***
От лица Василия. Ход. Блок Ход. Победа. Аплодисменты в этот раз прозвучали более громко, чем в прошлый раз. Люди видели готового чемпиона, который явился за победой и не разочаровались в своих ожиданиях. Бет Хармон доказала, что талантлива и стоя рядом с ней, пожимая ее руку, Василий был рад, что все эти люди признают ее талант. Однако ожидание томило, заставляло нервничать. Бет необходима была передышка, место, где она сможет выдохнуть, иначе задохнется. Это было знакомое чувство, и он хотел предупредить ее, но времени не оставалось. Времени никогда не было достаточно. Их рукопожатие согревало, было знакомым, а взгляды создавали интимное напряжение между ними, которое возникает после разлуки. Вскоре усталость, напоминающая длительные отношения в помолвке, накатила на них. Однако в этот раз он воздержался, чтобы обнять ее. Слишком мало времени прошло с ухода его жены, и слишком много зрителей знали его. Он боялся, что они увидят, что происходит между ними, заметят, так плотно облегающую их связь. Он улыбнулся ей, гордясь, но когда она двинулась навстречу ему, он почти незаметно отступил. Вялое, неестественное движение, но она увидела. Бет заметила, что он отошел, и ее улыбка на мгновение потухла. Она сбросила его руку, словно обожглась и повернулась к толпе. Василий недолго оставался один, чтобы увидеть Бет, он не смог придумать правдоподобного оправдания, чтобы уйти от Лученко, молодого Гирева, остальных игроков, выходящих на праздничный ужин в последнюю игру. Гирев пригласил Бет, но она отказалась, сославшись на усталость. У него закололо в груди, когда она отвернулась от него во второй раз, в то время как он смотрел, как она уходит. Он думал об ее уходе, о жене, которая стояла к нему спиной и вся эта ситуация доказывала, что виновником всего является он. Толпа вокруг него начала двигаться, но только после того, как Лученко дотронулся до него, он пришел в себя. В глазах пожилого мужчины отразилось беспокойство. Василий медленно оглянулся, хмыкнул, присоединившись к остальной толпе. Ужин был долгим, как подобает такому мероприятию. Его посадили во главе стола, их постоянная слава была отобрана американкой. Шутили о его проигрыше, о том, что его нет рядом с несравненной Элизабет Хармон, но он не мог заставить себя смеяться вместе с ними. — Ему нужен отдых, — сказал Лученко, отмахнувшись от них всех, и они дали ему поесть относительно в тишине, а он позволил им поверить, в таком состоянии он лишь из-за жены. Ужин был наконец-то окончен, но он все равно не остался один. Лученко и Гирев присоединились к нему в тренировочной комнате, установили доску и переиграли его игру, добавив куски информации к остальным кусочкам, которые они собрали об Элизабет Хармон. Но Бет они не знали. Он допивал рюмку, наполовину наполненную (он желал большего, хотелось напиться), и крепко прижимал пальцы свободной руки к закрытым глазам, избавляясь от горения, которое возникло от истощения. Они на самом деле не знали, как много она работает и как красива. Они лишь видели ее упрямство и гордость, но не замечали любопытство и способность расти и учиться. Они не знали, насколько она нежна, что можно к ней прикасаться, целоваться и заниматься любовью. Внезапное напряжение отозвалось по всему телу, вызывая боль в холодных пальцах. — Георгий, ступай спать, твои родители наверняка заждались, — услышал он мягкий тон Лученко, когда тромбы нервов успокоились. Он задавался вопросом, вздрогнул ли он от боли и заметили ли они это. Такое ощущение, что его сердце сжималось. Он прижал стекло к левой стороне груди и мимолетным взмахом руки попрощался с мальчиком, когда тот закрывал за собой дверь. Лученко сел рядом с ним на диван, на котором Василий впервые прикоснулся к Бет Хармон, и долго смотрел на него, прежде чем заговорить. — Это ведь из-за девушки, не так ли? — сказал он тем же мягким голосом. Много лет назад, целую вечность назад, Василий был удивлен, насколько мягким был голос этого человека. Теперь это был просто надежный, утешительный тон. Но вопрос его не утешил. В конце концов, он поднял глаза, чтобы встретиться со стариком. Он кивнул. Посмотрел вниз. — Именно по этой причине она бросила тебя? — Еще один кивок. Он качал головой, как мокрая собака, сжимая челюсть и кулаки, радуясь, что в комнате по большей части темно. — Я хочу пойти к ней, — ответил он, боясь сказать это вслух, но чувствуя необходимость выговориться. — Я хочу пойти к ней и сказать, как я горжусь ей... — Он хмыкнул громко, пренебрежительно. Сказать ей, что вижу все ее самые темные струны души и знаю их, хотел сказать Боргов Лученко, но не смог. — Как давно ты ее любишь? — спросил Лученко, отделяя плоть от костей одним предложением. — С Парижа. Моя жена говорит, что заметила в Париже, но, возможно, это случилось еще раньше. В Мехико. Лученко кивнул, давая Василию возможность посидеть и потянуться. Истощение оседало на нем, как темная туча, не оставляя места для тяжелых эмоций. — Твоя жена ˗ сильная женщина, — стоя сказал Лученко, беря бутылку водки, наливая в рюмки. — Она терпела тебя много лет. Еще до Элизабет. Он посмотрел на Лученко и почувствовал глубокую ноющую боль, понимая, что это правда, но не желал сталкиваться или обсуждать это с кем-то, кроме жены. У него невольно дернулась губа, и он прижал холодное стекло ко рту, чтобы остановить движение. Он кивнул, отвернулся. Осушил стакан одним залпом. — Если я таким образом предаю свою жену, что же мне теперь остается делать дальше? — спросил он вслух, не ожидая ответа. — Ты уже предал свою жену, — ответил Лученко, — из-за американки. — Я просто хочу, чтобы она знала, что ее любят. — Он повторил слова, которые сказал жене и знал, что это основа его поступков. — Мир сломал ее, Лученко, и она думает, что весь мир такой. Что она заслужила быть сломанной. И я просто хочу поддержать ее, чтобы она знала, что есть другой путь, — она была прекрасна, прекрасна внутри, хотя он был влюблен в нее еще до того, как узнал об этом. Лученко еще раз взглянул на него, затем указал на дверь своим теперь уже пустым стаканом. — Если ты все равно собираешься ее увидеть, то можешь пойти и сделать это, — сказал он и уши Василия налились кровью.***
От лица Бет. Боргов, отступая от нее после победы, словно дробовик, выстрелил прямо рядом с ней. Потом все зазвенело и она не слышала толпу. Она отпустила его, не хотела, но заставила себя, повернулась к толпе, заставляя себя улыбнуться. Она ненавидела вежливые улыбки, но это единственное, что она могла себе позволить, чтобы не упасть в глазах этих людей. Это было слишком, это не то, что может вынести человеческое тело. Репортеры уже поджидали ее возле выхода и она понимала, что в этот раз она одна, без Таунса. Не было никого, кто помог бы ей справиться: ни время, ни деньги не позволили им приехать. Она не поднимала шума из-за этого, потому что знала, что увидит Василия, уютно устроившегося на своей территории, словно он ни разу не бывал в США или в Венеции. И она увидела его. И он отступил от нее на шаг. Сердце так сильно стучало в горле, что Бет боялась, что голос прозвучит хрипло и грустно, когда она откажется от ужина с Георгием, но этого не произошло, или, по крайней мере, никто не подал виду. Она отделилась от толпы, вернулась в свою комнату, чувствуя взгляд на затылке. Он смотрел на нее, но она не могла оглянуться назад. Когда она вернулась в свою комнату, она откинула со всей силы пальто, шляпу и шарф. Шляпа стукнулась о лампу на столе, опрокидывая его, и ей пришлось убедиться в том, что она не сломана. Бет сидела на краю кровати с локтями на коленях, руки крепко сжимались, являя на свет худые кости. С внезапной паникой Бет вспомнила, что король, его король, сидел прямо на краю бокового стола, и она не могла его найти. Бет сильно вытряхивала пальто, словно флаг, в результате чего фигура покатилась под кровать. Она искала его в темноте, пока не нашла. Король был немного пыльным, и Бет вытерла его большим пальцем, вспоминая, как чувствовала его руки под пальцами. Погладив, она положила его обратно на свое место и обратно вернулась на свое место. Она думала о выпивке, о наркотиках. Можно ли достать травку в Москве? Она не была уверена, никогда не задавалась этим вопросом до этого момента. Она не станет пить, она обещала… себе и ему. Вася. Думая о нем, она почувствовала себя вывернутой наизнанку. Быстро она подошла к двери и чуть-чуть открыла ее. Она посмотрела по обе стороны коридора и заметила предмет поиска ˗ бутылка шампанского. Она могла позвонить вниз и попросить бутылку, но человек правительства (не Бут, так что она даже не потрудилась узнать его имя, не был так одухотворен ее славой, как Бут) сказал ей не пользоваться телефоном, пока кто-нибудь не позвонит ей лично. Она не была уверена, насколько серьезной была угроза, но она не хотела рисковать. Вместо этого, она рискнула своровать. Она проскользнула вниз по коридору так тихо, как только могла, радуясь тому, что ковровый коридор был мягким, не склонным к шороху. Не останавливаясь, она схватила ведро одной рукой и бутылку с другой, стараясь ходить как можно тише, возвращаясь в свою комнату, закрывая за собой дверь. Она старалась не думать о порезанных пальцах при снятии фольги с верхней части бутылки, когда раньше делала это перед тем, как научиться открывать ее на профессиональном уровне. Проволочная клетка была жестче, чем она привыкла, но Бет сняла ее и отбросила к стене, прижав одну руку к пробке. Она подумала о своем обещании. Подумала об его обещании, данным ей: — Ты останешься? — спросила она. — Рано или поздно, — ответил он, — но не сейчас. И эта вероятность, в конце концов, растворилась из разума. Бет крепко схватилась за пробку, чтобы та не отвалилась, держа ее в руке так крепко, в результате чего пена вылилась по краям. Шампанского было недостаточно, чтобы напоить ее так, как ей хотелось, но она выпила его как можно быстрее, чтобы помочь себе в этом. В коридоре были другие бутылки, там были... В дверь постучали. Она старалась не двигаться, стоя посреди комнаты, как кролик, готовый бежать. — Бет, — сказал Василий, приглушенным голосом у двери. Бет, стоя в двух шагах от двери, распахнула ее. Он выглядел усталым и грустным, с красными глазами. На мгновение он застрял на другой стороне двери, посмотрел на бутылку в ее руке, и она сдвинула свое тело в сторону, пытаясь спрятать ее. Это заставило его вставь к ней вплотную. Она не двигалась, хотела кричать и плакать, но больше всего хотела его. Он обошел ее, отбирая бутылку, и когда он скользил бутылкой по столу, его губы уже целовали ее, прижимая обратно к кровати. Бет держала его за голову, чувствуя слабый запах водки и на мгновение ей захотелось выпить. Они уже лежали на кровати полностью голые, когда он прижал ее руки наверх, держа рукой, любуясь телом. Свободная рука медленно двигалась по животу, к бедру, и она уже была возбуждена и зла на себя из-за этого. Она хотела держать лицо, обижаться, но не справилась. — Зачем ты сделал это? — прошептала она, проглотив последнюю букву. Казалось, его взгляд может заставить ее пасть. Глаза, в которых читалась печаль, сожаление, словно он знал, что она тоже это чувствует. Он покачал головой, улыбнулся мимолетной, грустной улыбкой. — Потому что я трус, Бет Хармон, и я сожалею об этом каждую секунду, — ответил он, и она приподнялась изо всех сил, чтобы поцеловать его. Он поймал ее губы на полпути. Он держал ее, заставляя вытянуться, покрывая поцелуями шею, спускаясь вниз к груди, животу. Его прикосновения ощущались, словно извинения. И она принимала его извинения без остатка. Так кто же из них не трус, а? Она сама такая же и знала это. Это съедало ее изнутри, поселяя страх, чувство вины, неадекватность. Василий Боргов, которого она построила в своей голове, был невосприимчив к этим эмоциям, но Вася, ее Вася, знал ее и доверял ей больше, чем она сама. Она верила, что вырастет и изменится и хотела исправить то, что в ней было сломано, и она хотела этого доверия, хотела доказать, что он прав. Она подёргала своими руками в его собственных, и он сразу же освободил их, убеждаясь, что с ней все в порядке. Мягко подталкивая его вверх, чтобы оказаться на нем, она бросилась на него. Вместе они нашли ритм, задыхаясь в унисон. Позже, она не знала, как много времени прошло, он лежал рядом с ней, уже не напрягаясь. Его рука лежала на ее бедре, как будто это утешало его, доказывая, что она рядом с ним. Там не было прощения, в этом не было необходимости. Она не могла отвести от него взгляд, хотела сказать, что очень любит, но сдерживалась, не позволяя словам вырваться. Она продолжала думать о завтрашнем дне, о том, что будет, когда они проснутся. Мысль о том, что он опять уйдет, прозвучала внутри нее, но она утопила его вместе с другой, лучшей мыслью ˗ он вернулся к ней. И на этот раз он остался.