nirvana

" Мне нравилось смотреть на твою улыбку, но я ненавидела, когда ты улыбалась через боль"

В коридоре больницы до тошноты пахнет медицинскими препаратами, которые смешиваясь с хлоркой, комом остаются в горле. Свет там всегда невыносимо яркий, поэтому Лиса снова и снова прячет глаза под большим капюшоном. Четыре часа. Столько времени прошло с того момента, когда она сюда пришла. Операции это ведь долго. Врачи металлом холодным зашивают едва живую плоть, режут, вытаскивают пули, смотрят на тело под своими руками совершенно дежурно. Лиса едва выразить способна как чертовски сильно она ненавидит здесь каждого человека. Чеён говорила, что не любит больницы. Они всегда приносят с собой ужасные новости. Как будто их и так не хватает в жизни. Она всегда говорила, что боится этих белых коридоров, по которым пятнами скитаются самые бездушные люди на свете. Почему их должна волновать чужая смерть? Почему они душу должны отдавать совершенно незнакомому человеку? Почему убиваться его страданиями должны, если того так неудачно задело? Было бы странно, если бы люди отдавали частичку себя кому-то другому. Если бы они тосковали, слёзы лили, вместо того, чтобы попытаться сделать всё возможное. Лиса не сильная вовсе, она почти на куски разваливается, когда мимо глаз проходят покалеченные люди. Это ведь так просто, блять, выплёвывать всю желчь никчёмного мира, рассказывать как невыносимо тяжело, гадко, ужасно проходит очередной день, чем хотя бы раз задуматься, как трудно может быть людям. Разве все они сейчас задумываются о том, как же дерьмово построена политика, думают о том, почему половина населения погрязла в нищите, думают о том, почему в мире так много наркоманов и убийц? Именно в этот момент, когда собственная жизнь или жизнь ближнего колышется над огромной, несоразмерной пропастью смерти, посещает ли их головы хоть одна подобная мысль? Нет. Лиса устало прикрывает глаза, снова лицо растирает до покраснения и на часы смотрит, понимая, что время так неумолимо быстро приближается к ночи. У неё, если честно, нет в организме совсем никаких сил. Она ощущает себя выкаченной до основания, будто из каждой клеточки, недавно счастливого организма забрали всё до единой капли этого счастливого сиропа, полного любви и безграничной привязанности. Ей хочется выть. Громко, чтобы все услышали. Да только есть ли в этом смысл в месте, где каждый второй находится на грани нервного срыва. Она знает, что это случится. Ни сегодня, ни завтра. Ни через пару дней, но этот момент обязательно наступит. Когда вывернет. Наизнанку, заставляя сорвать голос в беззвучном вопле, когда тело всё пойдёт маленькими трещинами, ручаясь, что они когда-нибудь прогрызут в душе всё до основания. У счастья есть придел, верно? Возможно, что он только что настал у одного из миллиардов человек на планете. Миллиардов. Кого-то вообще волнует, что каждую долбанную минуту на планете обрывается несколько жизней. Что сейчас, кому-то из близких точно так же нестерпимо плохо? Что этот кто-то сотрясается в плаче, рвёт на себе волосы. Едва способен понять, как жить дальше? И что возможно, этот самый человек не находит этого самого исхода? Лиса вовсе не миротворец, Чеён была права, да только это совершенно ничего не меняет. Ей всё так же больно, она всё так же сдерживает в себе слёзы, когда можно было бы рыдать в голос. Всё так же смотрит в одну точку. Всё так же, как миллионы других людей, пытается принять это безболезненно. Вина на собственных плечах придавливает к земле. Несправедливо потерять настолько близкого человека, только потому что сам оказался самым эгоистичным на всём белом свете. Нужно было мыслить по-другому. Нужно было обязательно закончить начатое. Не сворачивать на полпути, думая, что настало время от всего отказаться. Лиса вела себя просто ужасно в последнее время, намного хуже, чем всё время до этого, намного хуже, чем сама себе представляла. Какие-то никчёмные пару недель. Какие-то ссоры на платформе теперь уже обоюдного непонимания, привели к такому совершенно глупому исходу. Заслуживала ли Чеён всего того, что Лиса ей так безжалостно передала в руки? Заслуживала ли издеваний, одиночества, терзаний? Хотела ли закончить всё именно так? Лису на части разрывает от злости к ней. Она поднимается со стула, снова расхаживает по комнате, надеясь, что обязательно должно помочь, должно успокоить, поставить нестабильное состояние к примерной точке равновесия. Однако не помогает. Нервы сдают, они так прогрессивно движутся к точке не возврата, что она сама едва замечает, как ломается изнутри. Город рушится. Стены безвыходно валятся. Всё, что собиралось простоять на века, едва сплавляется с парой проблем. Уход родного человека это ведь проблема? Такая колоссальная со всю грёбанную планету. Ноги подкашиваются. Из груди снова потокой рвётся нестерпимый плачь. Она оседает на пол, прижимаясь спиной к стене и колени к себе поджимает, надеясь в полном одиночестве не сойти с ума. А ведь так сильно хочется. И эти глаза стоят брешью, когда открывает свои и этот голос под корочкой мозга. Где-то в самом сознании, что просит перестать плакать. Лиса не может. - Лалиса Манобан? - зовёт тихий мужской голос. Лиса едва способна поднять голову, но на мужчину белом халате всё же смотрит. Глазами заплаканными, красными. С невыносимой раздирающей тоской, но ожидающими. Будто он обязательно должен сказать что-то правильное. Такое, что поддержать должно. Утешить. Такое, что дать надежду просто обязано. - мне правда жаль.. - проговаривает он, прижимая к себе пару бумаг. - Тридцать два ножевых ранения это слишком много. Повреждены были жизненоважные органы. Она просто истекла кровью, мы почти ничего не смогли сделать.. Разве это не жестокость? Самое невыносимое, что он вообще мог когда-либо сказать. Она зарывается дрожащими пальцами в волосы, смотрит перед собой опустошённо и правда надеется на слуховые галлюцинации. Они ведь могли наступить из-за сильного перенапряжения? Могли наступить из-за мыслей, что круговоротом затягивали её на самое дно? Могли ведь? - Когда её привезли.. - раздаётся над головой голос хирурга, а Лиса где-то в своём собственном мире. Где-то в потайном уголке, где никогда не бывает больно, вздрагивает так ощутимо, что едва не выпускает из рук стакан воды. Если бы она только помнила эти несколько часов, что провела в отключке. Если бы она смогла заставить себя быть сильной эти пару часов, то сейчас не было бы так невыносимо плохо. Лисе до сих пор кажется, что это всё какая-то банальная, вовсе не смешная шутка. Над ней хочется посмеяться, а потом истерично начать искать камеры и Чеён звать, чтобы она уже выходила и не пряталась. Сколько можно? Это, конечно, не три недели, но неужели не хватит? Лиса всё осознала, правда, всё до последней капли. У неё слёзы по щекам больше не бегут, потому что она все их выплакала. У неё на лице никаких эмоций нет, потому что она ощущает себя перемолотой через мясорубку. У неё в голове слов не осталось и только на повторе зацикленное "Прости.." Прости, Прости, Прости меня Чеён.. за то, что ушла и за то, что оставила. За то, что рядом не была, когда была так сильно нужна. За то, что променяла тебя на собственное эгоистичное желание быть счастливой. Да кто вообще заслуживает счастья? Это точно не Лиса. С чего она вообще решила, что может вот так просто от всего отречься. Стать важной, нужной, любимой, без каких-либо потерь? А потери ведь огромные. Душу через сито перетирающие, снова в холодную и твёрдую землю втаптывающие. Она бы так хотела всё это вернуть назад, но мосты, как правило, всегда поджигают. - Она постоянно говорила о вас. - он смотрит на девушку с какой-то невыносимой тоской, - Просила, чтобы мы никогда вам не звонили. Она так хотела, чтобы вы не знали о её смерти, поэтому когда от наркоза засыпала, попросила меня поклясться. - он вздыхает тяжело, снова опуская глаза на собственный стол. - И что же вам помешало, доктор? - спрашивает Лиса, тщетно стараясь унять колотящееся сердце. - Вы единственный человек, о котором она упомянула. Говорила без остановки, - он усмехается, а Лиса почему-то не верит, что речь идёт о её Чеён. Чеён, которую она знала, вообще не любила болтать по пустякам. Однако это не пустяк, да? - но, сколько бы она не рассказывала, слово за словом, это всё было посвящено вам. Поэтому я обязан был сообщить. По-другому нельзя. Она ведь так сильно вас любила.. Любила. До дрожи на кончиках пальцев, до слёз горьких выступающих в её больших карих глазах. Любила до сбитого пульса, снова на коленке написанного текста. Любила до сорванных связок на выступлениях, которые в итоге и убили её. Лиса тоже любила, но совершенно не так. Как собственное утешение, как моментное желание быть рядом, как что-то единственное и важное, однако такое, что исчезнуть никогда-никогда не должно было. Она уверена была, что мир сотрётся в порошок, музыка перестанет нести цену, что наркотики внутри выжгут целую вселенную, но Чеён обязательно останется. Она обязана была никуда не исчезать, хотя бы потому что Лиса даже не рассматривала такой мир, в котором Чеён никогда бы не существовала. Воспоминания душат. Их с каждым днём всё больше, ровно так же, как и выпитого алкоголя во всей нервной системе. Лиса так отчаянно старается задушить рвущийся на свободу вопль очередной сигаретой. Снова глаза растирает до покраснения, снова не отвечает на звонки. На телефоны сорок три пропущенных от Дженни, только за последние пару часов. Лиса не собирается брать. Ей так невыносимо сильно хочется побыть одной. Просто лежать на своей кровати посреди смока от сигарет и надеяться, что лёгкие под конец этой недели не пойдут трещинами. Она стала больше курить. Раза в три больше, чем было до этого. Нормальное состояние крошится. Попытки сберечь себя от саморазрушения медленно сводятся на нет. Даже противно как-то. От себя самой, эмоций, что внутри сгорают адским синим пламенем и от желания жить, что угасает, потому что кажется самой глупой и неоправданной мечтой существования. В этом и смысл. Страдать, когда плохо. И радоваться, когда вновь всё становится хорошо. Лиса устала качаться на этих качелях. Устала снова и снова ожидать того момента, когда в очередной раз обязательно должно полегчать. Она ждёт этого постоянно. В голове прокручивает снова и снова и так на репите, прослушивая голос Чеён на песнях и видео. Смотря на неё, умоляя вернуться. Она блять не слышит. Она банальный набор пикселей, миллион кадров, что с экрана смотря улыбаясь так ярко и светло, что Лиса правда задыхается. Она не настоящая, зато слёзы, что по щекам сбегают вполне реальные. От этого хуже. В разы. Сотню. Тысячи раз. Она совершенно не видит конца, и бездумно улыбается телевизору, на котором в коротких видео на телефоны Розе такая настоящая, родная, без единого изъяна, кроме глупого желания обязательно быть услышанной. Пусть даже через страдания, боль, но прямо к мечте не сворачивая ни на градус. И Лиса злиться. Квартиру свою рушит, разбивает мебель. Снова сбрасывает очередной входящий вызов. Снова по-долгу смотрит на всходящую Луну и дрожит всем телом, замерзая на лютом холоде в ледяной воде. От наркотиков плохо. Они выжигают у человека грань реального, стирают настоящие чувства и заменяют их на что-то совершенно другое. Поэтому Лиса снова вдыхает, снова старается отключиться, пока на губах остаётся почти беззвучное "Мне так чертовски жаль.." В голое искрами взрывается настоящее, а её в каком-то потоке сознания уносит так далеко отсюда, что тело совершенно не ощущается. Перед глазами сотня бликов и свечения от них столько много, что слепит. Сначала не ощутимо, а потом будто глаза начинает выкалывать тоненькой иголочкой. Режут по радужке глаза, но почти сравнимо с едким разъеданием души. Она едва способна ощущать себя в пространстве и вместе с тем кажется, будто ноги совершенно ватные. Они не держат вес собственного тела. Они едва способны не обрушить его на землю. Пол залит весь какой-то красной жидкостью. Вязкой. Невозможной. Она липнет к подошве. Снова нарастает на ней каблуком, а Лиса совсем понять не может, от чего именно в этот момент так нестерпимо плохо. Это галлюцинации, наверное. Просто переутомление. Она, ведь спала последний раз примерно дня два назад. Резкий стук в дверь снова сбивает всю координацию. Она потерянно осматривается по сторонам, снова всем телом ощущает, как невыносимо холодно и дрожать начинает, когда смотрит на заполненную ванную, в которой сидит прямо в одежде. Она судорожно сглатывает, руками упирается, но вода словно плотнее в несколько раз. Она усердно держит, сковав каждую клеточку и не может Лиса пошевелиться, как бы не старалась. Первые пару секунд она едва способна понять, что вообще происходит, но после наступает настоящая паника. Ей холодно. Почти невыносимо холодно и вместе с этим кто-то абсолютно невидимый плотно держит на самом дне. Приклеил её на самый прочный клей. Связал самыми прочными верёвками. Из груди сам собой рвётся плачь, крик, желание, чтобы обязательно помогли. Лиса за эти пару секунд окончательно перестаёт верить в происходящее. У неё губы посиневшие. В голове мыслей столько много, что каждая из них, проходя по сознанию, неминуемо сталкивается с сотней других. От этого и головная боль. Она чувствует, как невыносимо голова расходится по швам. Как больно ощущается каждое движение и как внутри что-то очень важное и ценное разрушается. Лиса снова плачет. Руками закрывает лицо, из-за всех сил сражаясь с невыносимым желанием захлебнуться прямо сейчас. Она ведь права на это никакого не имеет. Оставить Дженни, бросить ещё одного самого дорогого человека просто нельзя. Совершенно нельзя. Никто не простит второго предательства. - Ну тише, ты чего ревёшь крокодильими слезами? - прямо над головой спрашивает такой родной и знакомый голос. Лиса глаза поднимает, насильно сталкиваясь с теми самыми нужными. Такими, которые остановить терзания, наверняка, должны. Чеён в ответ смотрит, улыбаясь краешком губ, перебирает совсем бледными пальцами по её, Лисиным, волосам и смотрит в ответ так пленительной, что слов не находится хотя бы воскликнуть, что так рада её видеть. Кошмары ведь всегда заканчиваются, да? Люди снотворное пьют, успокоительные. Столько мер предпринимают, чтобы отогнать глупое наваждение, а потом, не обязательно через дни, недели, месяца, а порой целые годы снова неизбежно приходят в ту самую точку. Начинают отчёт с начала. Усердствуют в этот раз намного больше, потому что теперь, как никогда прежде ощущается подкожный страх. Быть сильным, не значит, не бояться, да? А Лиса и не боится. Чеён бояться просто глупо, она ведь спустя столько дней ненависти и невыносимой разлуки снова рядом сидит. Смотрит пленительно. Улыбается. Касания её явно галлюцинация построить не может. Ведь так? Лисе совершенно не хочется верить, что её Чеён сейчас самая ненастоящая из всех людей на планете. Поэтому она в ответ улыбается точно так же, поэтому рукой крепко сжимает её, и совсем тихо, почти беззвучно, добавляет, что так сильно скучала. - Я знаю. Всё знаю, правда. - она вздыхает так смертельно опустошённо. Глазами бегает по комнате и садится где-то на полу, облокачиваясь спиной о холодную поверхность кафельной ванны. - Только ты не вини себя, ладно? Я сказать это просто обязана. Чтобы ты перестала. Мне так невыносимо наблюдать, как тебе тут, без меня плохо. - она оборачивается, смотрит в ответ долго, а Лиса снова замечает, что слёзы по щекам бегут водопадами. А ещё то, что теперь наконец может двигаться. Чеён даже руку протягивает, но в этот же момент у Лисы нет совсем никакого желания подниматься. - Мне так холодно. - сквозь зубы шепчет она, словно не слышала всего того, что только что говорила Розе. - Так невыносимо холодно.. - Ты ведь перестанешь себя винить? У меня есть столько причин, чтобы рассказать тебе о том, что ты вовсе не виновата. - у Розе от чего-то дрожит голос. Он в пространстве почти глухой комнаты трескается и ломается. А Лису словно по голове бьют нестерпимо сильно. Искр перед глазами так много, что жмуриться приходится рефлекторно. - Ты только не оставляй меня, ладно? Просиди ещё пару минут. Просто побудь рядом, пожалуйста.. - Лиса вдыхает глубоко, да только кажется будто лёгкие внутри до пепла сгорают. - Ты же знаешь, что я уйду..- Чеён пальцами перебирает края собственной кожаной куртки, паузу оставляет после себя с целую галактику, а потом улыбается. - Тебе есть о ком волноваться. Песен написать надо столько много, чтобы каждый на планете знал твой голос, слышишь? Потом выступать будешь..на сцене, как мы тогда хотели. - слова её Лису на ошмётки режут. - Хотели, Чеён. Вместе, понимаешь? Мне одной это всё совсем не надо.. - она в нестерпимой лихорадке старается притронуться к девушке, да только далеко. Она сидит так далеко, что Лисе просто не достать. Осознания этого давят сильнее любого пресса. Лиса ощущает себя законсервированной в металлической банке вместе со страхом, болью и страданиями. Как же паршиво. - Нет же. - отрицательно мотает головой Чеён, - ты обязательно будешь жить. И песни писать тоже будешь. А ещё, - она губы поджимает, покусывая их в каком-то волнении, а Лиса вдруг понимает, что бледнее Розе, наверное, никогда никого не видела. - Она хорошая. Я про Дженни, - девушка улыбается, снова непрерывно заглядывая в медовые глаза. - Ты только не потеряй её, слышишь? Я, наверное, слишком поздно поняла, что зря тебя ревновала. Просто боялась, что ты меня оставишь, глупая, да? Но... прошла неделя, а ты потом пришла и правда оставила.. Улыбка её на душе ставит настоящее клеймо и больно становится до такой степени невыносимо, что Лиса едва в сознании себя удерживает. Она так сильно виновата перед ней..она так виновата. - Прости меня..- произносит она одними губами, да только важно ли это сейчас. - Скоро рассвет. - совсем тихо добавляет Розе и на девушку в полу живом состоянии смотрит уже без особой нежности. Лисе всё так же хочется просить прощения, да только сказать совершенно ничего не может. Ей кричать хочется от того, что это кажется конечная, но голос словно пропал. Ей невыносимо сильно хочется снова разрыдаться, а слёзы из глаз насильно больше не идут. Она абсолютная пустышка, внутри которой тёплым осенним ветром разносятся последствия шторма. - Уходишь от меня, да? Навсегда уходишь? - Навсегда, Лисёнок.. Лиса глаза закрывает, выгоняя из лёгких весь воздух и голову откидывает на твёрдую керамическую поверхность. Дышать старается более или менее спокойно и где-то в самом сознании, там, где поклялась хранить её целую вечность, наконец, открывает дверь. Людям, в основном, легче становится, когда человека, самого родного, любимого, наконец, получается отпустить. Будто голуби, что всю жизнь провели в металлической клетки в один из дней почувствовали лёгкие порывы ветра в самых крыльях. Будто под ногами, давно стёртой подошвы, в один из дней оказался бескрайний океан. Водная гладь, что страдания и чувства твои уносит на самое дно. А ты, ты остаёшься стоять на берегу. Взглядом провожаешь каждую частичку давно не существующего, и тебе в один из дней, обязательно становится легче. Дверь в ванной комнате открывается. Быстрые шаги разносятся по поверхности пола, вода - холодная, невыносимо ледяная - выключается чьей-то чужой рукой. Дрожащие, тёплые пальцы оплетают тело, а потом вытаскивают его почти бездыханное, измученное на поверхность. Лиса навряд ли разобрать способна, что конкретно с ней происходит, но её точно обнимают. Прижимают к себе так сильно, что где-то под ложечкой невыносимо тянет. Она улыбается. Искренне, но совершенно устало, будто сил в организме осталось только на одно слово. Явно какое-нибудь примитивное, глупое, самое идиотское на свете. Она старается вдыхать глубже, в чужую шею утыкается, разбирая во всём приглушённом спектре запах лесных ягод. Как же отвратительно они пропитали всё её пальто. Лиса планирует бросить, чтобы теперь уже никогда не сталкиваться с такой проблемой. - Ты такая идиотка, Манобан. Такая идиотка, боже мой.. - шепчет Дженни, стараясь из-за всех сил не плакать. А у Лисы улыбка захватывает посиневшие губы. Она от чего-то чувствует в теле такую неземную лёгкость и свободу, что прекратить никак не может. - Богохульство.. - усмехается она, проваливаясь куда-то в мягкую мглу. На самом деле, там намного хуже, чем на холодном полу с Дженни, но Лиса искренне теплит в уголках души маленькую мечту. Розе просила проснуться. И Лиса обязательно сделает это, но только для того, чтобы никогда-никогда не забывать.