обо всех парнях, которых я любила

      Вы когда-нибудь задумывались, как машина переезжает искусственную неровность, или «лежачий полицейский», если вам угодно? Наверняка, сперва она снижает скорость, затем перекатывается передними колесами, а следом задними, отчего чувствуется легкий прыжок, и вновь опирается двумя осями на горизонтальную плоскость асфальта. Принцип кажется предельно прост, чтобы быть непосильной задачей даже для начинающего водителя, но в этот раз проблема была в другом: на дороге действительно лежал полицейский. В форме, с кожаной кобурой на поясе и твердой фуражкой, которая одиноко покоилась в нескольких метрах от него; он выглядел так жалко и беззащитно, что мне становилось немного не по себе, – бедный, бедный капитан полиции! – но не настолько, конечно же.       Крупные снежные хлопья оседали на обездвиженное тело, укрывали редкие пятна крови на асфальте плотным ковром, сотканным из десятка снежинок, будто пытаясь замести следы. Я даже не заметила, в какой именно момент начался снег, но яркий контраст белого с красным внезапно навеял по-настоящему рождественское настроение – капли, словно россыпь плодов рябины, проступали на снежной глади. «Русская зима», – пронеслось у меня в голове за секунду до того, как двигатель машины глухо взревел, а на бледное мужское лицо, застывшее с гримасой ужаса, пролился тусклый свет фар.       Я сидела неподвижно за рулем серой «Тойоты», не решаясь нажать на газ и миновать упругое препятствие. Предвкушая хруст костей и неприятное хлюпанье внутренних органов и давленного мяса, мне становилось слегка не по себе: слишком жестокое наказание для обычного оперативника, который за деньги уничтожал улики и подкупал судей. Тем более, кто вообще сказал, что надо заканчивать это именно так? Может, раздробленная ключица и прошедшая навылет пуля преподали ему достаточный урок, чтобы впредь быть хорошим мальчиком.       Я решительно открыла дверь, чтобы покинуть салон автомобиля, но наткнулась виском прямо на холодное дуло ТТ. — Мне больше нравятся тульские пряники*, — с улыбкой пробормотала я. — Заткнись и выходи из машины. — Есть, капитан! — Я майор, — недовольно проворчал мужчина. — Прости, на драной кожаной куртке звезды не наклеены.       Я почувствовала легкий толчок в спину, который вынудил меня прижаться грудью к машине и завести руки назад; мужские пальцы были слишком горячие для такой морозной декабрьской ночи, отчего я невольно задумалась, как долго он сидел где-то поблизости в теплой засаде. Майор молча защелкнул на моих запястьях наручники и отошел на несколько шагов назад, все еще держа на прицеле мой затылок, а после медленно стал двигаться в сторону стонущего от боли опера. Металлические браслеты бесполезно повисли у меня на запястьях: либо мой новый товарищ из полиции очень спешил, либо нарочно не до конца задвинул шарниры, из-за чего знаменитую «Нежность» без особых усилий можно было сбросить одним резким движением. — Пристрели меня, — отрывисто прошептал мужчина, стараясь повернуться лицом к майору. — Меня же посадят. Стреляй! — Сейчас мы со всем разберемся, я вызову скорую, потерпи. — Да как же ты не понимаешь! — давясь собственной кровью, попытался закричать тот. — В Управлении уже знают обо всем, у них есть доказательства против меня, а она… — собрав последние силы, он вскинул сломанную руку и указал на меня, — она работает на них.       «Испуганный олень в свете фар», — я улыбнулась своим мыслям, наблюдая за дрожащими мужскими губами. Майор, склонившись к оперативнику, нерешительно опустил пистолет и с удивлением перевел взгляд на меня, словно оценивая, насколько могут быть правдивы слова его коллеги, лежащего в луже собственной крови. — Гром, умоляю! — взревел мужчина, ударяя ногами по холодному асфальту. — Я и без того уже нежилец, стреляй!       Замешательства майора было достаточно, чтобы полицейский смог дернуться и вырвать из ослабевшей хватки оружие, а после, не колеблясь ни секунды, нажать на спусковой крючок липкими пальцами.       Громкий выстрел сотряс округу; я невольно нахмурилась, ощущая неприятный шум в ушах, но быстро пришла в себя, глядя на растерянное лицо Грома: он все еще протягивал руки в сторону уже мертвого оперативника, словно надеясь на то, что пистолет дал осечку. — Это личное оружие или табельное? — негромко спросила я, точно зная, что он все равно услышит. — Табельное, и даже не мое.       Я осторожно завела руки подальше за спину и ударила ими по пояснице, в месте чуть выше копчика, – браслеты наручников едва слышно щелкнули, освобождая мои запястья от бессмысленных оков, и через несколько секунд звучно приземлились на асфальт. — Ты найди гильзу, а с остальным я разберусь сама, — я протянула мужчине перчатки и черный платок, чтобы он случайно нигде не наследил. — Что ты собираешься делать? — Свою работу.

×××

      Тишину в салоне нарушали лишь размеренный скрип «дворников», интенсивно смахивающих крупные хлопья снега с лобового стекла, и негромкие звуки зарубежной мелодии, играющей по радио. Гром сидел на пассажирском сиденье рядом и молча разглядывал пролетающие мимо виды ночного Санкт-Петербурга, пока я едва заметно ворочала руль, объезжая небольшие сугробы и затянувшиеся тонкой коркой льда лужи.       После произошедшего он вел себя на удивление сдержанно и спокойно, хоть зрелище и было одним из тех, глядя на которое лучше держать глаза закрытыми. Но думал он слишком уж громко: частые вздохи, нахмуренные донельзя брови и опущенные уголки губ – все это выдавало его недовольство, так и вынуждая первой начать разговор, но мужчина опередил меня своим коротким вопросом: — Зачем? — Что именно? — Зачем ты занимаешься этим? — он перевел свой изучающий взгляд на меня и поправил козырек старой тканевой кепки. — А чем плоха моя работа? — я слабо улыбнулась, вновь уловив тень замешательства на мужском лице. — Я работаю в органах так же, как и ты. Несу службу, тружусь на благо родине. Только руки приходится пачкать, и зарабатываю я на четверть больше. А в остальном – точно такой же майор полиции. — Ты майор? — И ты майор, Игорь, чудеса, не правда ли?       Мужчина умолк, раздумывая над очередным вопросом или просто пытаясь переварить полученную за сегодня информацию, однако по лицу было видно, что выходит у него это очень тяжело. Он будто насильно заставлял себя найти решение выдуманной им самим проблемы, как мантру повторяя в голове «думай, думай...», но тщетно – Игорь громко цокнул языком и сотряс воздух очередным вопросом: — И давно ты «подсадная утка» питерской полиции? — Я скорее «санитар леса», чем «подсадная утка», — я негромко хмыкнула. — Но, отвечая на твой вопрос, могу сказать только, что достаточно давно.       Гром удивленно изогнул брови и нелепо выдвинул челюсть вперед, задумавшись. — И многие в курсе об этом? — Я понимаю, к чему ты ведешь, — я осторожно остановилась у обочины и повернулась к мужчине лицом. — Прокопенко знает о моей работе и обо мне, хоть и не поддерживает. Главное, что Москву устраивает такое положение дел. — Вот же…       Я достала из полки под рулем кошелек и, не дожидаясь новой реплики от майора, обратилась к нему: — Ты голоден? — Нет, — он вдруг улыбнулся. — До того, как приставить к твоей голове пистолет, я как раз ужинал.       Наивный тон его голоса вызвал у меня ответную улыбку, и я вдруг осознала, что истинной причиной того, почему же его руки были такими теплыми, когда он защелкивал наручники на моих запястьях, было далеко не нахождение в засаде, а горячий сверток с шаурмой. — А я перекушу.       Вернувшись через несколько минут с большим хот-догом и двумя стаканами кофе, я вновь села на место водителя и протянула один из стаканов Грому; тот вежливо кивнул и принял в свои руки горячий напиток, сразу поднося к губам и пробуя его на вкус. — Не такая гадкая жижа, как в участке, — хмуро пробормотал он. — В следующий раз обязательно передам твои слова продавцу.       Майор попытался улыбнуться, натянуто искривив губы, но в ответ лишь промолчал. Мы сидели в полной тишине, около получаса: я медленно поглощала купленный хот-дог, который оказался больше похож на сухую сосиску в тесте, а Игорь маленькими глотками попивал остывающий кофе из бумажного стакана. Темноту в салоне иногда разбавлял яркий свет вывески над магазином, которая то зажигалась, пуская неоновые блики на задумчивый мужской профиль, то внезапно потухала, вновь погружая все во мрак.       Разговор у нас заметно не ладился; на лишенном эмоций лице Грома явно читалось, что голова его полна вопросов, на которые он то ли не хотел знать ответы, то ли просто не решался вновь сотрясать воздух бессмысленными «зачем» и «почему» и угрюмо молчал. Скорее всего, мне не следовало и дальше нарушать воинственную тишину в салоне, однако, утерев губы салфеткой, я вдруг спросила: — Тебя подвезти?       Он резко повернулся ко мне лицом, будто все это время только и ждал, что я первая произнесу что-то вслух, и, наклонив голову набок, прошептал: — А если о тебе узнает кто-то, кому не следовало бы знать? — Хочешь заделаться крысой в участке и проверить?       Майор лишь нерешительно усмехнулся. А я впервые позволила себе внимательнее рассмотреть его вблизи: сильный подбородок, большой ровный нос и тонкие губы, обрамленные аккуратной щетиной, – он выглядел очень мужественно, буквально излучая всем своим телом нескончаемую энергию грозного полицейского, и так приятно пах старой кожей вперемешку с кофейной горечью, что я всего на секунду невольно прикрыла глаза. Следом мой взгляд плавно переместился на его рот, продолжая изучать все мелочи угловатого лица, и, заметив капли молочной пены на тонкой линии мужских губ, я внезапно потянулась рукой, чтобы убрать ее остатки салфеткой, однако Гром резко схватил мое запястье пальцами и несильно сжал. — Надумал драться со мной? — я улыбнулась. — У тебя на губах молоко.       Он вдруг отпустил мою руку, буквально отбрасывая ее от себя, и утер рот рукавом кожаной куртки. — Галантности тебе не занимать, я смотрю. — Ты вроде предлагала подвезти – так рули, — грубо бросил мужчина. — Есть, майор!       Я вновь включила радио, чтобы не слышать рядом его недовольное сопение, и, отъехав от бордюра, влилась в поток машин.       Ночной Питер буквально кипел жизнью, светился тысячами огней, пестрил неоновыми вывесками над барами и заманивал в свои сети каждого, кто решил провести эту ночь вне дома, мешая ячменный эль с крепким медовым виски. Десятки такси, ожидающие своих пассажиров у дверей ресторанов, веселые подростки на скейтах и самокатах, медленно шагающие вдоль набережной парочки – все это выглядело так беззаботно, будто завтрашнего дня априори не существует: есть только этот момент и эта секунда из целой вечности, скрытой во мраке. — Извини, — вдруг прошептал Гром, выворачивая регулятор звука на минимум. — Я повел себя грубо. — Не волнуйся, я не принимаю такие вещи на свой счет.       Он удивленно изогнул густые брови и слабо приподнял уголки губ, изображая подобие улыбки. — За перекрестком направо, — Игорь указал рукой на переулок за светофором и отстегнул ремень. — Спасибо.       Я остановилась в темной арке, ведущей к подъезду и старой цветочной клумбе, укрытой толстым слоем рыхлого снега, и заглушила мотор; майор поправил кепку, провел жилистой ладонью по лицу и потянулся к дверной ручке, медленно, словно попутно размышлял и пытался придумать причину остаться здесь дальше, но на ум, как назло, ничего не приходило. — Последний человек, который должен знать обо мне, – это твоя любопытная пассия, — внезапно произнесла я, едва коснувшись мужского плеча рукой. — Надеюсь, мы поняли друг друга. — Она мне не пассия. Я свободный человек. — Это предложение зайти к тебе на чай?       Гром настороженно нахмурился. Его лицо внезапно приняло слишком озабоченный вид растерянного подростка, но затем он покачал головой и вышел из машины, бросив напоследок сухое «счастливо». Я улыбнулась, глядя на стремительно удаляющуюся высокую фигуру, и повернула ключ в замке зажигания – машина фыркнула, вновь приводя мотор в действие, и довольно зарычала.       Мне хотелось быстрее оказаться дома и лечь спать, или заехать в один из баров по дороге и за стаканом холодного мартини вспомнить всю абсурдность нашей сегодняшней с ним встречи, но ровно в тот момент, когда я собиралась сдать назад и выехать из темного переулка вновь на оживленную улицу, в свете фар увидела, как Гром широкими шагами двигался к машине, сжимая в руках старую кепку. — У меня нет чая, но я могу налить кипятка, — сдерживая улыбку, пробормотал он, когда я приоткрыла окно. — Не беспокойся, до этого мы вряд ли дойдем.