Пламенное золото

      Санса окунула перо в чернила. Воспользовавшись моментом, когда перо не нависало над бумагой, рискуя испачкать ее сорвавшейся с его кончика чернильной каплей, Санса задумалась, что ей написать еще. В последнее время она писала Тириону много и часто, в основном про Эдрика — и на эту тему Санса могла с легкостью исписать десяток страниц. Ей казалось важным, чтобы Тирион, пусть его и не было рядом, все же был в курсе всего, что происходит с его сыном. Это казалось ей правильным, и Санса была уверена, что Тирион имеет право знать обо всем. К тому же он сам проявлял интерес и интересовался не только ее делами, но и Эдрика тоже. Санса с удовольствием читала сыну эти письма на ночь вместо сказки, и Эдрик, будто все понимая, очень внимательно слушал ее и каждый раз просил поиграться с письмом, протягивая к нему ручки. Санса не могла смотреть на это без улыбки. Ее сердце сжималось от умиления и любви, когда она гладила маленькие пальчики и ладошки своего сына. С каждым днем ее сердце все больше наполнялось любовью, и Санса уже не могла вообразить, что когда-то в ее жизни не было Эдрика. Прежде она не могла представить, что судьба способна преподнести ей такой величайший дар. Оказалось, за все луны беременности и все рассказы Дженны и Дорны о том, что она будет испытывать, Санса так и не осознала правду. И только теперь она в полной мере поняла, каково это — быть матерью. Когда Санса писала Тириону про сына, она не могла не улыбаться, переживая все воспоминания заново. И ее сразу же начинало одолевать желание пойти в детскую прямо сейчас, чтобы снова взять сына на руки.       Санса стряхнула лишние чернила с пера и продолжила писать — она вспомнила еще один забавный случай, который произошел совсем недавно, когда Жанея и Эдрик не поделили игрушку. Все взрослые уже привыкли к тому, что, отправляясь в детскую, следует подальше спрятать все то, с чем не хочешь расстаться, но Жанея этого негласного правила не знала, а потому незамедлительно разрыдалась, когда лишилась любимой игрушки. Ее вой слышал весь Утес, и в детскую прибежали все, кто находился достаточно близко, чтобы понять, откуда доносится звук. Эдрика ее крик напугал, а когда он пугался, то только сильнее сжимал кулачок с добычей. Жанея, которая все еще не могла смириться с тем, что самая младшая в семье теперь не она, попыталась вернуть утраченное, и тут слезами залился уже Эдрик. Шум стоял невообразимый, будто в комнате находились не два ребенка, а по меньшей мере десяток. Даже Элис растерялась, не зная, кого успокаивать первым, но общими усилиями она, Санса и Дорна справились и детей урезонили. Эдрика Санса легко отвлекла своим новым браслетом, и к деревянной игрушке он немедленно потерял интерес, ухватившись ручонками за переливающееся украшение. Конфликт был разрешен, хотя Жанея все еще негодовала, когда мать уносила ее из детской. Санса была уверена, что рано или поздно дети подружатся, стоит только Эдрику подрасти, а Жанее — смириться. Ее детская ревность была объяснима, и Санса не винила девочку за капризы. Жанея просто привыкла к вниманию, которое проявляют к маленьким детям. Теперь же ей очевидно казалось, что ее этим вниманием незаслуженно обделяют.       Расписав события того вечера в подробностях, Санса, наконец, завершила письмо. Она откинулась на спинку стула, чтобы взглянуть на письмо издалека и убедиться, что все написано красиво и аккуратно. Полюбовавшись результатом своего многочасового труда, Санса встала из-за стола и подошла к окну. Шея и спина неприятно ныли после долгого сидения в одной позе, и пальцы устали постоянно сжимать перо. Санса наклонила голову сначала в одну сторону, потом в другую, сгибала и разгибала непослушные пальцы, надеясь, что так ей станет хотя бы немного легче. За окном в порывах ветра кружились снежинки. Погода становилась все более переменчивой с каждым днем. Ветер почти не стихал, но снег пока еще оставался редкостью и таял, не успевая покрыть землю. Санса слышала свист ветра за окном и сквозняков в длинных коридорах, но в комнате огонь в камине полыхал ярко, а дрова весело потрескивали, и было совсем не холодно. Санса подумала о том, что уже скоро нужно будет спускаться к ужину, а после заглянуть к Эдрику, спросить, как дела у Элис, и как поживают ее дети. Санса взглянула на кресло, где лежало незаконченное вышивание. Она вышивала салфетки в подарок на именины Элис. Если завтра погода будет такой же неподходящей для прогулок, то она вполне сможет закончить вышивку уже к вечеру. Санса могла бы сделать это и сегодня, но писала письмо, а завтра она будет совершенно свободна и вполне сможет посвятить себя вышиванию. Санса хотела было вернуться за стол, чтобы свернуть письмо и запечатать его, но на полпути ее отвлек звук открывающейся двери.       Она обернулась и в коридоре заметила нескольких стражников домашней гвардии Ланнистеров в красных плащах. Не успела она поинтересоваться, в чем дело, как в комнату вошел дядя Эдмар. Санса поняла, что это он, мгновенно, несмотря даже на то, что этот человек имел мало сходств с тем, кого она встретила в подземелье. Он был гладко выбрит, на нем была чистая одежда, а недавно вымытые рыжие кудри пушились и топорщились в разные стороны. Санса улыбнулась, потому что у нее с раннего детства была та же проблема. Вечно приходилось думать, как бы пригладить и уложить волосы, каким бы маслом для этого воспользоваться. Мужчинам такие проблемы чужды.       Санса помнила, как пару дней назад с бешено бьющимся сердцем она уговаривала этого человека принять условия Ланнистеров, чтобы иметь возможность хотя бы видеть солнечный свет, есть нормальную еду и не ходить в лохмотьях. Она боялась, что ничего у нее не выйдет, и она долго не могла успокоиться даже после того, как они с Джой наконец покинули подземелье. Санса чувствовала себя дурно, не могла усидеть на месте и все ходила по комнате, заламывая дрожащие руки, чтобы унять нескончаемый поток мыслей в голове. Получилось или нет? И вот теперь она точно знала, что получилось. Дядя Эдмар стоял перед ней живой и невредимый, и в его лице Санса угадывала знакомые черты, которые невозможно было разглядеть при скудном свете факелов. Но все же чувствовала она себя странно: не так, как все эти дни ожидания. Кроме того, она не испытывала и то чувство, которое было с ней, когда их с дядей разделяла решетка. Санса и сейчас будто ощущала холодные прутья под пальцами и мужские руки, обхватившие ее запястья. Она все еще будто чувствовала его дыхание на своей щеке, хотя сейчас дядя Эдмар стоял у двери, нерешительно топчась на пороге. В прошлый раз он повторял: «Санса, Санса», — будто не мог поверить, что это она, а теперь разглядывал ее, как и она его, тоже ища в ее лице знакомые черты.       Санса не знала, что теперь ей делать, что говорить. В прошлый раз она сказала то, что требовалось, сейчас же не могла найти подходящих слов от себя. Этот человек был братом ее матери, и все же Санса не знала его, видела второй раз в жизни. Санса узнавала его по синим глазам и рыжим волосам, вспоминала по рассказам матери. Она просила его пойти навстречу Ланнистерам, чтобы обрести свободу, но теперь, когда они оказались наедине лицом к лицу, Санса явственно ощущала, что этот человек незнаком ей, и она не знала, как к нему относиться. Ту же настороженность она испытывала, когда только прибыла в Утес. Но в Утесе были Ланнистеры, а дядя Эдмар был Талли, он был ее родственником по крови, не по браку. Что она сделала бы, окажись здесь мама? Или кто-то из тех, кого она хотела увидеть все эти годы? Она часто себе это представляла. Конечно, она обняла бы их, чтобы ощутить, что все по-настоящему, это не сон.       Санса попыталась сбросить с себя тревожное наваждение и безмятежно улыбнуться. Она преодолела свою нерешительность и подошла к дяде, чтобы обнять его. — Дядя Эдмар! — произнесла она, с готовностью утыкаясь лицом в его плечо. Как же странно все это было. Она не верила, что он здесь. Не верила, что это случилось во многом благодаря ей. Он больше не в темнице, она справилась, но расслабиться все еще не могла. Не время было чувствовать облегчение, и Санса с волнением и затаенным страхом ждала, что сделает дядя.       Он обнял ее в ответ, на удивление крепко. Прижал к себе, будто боялся, что она исчезнет. Пожалуй, это у них было общим — страх, что все окажется иллюзией и они снова окажутся порознь. Санса только теперь осознала, какие черты в лице дяди ей показались особенно знакомыми. Робб был очень похож на дядю Эдмара. И, видя перед собой рыжие волосы, Санса вдруг представила Робба, как если бы он вернулся к ней, чтобы спасти ее от Ланнистеров, как она когда-то мечтала. Он обнял бы ее столь же крепко, прижал бы к себе и провел рукой по ее волосам. «Сестренка, — сказал бы он, — сестренка, я пришел за тобой. Пойдем домой».       На глаза Сансы навернулись слезы. Она не хотела плакать, но слезы, крупные и соленые, катились по щекам, и она не могла вытереть их незаметно. В груди щемило от всего сразу — боли, горечи, чувства вины, которое обрушилось на нее сильнее, чем когда-либо прежде. Она была виновата. Перед всеми вместе и перед каждым членом семьи по отдельности. Она горевала по Роббу, представляя себя в его объятиях, когда на самом деле так и не решилась увидеть его тело, чтобы попрощаться. И она не была так рада встрече с дядей, как, возможно, должна была. Она плакала из-за Робба, а не из-за него. Снова она мечтала вместо того, чтобы принимать реальность такой, какая она есть. Как это было в духе прошлой Сансы, и как раздражало Сансу настоящую. Она отстранилась, быстро вытирая слезы тыльной стороной ладони. Не время для мечтаний, не нужно давать пищу воображению. Только не теперь. Сейчас ей больше, чем когда-либо нужно жить настоящим. Робб мертв, но ее дядя здесь. И что это будет значить для нее?       Дядя посмотрел на нее с сочувствием, и Санса пожалела, что он увидел ее слезы. Она не чувствовала себя хорошо, не чувствовала себя спокойно, напряжение внутри лишь нарастало, и все внутренности скручивало от неопределенности. Что же с ней будет? — Санса, не плачь. Все будет хорошо, ты больше не одна, — мягко сказал дядя, кладя руку ей на плечо. Санса с трудом выдавила из себя улыбку. Она не поверила его словам. Ничего не изменилось для нее. Лишь прибавился еще один повод винить себя. Она не должна была чувствовать себя так, не должна была так реагировать. Она должна была радоваться, должна была улыбаться, быть вне себя от счастья. Почему же ей так плохо? Почему она чувствует себя не в том месте и не с тем человеком? Почему от того, что ее желание частично сбылось, она чувствовала лишь разочарование? Она хотела вернуться к своей семье, но от ее семьи остались лишь осколки. Ее мать где-то в Риверране, а ее дядя — здесь. И Санса готова была ненавидеть себя за то, что хотела поменять их местами. И презирала себя еще больше, потому что не была уверена, что это заставило бы ее почувствовать себя лучше. — Присаживайтесь, — Санса указала на диван. — Хотите чаю? Я прикажу, чтобы нам принесли. Вас уже накормили? Сейчас уже поздно для обеда, но если я… — Санса, все в порядке, не стоит беспокоиться, — заверил ее дядя, но Санса продолжала суетиться, надеясь отвлечься и не дать пролиться новым только зарождающимся в уголках глаз слезам. — Пожалуйста, присаживайтесь, — повторила Санса, переставляя диванные подушки, не понимая, зачем она это делает, но будучи уверенной в необходимости этого действия. Наконец она села и одну из подушек положила себе на колени. — Я рад, что ты в порядке, — сказал дядя Эдмар, усаживаясь рядом с ней. — Мы боялись, что Ланнистеры обходятся с тобой дурно.       Санса была готова к такому заявлению. Она не знала точно, какие вести о ней доходили до родных, не знала, что они думают о ней, и ей необходимо было выяснить это сейчас, чтобы знать, как вести себя. Одно она знала точно: дядя явно не верил до этого самого момента, что с ней действительно обращаются хорошо. — Джоффри обращался со мной дурно, — сухо произнесла Санса. — Но после того, как лорд Тайвин вернулся в столицу, меня никто и пальцем не тронул.       Дядя Эдмар кивнул. Санса бросила на него осторожный взгляд, но видимо сейчас дядя не собирался развивать эту тему. — Твоя мама просила передать, что любит тебя.       Санса вспомнила, с какой интонацией мама обычно говорила это, и едва удержалась, чтобы не расплакаться снова. Мама приходила к ней по вечерам, чтобы расчесать ее волосы и заплести их в слабую косу на ночь. Они подолгу могли сидеть и разговаривать обо всем, когда отец и старшие братья отправлялись на охоту, а Арья как обычно где-то пропадала. Это были счастливые моменты, когда Санса чувствовала себя совсем взрослой, потому что мама делилась с ней своим опытом, давала советы и наставления. А в итоге Санса повзрослела вдали от нее. — Как она? Я надеюсь, что и с ней обходятся, как полагается. — Они говорили, что все будет зависеть от ее поведения. Но твоя мама — умная женщина, она не станет рисковать попусту. Она знает, что здесь мы вдвоем сумеем сделать больше, чем она одна. Ты молодец, что не стала сопротивляться, а притворилась хорошей девочкой.       Санса кивнула, не зная, что на это ответить. Возразить она не могла, не признаваться же ему, что это лорд Тайвин ее подослал. А с другой стороны, разве не прав дядя Эдмар? Разве она не притворялась хорошей девочкой, чтобы выжить? Это она и делала все эти годы в столице после казни отца. Подлаживалась к Джоффри, играла роль его благодетельной невесты, потом была примерной женой Тириону. И если у нее и были недовольства, она оставляла их при себе. Сандор говорил ей, что Джоффри хочет, чтобы она была любезна с ним и мила. Лорд Тайвин говорил, что ей следует вести себя, как должно, и ее капризы он терпеть не станет. Терпел, пока она была беременна. Если бы она вела себя иначе, если бы возражала и скандалила, она не дожила бы до прибытия лорда Тайвина в город. И если бы она слишком противилась после, то лорд Тайвин нашел бы способ воздействовать на нее иначе. Он не убил бы ее, нет, потому как от нее живой пользы было больше. Так или иначе, но свой ключ к Северу он бы получил. Только если бы она вела себя не так, как ему нужно, то сейчас ее положение и правда было бы другим. — Я делала все, чтобы выжить, — твердо сказала Санса. — А теперь расскажите мне про маму. Я не видела ее так давно.

***

      В коридорах дворца всегда было прохладнее, чем снаружи, и, хотя Оберин привык к дорнийскому зною, даже он испытывал облегчение, когда оказывался во власти прохлады стен розового мрамора. Последние недели выдались на редкость пустыми — Оберин даже не мог вообразить, что за такое короткое время он настолько привяжется к своей жене, что в ее отсутствие он будет чувствовать себя как-то… не так. Он привык к Серсее рядом, и в какой-то степени он даже ждал того времени, когда сможет увидеть ее вечером. А теперь она была в Солнечном Копье. И этот отъезд по совершенно надуманным причинам заставлял Оберина думать о Серсее чаще, чем было необходимо. Он, конечно, видел, как она привязана к дочери, как не отходит от Мирцеллы ни на шаг, когда есть возможность наконец быть рядом после долгих лет разлуки. Вполне ожидаемо было ее желание отправиться с дочерью в Солнечное Копье, и Оберин бы совершенно ничего не заподозрил, если бы не ее письма. Он был уверен, что узнал Серсею достаточно хорошо, чтобы не верить ни единой написанной ею строчке. Слишком радостно все описывала Серсея, такое воодушевление было совершенно ей не свойственно. Она даже ни разу не пожаловалась на жару, хотя обычно не упускала повода посетовать на климат Дорна. Первое время после свадьбы она еще пыталась скрывать свои истинные чувства, но немногим позже, когда поняла, что дорнийцы предпочитают честность, она сама перестала сдерживаться. Серсея часто выражала недовольство, не только погода становилась причиной ее плохого настроения, но, если можно было во всем обвинить жару, Серсея делала это, не задумываясь. — Когда уже зима наступит? — негодовала Серсея, обмахиваясь большим веером из перьев, который Оберин купил специально для нее. — Или здесь и зимой пекло невыносимое? — Твой отец уничтожил всех Старков, моя дорогая. Девиз «Зима близко» уже ни для кого не актуален, — отвечал Оберин, любуясь ее реакцией.       Серсея делала возмущенное лицо и пыталась несильно стукнуть Оберина веером по руке или по другой части тела, до которой могла дотянуться. Она не любила, когда речь заходила о ее семье, обсуждать она соглашалась лишь Мирцеллу, о которой могла говорить часами. Оберин подозревал, что о Томмене она тоже думает достаточно часто, просто не высказывает этого вслух. Но манера ее писем настораживала. Серсея пыталась убедить его в том, что все у нее замечательно, и в Солнечном Копье ей так нравится, что о возвращении она даже не думает. И вот теперь, когда Оберин уже сам намеревался отправиться в Солнечное Копье, чтобы выяснить, что происходит, брат вызывал его к себе по какому-то срочному делу. Оберин гадал, с чем это может быть связано. Не иначе как со столицей или Ланнистерами. Доран часто заговаривал про Ланнистеров, но Оберин придерживался прежнего мнения по этому вопросу. У него был уговор с Сансой. Оберин до последнего не верил, что лорд Тайвин все же преподнесет ему голову Горы, но, видимо, Санса как-то уладила с ним этот вопрос. И теперь Оберину не на что было жаловаться. С Серсеей ему не приходилось скучать, и он не хотел вредить ее семье. Не только из-за Серсеи, но и из-за Мирцеллы, Томмена, недавно появившегося на свет малыша Сансы и самой Сансы. Оберин вспоминал Элию и все больше понимал, что она действительно не хотела бы кровопролитий. Особенно, чтобы пострадали дети, как это произошло с ее собственными. Он и Дорану говорил то же самое: «Вспомни, что тебе говорила наша мать: принцу легко созвать копья, но в конце за это заплатят дети. Ты сам мне это повторял».       В покоях Дорана было прохладно. Брат сидел на низкой кушетке и повернулся к Оберину, когда тот вошел. Оберин окинул взглядом комнату и не обнаружил поблизости кресла, в котором Доран провел последние несколько лет. Это было хорошим знаком. — Как ты? — спросил Оберин, чтобы подтвердить свою догадку. — Гораздо лучше.       Оберин был рад это слышать. Болезнь Дорана наконец отступала, а это значило, что совсем скоро Доран сможет вернуться в Солнечное Копье ко всем своим делам. Больше не будет необходимости скрывать болезнь принца в Водных Садах. Оберину сложно было представить, каково жить так, что с места подняться не можешь. Он не чувствовал себя вполне живым в тот день, когда не брал копье в руки хотя бы ради тренировки. Сидеть же целыми днями в кресле, не поднимаясь, — для Оберина это было равносильно пытке. Может быть, они с братом были разными, как солнце и луна, но девиз «Непреклонные, несгибаемые, несдающиеся» подходил каждому Мартеллу равносильно. Оберин знал, что многим дипломатичность Дорана казалась излишней, но ждать годами подходящего момента мог не каждый. Оберин бы не смог, а у Дорана хорошо получалось. — Вести из столицы? — спросил Оберин, решив перейти сразу к делу.       Доран вздохнул, кивая на столик перед собой, где лежало распечатанное письмо. Оберин взял пергамент. В обломках печати он различил герб собственного дома, а потом узнал и почерк племянника. — Письма Квентина становятся все более странными, — объяснил причину своего беспокойства Доран, когда Оберин прочел письмо и, не найдя там ничего предосудительного, вопросительно посмотрел на брата. — Не могу понять, в чем дело. Что-то не так, хотя на первый взгляд идет по плану.       Оберин вернулся к некоторым строкам, за которые мог зацепиться взгляд Дорана. — Ты о Тиреллах? — уточнил он. Если Доран вызвал его, то речь несомненно об их врагах. О Ланнистерах Квентин не писал ничего кроме того, что лорд Тайвин так и не появился в столице, и что его место десницы по-прежнему занимает Тирион, но это Оберин знал и сам. Нахождение в Утесе лорда Тайвина беспокоило Дорана. Что он там делает? Хочет снова созвать знамена? Видимых причин для этого не было. Возможно, ему просто была противна столица, Оберин не стал бы судить его за это. По его мнению, прескверное место, которое ничуть не изменилось в лучшую сторону с момента свадьбы Элии. Даже Серсее она не нравилась, ходя она прожила там больше десяти лет. — Да, о них. Я велел Квентину… — Тебе не было нужды приказывать ему воздействовать на леди Маргери, — возразил Оберин, не дожидаясь, когда брат закончит свою мысль. Идея Дорана не понравилась Оберину с того момента, как только он узнал о ней, но в то время Квентин уже был в столице какое-то время и исполнял повеление отца. Конечно, такой план был менее кровопролитным, чем война, но сам по себе мог привести к войне. Тиреллы и Мартеллы не ладят, и лорду Тиреллу явно не пришлась бы по душе новость о том, как часто его дочь общается с представителем семейства Мартелл. — Свадьбу оттягивают как могут, это очевидно. Четвертая луна пошла с окончания войны, Риверран пал. Чего еще ждать? Если бы союз стремились скрепить, он был бы уже скреплен. — И все же мы не знаем, в чем причина задержки. Наши шпионы молчат. Лучше, если Квентин будет контролировать ситуацию. Он единственный, кто может на что-то повлиять. В данном случае, на леди Маргери.       Оберин отложил письмо. Он понял, что ему все это время казалось подозрительным. — Складывается впечатление, что этот союз не нужен ни одной из сторон. Ланнистеров в столице нет, как и Тиреллов. И не похоже, чтобы на эту тему велись какие-то переговоры. Одна лишь леди Маргери пытается что-то сделать. — Ее попытки наверняка навеяны требованиями ее отца. Так писал Квентин. Он говорил, что у нее самой нет мнения на этот счет, она сделает то, что скажет ее отец, как это было уже два раза. — В этом письме он едва упомянул о ней, — заметил Оберин. — Быть может, он понял, что ее не переубедить, и отступился. Он не сможет поссорить Ланнистеров и Тиреллов, не ставя Мартеллов под удар. В таком случае лучше проявить осмотрительность. — Он сможет, если выберет правильные методы, — возразил Доран. — Квентин писал, что начал убеждать леди Маргери в том, что эта помолвка совсем ей не нужна, но мысль о короне слишком глубоко сидит у нее в голове. Если у него получится воздействовать на нее так, что она сама не заметит, как передумает, это будет выглядеть как ее решение. — Но, кажется, твой план терпит крах, — насмешливо усмехнулся Оберин. Ему не хотелось сильно издеваться, но все же эта ситуация забавляла его. Квентин в столице и пытается убедить леди Маргери в том, что свадьба с королем Томменом — это совсем не ее приоритет. А все потому, что Мартеллам никак не хочется, чтобы Тиреллы были так близко к трону. Казалось, Ланнистерам этого хотелось еще меньше.       Доран ожидаемо не разделил веселья Оберина. — Что же могло случиться? — спросил Доран скорее у себя, чем у брата. — Леди Маргери весьма хороша собой, — как бы невзначай заметил Оберин.       Он помнил леди Маргери. На своей свадьбе она была необыкновенно прекрасна по любым меркам. Жених смотрел на нее с обожанием, как и большинство собравшихся мужчин. У Оберина не было причин слишком ненавидеть ее или любить, но не запомнить ее он не мог. Знал он Маргери только со слов Серсеи. Как она занимается благотворительностью, по мнению Серсеи, совершенно неискренне. Одевается в зеленый, который, по мнению Серсеи, совершенно ей не идет. Часто ходит в септу, хотя, по мнению Серсеи, не набожнее других. Оберин не воспринимал слова Серсеи за абсолютную истину. Стоит убрать негативную окраску, и картина получится более достоверная. Но Серсея мать Томмена. Все матери не любят избранниц своих сыновей. А Маргери, к тому же, должна была стать королевой, занять место Серсеи. — Она Тирелл, — напомнил Доран. — Это не делает ее уродливее. И она тоже не из простых, — заметил Оберин. — Не стоит забывать, что ее воспитывала Оленна Тирелл, а ее Королевой Шипов не просто так прозвали. Быть может, это не Квентин воздействует на Маргери, а совсем наоборот. — Квентин не дурак. Он не позволил бы ей это. — Мужчины становятся дураками рядом с красивыми женщинами.

***

      Дождь лил всю ночь, громко стуча по крыше и подоконникам, не давая обитателям замка спать. Закончился он только утром, чтобы дать покой на пару часов, а затем снова обрушиться на землю крупными холодными каплями. В сад было не выйти, и по открытой галерее не прогуляться, потому что порывы ветра заносили капли дождя прямо внутрь.       Маргери смотрела сквозь ползущие по стеклу потоки воды на унылую серость снаружи, но даже плохая погода не могла поубавить ее радости. Она лишь грустила оттого, что не может этой радостью поделиться с Квентином, потому что дождь не собирался заканчиваться, и у фонтана они ни случайно, ни намеренно встретиться не смогли бы. Рискованно было искать Квентина самой, но радость Маргери была так велика, что она готова была забыть обо всех предосторожностях.       Маргери сидела на широком подоконнике у Палаты Малого Совета и нетерпеливо мяла в руке подол платья. Даже спустя несколько томительных часов ее все еще распирала радость, и все в ее душе ликовало. У Маргери уже начинали болеть щеки от торжествующей улыбки, скрыть которую она была не в силах. Ей хотелось танцевать, петь, смеяться и кружиться по всему замку, хотелось выбежать под дождь и промокнуть, но зато попрыгать по лужам, как маленькая девочка, и радоваться, радоваться, радоваться своей маленькой победе.       Но Маргери сидела на подоконнике, обнимая руками колени, чего истинная леди себе позволить никак не могла, однако в коридоре не было людей, кроме нее, только два стражника в красных плащах за поворотом около самых дверей. Маргери на мгновение задумалась, что сказал бы ей Лорас, если бы узнал, что она сидит здесь и ждет Квентина, но Маргери тут же отбросила эту мысль — слишком счастлива она была, чтобы о таком сейчас думать. К тому же, если бы брат отреагировал на радостные новости нормально, Маргери бы здесь не было. Но Лорас не изменял своим привычкам, а потому поддержку и понимание Маргери приходилось искать в другом месте.       Наконец, спустя еще час мучительного ожидания на подоконнике, дверь открылась, и члены Малого Совета стали выходить из палаты после очередного заседания. На Маргери никто не посмотрел, хотя она и вжалась предусмотрительно в нишу, когда мимо проходил Рендилл Тарли — знаменосец ее отца. Квентин Мартелл вышел одним из последних. По расчетам Маргери, в палате остался один лишь десница, но лорд Тирион, видимо, предпочел задержаться. Квентин был задумчив, даже слишком глубоко погружен в свои мысли и смотрел только перед собой. Маргери он, как и все остальные, не заметил. — Квентин! — окликнула его Маргери. Достаточно громко, чтобы услышал он, и все же достаточно тихо, чтобы не услышал лорд Тарли, который еще не успел скрыться за поворотом. Квентин поднял голову. Маргери спрыгнула с подоконника и подошла к нему. Только сейчас поняла, как на радостях назвала его, и даже смутилась. — Принц Квентин, — исправилась она, — прошу прощения.       Квентин качнул головой, как бы говоря, что это пустяк, и Маргери снова расплылась в счастливой улыбке. — Угадайте, что случилось! — едва сдерживаясь, чтобы не выложить ему все и сразу, сказала Маргери.       Квентин улыбнулся ей, видимо, ее восторг был для него заразителен. Маргери чуть не подпрыгивала от нетерпения. Удивительно, что она уже выдержала столько времени, но именно теперь не могла потерпеть еще немного. — Судя по вашей радости, миледи, вы либо возвращаетесь домой, либо королевская милость снизошла к вам.       Маргери склонила голову набок, пытаясь принять серьезное выражение, но не смогла — так велико было ее блаженство. — Вы слишком хорошо меня знаете, — заметила она с укором, но все же радуясь, что больше не нужно оттягивать долгожданный момент.       Маргери откинула волосы на спину, чтобы Квентин мог лицезреть великолепное ожерелье с большими драгоценными камнями на ее шее. — Король Томмен прислал утром, — с удовольствием сообщила Маргери. — И у меня теперь вся спальня в цветах, — добавила она.       Квентин смотрел на ожерелье ровно столько, сколько позволяли правила приличия. Когда он снова посмотрел ей в лицо, Маргери показалось, что он слегка покраснел, но, возможно, это ей только почудилось. — Поздравляю. Вы это заслужили.       Маргери просияла. Ей было важно поделиться этой новостью с ним. Лорас вообще не воспринимал всерьез ее страдания, а затем и радость, он лишь сказал: «Я же говорил тебе, что волноваться не о чем». А вот Квентин знал правду и мог по достоинству оценить ее реакцию на случившееся и вообще понять, как много это для нее значит. — Неужели все налаживается… — мечтательно произнесла Маргери, когда они вместе пошли по коридору. — Вы это заслужили, — повторил Квентин. — Его милость совершенно неоправданно вами пренебрегал. Если бы вы были моей невестой, я бы никогда так с вами не поступил. — Постарайтесь не поступать так с вашей невестой, даже если она не будет мной, — сказала Маргери. — Поверьте мне, пренебрежение очень ранит. Я не жду от Томмена любви, но простого знака внимания я точно заслуживаю, разве нет? — Вы знаете, что ваш брак будет без любви, и все равно идете на это? — А почему нет? — спросила Маргери, задумчиво поглаживая самый большой камень в ожерелье. — Мои родители поженились не по любви. И моя бабушка тоже. Она просто соблазнила своего жениха. — У вас соблазнить короля едва ли получится в ближайшее время, — с улыбкой заметил Квентин. — Ваши намеки… — Маргери не стала затевать обычную перепалку. Отчего-то она больше не хотела говорить сегодня о свадьбе и думать о ней же. Маргери вдруг поняла, что какая-то ее часть надеялась на то, что ничего не произойдет, что это бездействие Томмена и ее собственное бессилие станут еще одним знаком и намеком, что все тщетно, и она может наконец сдаться и вернуться домой в Хайгарден, избавившись от необходимости быть королевской невестой.

***

      Они виделись почти каждый день. Эдмар уже был готов к тому, что стоит ему доесть свой завтрак, как на пороге его комнаты появляются гвардейцы Ланнистеров в красных плащах, чтобы препроводить его в покои племянницы. Гвардейцы следовали за ним неотступно, куда бы он ни шел. Целых четыре гвардейца не считая тех, кто патрулировал этажи. Неужели Ланнистеры были настолько не уверены в том, что он будет соблюдать договоренность, что выделили ему целых четыре гвардейца? Эдмару это не нравилось. Он знал, что в Утесе есть охрана, но не думал, что его в самом деле повсюду будут сопровождать, еще и обыскивать каждый день. Да, меры предосторожности соблюдались строго, и его охранники не обращали внимания ни на протесты, ни на попытки отшутиться, а просто выполняли свои обязанности. Договориться с ними было невозможно. Эдмар надеялся лишь на то, что со временем Ланнистеры потеряют бдительность, и он сможет передвигаться по замку без сопровождения. Только вот когда это время настанет? Через луну? Две луны? Через десять лет? Он знал лишь то, что Санса может ходить, куда пожелает, охрану ей нужно брать с собой, только если она решит покинуть замок, чтобы погулять в окрестностях или посетить в Ланниспорт. Он и не ожидал, что у Сансы может быть такая свобода. Впрочем, что она могла сделать одна? Ланнистерам нечего было бояться хрупкую девушку. Этим Эдмар и намеревался воспользоваться.       Он рассказывал племяннице обо всем, что случилось за эти годы. Санса слушала, не перебивая его. Эдмар заново переживал все то, что произошло с ним. Вспоминал, как слег отец, и как ему пришлось выполнять обязанности Лорда Риверрана. Его называли Лордом Риверрана еще при живом отце, и Кейтилин это не нравилось. Эдмар же просто хотел защитить своих людей и Речные Земли, и он совсем был не против, чтобы его так величали. Эдмар подозревал, что Санса соотносит все его рассказы с тем, что переживала в этот период она сама. Он не спрашивал ее ни о чем, и Санса как будто была рада молчать. Когда Эдмар пытался больше узнать о ее жизни в столице, Санса отвечала неохотно. Она рассказала ему лишь про казнь отца, про то, в какой кошмар превратил ее жизнь Джоффри после этого. — Он наказывал меня за каждую победу Робба, — с горечью произнесла Санса, когда Эдмар вспомнил про Шепчущий Лес.       Эдмару было жаль ее. Да, она выглядела совсем взрослой и ростом была выше, чем Кейтилин в ее возрасте, но Эдмар видел в Сансе ребенка. Кейтилин рассказывала ему о своей еще маленькой девочке, которую она отправила в столицу, и Эдмар всегда представлял маленькую копию Кет. Поэтому, когда он увидел в подземелье молодую женщину, он не сразу поверил своим ушам, когда стражник назвал ее леди Сансой. Он представлял ее совсем не так. Кейтилин говорила о ней, как о маленькой девочке, и Эдмар представлял ее таковой. От того-то мысль, что Ланнистеры уложили ее в постель к Бесу и заставили родить ребенка, казалась ему особенно страшной. Но Санса выглядела совсем взрослой. Печаль добавляла ей пару лет сверху, а изысканные наряды и прически и того больше. Она всегда держалась с достоинством, хотя все его рассказы будто заставляли ее становиться меньше, съеживаясь в углу дивана. И все же она была красива. Эдмар не мог не признать, что она была красивее Кет, хотя и очень на нее похожа. Когда он смотрел на Сансу, то начинал ненавидеть Ланнистеров еще больше. Во что они превратили ее? Кейтилин говорила, что Санса любит петь и танцевать, что она играет на арфе и колокольчиках, смеется и красиво улыбается. При Эдмаре она ни разу не засмеялась, а ее улыбка всегда была натянутой. Он не мог представить Сансу поющей или играющей на арфе. Ее окружал ореол страдания. В ее взгляде Эдмару чудился извечный страх и горечь. Когда он заговаривал о ее браке, о ее муже, Санса будто сжималась и поспешно меняла тему, заставляя его снова говорить о другом. Первые разы Эдмар не замечал этого, но потом осознал, что рассказал ей уже все о себе, Роббе, Кейтилин, а о самой Сансе не узнал почти ничего. — Мне жаль, что они выдали тебя за это чудовище. Мне жаль, что тебе пришлось все это пережить.       Санса кивала и снова пыталась поменять тему. И Эдмар позволял ей это, потому что не хотел мучить еще больше. Ланнистеры явно постарались на славу. Ланнистеры отобрали у него все. Он проиграл, потерял дядю Бриндена, свой замок и титул, и одни боги знали, сможет ли он когда-нибудь увидеть вновь сестру. И Старки потеряли не меньше. Эддард, Робб и Арья погибли из-за Ланнистеров, а Сансу Ланнистеры выдали за Беса, чтобы получить Винтерфелл. Санса вздрагивала каждый раз, как Эдмар упоминал имя лорда Тайвина. «Конечно, она боится его и ненавидит, — решил Эдмар. — Бедная девочка». Он не признался бы в этом никому, но, когда он попал в плен, ему было по-настоящему страшно. Но он был мужчиной, и, идя в бой, он знал, чем рискует, он был готов к плену и к смерти, насколько вообще к такому можно быть готовым. Но Санса, которая радостно ехала в столицу вместе с отцом и сестрой, явно не была готова к тому, что следующие несколько лет ее жизни превратятся в кошмар. Что ее отца казнят у нее на глазах, что ее сестра исчезнет и погибнет где-то, а жених будет издеваться над ней и унижать прилюдно. Ни одна маленькая девочка не должна проходить через такое. Эдмар должен был разорвать этот круг страданий Сансы, должен был помочь ей, спасти ее от Ланнистеров. Но сам он к своей злобе не мог сделать ничего. За ним следили, его обыскивали, и не было ни одной вещи, которую он мог бы считать своей. Во время визитов в покои Сансы Эдмар оценивал обстановку, но осознавал, что даже если он возьмет этот нож из комнаты Сансы, то его непременно обнаружат при обыске, и одни боги знают, какие будут последствия у такого поступка.

***

      Санса сидела, напрягшись. Еще никакие разговоры не давались ей с таким трудом, а сегодня разговор с дядей шел совсем не в то русло, к которому она привыкла. Он не говорил о прошлом, а больше обращал внимание на настоящее. Это настораживало Сансу — она чувствовала, что он к чему-то ведет, но не могла понять, к чему. Зачем он расспрашивал ее о том, куда она может ходить, а куда не может, зачем интересовался тем, что еще ей позволяется делать? — Да я все могу делать, — не выдержала Санса. — Могу ходить на территории замка всюду, куда пожелаю, вы же знаете. — И часто ты видишь лорда Тайвина? — Каждый день, — несколько раздраженно отозвалась Санса, не понимая, что от нее хотят. — За завтраком, обедом и ужином, если только он не уезжает в Ланниспорт. Могу встретить его в библиотеке, в детской. Как получится. Это важно? — Да. За все время после моего освобождения я видел только своих стражников и тебя, иногда слуг. Я не могу пойти, куда хочу, в отличие от тебя. Я не могу встречаться с кем хочу, в отличие от тебя. И мне не позволяется иметь острые предметы, — дядя Эдмар поднялся с дивана и прошел к столику, на котором стояла тарелка с фруктами, и рядом лежал нож для них. Санса со скверным предчувствием проследила за тем, как он берет нож, — в отличие от тебя. — И это значит… — Что тебе придется сделать то, что не могу сделать я. — И что же вы не можете сделать? — осторожно спросила Санса. Ей не нравилась интонация дяди, не нравилось то, что он говорил, не нравился нож в его пальцах, который он вложил ей в руку. Санса непроизвольно сжала нож, и сердце ее подскочило. Наверняка он дал ей его не затем, чтобы она очистила яблоко от кожуры. — Убить Тайвина Ланнистера.       Санса подумала, что ослышалась — не мог дядя такого сказать. А потом подумала: «А почему не мог? Он же ненавидит Ланнистеров». Он говорил об этом постоянно, и это читалось в его глазах, когда дядя Эдмар заговаривал о войне. Он говорил о Ланнистерах с ненавистью и презрением, да так, что саму Сансу бросало в дрожь. На ее памяти еще никто не говорил о Ланнистерах с таким отторжением. Она знала, что отец недолюбливает их, но за все время при Сансе он не сказал о них ничего дурного. Не успела Санса возразить и предпринять что-то, как дверь открылась. Санса вздрогнула, пряча руку с ножом в складках платья. Но это были не гвардейцы, лишь служанка. — Леди Санса, лорд Тайвин ждет вас у себя, — сказала она. Санса медленно поднялась с дивана. Дядя подбадривающе кивнул ей, но это не принесло Сансе успокоения. Только в коридоре она поняла, что все еще держит нож в руке. Санса убрала его в потайной карман в рукаве.       Санса шла до кабинета лорда Тайвина на нетвердых ногах. Она убеждала себя в том, что он, конечно же, не мог так быстро обо всем узнать, хотя она не удивилась бы, будь это так. Лорд Тайвин говорил, что одна ошибка, и все будет кончено, дядю Эдмара ждет казнь. А ее… Санса не знала, что ждет ее. Она не успела ни согласиться, ни отказаться. Дядя Эдмар говорил ужасные вещи, которые пугали Сансу. Она едва удерживалась, чтобы не дрожать. Нож, спрятанный в рукаве, жег ей руку. Предложение, чуть ли не приказ дяди, отравлял разум. Неужели дядя думает, что она сделает это прямо сейчас? — Вы хотели меня видеть, — Санса постаралась придать своему голосу уверенности. Она могла достаточно хорошо обманывать дядю Эдмара, делая вид, что ей неприятно говорить о своем браке и столице, что одни воспоминания об этом внушают в нее ужас. Она не знала, какая ложь хуже. Дядя по крайней мере был честен с ней, а она… она не могла сказать ему того, что он так хотел услышать. Она рассказала ему про Джоффри, и дядя не был удивлен. Пожалуй, он был готов слушать и про то, как Ланнистеры ее истязали, но об этом Сансе нечего было рассказывать. Дядя Эдмар был так уверен, что Санса глубоко страдает, что она боялась ему признаться, что все было не так плохо. Она боялась, что он задаст какой-то вопрос, на который ей все же придется ответить, и тему перевести не удастся. Что ей отвечать? Лгать? Он даже не спрашивал о ее чувствах к Ланнистерам, потому что был убежден, что она их ненавидит. Дядя был уверен, что Ланнистеры — чудовища, и Санса не решалась переубедить его. Он видит их такими, и ей ничего не сделать с этим. Иначе и быть не могло, дядя Эдмар не видел их другими. Он не видел, как Тирион спасал Сансу от Джоффри и говорил, что не тронет ее, пока она сама этого не захочет. Он не видел слезы Дорны, когда она узнала о гибели сына, за которую дядя Эдмар и был ответственен. Он не видел, как Дженна пыталась приободрить Сансу и сжимала ее руку, когда Санса захлебывалась от боли физической и душевной. И конечно он не видел, как лорд Тайвин пытался поддержать ее. Он считал их чудовищами и даже не допускал мысли, что у Сансы может быть другое мнение на этот счет. — Мне докладывают, что вы видитесь почти ежедневно, — Санса не стала уточнять, кого он имеет в виду. — О чем вы говорите? — О разном, — уклончиво ответила Санса. — Дядя рассказывает, что за эти годы произошло с ним и с моей матерью. — Хорошо.       Сансу выбивал из привычного ритма этот спокойный вкрадчивый голос после того, как дядя вкладывал нож в ее руку, сбивчиво что-то объясняя. И она должна лгать им обоим, потому что правда о дяде возведет его на эшафот, а правда об отношении Сансы к Ланнистерам навсегда оттолкнет от нее дядю. И они оба проверяют ее. Лорд Тайвин спрашивает, о чем они говорили, а дядя Эдмар буквально просит убить лорда Тайвина. И что ей со всем этим делать? — Это проверка? — спросила Санса. — Хочется надеяться, что не зря я позволил вашему дяде разгуливать по замку. Непохоже, чтобы в нем было благоразумие. — Вы хотите, чтобы он ошибся, и вы его казнили. — Вы можете сделать так, что он не ошибется.       Я могу убить вас прямо сейчас, подумала Санса. Нож был у нее в рукаве, она легко могла достать его и тогда… Даже если бы она хотела, она была уверена, ничего у нее не выйдет. У лорда Тайвина хорошая реакция — как быстро он тогда схватил ее руку, когда она чуть не упала. Чего ему стоит перехватить ее руку с ножом сейчас? И тогда все будет закончено. Из члена семьи она превратится во врага, и сама отправится в подземелья, и отнюдь не затем, чтобы рассматривать мозаику. А может быть ее просто запрут в комнате. Ее не казнят, потому что она еще может дать им детей. Но она потеряет то, что так долго строила. Одна ошибка перечеркнет все. Пока она вела себя хорошо, ей ничего не угрожало. Возможно ей не позволят видеться с сыном. И это если думать о последствиях, которые коснутся ее. Лорду Тайвину не будет стоить большого труда догадаться, что это дядя Эдмар надоумил ее. И это будет той ошибкой, за которую его казнят. А возможно, еще и ее мать посчитают соучастницей, и ее ждет такая же незавидная участь.       Конечно Санса могла бы поступить хитрее. Она могла бы отвлечь лорда Тайвина, сделать так, что он не будет готов к какой-нибудь подлости. Она может прокрасться к нему ночью — это несложно будет сделать, главное, выждать, когда гвардейцы окажутся на другом конце коридора. Спящий, он ничего не сможет сделать. Все спящие люди одинаково беззащитны. Санса вдруг поняла, что у нее были десятки возможностей убить врагов ее семьи. Она хотела столкнуть Джоффри с замковой стены, но Сандор остановил ее. Если бы Санса захотела убить Джоффри, она бы могла найти способ. Ее голова бы слетела с плеч, но она бы отомстила. Тириона она могла убить точно так же, во сне. Сколько раз она притворялась спящей, слушала, как он раздевается и ложится в постель, как его дыхание становится размеренным. Нож лежал в тарелке с фруктами на прикроватном столике, он всегда был там, нужно было только взять. Находясь в Утесе, Санса могла бы убить кого-то из Ланнистеров, просто потому что Старки были мертвы из-за них. Но она не сделала ничего из этого. Более того, она даже не задумывалась об этом. Почему-то другие люди считали, что она способна убить. Дядя Эдмар, видимо, полагал, что она способна на это, Серсея обвиняла в убийстве ее и Тириона. После казни отца она думала о том, чтобы убить себя, желала Джоффу упасть с лестницы или подавиться. Но она никогда не думала, что сама может кого-нибудь убить, тем самым отомстив за родных. И Санса была бы просто счастлива, если хотя бы на миг она задумалась, делать ей это или нет, но такая мысль даже не посетила ее голову. Санса еще в тот миг, когда дядя Эдмар вложил ей нож в руку, знала, что этого не сделает. Не потому что у нее нет возможности — их-то как раз в избытке, а потому что она просто не хочет этого делать. И потому что это даже звучит глупо. Не для того она отговаривала принца Оберина свершать месть, чтобы сейчас самой делать то же самое. Она говорила принцу Оберину про будущее. Сейчас война закончена, но, если лорд Тайвин умрет, Ланнистеры станут уязвимы. Один лорд Тайвин, воспоминание о том, что он сделал с Рейнами и Тарбеками, многих заставляет отказаться от глупой мысли идти против Ланнистеров. Пока лорд Тайвин жив, Томмену ничего не угрожает. Теперь, когда война закончена, лорд Тайвин, наверное, объявит себя еще и регентом до совершеннолетия Томмена или назначит регентом того, кому доверяет. Нет, совершенно нельзя убивать его. Как только это случится, Мартеллы вспомнят о своих обидах, Тиреллы попытаются вцепиться во власть, а остальные попытаются обратить ситуацию себе на пользу. А мало ли тех, чьи мотивы скрыты? Но даже того, что Санса знает, достаточно для того, чтобы понимать, что желать лорду Тайвину смерти — это глупо. Месть состоится, но что будет потом? Мгновение триумфа, если оно будет, будет мимолетно, а потом будут последствия. Месть не вернет к жизни ни Талли, ни Старков, зато впоследствии пострадать может еще больше людей. И ее сын.       Взгляд Сансы скользил, примериваясь, словно она хотела выстрелить из лука и думала, попадет с такого расстояния или нет. Задумчивость в ее глазах сменялась решительностью, которая снова уступала сомнениям. Тайвин уже привык к ее периодическим выпадениям из реальности, хотя он больше предпочитал, чтобы она размышляла вслух, пусть даже ее взгляд и без того говорил ему много. — Леди Санса, вас что-то тревожит? — спросил Тайвин.       Санса посмотрела на него уже более осознанно. Несколько недоуменно и растерянно, будто не сразу поняла, где она. — Я… — «в порядке», — наверняка хотела она сказать, и Тайвин уже был готов к такому ответу. Он не собирался давить на нее. Но Санса вместо этого спросила: — Можно задать вопрос? — Конечно. — Как вы принимали сложные решения? Когда судьба человека зависела от вас? Или судьбы нескольких людей?       Вот это уже было интересно. Что за решения она там принимает, если у нее возникают подобные вопросы. От него зависели десятки человеческих жизней или даже сотни. И Санса наверняка знала и про Рейнов, и про Тарбеков, про Элию Мартелл и ее детей, про жителей Королевской Гавани. Поэтому Тайвин не стал ее исправлять. Знать бы только, какого рода ответ ей нужен, потому что на подобные вопросы у каждого человека ответ свой. Чужой тут не сработает. — Нужно понимать, чем ты готов рискнуть, а чем нет. Что ты хочешь сохранить любой ценой, а чем можно пожертвовать.       Санса задумчиво кивнула, будто примеривая эти слова на свою ситуацию. Обычно, когда люди просили у него помощи, они рассказывали все от начала и до конца. Санса не просила помощи, но своими вопросами буквально кричала о том, как эта помощь ей необходима. И как Тайвин в таком случае мог помочь ей? Как он должен был понять, что ей нужно? — Вы не готовы рискнуть своей семьей, — сказала Санса. — Хотите сохранить ее любой ценой. — Это так. — А что делать, если выбор стоит не между семьей и чем-то другим, а между одним членом семьи и другим? Были у вас такие ситуации? — Что он вам наговорил? — Кто? — взгляд Сансы красноречиво сообщил Тайвину о том, как она лихорадочно соображает, как много он мог понять из ее слов. — Ваш дядя. Если бы я знал, что в вашей голове опять состоится битва из-за столкновения одних идеалов с другими, я бы не позволил ему с вами разговаривать. — Дядя Эдмар тут ни при чем, — заявила Санса. — Вы не умеете мне лгать.       Санса опустила глаза. — Кроме того, вы сами знаете ответ, но зачем-то ищете у меня подтверждение.       Санса недоверчиво на него посмотрела. — Если бы я была уверена, я бы не спрашивала. — А никто ни в чем не уверен, когда принимает тяжелые решения. — Даже вы? — Даже я.       Санса промолчала. Тайвин не знал, что именно ее тревожит, и она явно не собиралась этим делиться. Но он хотел ей помочь. Санса выглядела так, будто решала сейчас по меньшей мере судьбу всего человечества. Тайвин приблизился к ней, и Санса на мгновение подняла на него взгляд, а потом снова опустила. Тайвин мягко взял ее за подбородок, вынуждая посмотреть на него. — Я вам доверяю, — сказал Тайвин. Глаза Сансы удивленно расширились. — И я знаю, что, если бы случилось что-то серьезное, вы рассказали бы мне об этом. Я не претендую на ваши секреты, вы имеете право их хранить. В прошлый раз вы рассказали мне про сира Донтоса и его предложение побега, когда посчитали необходимым раскрыть эту информацию. Я надеюсь на вашу дальновидность и в этот раз. Но знайте, вы всегда можете рассказать мне обо всем, что вас тревожит. Необязательно справляться со всем этим в одиночестве.

***

      После слов лорда Тайвина о том, что он ей доверяет, Санса почувствовала себя еще хуже. Он говорил ей это, а у нее в рукаве был нож, который она могла вонзить в его сердце, когда он стоял так близко. Но она ничего не сделала. Не сделала и не сделает. И как она должна объяснить это дяде? Как она должна сказать ему, что не собирается никого убивать? И как он отреагирует на это?       Санса не хотела возвращаться в комнату. Вдруг дядя Эдмар еще там, и ей придется перед ним объясняться. Пока Санса не придумала подходящих слов на этот случай. Мысли путались. Она пыталась найти решение, но в голове билась одна лишь фраза: «Я вам доверяю». И как ей теперь жить с этим? Она не оправдывала этого доверия уже сейчас. Его жизни угрожала опасность, а она ничего ему не сказала. «И эта опасность исходит от меня», — подумала Санса. Да, придумал это дядя Эдмар, и лорд Тайвин верно понял, что без дяди здесь не обошлось. Но он не знал, в чем именно дело. Если бы узнал, это стоило бы дяде Эдмару жизни, а Санса не хотела, чтобы он умирал. У нее осталось не так много родственников, чтобы она могла так рисковать. Смерти лорда Тайвина она хотела не больше. Никак не могут разобраться друг с другом Талли и Ланнистер, а нож в рукаве почему-то у нее. Отвратительно.       Санса понимала, что чьим-то доверием и чьей-то жизнью ей придется пожертвовать, но она не собиралась делать такой выбор. Никем она не хочет жертвовать! Оставалась лишь надежда на то, что она сможет переубедить дядю. Но как это сделать? На этот вопрос ответа у Сансы все еще не было, и она не хотела отвечать сейчас. Не могла идти в свою комнату, зная, что ей снова придется обдумывать каждое сказанное слово. Ей нужен был кто-то, кто смог бы успокоить ее, но Санса так и не объяснилась с Джой, хотя это уже давно стоило сделать. Санса решила сделать это сейчас. Лишь бы подольше не возвращаться в комнату и наконец решить хотя бы одну из своих проблем.       Джой была у себя. Она как всегда приветливо улыбнулась Сансе и развела руки в стороны для объятий. Санса с удовольствием обняла ее, испытывая почти детскую безмятежность, которую тревожила одна только противная мысль: «Ты бы не была мне так рада, если бы знала, что я лгала тебе». — Джой, нужно поговорить, — начала Санса, неохотно высвобождаясь из объятий. Она не хотела, чтобы Джой отвернулась от нее, но скрывать все это дольше она тоже не хотела. Она использовала Джой, потащила ее за собой в подземелья, и Джой самоотверженно все вынесла, и, хотя ей было так страшно, она не бросила Сансу. Самое меньшее, что могла сделать Санса, это во всем признаться и извиниться. — Прости меня, Джой, прошу… Я так виновата перед тобой, — Санса была рада освободиться от этого груза, но она боялась поднять глаза и увидеть реакцию Джой. — Я обманула тебя и использовала, чтобы помочь своему дяде. Я не должна была так поступать с тобой, ты была так добра ко мне все это время, а я… — Санса, не продолжай… — ласково попросила Джой. Санса взглянула на нее, чувствуя себя еще больше виноватой из-за того, что Джой, очевидно, не собиралась заканчивать их дружбу. — Нет, Джой, дослушай. Я просто… — Санса, — Джой неожиданно подступила ближе и взяла руки Сансы в свои. — Не волнуйся, ты меня не обманула. Я знала обо всем с самого начала.       Санса потрясенно на нее посмотрела. Джой улыбалась, и это вгоняло Сансу в ступор. Откуда Джой могла узнать? Кроме Сансы только один человек знал обо всем, но стал бы лорд Тайвин посвящать в это Джой? Зачем ему было это делать? — Но… — Лорд Тайвин мне все рассказал, — подтвердила догадку Сансы Джой. — Он сказал, что знает наверняка, что ты себя изведешь чувством вины, поэтому он мне все скажет, а я должна делать вид, будто ничего не знаю.       Санса пораженно посмотрела на нее. — Но ты так правдоподобно все делала! Я никогда бы не подумала, что ты все знала! — Мне и правда было очень страшно, но я так хотела тебе помочь, — призналась Джой. — Но я представляла, как страшно тебе было бы одной, и радовалась, что мы там вместе. — Значит, ты не злишься на меня? — уточнила Санса. — Конечно нет. Это же твой дядя, я понимаю. — Джой, — Санса порывисто ее обняла, — ты лучшая. Я так тебе благодарна! Без тебя я бы точно не справилась, убежала бы оттуда сразу же.

***

      Признание Джой не облегчило терзаний Сансы. Она поднималась по лестнице медленно, желая оттянуть неизбежное, едва сдерживаясь, чтобы не развернуться и не начать спускаться в библиотеку, чтобы засесть там на целый день и ночь. Но даже книги не смогли бы отвлечь ее от всего напора мыслей. «Он заботится обо мне, — поняла Санса. — Заботится не только о том, чтобы я была в безопасности, но, зная, как я переживала из-за Робба, он хочет оградить меня от новых душевных терзаний».       «Если бы я знал, что в вашей голове опять состоится битва из-за столкновения одних идеалов с другими, я бы не позволил ему с вами разговаривать».       «Он сказал, что знает наверняка, что ты себя изведешь чувством вины, поэтому он мне все скажет, а я должна делать вид, будто ничего не знаю».       Он заботится обо мне, про себя повторила Санса. Как жаль, что она не могла рассказать ему все. Он был прав, она сама знала, как поступит, но как она дяде Эдмару должна объяснить причину отказа? Санса не понимала. Он, должно быть, думал, что она страдала все это время. А Санса не могла признаться ему в том, что она ничуть не страдала. Были, конечно, моменты, когда она переживала. Когда нужно было консуммировать брак, когда она оказалась в темнице. Но дядя Эдмар видел ее брак какой-то катастрофой, и по его мнению, по мнению ее матери, по мнению всех северян, она должна была страдать в этом браке. Как она может объяснить, что она не страдала? Что ее замужество даровало ей безопасность, которой она не обладала с момента казни отца. Она получала подарки от Тириона и лорда Тайвина, заказывала себе новые платья, наслаждались прогулками и нежилась в ванной. Да, постоянного безоблачного счастья она не испытывала, но и откровенных страданий тоже. Санса не знала, какие домыслы ходили о ее браке, и во что верил дядя Эдмар, но она не думала, что переубеждать его — хорошая затея. Он видит в Ланнистерах врагов, он ненавидит их и думает, что Санса тоже их ненавидит. Если она скажет, что это не так, он ее не поймет. Быть может, со временем он мог бы принять мысль о том, что Ланнистеры не изводили ее, но он бы никогда не понял и не принял то, что Санса не просто не ненавидела Ланнистеров, она успела к ним привязаться. «Я должна солгать ему, — поняла Санса. — Я должна что-то придумать». — Значит, это будет нечто вроде… спектакля? — уточнила Санса. — Да. И вы в этом искусстве весьма хороши, можете мне поверить.       «Вы актриса больше, чем думаете. И это сказано не в обиду вам, а совсем напротив».       Когда Санса увидела у дверей своих покоев гвардейцев, ее сердце подскочило и судорожно забилось. Она попыталась взять себя в руки, но потом поняла, что ей и не нужно этого делать. Дядя должен поверить ей, должен увидеть ее волнение и страх. Санса быстрым шагом подошла к двери и распахнула ее прежде, чем смогла бы передумать. Дядя Эдмар, который стоял у окна и явно скучал, обернулся к ней. — Тебя не было так долго, я уже начал беспокоиться. Ты в порядке?       Санса набрала в грудь воздуха и произнесла на выдохе самым слезливым голосом: — Нет, нет, я не в порядке, — она резко опустилась на диван. — Как я могу быть в порядке, когда я не могу оправдать ваших надежд? — Санса… — дядя Эдмар казался ошеломленным. Он сел рядом с ней, и Санса ухватила его руку. — Я не могу этого сделать, — прошептала Санса. — Боги знают, как я хотела бы оправдать возложенную на меня ответственность, но я не могу, — Санса всхлипнула и уронила голову дяде Эдмару на плечо. — Как я могу убить кого-то? Я же не мужчина. Мое дело — сидеть у окна и вышивать. Я не такая храбрая, как вы. Я пугаюсь вида крови, меня мутит от одного ее вида. Я совершенно не способна на убийство. Мне так страшно! Ах, простите, мне так жаль, — и Санса постаралась разрыдаться, прижимая лицо к плечу дяди, чтобы он не заметил ее сухих глаз.       Дядя Эдмар успокаивающе погладил ее по плечу. — Да, я совсем забыл, что ты не Кет, хотя вы очень похожи. Прости меня, Санса, я не должен был предлагать тебе такое.       Сансу даже обидело, что он так быстро поверил, что она слабая и ни на что не годится. Боги, какой же он наивный. Джоффри заставил ее стоять и смотреть на отрубленные головы ее отца, септы Мордейн и всех домашних, она научилась не плакать, когда Джоффри приказывал ее бить, она часами разглядывала синяки и кровоподтеки, оставленные на ее теле Трантом, она как-то пережила роды, и после всего этого ее не могло так испугать ничего. Быть может, она и смогла бы убить. Но только не лорда Тайвина. «Боги, какая же я предательница», — подумала Санса и снова громко всхлипнула, прижимаясь к дяде.