко. Она снова приобрела утраченный было лоск. То ли пережила свое разочарование, то ли обрела новый смысл, но Кейтилин она по-прежнему была неприятна. — Что вам угодно? — холодно спросила она. — Я хочу вам помочь, — нараспев ответила Мелисандра. — Как вы помогли Станнису? И моему сыну? Зачем вы солгали ему? — Я не солгала, я лишь рассказала о том, что увидела в пламени. — Мой сын мертв. — Его не было в пламени. Был Винтерфелл. Были вы. И была ваша дочь Санса. Робб сделал все, чтобы его сестра вернулась домой, но это зависит не только от него. Кейтилин едва сдержалась, чтобы не схватить ведьму за ее белое горло с поблескивающим на нем рубином. Только ее советов ей сейчас не хватало. Может быть на мужчин и действуют ее чары, но Кейтилин то ни за что ей не поддастся, не поверит ее лживым словам ни на мгновение. — Это зависит от Ланнистеров, в чьей власти теперь Санса. А они не собираются ее отпускать. — И не отпустят, — Мелисандра улыбнулась. — На ней теперь навеки львиная печать. Ничто этого не изменит. — Я не хочу слушать эти глупости, — Кейтилин положила руку на дверную ручку, готовая вернуться в комнату. — Настанет день, когда вы убедитесь в моей правоте. Вам стоит сдаться Ланнистерам сейчас, чтобы обрести дочь потом. — Иной раз я задаюсь вопросом, не Ланнистерам ли вы служите, миледи? — ядовито сказала Кейтилин. — Ваши действия идут им только на пользу. — Я служу лишь Рглору и только ему, — улыбка не сходила с губ Мелисандры. Ее голос сделался тягучим, почти гипнотическим. Кейтилин не могла оторвать взгляда от сияющего рубина на шее ведьмы. — Можете не верить в мои слова, но просто выслушайте. Если вы сдадитесь сейчас, это не значит, что вы сдадитесь вовсе — вы лишь сохраните жизнь, чтобы побороться позже. Новая битва будет не так велика, как все те, что были на Войне Пяти Королей, но для вас она будет самой важной в жизни.