Three Games

      От лица Бет       После Парижа она потеряла контроль, стала неуправляемой, пока перед ней не появился затуманенный образ ее собственной жизни в виде неудач и зависимостей. Проиграть Боргову - это как попасть в чистилище, это хуже смерти. Она была лучше, чем другие, но не его. Когда она оказалась в ловушке своей темной души, перед глазами появлялся его образ и его разочарованный, безразличный взгляд. Быть не воспринятой всерьез Василием Борговым оказалось хуже, чем смерть.       Чаще всего она оказывалась на полу в окружении разбросанных бутылок с алкоголем и таблеток вокруг нее. Единственное искусство, которое она могла себе позволить. Неоднократно она выходила из оцепенения, чтобы обнаружить себя покрытой собственной блевотиной, прижатой к ванне, но слишком далекой от туалета. Она почувствовала стыд, когда поняла, что хочет надеть любимый свитер. И она сделала это в ответ на все остальное.       Если бы все перестали ее любить, она превратила бы себя в непривлекательную девушку.       Гарри пытался протянуть ей руку помощи, но она оттолкнула его, и ей было больно, что он не остался. Она не хотела, чтобы он оставался. Он заслуживал куда лучшего человека, нежели она. А потом, когда его не стало, она скучала по нему больше, чем могла бы подумать.       Она продолжала вспоминать автокатастрофу, единственное, что помогало ей отвлечься от мысли о Париже. Ошибка, в эпицентре которой она находилась, не подозревая, что именно она стала причиной возникновения этой самой ошибки. Мать повернулась и сказала ей закрыть глаза прямо перед тем, как выехать навстречу грузовику, в два раза больше их машины. Мать называла ее проблемой. Как же быть с тобой. А решением оказался фемицид.       Авария перекликалась с ее костями снова и снова, встряхивая ее, когда она лежала на полу и смотрела, как крутится потолок. Теперь это был ее дом, отобранный у ублюдка, называемого себя отцом. Она забила дом прекрасными вещами, которые едва могла себе позволить. В тот день только это принесло ей хоть какую-то радость: вещи, купленные с целью избавить дом от его гнетущей бледности, одновременно превращая ее в красивую гробницу.       В конце концов, именно Джолин из приюта спасла ей жизнь. Она появилась у дверей дома, как ангел-хранитель, и на секунду Бет подумала, что она умерла и перекрестилась. Джолин сразу поняла, что ей плохо, и тут же взялась за нее. Бет была вынуждена сгладить позор и притвориться человеком, по крайней мере, на достаточно продолжительное время, чтобы снять подозрения Джолин по поводу себя.       — Мистер Шейбл умер, — сказала Джолин, когда повернулась к ней спиной, и это заставило Бет замереть на месте. У нее остановилось сердце. Когда Джолин сказала, что они могут пойти вместе на похороны, она не сказала ни слова, не могла вымолвить ни слова. Бет не знала, сможет ли она взглянуть на могилу человека перед которым испытывала стыд, который, приложил в свое время все усилия, чтобы воспитать ее правильно, несмотря на то, какой она была.       — Боже, Бет, — вздохнула Джолин, оглядываясь вокруг на беспорядок, который стал частью ее жизни, и эти два слова звучали как океан. Не осуждение, а лишь усталое беспокойство, которого она была лишена на протяжении десяти лет.       — Да— это все, что она могла сказать в свое оправдание, — я знаю.       Находиться в доме с Джолин было похоже на другого рода свитер, далекий от самоуничтожения. У нее чесалась кожа, но зато было теплее, уютнее, и они без колебаний двинулись в сторону знакомых канавок. Услышав о достижениях Джолин, она почувствовала боль, в горле резко поднялся гнев, но ее притупила любовь, которую она все еще испытывала к девушке. Она слушала, старалась слушать, потому что не могла выносить разговоров ни о Белтике, ни о Бенни, ни о Боргове, ни о мистере Шейбле.       — Я должна поехать в Россию в конце года, — вырвалось прежде, чем она успела остановить себя. Не упоминая Боргова напрямую, нет, но он всегда стоял где-то на периферии.       Этот разговор был болезненным, но она не могла заставить себя замолчать. О том, как она была напугана, о том, как тяжело ей еще работать. О том, как она боялась, что стерла свой собственный мозг.       Проигрыш - не вариант для нее. Иначе,       какой была бы ее жизнь?       Это была бесконечная пустота, небытие, состоящая из вина, таблеток, и самоуничтожения. Впервые все это оказалось в центре ее внимания. Здесь, в постели с Джолин, и она была шокирована, что осознала это только сейчас. Бет понимала, что обманом заставила себя игнорировать это до тех пор, пока кто-то, кому она доверяла больше, чем себе, не пролил свет в яму, которую она сама выкопала.       Она пыталась уговорить себя вернуться в эту яму, но Джолин, милая Джолин, не позволила ей этого. И вместо неконтролируемого гнева, она позволила себе почувствовать пустоту и способность, что она все еще может расти. Может быть, ей не нужно было верить в себя, может быть, достаточно было, чтобы кто-то другой поверил, и, может быть, она могла бы научиться верить на этом пути.       Ей снова снилось его лицо, игра в Париже. Разочарованный взгляд, сжатая челюсть Боргова всегда преследовали ее, а теперь было еще кое-что: забота, промелькнувшая в его взгляде, чего она никогда раньше не замечала и не задумывалась о нем в таком свете. Какой была бы ее жизнь? Боргов попросил не дразнить ее, потому что он также знал, что не будь шахмат и чемпионата их ничего бы не связывало. Они отказались от многого ради этой игры, чего в свое время пришлось сделать, как мастерам, так и гроссмейстерам. Тогда она понимала, что ему хотелось, чтобы она оказалась лучше, чем была на самом деле, потому что альтернатива означала бы крах. Василий Боргов верил в нее больше, чем в себя. Сердце болезненно сжалось в груди.       Она проснулась, услышав звук визга шин и разбитого стекла.       Джолин отвезла ее в старый дом. Дом, в котором она жила. Слово "дом" имело значение, которого не было в том изношенном трейлере, окруженном мусорным барахлом. У матери могло быть все, но она отказалась от ублюдка-мужа, даже если он был бы богат. Вместо этого она пыталась убить себя и свою дочь, свою невинную дочь, потому что это было единственным решением их проблем, которое она видела. То же самое она поняла и для Бет, только с меньшим внешним насилием. Все ее насилие исходило изнутри и было заколото.       После похорон они отправились в детский дом, в котором выросли, просто чтобы осмотреться, проверить остались ли какие-нибудь воспоминания, которые стоит сохранить. И там была Бет: там она нашла сборник статей мистера Шейбла о себе, интервью, которые она давала, записи, которые делала из шахматных журналов. Две статьи о ее проигрыше Боргову. Письмо, которое она написала ему перед первым турниром, попросив пять долларов. Фотография, которую они сняли вместе, ее рука неловко лежит на его плече. Она забрала снимок, оставив все остальное и плакала, долго плакала, вернувшись в машину.       Она поехала в Москву одна. Все говорили ей, что ехать одной - это безумие, но кто еще у нее был? Джолин дала ей деньги на билет, но у нее не хватило для них обеих. И иметь рядом Бенни или Гарри отвлекало бы ее, напоминая о прошлом. Единственные напоминания, которые у нее остались, находились в бумажнике: фотография ее настоящей матери - женщины, которая удочерила ее. Фотографию своей биологической матери она предала огню. Это маленькое пламя очищало что-то внутри нее. Помимо этого, была совместная фотография с мистером Шейблом, напоминающая ей о том, как далеко она зашла и изношенная фотография Василия Боргова, напоминающая ей, как далеко ей еще следует зайти.       Правительство отправило с ней мужчину, г-на Бута: охранника или няню, в функциях которого она не была уверена, который, в свою очередь, сразу же объяснил ей правила. Она спорила с ним больше чем с кем-либо и то по привычке. В глубине души она успокаивала себя, что его приставили к ней отчасти для того, чтобы он не позволял ей пить, но ее заинтриговала его следующая фраза:       — Скажите мне немедленно, если кто-нибудь из российских игроков попытается поговорить с вами, особенно господин Боргов. Если он каким-то образом пошлет Вам сигнал или записку, я должен знать.       Она аргументировала и это: откуда ей знать каким будет сигнал? Зачем ему посылать ей сигнал? Но на мгновение мысль о том, что Василий Боргов общается с ней, возможно даже поделится с ней чем-то тайным, выбила из нее весь воздух. Она вернулась к воспоминаниям о Мехико, когда он оглянулся и посмотрел на нее в лифте. Затем была пресс-конференция в Париже, на которой она заговорила по-русски, только ради него. Что это были за сигналы, которые проходили между ними?       К тому времени, как самолет приземлился, у нее звенело в ушах, а мысли затуманились. Она была рада дождю, который падал, охлаждая ее лицо и замедляя мысли. Она надеялась, что увидит других игроков, его, но г-н Бут был профессионалом, а еще нетерпеливым. Она не успела уловить момент, когда оказалась в своей комнате и поняла, что ей нечего делать, кроме как изучать и думать. Она надеялась, что этого хватит, чтобы ночь пролетела незаметно.       На следующее утро игроки и их сопровождающие собрались вместе перед началом игр. Они с Борговым стояли напротив друг друга, и она заставила себя отвернуться. Она не сможет получить ни сигналов, ни закодированных сообщений, если не осмелиться посмотреть на него. Никто из них не разговаривал с ней и редко глядел в ее сторону. Она сжимала локти, чтобы не дрогнуть.       Когда ее глаза все-таки блуждали по его лицу, Боргов чаще, чем следовало бы оглядывался на нее, словно набирал воздух в легкие, а затем обращал взор в сторону своих соотечественников, как всегда выглядя спокойно, в то время как она чувствовала, как сквозь нее пробегают электрические разряды. Ей хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Она хотела играть, по крайней мере, там у нее был хоть какой-то контроль. Сидя за столом, она позволила себе увлечься окружающей атмосферой, освещенной светом, с сидящими людьми, маленькими детьми, играющими драматическую музыку. Даже их музыканты начинали с молодых лет. Что если бы Америка была такой? Что если бы вместо Лексингтона она выросла здесь, смогла бы пойти в настоящую школу, чтобы учиться шахматам? Ответ пришел быстро, когда она оглянулась и увидела чемпионку мира среди русских женщин, сидящую в стороне. Она бы не играла с этими мужчинами, не стала бы выигрывать их, не стала бы ждать, когда Боргов победит в собственной игре, вырвав этот маленький кусочек контроля из рук, убедившись, что она лучше его, по крайней мере, пока что.       Ее первая игра быстро закончилась, потом она вернулась в отель на несъедобный пир с игроками и их семьями, где с ней никто так и не заговорил. У нее не было семьи, все они либо умерли, либо ушли, либо были слишком бедны, чтобы приехать сюда. И ей приходилось сидеть под покровом жалкой жизни с пустым желудком и смотреть на то, как Боргов улыбается своей жене и очаровывает других игроков, не давая ей покоя. Она больше всего на свете умоляла, чтобы он или любой из русских игроков подал ей один из этих загадочных сигналов, чтобы хоть что-то в ее жизни снова имело смысл. Было так трудно удержать реальность, когда не было ничего, что могло бы удержать вас.       Ее второй матч был таким же коротким, но именно тогда она, наконец, получила свой сигнал. Когда она уходила, ее партнер был побежден. Она почувствовала, как волосы встают дыбом на шее, и она знала, что это за чувство. Услышав, как проскрипел стул, она увидела его спину, изучающего ее шахматную доску. Василий Боргов остановил свой матч, чтобы стать свидетелем ее победы. Он одной рукой потер щеку, нахмурил брови, и когда повернул голову, чтобы найти ее, она повернулась первой и ушла.        Тот факт, что она полностью сбила с толку мистера Бута стал бонусом. Она была хороша, действительно хороша, и теперь она чувствовала разницу. Она была трезвой, была хорошо подготовлена и целеустремленна. Это было доказательством того, что она достойна жить в этом мире, в любом мире. Эта, и третья и четвёртая победа были быстрыми, четкими, беспощадными. Она опять находилась на краю, когда возник острый гнев, притупившийся от выпивки и наркотиков. Она была одна, но, по крайней мере, ее не отвлекали те, кто не имел значения для нее.       Ее матч с Лученко был настоящей битвой, искусством. Говорили, что игра в шахматы - это воссоздание войны, и теперь она понимает значение этих слов, играя против этого старика. У нее не было никаких мыслей, кроме как о мастерстве Лученко и ее собственном мастерстве. Она могла чувствовать, как тянулась игра по мере того, как росла угроза в ее сторону. У нее никогда не было такой приятной игры, как эта. Лученко и Гирев – именно с ними, попадись такой шанс, она сыграла бы не задумываясь и получала бы огромное удовольствие, но только после Боргова, только после него.       Она была настолько увлечена мыслями о Лученко, что прошла мимо своего номера в гостинице. Ей потребовалось время, чтобы приглушенные русские голоса дошли до нее. К тому времени, как она распознала голоса, ее рука была на двери, и, повернувшись, она увидела его. Да, тут был Лученко, но еще и Боргов. Лученко выглядел серьезно, но более того, он выглядел обеспокоенным, и впервые за долгое время она почувствовала гордость за себя. Боргов, правда, выглядел забавно. Серьезный, как всегда, но более расслабленный, чем когда-либо. Она увидела, впервые увидела, как он работает: двигает фигуры туда-сюда, не с уверенностью, а экспериментируя. Она взглянула через дверь, слегка пытаясь спрятаться от сконцентрировавшихся людей, и посмотрела на Боргова, стоящего там. Он был без пиджака, рукава закатаны, и выглядел прекрасно. Прекрасно? О чем это она. Она чувствовала, как пылала тоской, настолько сильной, что ей пришлось уйти.       Перед тем, как она подошла к своей двери, она услышала его голос так близко.       Лученко, конечно, проиграл ей, как и все они, и все равно она была в восторге от того, что играла с ним.       "Ты просто чудо", — сказал он, — "Возможно, я только что сыграл лучшую партию в своей жизни", — говорил он.       Гордость, которую она чувствовала накануне вечером было ничто по сравнению с этим. Она чувствовала, что расцветает под солнцем гораздо сильнее, чем обычно и позволила себе чувствовать себя большой.       В ту ночь она снова подумала о своей биологической матери. Женщина, которая родила ее, старавшаяся вырастить, пыталась убить. Она возненавидела, что ее разум не давал ей ни времени злорадствовать, ни времени наслаждаться; это была тьма, тьма, тьма. Она чувствовала, что ее проглотили и хотела отпустить себя.       Тогда возникло сомнение: завтра ей предстоит сыграть с Борговым. Она была его большим разочарованием, человеком, в которого он хотел верить, а она похоронила эту веру в собственной могиле. Она собрала вокруг себя все плохие слова, которые когда-либо говорили о ней, вывела их на передний план и попыталась похоронить себя. У нее были таблетки, у нее всегда были таблетки, она могла покончить с этим еще до того, как это началось, оправдать его разочарование в себе.       — "Она борец", — сказал он. Слова встали через ее собственное горло, сидели тяжело на ее собственном языке, и она думала о нем-человеке, который находился в нескольких метрах от нее. Он все еще верил в нее после всего этого? Он все еще думал о ней как об угрозе? Думал ли он вообще о ней?       Она взяла свои таблетки и смыла их.       Она хотела посмотреть, думает ли он все еще о ней, хотела увидеть, сможет ли она заставить его поверить в нее снова. Если она не может поверить в себя, то заставит кого-то другого сделать это за нее, и она вылезет из ямы с помощью других. На этот раз точно.       От лица Боргова       Боргов не смог выкинуть из головы образ Элизабет Хармон. Он пытался сделать это после Парижа, разочаровавшись в ней, но чаще всего ловил себя на том, что это больше похоже на беспокойство, нежели на разочарование. Здесь постоянно обсуждали ее зависимость, неуравновешенность, но он впервые столкнулся с этим вживую и не мог не беспокоиться по поводу этого. Боргов перестал представлять перед собой ее лицо, рыжие волосы, вместо этого он представлял ее разбитые, едва заметные попытки существования в США. Он отыграл те две игры против нее в голове, и по мере того, как находил раз за разом ее ошибки, он думал о ее одиноком детстве, одинокой взрослой жизни. О ее слезах, когда она осознала, что в Париже совсем одна.       Слова, которые он не озвучил тогда, преследовали его до сих пор. Он должен был спросить, все ли с ней в порядке, даже если это прозвучало бы банально. Он должен был спросить, нужна ли ей помощь, поддержка и неважно от кого. Он не смог бы обеспечить ей личную помощь, даже если бы поговорил с ней в Париже. Боргов отпустил свою тревогу по поводу ее состояния, свое разочарование и непроизнесённые слова. Это было его сожаление.       Он был в восторге от молодой женщины, когда впервые узнал о ее таланте и после встречи с ней, наконец, он оправдал свое волнение, несмотря на ее проигрыш. Возможно, это было эгоистично с его стороны хотеть сделать ее лучше, но он жаждал сыграть так, чтобы испытать необычные ощущения, не типичные эмоции, которые он не ощущал в играх с соотечественниками. Возможно, это было эгоистично с его стороны хотеть, чтобы она снова оказалась среди множества своих демонов. А он и не сомневался в их количестве. То, что раньше было для него абстрактным превратилось в полное облегчение в Париже. И когда его рука держала ферзя перед собой, ему захотелось, чтобы они смогли поговорить, вне игры.       Его жена становилась все более резкой с ним всякий раз, когда он говорил об Элизабет и проявлял заботу о ней. И всякий раз он чувствовал вину в груди, когда она просила его остановиться, перестать говорить об этой девушке. Теперь дома он избегал любых вопросов о шахматах, потому что это всегда возвращало к мыслям о ней. Только когда тренировался со своими товарищами по игре, он мог позволить себе интересоваться ею.       Новости о ней стали скудными, а затем и вовсе прекратились. Казалось, со времен Парижа она ослабела, и никто не мог ответить ему, жива она или мертва. Мысль о том, что она умирает в одиночестве, сильно ударила его и однажды ночью, не пойми откуда, в своем кабинете ему пришлось крепко сжать рот кулаком, чтобы не зарыдать.       Он прилагал все усилия, чтобы выкинуть образ девушки из головы, чтобы сосредоточиться на играх в Москве. Он стал спокойным, все еще напоминающий озеро, ведя себя предельно холодно, как и ожидалось, ведь только так, он смог бы убедить себя, что с ней покончено. Она разочаровала его в Париже, а теперь, казалось бы, ее нигде нет. У него были другие заботы.       Он снова услышал, что она успела зарегистрироваться на игру за день до истечения срока. Казалось, тогда все это время он задержал дыхание, вовсе забыв, как дышать.       Элизабет приехала в Москву без сопровождения, без друзей и семьи, как человек правительства, впрочем, как и все они. Он сочувствовал ей, вспомнил ее слезы в Париже и позволил себе снова поверить в нее. Поверить, что она покажет ему истинное мастерство, которого он так долго не получал. Заново получить настоящий вызов было бы захватывающе.       Ее образ за утренним завтраком напомнил об их первой встрече несколько лет тому назад. Она изменилась, превратившись в совершенно другую женщину в окружении таких же незнакомцев, как и она сама. Он старался взаимодействовать с другими игроками как мог, но все время ощущал покалывание на своей коже, которое заставляло искать ее взглядом.       Мимолетные взгляды.       Всякий раз, когда он играл в турнирах вроде этого, царило спокойствие. Вера в то, что он точно знал, что делает, что он лучший игрок своего времени не покидала его. И он любил вызов, любил рисковать в игре до тех пор, пока мог наблюдать за другими, предугадывая их ходы, зная, когда следует отступить, чтобы победить. В то время, как люди привыкли называть его машиной, он играл со страстью. Просто не все могли этого понять. Пока Элизабет выигрывала одну игру за другой, он знал, что скоро настанет очередь его страстной игры против нее. Он услышал ее каблуки на полу и посмотрел со своего места.       Последняя игра.       Она была там, перед ним, и их время настало. Их окружали люди, и не важно сколько времени заняла бы эта игра, они находились в собственном мире, лично управляя этой битвой. И сколько бы потом другие, раз за разом не проигрывали бы их партию, вне зависимости от результата, они не смогли бы понять эмоции, которые эти двое вложили в свою игру.       Он встал, схватил ее за руку и посмотрел ей в глаза. Она не колебалась, когда взглянула на него в ответ. Я знаю, кто ты, хотел сказать он. Я знаю, кто я, хотелось, чтобы она ответила. Он не хотел отпускать ее руку, боясь, что когда это сделает разочаруется еще раз, но в конце концов они расстались, сели, не переставая смотреть друг на друга.       Ее первый ход был стандартным, но его ответ не был, и резкий взмах ресниц на это был обнадеживающим. Они обменивались, словно это было только началом, и он чувствовал, как билось сердце. Эта игра уже была необычной, новая территория для них обоих, и на этот раз она держала себя в руках. Никто из них не делал того, что должен был делать, и это был тот вид спорта, в который он влюбился.       Игра длилась долго, и он чувствовал себя словно приторможенным. Он старался не смотреть на нее, старался держать себя в руках, но каждый раз соскальзывал и осознавал это. Он терял контроль над игрой. Там присутствовала либо искорка гнева, которая была немедленно подавлена, либо острые ощущения от того, что его поймали. Элизабет Хармон - женщина, на которую он глупо возлагал свои надежды, работала над собой и пришла за ним. Впервые за долгое время он понял, что может на самом деле проиграть. Его кожа наэлектризовалась и пылала. Он сделал паузу, перед тем, как успел наделать глупые ошибки этой ночью.       — Остановитесь, — все, что он сказал открыто посмотрев на нее и позволив ей посмотреть на него в ответ. Директор турнира позволил ему записать свои ходы и он ушел, не взглянув на нее. Он чувствовал ее взгляд на своей спине.       Толпа репортеров у входа в комнату бросила на него мимолетный взгляд, но их было не так уж и много. Не он являлся тем, кого они жаждали. Он взял жену за руку, а она их сына, когда выходили из здания, где их ждал назначенный водитель. Его разум был опустошен, и он чувствовал, как хмурится по мере того, как думал об игре. Он осторожно избегал взгляда жены и отчаянно надеялся, чтобы она думала, что только игра в его голове.       Он попросил жену подняться в их комнату, сказал ей, что ему нужно спокойно подумать. Ее взгляд задержался на нем, когда она медленно повернулась, и он, наконец, посмотрел на нее, чтобы попытаться скрыть огонь в глазах. Но она и их сын оставили его. Ему нужно было вернуть спокойствие, терпение, остроумие. Он не проиграл бы Элизабет нарочно, чтобы оправдать чувства к ней перед собой. Ему нужны были все его знания. Это была новая территория, или, по крайней мере, дорога, по которой уже не часто ездили, а она… она была быстрой, быстрой и умной.       Он заскочил в лифт, чтобы вернуться в свою тренировочную комнату, и сделал один глубокий вдох, затем другой. Его разум горел, а ему не это нужно было.       Комната была пуста, когда он туда добрался, и он с облегчением запер за собой двери. Это не остановило бы других (у них у всех были свои ключи), но предупредило бы о входе посторонних. Он снял пиджак, бросил его на ближайший диван и упал на стул рядом с ним. Он тер костяшками глаза, пока не увидел пятна, пытаясь восстановить дыхание. Он вернул взор на свои ноги, а затем посмотрел в сторону водки, которую они должны были оставить на столе накануне вечером, но ее там не было. Сканируя комнату, он нашел ее, наполовину полную, спрятанную за декоративным растением. Отыскав еще и рюмку, он налил себе. Две быстрые последовательные стопки водки, и он снова отложил бутылку.       Боргов вытянул пальцы до хруста, когда тепло от водки распространилось по его конечностям и установил доску их игры. Она не совершала ошибок. И он тоже. Был способ, всегда был способ, и он его находил. Появились Лученко и Лаев, когда он в третий раз перезапускал доску, и они работали над решением проблемы поздно ночью. Пальцы у него были холодные, зима просачивалась сквозь каменные стены гостиницы и все время ему виделись ее глаза.       Когда они вернулись вместе, она сияла. Бет улыбнулась ему, маленькая и быстрая, пока они не пожали друг другу руки, и лишь раз, очень быстро, сжала в ответ.       Он не знал, подготовилась ли она к их игре в одиночку или, наконец, нашла помощь, но ясно одно - она могла противостоять всем его попыткам. Он смотрел на нее со всех сторон, искал выходы, смотрел на ее ходы. Какое-то время все шло по плану, он загонял ее в одну сторону, она загоняла его в другую, и в конце концов он понял, что она запланировала. Он разыграл все как следует, разыграл, чтобы просто посмотреть, что она предпримет, и когда он, наконец, сделал свой ход, то увидел удивление на ее лице, почувствовал вздох толпы. Дайте ему знать, что это сработало.       Он наблюдал за ней, ждал паники, которую раньше было так легко вычислить, но теперь она стояла не двигаясь. Она глубоко вдохнула, посмотрела на доску, затем на потолок. Ее взгляд был прикован туда так долго, что он последовал за ней, но ничего там не нашел. Конечно, ничего не было, так что он вернулся к ее лицу.       Глядя на потолок, она купалась в свете люстр. Он видел все ее черты, каждое движение глаз и понял, что она играет в своей голове, на потолке, и у него обсохло во рту. Где-то за последние два дня его отчаяние настолько возросло, что он чувствовал, что горит. А теперь перед ним сидела Элизабет Хармон, такая же спокойная и холодная, как некогда и он. Невольно он стал ее учеником, как в свое время она была его ученицей.       Она была прекрасна, признался он себе наконец. Она прекрасно играла. Он был бы доволен играть и выигрывать, проигрывать против нее на каждом турнире, пока не умер бы, только для того, чтобы увидеть, как она учится и меняется. Он превратился в болото и именно Бет Хармон бросила ему вызов, чтобы обрасти.       Его сердце сильно билось, и он на мгновение перестал дышать. Он заставил себя отвернуться от Бет и найти свою жену в толпе, но на ней была маска: хмурый взгляд был настолько незаметным, что, вероятно, никто кроме мужа не заметил бы этого. Поэтому он отвернулся.       От лица Бет       Наблюдать за тем, как Василий Боргов возвращается к ней, из-за нее в приподнятом настроении, заставляло ее чувствовать, будто она тает. Бенни, Гарри, Таунс и все ее мальчики пришли за ней, и она была так благодарна им, что заплакала в машине по дороге обратно в зал турнира. Но Василий Боргов, играя с ней в эту идеальную игру, был трансцендентным.       Так и должно было быть в шахматах, думала она. Тепло распространялось от груди к пальцам ног. Два идеальных игрока, но одному всегда суждено было проиграть, другому - победить.       Она думала, что она выйдет победителем, но потом он переместил свою гребаную пешку.       Его глаза были на ней, ожидая, что она взорвется, что гнев и паника, разрушающие ее, уничтожат все, но она заставила себя удерживать эмоции за шею и утопить в собственном море спокойствия. Волны исчезли. Она сделала глубокий вдох. Она посмотрела вверх.       На мгновение, ничего не происходило. Затем появилась доска, ходы, которые менялись во всех возможных направлениях. Она видела, что глаза Боргова изучают ее, но ей было все равно, что она выглядит глупо перед этими людьми сейчас. Зрителей не было. Здесь была она, Василий Боргов, и именно победу она вырывала из его рук.       От лица Боргова       Ее взгляд зацепился за него, потом за доску, а потом она пошевелилась. Бет чувствовала себя спокойнее там, где он чувствовал себя взбудораженным, и даже когда он понял, что проиграл, он не мог не испугаться ее. Он задавался вопросом, привыкнет ли он когда-нибудь к этим ощущениям.       Его челюсть так болела от сжимания, что он еле-еле смог предложить Бет ничью.       Он никогда не предлагал ничью. Это ему несвойственно.       Однако было забавно предложить этот вариант, гадая, согласится ли она и прекрасно понимать, что не согласится. Он должен был бороться с улыбкой, когда она смотрела на него с удивлением, а затем на ее лице отразилось забавное выражение. Она знала, что выигрывает и хотела его крови. Он не отводил глаза, она не моргала.       Когда Бет покачала головой, он был практически в восторге.       От лица Бет       Конец игры был близок, она это чувствовала по мере того, как он надвигается, как движет шахматными фигурами. Теперь дело оставалось за тем, чтобы разобрать фигуры, оставляя только самое необходимое. Король, Королева. Василий Боргов, Бет Хармон.       Она посмотрела на острые черты его лица и увидела там неуверенность, но когда он взглянул на нее, то был уверен, что она заметила это. Бет пошевелила механизмом, запустив его часы. Она намеренно не отводила взгляд. Осознание того, что она любила его неожиданно ударило на большой скорости. Ее запутанные мысли об этом человеке появлялись каждый раз, когда куски перемещались, образуя одну картину, и она не знала, нравилось ли ей это. Сначала была грусть, а затем отчаяние, гордость и неудача. Все собирались вместе и давили на нее. Она оттолкнула всех, даже людей, которых она якобы любила, но именно шахматы подарили ей гордость, и шахматы забрали ее неудачи. Именно Василий Боргов поверил в нее, и она была опустошена мыслью, что может подвести его. Она так отчаянно старалась дать ему повод ненавидеть ее, как и все остальные, но вместо этого он, казалось, наслаждался ее достижениями и ростом. Он был первым, кто посмотрел на нее, как на борца, а не как на посмешище. Первым признал, что неудача сродни смерти. Без этой игры, что было бы у любого из них?       Она обменяла пешку на своего ферзя. Все ее тело задрожало. Каждое движение после этого было медленной дорогой к концу.       Когда она подняла взгляд с доски, то поняла, что все кончено. Впервые Василий Боргов улыбнулся ей.        — Это твоя игра, — прозвучало более мягко, чем она думала. Он взял своего короля и подарил ей. — Возьми.       У нее кружилась голова, и когда она заставила себя взять короля, то схватилась за его руку, а он обернул свою вокруг нее. Было тепло и мягко, и она хотела больше всего на свете плакать и не отпускать ее.       От лица Боргова       Осознание того, что он проиграл, действительно проиграл, пришло быстро. Он оглядывался на доску снова и снова, ища любой выход, но его не было. Она сделала это. Он был измучен. Он смотрел на нее, на эту женщину, за которой следил уже много лет и мог только улыбаться. Ему было грустно - проигрыш был болезненным, даже если ваш противник играет в идеальную игру. Но шок на ее лице, алые щеки, когда Бет поняла, что победила - это все, что он действительно хотел видеть.       Он протянул своего короля. Теперь он принадлежит ей, все принадлежит ей. Он видел, как она моргает слезами, когда поднял ее на ноги и притянул для объятий. Она дрожала, пока они стояли так несколько долгих мгновений, и он почувствовал, как тяжело ей дышится под его ладонями. Единожды она мягко сжала руки у него на спине, и он отпустил ее, придержав ее за руку как танцовщицу, и позволил ей отойти от себя в центр внимания. Он хлопал ей в ладоши до тех пор, пока у него не заболели руки. Она заслужила это, заслужила все это.       Он никогда еще не был так рад проиграть.