обо всех парнях, которых я любила

— Ты никуда не полетишь! — Полечу!       Лицо Громова искажается от злости, когда он слышит столь резкий ответ в свою сторону; на лбу, около виска, выступает целое переплетение вен, а тяжелое дыхание отдается глухим рыком где-то глубоко в грудине. Мужчина сперва медленно поднимается из кожаного кресла, опирается руками на край стола, а затем наклоняется как можно ближе в мою сторону, чтобы почти зашипеть: — Нет, дорогая моя, никуда ты не полетишь.       Я выкрикиваю что-то нечленораздельное, выражая собственное негодование, и вскидываю руками, на что Громов только победно улыбается и вновь занимает свое место за рабочим столом. Он принимается как ни в чем не бывало заполнять очередной рапорт о последнем вылете команды Соколова, но я кладу свое удостоверение перед собой и бормочу: — Либо ты даешь мне разрешение на вылет, либо можешь забрать эту никчемную пустышку, в которой указано, что я почти 6 лет отдала обучению в летном училище, — мой голос дрожит, но из последних сил мне удается едко добавить в конце: — Дорогой дядя.       Мужчина возмущенно втягивает воздух через рот, нервно изучая мое лицо и пытаясь понять, не блефую ли я, однако я наконец ощущаю себя достаточно решительно, поэтому продолжаю: — Ты ведь знаешь, что я умею управлять самолетом. Ты видел меня за штурвалом военного борта. А сейчас я прошу тебя всего лишь об одном вылете на вертолете, но ты не можешь разрешить мне это. Почему?       Громов вновь покидает свое кресло, обходит выступающий край стеклянного стола и становится за моей спиной, опуская свои руки мне на плечи; мужские пальцы едва сжимают их, пытаясь именно так выразить волнение, которое вызывает у дяди только лишь мысль обо мне за штурвалом, но сам он молчит. — Спрячь удостоверение и поезжай домой, — после недолгой паузы вдруг произносит Громов, отходя на несколько шагов от моего стула.       Я едва сдерживаю улыбку, буквально заталкиваю документ в карман пиджака и стремительно подрываюсь с места, намереваясь почти бежать в сторону ангара, но дядя внезапно добавляет: — Если я узнаю о несанкционированном взлете… — Узнаете, Владимир Иванович!       Я не слышу, что он еще кричит мне вслед, потому что уже пролетаю мимо соседних кабинетов, направляясь к лестнице, ведущей вниз. Почти весь персонал отрывается от собственных мониторов и даже от главного из них — с изображением карты местности, где бушует огонь, — чтобы посмотреть на меня, бегущую в сторону старого ангара. Я всем весом толкаю двери, которые попадаются у меня на пути, отчего те звучно захлопываются после, раздаваясь гулким эхо по полупустым помещениям. Внутри бушует адреналин, и, только когда я оказываюсь у долгожданного военного вертолета, мне удается выдохнуть — сейчас я полечу! — Нарушители на борту, — произносит кто-то за моей спиной.       Я медленно оборачиваюсь, надеясь увидеть там кого-то из солдат Громова, но крайне удивляюсь, замечая перед собой одного из команды Соколова — Максима Шустова со своей несменной кучерявой шевелюрой и широкой улыбкой на лице. — Что ты тут забыл? — Люблю шпионить за людьми, — задумчиво бормочет тот.       Он закидывает очередную конфету себе в рот и вновь улыбается, а мне не остается ничего другого, кроме как обезоруживающе улыбнуться в ответ. — Куда мы летим? — вдруг спрашивает Максим, отчего я только удивленно вскидываю брови. — Мы? — Мы! — парень смеется. — Или у тебя в планах был одинокий полет для размышлений о бренности собственной жизни? — Вообще-то именно так!       Шустов хмурится, недолго молча изучает мое лицо, а после опять растягивает губы в широкой улыбке, бормоча: — Значит, тебе и твоей депрессии придется перенести свидание на другой день. Сегодня с тобой лечу я.       Я, негодуя, складываю руки на груди и поднимаю голову вверх, потому что прямо перед собой я вижу только мужскую грудь и широкий ремень от гитары, который пересекает ее. — Громов тебя надоумил?       Максим пожимает плечами, аккуратно скручивает обертку от прошлой конфеты в бантик и протягивает его мне со словами: — Он просто о тебе волнуется.       Я тяжело выдыхаю. — Но я ведь не обязана брать тебя с собой – я могу оставить тебя здесь и улететь одна, — мне хватает пары секунд, чтобы забраться в кабину и занять место пилота. — Что ты сделаешь?       Парень качает головой, едва сдерживая смех, в ответ на что на моем лице застывает немой вопрос. — Что смешного? — нерешительно произношу я. — То, что эти вертолеты сейчас используют крайне редко и ты даже не подумала о том, чтобы проверить бак.       Мне становится не по себе, и щеки мгновенно вспыхивают пунцовым оттенком, вызывая волну умиления в глазах парня: который раз уже он ловит меня на столь примитивных вещах, а я все также продолжаю робеть. — Поэтому Громов и волнуется, — внезапно добавляет Шустов.       Он протягивает мне конфету в приоткрытое окошко и скрывается из виду буквально на несколько секунд, а после вновь появляется в поле моего зрения, приближается к стеклу и выдыхает на него. Я в непонимании хмурюсь, а после вижу, как парень выводит пальцем сердце и улыбается. — Это не свидание, Максим! — Это намного лучше, чем свидание!       Я слышу, как наполняется бак, и устраиваюсь удобнее в кресле пилота. Сперва переключаю все необходимые тумблеры в рабочее положение и кладу руки на штурвал, как бы примеряясь, а после уже более уверенно сжимаю его пальцами и смотрю перед собой. — Готово, капитан! — Максим усаживается в кресло второго пилота, оставляя гитару в салоне. — Так куда мы летим?       Я пожимаю плечами, широко улыбаясь. — Куда-то вверх.       И только после нескольких минут в воздухе, когда полосы аэродрома остаются позади, а сверху открывается вид на все причудливые ландшафты близлежащей местности, парень решается сказать: — Ты такая романтичная! — О чем ты?       Шустов запускает руку в копну пушистых волос и бормочет: — Первое свидание – и сразу прогулка на вертолете.       Я возмущенно охаю, глядя в его сторону, и немного ослабляю хватку штурвала, в который до этого буквально вцепилась обеими руками. — Это не свидание! — Если это не свидание, то ты можешь уйти прямо сейчас, — он складывает руки на груди и гордо поднимает подбородок вверх. — Куда мне уйти, Шустов?       Максим вскидывает руками и в который раз улыбается, почти вопя: — Ну вот, значит это свидание!       Я смеюсь в ответ, понимая, что этот чудаковатый спасатель все-таки слишком сильно запал мне в душу, чтобы я игнорировала его излишне частое присутствие каждый раз, когда мне что-либо было нужно.       Он тихо напевает какую-то песню прямо в микрофон наушников, но оглушающий гул винта едва дает мне расслышать хотя бы пару слов. Я ощущаю на себе его пристальный взгляд и пытаюсь игнорировать едкую ухмылку на мужских губах, однако в то же время осознаю, насколько мне приятно получать это внимание. — Я обязательно напишу песню об этом полете, — со всей присущей ему серьезностью сообщает Максим. — И как она будет называться?       Парень пожимает плечами. — У моих песен нет названия. Просто песни о чем-то. — И о чем же будет эта песня?       Шустов вновь переводит свой взгляд на меня и слегка наклоняет голову набок, едва сдерживая улыбку. — О любви.       Мои щеки вновь пылко реагируют на подобные фразы, и я явно ощущаю, как уже все лицо начинает гореть от смущения. — О любви в небесах, — задумчиво добавляет он. — Жаль, что тебя не Любовь зовут.       Я тихо смеюсь, опуская штурвал, чтобы пойти на снижение, при этом бормоча в ответ: — Зато я в небесах!       Максим широко улыбается, протягивает мне свою ладонь и слегка шевелит пальцами, призывая взять его за руку. И я вкладываю свою ладонь в его, слыша низкий голос в наушниках: — Мы в небесах.