Three Games

      От лица Бет       Возвращение в Лексингтон было похоже на проклятье. Бет чувствовала над головой меч, который упадет на голову, стоит ей войти в дом матери. Но этого не случилось. Не было никакого кинжала. Только грусть, только сожаление. И Гарри Белтик. Временно, Гарри Белтик.       Гарри дал ей книги, которыми она уже владела, кроме одной - о самом Боргове. Она, конечно, знала о существовании книги, но избегала ее, стараясь сохранить как можно более поверхностное знание о сопернике. Гарри, вручая ей эту книгу, чувствовал, будто все встало на свои места. На данный момент, помимо статей и фотографии в бумажнике, у нее теперь еще и воспоминания о матче в Мехико. Так что узнавать о нем через перевод - слишком.       По крайней мере, так было вначале.       После того, как Гарри ушел от нее в первый раз, ее неудачное соблазнение уже вылетело из памяти. Она проскользнула в постель матери, чтобы посмотреть, на что же это будет похоже. И Боргов в ее руках ждал. После первых нескольких страниц, она не могла отпустить его. Это оказалось очень увлекательно, что она даже не ожидала такого от книг о шахматах и вдобавок ко всему еще и проницательно. С грустью, она вынуждена была признать, что Боргов - порядочный писатель, и точно знал, о чем говорит. Ну, в каком-то смысле это было правдой. Было еще интервью по телевизору, которое удалось найти, чтобы услышать его голос. По манере разговора Боргова создавалось ощущение, словно он общается с ней напрямую. Его жена сидела рядом с ним и переводила его слова, и она почувствовала резкий приступ гнева, которого не ожидала от себя и не до конца понимала. Она старалась не обращать внимания на слова, исходящие из ее уст, сосредотачиваясь только на Боргове и только на нем.       — Я хороший игрок, но сейчас я выступаю против людей, которые вдвое моложе меня, — сказал он, — я не знаю, как долго я смогу продолжать выигрывать. Она сидела прямо в постели, наклонившись к телевизору, желая, чтобы эти слова означали нечто большее, чем они, возможно, означали. Она хотела, чтобы он назвал ее по имени, пусть даже если бы он просто сказал, что она неудачница, слабачка, но не человек, который находится так далеко и о котором он так и не заговорил.       Вместо этого, он продолжал: — Я могу бороться с кем угодно, но только не со временем.       Пока его жена переводила его слова, он закрыл глаза, облизнул губы, покачав головой, будто пытался избавиться от мысли. «Я могу бороться с кем угодно, но только не со временем». Это была самая яркая эмоция, на которую был бы способен мужчина, и его движение получилось настолько печальным, что у нее лишь на миг защемило сердце. Она помнила времена, когда единственное, что она чувствовала к нему был гнев, и ей хотелось вернуть те времена.       Когда Гарри, наконец, набрался смелости поцеловать ее, на улице в темноте, она решила позволить ему попытаться ухаживать за ней. Весь роман занял меньше часа, меньше, чем большинство ее игр, и когда он слез с нее, она повернулась на свою сторону лишь на мгновение, чтобы найти опору. Она ничего не чувствовала к Гарри, ей просто нужен был кто-то, кто скрасит ее одиночество, и он сделал это. По крайней мере, она ценит его за это.       Бет чувствовала его взгляд на себе, который ожидал от нее каких-то действий, но каких именно – она понятия не имела. Она зажгла сигарету только для того, чтобы сделать хоть что-то. Боргов уставился на нее с прикроватной тумбочки, и вдруг она поняла, что все что она хочет сделать – читать. Она взяла книгу и уже открыла ее, откинувшись на кровати, сев так, чтобы не обращать внимания на Гарри и почувствовала некоторую неловкость по этому поводу.       — Мне остаться или вернуться в свою комнату? — спросил Гарри мягко, и ей правда хотелось, чтобы он ушел, чтобы она осталась одна. Она желала этого больше всего на свете.       — Как хочешь, — ответила она, стараясь, чтобы голос прозвучал бесстрастно, но так обрадовалась, когда он в итоге оставил ее одну. Она смотрела, как он уходит, не оглядываясь на нее, и думала, что должна чувствовать другую эмоцию, а не безразличие. Вздохнув, она закрыла книгу и проскользнула в кровать, многократно курила и думала, но не о Гарри.       Бет становилась все более грубой с Гарри по мере того, как проходили дни. Она не знала, как заставить себя быть милой. Они трахались ещё пару раз, но Бет надеялась, молилась, чтобы ему было так же неудовлетворительно, как и ей, потому что когда она думала, что ему действительно нравятся их неуклюжие ласки, то злилась на него еще больше и относилась к нему ещё хуже.       Когда он, наконец, оставил ее одну на произвол судьбы, она почувствовала неземное облегчение. Так и должно было быть, думала она про себя. Это было так на нее похоже.       Она снова нашла Бенни в Огайо, и играя против него, вновь открыла для себя новые ощущения. Туман от Гарри, от выпивки и наркотиков, от одиночества растворился, по крайней мере, частично. Даже если она и проигрывала ему в том кафе, она позволила бы ему забрать все свои деньги, если бы он захотел, только потому что ее сердце и легкие были свободны впервые за несколько месяцев. Бенни был другом, Бенни был с ней на одной волне, жизнь в его игре несколько таяла, как лед, который олицетворял Боргова. Эти двое мужчин понимали ее так, как никто другой. Хотя она даже не разговаривала с одним из них.       Она сирота. Борец.       Она отогнала навязчивую мысль, его лицо из головы, и сосредоточилась на Бенни, на Игре, на чемпионате.       Она снесла его за тридцать ходов.       — Я очень ценю то, как ты это воспринимаешь, — сказала она ему после, в баре.       — Я свиреп, внутри, — ответил он, и она знала, что он не врет. Они оба лишились много в жизни одинаковым образом и это вряд ли можно назвать чем-то хорошим. Она понимала, что за гнев затаился в нем и не боялась, не расстраивалась. Она справлялась, как всегда.       А потом Бенни спросил ее о нем.       — Что собираешься предпринять по поводу Боргова?       Это вопрос, который она задавала себе в моменты, когда была более уверенной, но также то, чего она так старательно избегала. Ощущение, которое она чувствовала нутром, когда думала о нем, о том, что проиграла ему, било ее так, словно она переживала похмелье. Он спросил о Боргове, в ответ она выпила. Если это тошнотворное чувство все равно должно было появиться, пусть будет хотя бы причина. Беспокойство Бенни, когда она выпила второе пиво, заставило ее захотеть выпить еще больше. Она знала, что это давно превратилось в проблему, но не хотела брать всё под контроль. Столкнуться с чувствами в трезвом состоянии больше похоже на смертный приговор.       — Не уверена, что хочу в Париж.       — Боргов выставил меня дурой.       Она отдаленно слышала свой разговор с Бенни, словно находилась на дне бассейна, откуда ее голос звучал неясно и искаженно. Каждый раз, когда она думала о Мехико, думала о том, что он смотрит на ее ходы, а не на нее, на то, как она проиграла, ей хотелось прикусить свой язык, закричать своему отражению в зеркале, захлебнуться от дешевой выпивки. Она хотела поехать в Париж. Она хотела поехать в Москву. Она хотела встретиться с Борговым на его собственной территории и хотела победить его.       Мысли о Париже засели в голове, не успев она понять это. Она неделями пропадала у Бенни, перебирая игры Боргова. Мысль о его победе в Мехико разрывается от тугого узла в животе к необходимости стать лучше. Она знала, что для Бенни - это просто практика, нужна, но для Бет события после Мехико стали сокровенными.       Она почувствовала, что впервые за долгое время смогла ощутить свой проигрыш этому человеку. Ей нужно было узнать Боргова изнутри и снаружи для Парижа. Она понимала это, поэтому они с Бенни играли. Его друзья, особенно Клео, были желанными гостями, отвлекавшими от строгих повторений, но Боргов всегда был там, как призрак. Однажды ночью она почти призналась в этом Бенни, находясь хоть раз в жизни в трезвом состоянии, чтобы совершать импульсивные вещи, как и раньше. Признаться в том, что видишь, как глаза русского пронзают твое сердце во сне было глубоко зарытым чувством, которое она до сих пор не могла до конца понять.       Когда она приехала в Париж, Боргов был одним из первых, кого она увидела. Триумфальная арка, Эйфелева башня и Василий Боргов. Когда она думала об этом позже, то именно в таком порядке предстал Боргов в ее голове, как и любая другая статуя в Лувре.       Первым официальным делом в Париже была пресс-конференция, на которой она выследила Боргова глазами, когда его вызвали в комнату перед тем, как позвать ее. Она увидела, как он заколебался возле дверного проема, достаточно поворачиваясь, чтобы найти ее позади себя, точно зная, где она находится. На этот раз они разделили общий вздох, а потом он отвел глаза в сторону. Бет прижала костяшки пальцев к груди, пытаясь остановить громкое сердцебиение. Потом позвали ее, и она села рядом с Борговым и его женой. Обжигающая ярость снова вернулась, и она проглотила ее.       Вся ее сторона была словно в огне. Она была отделена от него одним человеком, и все чувства, которые переживала вместе с Бенни вдруг вернулись к ней. Она обязана справиться с этим. Она должна произвести впечатление на этого человека, сейчас или никогда. Вот и все. Это все, что у нее было, думала она. Она не могла проиграть, иначе какой была бы ее жизнь?       Когда он отвечал на вопросы, она бросила взгляд в его сторону и удивилась, заметив, как на его бесстрастном лице запечатлелись усталость или скука. Она не была уверена что именно, но оба эти состояния были ей интересны по-своему. Когда он сказал, что умрет с головой на шахматной доске, она уловила как уголок его рта опустился немного вниз.       Когда репортер, наконец, повернулся к ней и спросил о матче-реванше с Борговым, она колебалась лишь мгновение, перед тем как ответить так, чтобы понял только он.       — Я спала в самолете пока добиралась в Париж, так что у меня нет разницы во времени, и я не спала, изучая старые игры мистера Боргова...       Она посмотрела на него краем глаза и уловила понимание, пролегшее на складках его бровей. Теперь он знал, что она тоже умеет говорить по-русски, знал, что она слышала их разговор в Мехико и надеялась, что теперь он знает также то, что она слышала, когда он назвал ее борцом.       — А как же ваша игра в Мехико? — спросила репортер, и она успокоила сердцебиение, которое было на кончике ее языка.       Она ответила по-русски, глядя прямо на мужчину: — Особенно это.       Его голова повернулась в ее сторону, и теперь не было никаких сомнений, что он понял. Выражение его лица было непостижимо. Она надеялась, что в его глазах отражался страх перед ней. Она надеялась, что теперь она живет в его голове.        От лица Боргова.       Возвращение Василия в Россию было скучным. Он и его жена сидели в тихой компании в самолете, их сын, как всегда, сидел между ними и сиял любопытством, которые отражались в его глазах. На следующий день после возвращения домой он вернулся к тренировкам в сборной России по шахматам, и все говорили об Элизабет Хармон.       Воспоминания о проигрыше девушки всплыли в его голове. На доске, находящейся между четырьмя игроками, ее движения были почти достаточно уверены, чтобы нанести реальный урон, но ей не хватало изящества, поручительства, которым он и другие игроки обладали. Он знал, что она ненавидит игроков, которые запоминают ходы, как делал это он. Она думала, что это скучно, бесполезно и все же, она все равно проиграла. У нее был талант, ум для необычных игр, но пока она не поймет, как контролировать себя, она всегда будет проигрывать ему.        Но когда она научится думать перед игрой, она станет опасной.        Практика ради игры в Париже означала отодвинуть Элизабет Хармон в сторону, представляющая собой только одну из длинной череды угроз, но даже тогда он ловил себя на том, что возвращается к мыслям о ней несчетное количество раз. Говоря о совершенно других игроках, он сравнивал их с ней: при рассмотрении новой стратегии, предназначенной для одного человека, он думал о том, как это повлияет на ее игру, когда он гулял с женой и сыном, он думал о ее обратном пути в парке в Мехико. Именно такие мысли он изо всех сил старался отогнать, быстро моргая, чтобы очистить свой разум, глотая с трудом, чтобы очистить горло, так как вместо его жены возвращалась с ним Элизабет Хармон.       Он сидел в своем кабинете один, почти в темноте, крепко переплетая напряженные пальцы, пока не побелели костяшки. По прошествии недель он понял, что это такое и почувствовал стыд. Его жена и ребёнок спали прямо по ту сторону двери и всё, о чём он мог думать - это сжатые губы Элизабет Хармон и глаза, наполненные ненавистью. О ее чистом потенциале в таком летучем теле. Он мог думать только о том, что однажды, он знал наверняка, она уничтожит его.       Он думал о своей жене, и был вынужден сморгнуть слезы.       После осознания, он выкинул из головы все мысли об Элизабет Хармон, за исключением тех случаев, когда практиковался, чтобы победить её. Только тогда он мог позволить себе думать о ней. Ему нужно было взбудоражить её, что было не сложно. Он делал так в Мехико, и было бесчисленное множество других способов сделать это, в зависимости от того, какие безрассудные ходы она решалась делать. Через пару месяцев его мысли о девушке охладились во что-то более управляемое. Желчь сидела в его желудке, а не поднималась в горло в неподходящее время. Он стал объективным, позволял себе проявить взволнованность из-за предстоящей встречи с ней. Он знал, что она станет лучше, знал, что бросит ему реальный вызов в Париже.       Его попросили дать интервью и его жена была рядом с ним, когда он потерпел неудачу. Он старался быть осторожным как со словами, так и с действиями, но придерживаться плана оказалось довольно-таки сложно, неловко. Ему нравилось отмалчиваться, принимать воздух отчужденности, который являлся для него ничем иным, как способом спасения.       Он ответил, что играл с игроками вдвое моложе него и не знает, как долго сможет продолжать выигрывать, и надеялся, что слушатели представляли себе молодого Гирева, однако именно Элизабет Хармон была призраком, затерявшимся в его словах.       Он сказал, что может сражаться с кем угодно, но только не со временем.       Эта девушка, ей всего двадцать лет, у нее широкие глаза и гневный взгляд. Он кивал головой, пока говорила его жена. Звук ее голоса доходил до Элизабет и он надеялся, что это заставит молодую женщину уйти, но она все же задержалась. Он почувствовал, как его сердце разрывается. Он молил, чтобы интервью закончилось.       В Париже он пытался наверстать упущенное, говорил, что не собирается отказываться от шахмат, умрет, сидя за шахматной доской. Отчасти это было связано с тем, что правительство говорило ему, что ему не разрешат уйти в отставку, но также - это способ сказать самому себе, что он долговечен и тут же Элизабет Хармон все испортила. Перед началом интервью он почувствовал знакомый сверлящий взгляд на затылке, а когда повернулся, то знал, где его искать. На этот раз его глаза остановились на ней всего на секунду дольше, чем было положено, а затем его жена, жена, которая держала его за локоть, увела за собой.       Также она ответила, что не страдает разницей во времени, и он вспомнил события в лифте Мехико. Он вспомнил, как она пряталась в углу, и знал, что она слышала, как он защищал ее, почти похвалил и немного жалел.       Потом она посмотрела прямо на него и ответила репортеру по-русски, и его глаза так быстро нашли и застыли на ней, что он не понял, что происходит, и только рука жены на его руке заставила его отвлечься от Элизабет Хармон. Он не мог не улыбнуться этой умной, хитрой женщине, но пытался скрыть свою улыбку как можно лучше. Он чувствовал, что его тело реагирует без его ведома, как будто все его тело бьется вместо сердца. Когда интервью закончилось, он схватил руку жены и вывел ее так быстро, как только мог.       Прохладный парижский воздух только подчеркивал румянец на лице и хотя глаза его жены выглядели заинтересованно, он был благодарен ей, что она не стала задавать ему лишних вопросов.       Его матч с Элизабет Хармон превратился в фарс. Она была пьяна или под кайфом, а может, и то, и другое, отвлекалась на свою жажду, предположительно, пытаясь утопить растущую тошноту, но с продолжением игры ей становилось все хуже и хуже. Она была неуклюжей, банальной, и он пытался бороться с растущим разочарованием, но образ девушки, которую он построил в своей голове в течение последних месяцев разбился, когда сидящая перед ним девушка обливалась потом.       Во время игры в Мехико ему не нужно было заставлять себя смотреть на доску, а не на нее. Он не хотел отвлекаться. Теперь ему пришлось заставить себя смотреть на доску. Он хотел смотреть куда угодно, но только не на неуклюжую игру перед собой, и чем больше он смотрел на нее, тем больше его разочарование с тревогой делили пространство. Он сжимал челюсть, чтобы не спрашивать ее в порядке ли она, чего по ее виду не скажешь. Он чувствовал, что его плечи сильно сжимаются, пока она старалась изо всех сил найти выход, но не оправдала его ожиданий.       Потом она взглянула позади него: увидела его жену, сына и заплакала. Всего лишь пару капель, но этого оказалось достаточно, чтобы расстроить его, достаточно, чтобы заставить задуматься, что именно пережила эта одинокая девушка накануне вечером, почему она почувствовала необходимость разрушить свой шанс на победу. Он правда надеялся, что здесь был реальный шанс. Он хотел поговорить с ней и спросить, почему же она чувствовала такое притяжение к самоуничтожению, когда являлась, возможно, самой величайшей из всех них.       От лица Бет       Глаза Боргова едва переставали сверлить ее, чтобы она успела сделать ход, и тогда она начала терять контроль над ситуацией. Его взгляд был осуждающим, это был взгляд о провале, оставленный на ее теле. Это было неправильно, это была ее собственная неудача, она потеряла себя. Потеряла Василия Боргова.       Она боролась с порывом рвоты, когда посмотрела вверх и увидела их: жену и ребенка Боргова, сидящих там, идеальную семью для идеального шахматиста. Она увидела перед собой беспорядок фигур на доске, пыталась найти в толпе кого-то, кого знала или любила так же сильно, как он любил свою семью, но нашла только Клео - женщину, которую знала, может быть, три недели, и просрала эту партию против Боргова и чувствовала себя опустошенной и выжатой. Она попыталась сделать ход, но он сразу ответил на это. Она продолжала смотреть на него и была потрясена, увидев, что он смотрит на нее. Она отследила его черты и увидела разочарование в каждом из них. Его хмурый взгляд, его суровые брови, то как его глаза бегали по ней, замечая все недостатки.       Она уставилась на него, он смотрел в ответ и ее сердце билось так сильно, что угрожало разорвать ее на части. "Простите меня", не сказала она. "Вы поверили в меня, а я разочаровала вас", не кричала она. Я не борец. Я ничтожество. Я трус, который сбегает, потому что мне страшно.       Она приняла поражение и сбежала.       Отрывок к следующей главе:       Она была там, перед ним и их время настало. Их окружали люди, и не важно сколько времени заняла бы эта игра, они находились в собственном мире, лично управляя этой битвой. И сколько бы потом другие, раз за разом не проигрывали бы их партию, вне зависимости от результата, они не смогли бы понять эмоции, которые эти двое вложили в свою игру.