Призрак в конце коридора

      Послышались громкий топот, неразборчивые голоса, входная дверь со скрипом приоткрылась. Вот чего-чего, а быть пойманным в неурочное время за пределами своей комнаты Ремусу совсем не хотелось; он нырнул под широкую лестницу и затаился. И, как назло, моментально проснулось любопытство. Когда-нибудь оно обязательно его погубит. На всякий случай обхватив двумя пальцами медальон, он высунул голову наружу — самую малость, так, что его видно не было, а он видел всё.       В холл, громко отдуваясь и бормоча ругательства, ввалилась девчонка. На вид ей было около шестнадцати, и всё, буквально всё в ней кричало, что она иностранка: загорелая, медного оттенка кожа, облепленный наклейками и бирками здоровенный футляр в руках, туго набитый рюкзак. На рукаве её джинсовой куртки красовалась нашивка в виде орлиной головы — значит, ещё одна американка. Девчонка нетерпеливо откинула назад короткие чёрные волосы, кончики которых словно обмакнули в розовую краску, с жадностью огляделась и уважительно присвистнула.       — Она ещё и свистит! — прошипели из-за дверей. — Замолчи немедленно, чёртово создание! — «Чёртово создание» закатило густо подведённые глаза и тихо выругалось. — Я всё слышу, дрянь ты эдакая!       Дверь стремительно отворилась, и Ремус невольно попятился. От стоявшей на пороге дамы, если её можно было назвать дамой, исходила такая бешеная незамутнённая ярость, что у тебя сразу появлялось желание стать каким-нибудь тараканом или мышкой — словом, занимать поменьше места и привлекать поменьше внимания. Однако девчонка к такому обращению явно была приучена. Сунув футляр и рюкзак в угол, она скрестила руки на груди и с вызовом глянула на даму. Та шагнула вперёд, и по холлу разнёсся гулкий стук острых каблуков.       — Мало тебе было тёти Вальбурги? Хочешь опозорить нас и здесь? — грива таких же чёрных вьющихся волос качнулась в сторону девчонки, точно стая змей. — Тебе дали шанс войти в семью, стать частью…       — Частью чего? — сердито перебила девчонка. — Вашего треклятого гадюшника? Правильно Сириус говорил, вы здесь психи все как один.       — Рот закрыла немедленно! Никогда больше не смей так говорить о благороднейшем и древнейшем…       — Благороднейшем и мерзейшем!       В следующую секунду рука дамы сомкнулась на её волосах. Девчонка, кажется, наконец испугалась; она не шелохнулась, только пальцы вцепились в рукав куртки. Дама потянула её вверх за волосы, с отвращением выплюнула:       — Да что ты о себе возомнила, ты, грязнокровное отродье! Дочка нищего янки, не девушка, а не пойми кто! Эти побрякушки, — она дёрнула одну из десятка серёжек, болтавшихся в девчонкином ухе, — этот пошлый розовый цвет, эти лохмотья! Ты же похожа на этих чёртовых хиппи! Зря мы не обыскали твои вещи — может, у тебя в футляре дрянь, которую ты куришь со своими дружками?       — Я не наркоманка! — взъярилась девчонка, тщетно пытаясь высвободиться из цепкой хватки.       — Зеркалу это скажи, — дама подтолкнула её к простенку, где блестело старое зеркало. — Ну, посмотри, посмотри хорошенько! Ни одна женщина в благороднейшем и древнейшем семействе Блэк никогда не позволяла себе выглядеть как… как ты!       Щёки девчонки порозовели, тонкие руки затряслись и сжались в острые кулаки. Ремусу стало её жалко — такой беспомощной и пристыженной она выглядела. И хуже всего было то, что он отлично знал, каково ей сейчас.       — Я не Блэк, — прошипела она, глядя на даму через зеркало, — я… я… — её взгляд вдруг стал растерянным, тело всё обмякло, будто у тряпичной куклы. До Ремуса медленно начало доходить, что происходит. — Кто вы? — минуту назад твёрдый и уверенный голос сменился испуганным писком. — Где я, что со мной?       — Опять за своё? А ну прекрати, мерзавка! — дама развернула её лицом к себе, тряхнула за плечи, но та только сильнее сжалась от страха. Ремус почувствовал страшное желание самому хорошенько встряхнуть эту сумасшедшую: перед ней больной ребёнок, она что, совсем этого не понимает?!       — Кто вы такая, что происходит? — в голосе несчастной девочки уже звенели слёзы. — И кто я, скажите мне, кто я? Почему я здесь?       Вместо ответа раздалась оглушительная хлёсткая пощёчина. Девочка схватилась за лицо, передёрнулась всем телом — а потом резко мотнула головой, отбрасывая волосы с глаз. Тем же самым движением, что и раньше. Вольно или нет, но сумасшедшая дама спасла её.       — Ну, надоело комедию ломать? Вспомнила, кто ты?       — Ну ещё бы, — девочка, несмотря на боль и слёзы, сумела усмехнуться, — я Нимфадора Тонкс, дочь нищего янки и позор своего рода. Спасибо, что напомнили, тётушка, без вас никак не справилась бы.       Тётушка побелела как покойница и молча размахнулась. Второй пощёчины Тонкс не выдержала: она пошатнулась и с криком упала на колени. Ремуса будто что-то в спину толкнуло. Он оказался перед Тонкс как раз в тот самый момент, когда её тётушка замахивалась в третий раз. Жёсткая холодная ладонь со всей силы врезалась в скулу, и длинные ногти царапнули кожу. Неприятно, но не смертельно — его били гораздо больней.       Его появление в планы тётушки Тонкс явно не входило; она изумлённо и даже с опаской попятилась, глядя то на Ремуса, то на лестницу, из-под которой он выпрыгнул подобно чёртику из табакерки.       — Какого чёрта? — вернулся к ней наконец дар речи. — Ты ещё кто такой?       — Не тро-огайте её! Она ведь у-уже на ногах не стои-ит, — такого жуткого акцента он от себя не слышал уже года два. А тётушка, судя по её круглым глазам, так и вовсе, похоже, услыхала впервые в жизни и ровным счётом ничего не поняла. Ремус выдохнул и медленно, почти по слогам, повторил: — Не трогайте её. Она и так слаба, у неё только что был приступ, неужели вы не понимаете?       — Не лезь не в своё дело, мальчишка, — огрызнулась тётушка. — Убирайся отсюда, живо! — От неё словно искры во все стороны сыпались. В другой ситуации он бы с радостью сбежал, но за спиной прерывисто дышала испуганная Тонкс, которую Ремус ни за что не оставил бы один на один с этой безумной ведьмой. Сама ведьма тоже это поняла и, приблизившись к его лицу, процедила: — Я терпеть не могу повторять, и я не привыкла, чтобы какой-то полоумный валлиец указывал мне, что делать. Поэтому пошёл вон, пока я тебя тоже не прибила.       Где-то внутри снова заворочалась боль, колени предательски задрожали, он прикусил губу, чтобы ненароком не застонать. Пусть бьёт — он с места не сдвинется. Свалить его будет уж точно потруднее, чем Тонкс, а если всё-таки… Ну, по крайней мере, ей достанется не так сильно. Тётушка занесла руку, и Ремусу пришлось постараться, чтобы не зажмуриться. Однако в ту секунду, когда всё уже казалось неизбежным, по холлу прокатился удивлённый и недовольный голос:       — Бог мой, что здесь творится? — мистер Реддл торопливо спускался по лестнице, и вид у него был очень, очень сердитый.       — Сэр, я могу вам всё объяснить, — Ремус шагнул ему навстречу, но он одним движением руки оборвал его.       — Я спрашивал не вас. Белла, ответь, что всё это значит — я ведь просил тебя…       — Этот нахал лезет не в своё дело, Том! Я должна его проучить!       Она собиралась замахнуться ещё раз, но ладонь мистера Реддла недвусмысленно легла ей на локоть.       — Боюсь, я не могу этого позволить. Этот мальчик — мой пациент, и, кстати, твоя племянница с этой секунды тоже. Так что я очень просил бы тебя воздержаться от рукоприкладства.       — Это не рукоприкладство, это воспитание!       — Возможно, — покорно согласился Реддл. — В твоём доме. Но у меня другие правила. Миссис Бербидж!       — Я здесь, сэр, — Чарити материализовалась в холле как по волшебству и проворно нацепила очки.       — Покажите мадам Лестрейндж дорогу до моего кабинета и позовите Паркинсон сюда.       Чарити бодро прищёлкнула каблуками и с почтительной улыбкой повела тётушку Беллу наверх; не успели они скрыться из виду, как мистер Реддл повернулся к ребятам. От его взгляда Ремусу захотелось сквозь землю провалиться.       — Теперь что касается вас двоих, молодые люди… Нимфадора, что с вами, вы плачете?       Зажимавшая рот ладонью Тонкс яростно помотала головой. Она попыталась встать, запнулась и едва не рухнула снова: её трясло с головы до ног.       — У н-неё был приступ, сэр.       Реддл обернулся к Ремусу как громом поражённый:       — Так что ж вы молчали, с этого надо было начинать! — он обхватил шатающуюся Тонкс за плечи, помог ей устоять. — Сколько он длился?       — Секунд д-десять-пятнадцать, не больше.       — Слава богу. Ну-ну, милая моя, всё уже позади, вы в безопасности. Мы больше никому не дадим вас в обиду, слышите? Чёрт побери, где же Паркинсон! Ремус, я сейчас вернусь, а вы присмотрите за Нимфадорой!       Он исчез так быстро, словно растворился. Тонкс по-прежнему дрожала, но стоило Ремусу протянуть к ней руку — моментально ощерилась:       — Не лезь ко мне! — она распрямилась и надменно откинула назад волосы, вдруг став ужасно похожей на Блэка. — Решил порыцарствовать? Я тебя огорчу, ты ошибся адресом, мне рыцари не нужны.       — Я просто хотел тебе помочь, — левую ладонь стало покалывать, и он спрятал её за спину. Чёрт подери, только Волка ему сейчас не хватало!       — И в помощи я не нуждаюсь, — сурово отбрила его Тонкс, — тем более от мальчишек.       Демонстративно сунув руки в карманы своей джинсовки, она отвернулась и сделала вид, что Ремуса здесь и нет. Впрочем, сейчас ему это было даже на руку: он тайком выпростал из-под куртки цепочку и до боли стиснул в кулаке медальон. Сорваться сейчас было ни в коем случае нельзя — он и так весь вечер ходил по самому краю и до сих пор не рухнул в пропасть лишь чудом.       Мистер Реддл вернулся так же стремительно и внезапно, как и ушёл. За ним, красная и взволнованная, бежала медсестра Паркинсон; похоже, ей только что сильно досталось, потому что она засуетилась вокруг Тонкс как наседка, подхватила брошенный ею футляр и поспешно увела. В холле остались Ремус и мистер Реддл, молча смотревший прямо на него. Ремус опустил голову, уставился на свои пыльные, давно не чищенные ботинки. Лицо у него так и полыхало от стыда. Надо же было такого натворить — и дня ведь не прошло, как приехал!       — Сэр, я-я… я могу объя-яснить, что случило-ось, — на секунду ему показалось, что он разучился говорить по-английски — настолько ужасна была его речь. — Э-эта страшная женщина…       — Ремус, эта леди — член старинной и уважаемой семьи, и, более того, она мой близкий друг, поэтому прошу вас, говорите о ней с уважением.       — Да, сэ-эр, простите, сэр, — Ремус был близок к тому, чтобы по-детски разреветься у него на глазах, — просто мадам Лестрейндж, она ударила Тонкс, потому что думала, что та притворяется. Я знаю, это было не моё дело, но я просто не сдержался… я не могу стоять и смотреть, как кого-то бьют, сэр, не могу!       К его изумлению, мистер Реддл улыбнулся:       — Это был очень благородный поступок, мальчик мой. Хотя, признаться честно, другого я от вас и не ждал. После нашей встречи я навёл справки в вашей старой школе — учителя о вас очень хорошо отзываются. Миссис Грей, к примеру, назвала вас самоотверженным юношей, который никогда не бросит в беде товарища.       На какую-то секунду Ремусу сдавило горло, дышать стало нечем. Он почувствовал, что пол уходит у него из-под ног.       — Миссис Грей?       — Да, учительница английского. Насколько я понял, вы учились в одном классе с её сыном?       — Д-да, — еле выдавил Ремус, борясь с удушьем, — учился.       Мистер Реддл настороженно прищурился и положил ладонь ему на плечо:       — С вами всё в порядке? У вас нездоровый вид.       — Всё хорошо, я… я просто устал с дороги, только и всего, — тут он наконец-то вспомнил, почему вообще оказался в холле на ночь глядя. — Мистер Реддл, сэр, я хотел с вами поговорить. Просто дверь в мою комнату не закрыть изнутри, и я подумал, мало ли что…       — Ох, вот оно что. Мы об этом позаботимся — миссис Бербидж будет запирать вас снаружи каждую ночь. Сейчас она вернётся, и я ей напомню. А вы идите к себе и ни о чём не волнуйтесь, хорошо? — мистер Реддл потрепал его по плечу и мягко подтолкнул к лестнице. — Да, кстати, — прибавил он, когда Ремус уже был на лестничной площадке, — я звонил вашим родителям, сообщить, что вы добрались благополучно. Они просили передать, что очень вами гордятся. Ну, доброй ночи, мальчик мой.       — Доброй ночи, сэр, спасибо вам!       Ремус взлетел к себе на третий этаж, не чувствуя ног. В комнате было душно и жарко, но его это только обрадовало: под натиском жары до того не отпускавший озноб словно бы отступил. В порыве чувств он сбросил куртку и даже стянул свитер — но, как оказалось, обрадовался Ремус рано. В дверь негромко постучали, на пороге появилась Чарити, нервно покусывавшая дужку своих очков.       — Послушай, Ремус, тут такое дело… Ты извини меня, но мистер Реддл сказал на ночь привязать тебя к кровати. На всякий случай.       Кровь отхлынула от лица, по спине пробежал мороз. Ремусу понадобилось очень долгое, звеняще-тихое мгновение, чтобы осознать услышанное, ещё одно — чтобы взять себя в руки и через силу кивнуть. Чарити смотрела на него с сочувствием, и от этого было хуже всего. Он знал этот взгляд: у каждого врача, которому его показывали, был такой — сочувствующий и снисходительный, будто пытающийся убедить в том, что всё не так уж плохо. Но всё действительно было плохо, и все это понимали. Ремус не выдержал и отвернулся.       — Можно я выйду? На пять минут, я только до ванной.       — О, да, да, конечно, — она, несомненно, обрадовалась, выдохнула с облегчением. — Как выйдешь, прямо по коридору до конца.       В коридоре горела всего одна лампа, в самой его середине, и по углам дрожащими клочьями собирались тени. В их причудливой игре Ремусу померещилось, что шторы, закрывавшие окно в дальнем конце коридора, шевелятся. Буйное воображение услужливо нарисовало кого-то неясного, играющего в полумраке тяжёлыми кистями на завязках и скребущего по карнизам кольцами-зажимами. Тут шторы на самом деле качнулись, и у него чуть сердце не остановилось. Он затряс головой, прогоняя смутное видение. Ну, Люпин, сейчас ты дофантазируешься — ещё представь, что это шальной полтергейст, живущий здесь уже чёрт знает сколько веков, который решил хорошенько попугать приезжих! Просто где-то сквозняк, а он уже испугался, напридумывал бог знает чего. Кинга читать по полночи не надо, и не будет всякая чертовщина мерещиться.       Ванная оказалась полностью белой и маленькой, как спичечный коробок. Бросив на край раковины пижаму, Ремус прижался спиной к двери, потёр виски, несколько раз поглубже вдохнул и выдохнул. Денёк выдался откровенно сумасшедший — столько событий за раз. Не то чтобы его жизнь была скучной, но если не считать периодических приступов и школьной травли, с ним не случалось абсолютно ничего необычного, и от этого всё происходящее казалось нереальным, как из другой жизни. И сам он словно стал другим: сильным, храбрым. Нормальным. Было бы это ещё правдой… Он потянулся к крану и выругался, столкнувшись взглядом со своим отражением в зеркале. С той стороны на него хмуро таращился всё тот же Ремус Люпин, законченный растяпа и неудачник, к которому уже давно и прочно прилипла кличка «Полоумный». Глупые, наивные фантазии медленно разбивались на куски. Смелый и сильный? Скорее уж нелепый и странный. Странный парень с таким же странным дурацким именем. Не стоило обманываться: о чём бы он ни мечтал, кем бы ни хотел казаться, от себя он никуда не денется.       В сердцах показав отражению средний палец, Ремус повернул кран. Чёртово зеркало. Он всегда терпеть их не мог. Каким-то непостижимым образом они вытаскивали на поверхность всё то, что он пытался спрятать как можно глубже. Да и видеть лишний раз свою исполосованную шрамами физиономию удовольствие то ещё. А эти мешки под глазами — прямо живой труп какой-то, бери и в книжку вставляй!       Мысли в голову лезли всё менее приятные, поэтому он наскоро умылся ледяной водой, с зажмуренными глазами переоделся и побежал обратно. Чарити скатывала одеяло; на полу вокруг её ног чёрными змеями лежали длинные ремни. От их вида у Ремуса к горлу подкатил комок. Кажется, только сейчас, стоя перед Чарити и неловко переступая босыми ногами по холодному полу, он полностью осознал, что его ждёт. Это было правильно, это было разумно, это было, наверное, единственным способом обезопасить всех остальных — но всё его существо отказывалось соглашаться с доводами разума. На какой-то миг он ощутил себя шестилетним мальчишкой: сбитым с толку, смертельно напуганным, только столкнувшимся с осознанием. Ему хотелось то ли плакать от страха, то ли умолять Чарити не связывать его, то ли всё это вместе. Ремус глубоко вздохнул и спрятал цепочку под пижамную куртку. Потом выдохнул. И, ни о чём не думая, быстро забрался на кровать и вытянулся на спине. Вокруг щиколоток затянулись прочные шершавые петли. Обманчиво-свободные и почти незаметные, при любой попытке шевельнуться они врезались в кожу. Минуту спустя такие же петли он почувствовал на своих запястьях, ещё два ремня, шире остальных, прижали к матрасу колени и грудь.       — Не слишком туго? — взволнованно спросила Чарити, проверяя узлы. — Дышать не тяжело? Постарайся лишний раз не напрягаться, чтобы ремни не давили, хорошо? Ну, доброй ночи.       Она снова поправила очки, попыталась улыбнуться — улыбка получилась скошенной набок, — погасила свет и вышла. В замке щёлкнул ключ.       В наступившей тишине все звуки стали отчётливей. Ремус слышал осторожные крадущиеся шаги по коридору, невнятное пение за стеной, шум ветра в саду; слышал свой частый, отдающийся во всём теле пульс и сбивчивое дыхание. Тяжёлое одеяло было холодным как лёд, хотелось сжаться в комочек, чтобы хоть немного согреться, но проклятые ремни не давали сдвинуться ни на дюйм. Серебро начало мелко покалывать кожу. Он закрыл глаза и постарался забыть о Волке и о своей клетке. Всё будет хорошо, всё обязательно будет хорошо. Он здесь, чтобы с этим покончить, он на пути к совершенно другой жизни. Надо только надеяться на лучшее, и всё получится. Надо только надеяться… надеяться…       Было ли дело в том, что он чертовски устал за день — наверное, самый длинный день в его жизни, — но мысли у Ремуса стали путаться и рассыпаться, подобно стёклышкам в калейдоскопе. Он не заметил, как уснул. Зато очень хорошо помнил, как проснулся — от оглушительного звона будильника, который по привычке попытался выключить и немедленно об этом пожалел. Ремень так сильно врезался в запястье, что пережал вены, и рука онемела. Звон, как выяснилось секундой позднее, исходил вовсе не от будильника; казалось, что звенит со всех сторон. Затем всё стихло, так же внезапно, как началось. Сквозь шум в ушах Ремус разобрал за дверью неясные звуки. Дом неохотно просыпался: скрипел дверями и половицами, переговаривался сам с собой сонными хрипловатыми голосами, шуршал торопливыми шагами. Шаги становились всё ближе, ближе и вдруг резко замерли. Щёлкнул замок, распахнулась дверь, впустив Чарити. Она выглядела уставшей и какой-то посеревшей. Должно быть, беспокойный вечер и общение с разгневанной мадам Лестрейндж плохо на ней отразились.       — Прости, что заставила ждать, раньше было никак. — Чарити раздвинула шторы, и комнату наполнил бледный солнечный свет. — Ну, как ты? Ночь нормально прошла, ничего не случилось?       Подавив зевок, она медленно расстегнула ремни. Голос её звучал глухо и вымотанно, но она изо всех сил старалась выглядеть бодрой.       — Всё в порядке, — освобождённый Ремус с удовольствием растёр затёкшие запястья. — Спасибо вам.       — Да брось, не за что. Одевайся и иди в гостиную, я сейчас туда подойду, нам с вами надо ещё кое-что обсудить, — и Чарити скрылась в коридоре. Оттуда немедленно донёсся титанический зевок. Наверное, она очень плохо спала.       Ночь без движения дала о себе знать, едва Ремус попытался встать с кровати. Все мышцы застонали и заныли на все лады в бурном протесте против подобных телодвижений. Если так пойдёт, скоро он не сможет подниматься по утрам. Ну уж нет! Ремус решительно вскочил на ноги — и едва не свалился навзничь, когда колено свело судорогой. Он тихо выругался себе под нос. Чёрт побери, ему же всего семнадцать, а он разваливается на куски, словно дряхлый старик.       Ходить пришлось учиться заново: шажок за шажком, вдоль стены и обратно, пока ноги наконец не вспомнили, как надо двигаться, а голова не перестала кружиться. Правда, где-то в груди осталась неприятная скованность, будто что-то давило на сердце. Волк не спал. Испытывает, разведывает обстановку, сволочь, сердито подумал Ремус, спускаясь на второй этаж.       Несмотря на то, что дом уже вовсю бодрствовал и везде слышались детские голоса, в гостиной была только Тонкс. Закинув ноги на подлокотник широкого кресла, она дремала. Во сне она то и дело морщила нос, хмурилась и передёргивала плечами; выглядело это так забавно, что Ремус не выдержал и улыбнулся. Блокнот с карандашом лежали у него в заднем кармане брюк, а совесть в этот раз почти не спорила. Он забрался в кресло напротив и открыл чистый лист. Для художника Тонкс представляла редкую удачу — у неё было подвижное, чрезвычайно живое лицо с тонкими чертами, делающими её немного похожей на мальчишку. Прибавьте сюда разноцветные волосы, многочисленные серёжки, чудные желтоватые узоры, покрывшие руки как татуировками, и получите нормальную девчонку-неформала, одну из самых нестандартных и, наверное, искренних натурщиц. В общем, как вы уже поняли, рисовать Тонкс было одно удовольствие. Ремус даже кончик языка высунул от напряжения. Он уже почти закончил с её лицом и как раз набрасывал последние встопорщенные прядки, когда позади раздался шорох и громкий голос гаркнул ему прямо в ухо:       — Что это ты тут делаешь?       Блэк облокотился о спинку кресла и бесцеремонно заглядывал Ремусу через плечо. Узнать в нём вчерашнего надменного аристократа было мудрено: рубашка застёгнута криво, длинные волосы стянуты в небрежный узел. Увидев блокнот, Блэк сверкнул глазами и наклонился ниже.       — Ну-ка, ну-ка, что это у нас тут?       — Не твоё дело! — Ремус попытался прикрыть рисунок, но Блэк стремительно выхватил блокнот у него из рук.       — Ишь какой! — присвистнул он. — Не стыдно тебе — уже на чужих племянниц пялишься! А потом что, воровать их начнёшь, а, дракончик?       — Отдай блокнот!       — Или что, сожжёшь меня на месте?       — Отдай блокнот, Блэк. Немедленно.       — А ты попробуй отбери!       Блэк потряс страницами прямо перед носом у Ремуса, но стоило тому протянуть руку, отскочил в сторону. Он ухмылялся нахальной и до больного знакомой улыбкой. Ремус почувствовал непреодолимое желание съездить ему по шее. Вестись на такие уловки было унизительно, но иначе блокнота ему не видать как собственных ушей — а с Блэка станется показать его рисунки всем и каждому. Он предпринял ещё одну попытку, и снова поймал только воздух. Блэк расхохотался, когда он едва не шлёпнулся на пол, потеряв равновесие, и залез на диван; блокнотом он размахивал над головой точно флагом. Теперь, несмотря на всю разницу в росте, Ремусу было до него не достать. Под хохот Блэка он безуспешно подпрыгнул раз, другой, стукнулся локтем о его грудь, наконец плюнул на всё и сам взгромоздился на диван. Пара секунд — и он держится за блокнот с другого края. Завязалась борьба, несчастная книжица уже трещала по швам у них в руках. В этот момент Тонкс наконец проснулась.       — Вы что за херню творите, придурки? — возмутилась она, уставившись на мальчишек, молчаливо пытающихся столкнуть друг друга с дивана. — Уже поспать спокойно не дают…       Блэк тут же воспользовался секундной заминкой и с силой пихнул Ремуса в грудь. Тот не удержался и всё-таки упал со страшным грохотом. Перед глазами вспыхнули алые круги. Кажется, он сломал руку. Или плечо. Или череп пробил. Неизвестно, что это было, но болело оно ужасно. Радовало одно: блокнот, потрёпанный, но целый, снова был у него.       — С добрым утром, детка! — Блэк обаятельно улыбнулся и положил руку Тонкс на плечо, на что та лишь сердито фыркнула:       — Я смотрю, ты совсем от рук отбился, пока я дома была.       — Как ты разговариваешь со своим дядей?       — Ой, вот только, пожалуйста, не строй из себя взрослого, — усмехнулась она. — Что ты опять устроил, ну-ка поясни-ка мне.       — Да я что, я ничего. Я это, пошутить хотел.       — Блэк, ты только не обижайся, — съязвил Ремус, с трудом поднимаясь, — но я тебе сейчас открою Америку: шутка — это когда смешно всем, а не только тебе.       Блэк надменно проигнорировал его слова и опять повернулся к Тонкс:       — Тебе не кажется, что стало как-то душновато? Может, окно открыть?       — Ты на что намекаешь? — раньше Ремус прикусил бы себе язык, чтобы ненароком не ляпнуть нечто подобное, но последние два дня с ним творилось что-то странное. Хватит трястись и бояться, иначе его всю оставшуюся жизнь так и будут ни в грош не ставить.       — А сам сообразить не можешь? Я думал, у драконов такие большие головы, потому что они умные…       — Так, а ну заткнулись оба! — Тонкс выросла между мальчишками и смерила обоих грозным взглядом. — Пяти минут не прошло, а вы мне уже осточертели. Сириус, закрой рот, пока тебе его кто-то другой не закрыл, и сядь на место. А ты будь умней, рыцарь хренов, видишь, что человек дурак, так не лезь к нему. Ой, говорила мне мама, не водись с идиотами, ну говорила же…       Ворча, она снова забралась в своё кресло. Блэк обиженно надулся и плюхнулся в соседнее с таким видом, будто у него отняли новую игрушку; если бы Ремус не был так на него зол, он бы рассмеялся.       Дверь заскрипела, и в комнату бочком протиснулся младший брат Блэка. За ним следом ворвалась Алиса с тростью наперевес, вбежали братья Уизли, и на пороге, в окружении остальных, возникла Чарити. Из-за её спины выглядывали сразу три лица: Лили, весело махнувшей Ремусу, Джеймса, не сводившего с Лили блестящих глаз, и Северуса, выглядящего так, словно он отравил бы Джеймса здесь и сейчас, если б только мог. Вид у Чарити был ещё более сонный и усталый.       — Садитесь, ребята, садитесь, поскорей! — поторопила она, протирая очки и одновременно перебирая какие-то бумажки. — Нам с вами нужно поговорить о вашем расписании, а потом пойдём завтракать. Значит так, подъём в восемь, отбой для старших в одиннадцать, для младших в девять. — Послышались протестующие стоны младших. — Да-да, в девять, и, боюсь, мы с вами не в силах это изменить. Предупреждаю, выходить из комнат после отбоя можно только в случае крайней необходимости. Дальше, после подъёма у вас полчаса на завтрак, в девять начинаются занятия.       — Занятия? — настороженно переспросил один из братьев Уизли.       — Конечно, Чарли. Как говорит мистер Реддл, лечение обучению не помеха. Так вот, занятия у вас с девяти до одиннадцати, потом большой перерыв и с двенадцати до половины четвёртого снова занятия. Обед в четыре, ужин в семь. Да, чуть не забыла — в пять пятнадцать все обязательно соберитесь здесь, это касается вашей терапии. Ну, вроде бы всё сказала… Вопросы?       — А в город вы нас выпускать будете? — подал голос Блэк. — Или это слишком опасно?       — Жить, мистер Блэк, вообще очень опасно, — рассмеялась Чарити. — От этого, знаете ли, и умереть можно. Но вопрос важный. Я поговорю с мистером Реддлом и передам вам его решение. Да, Алиса?       — Простите, мэм, а как нас будут учить? Насколько я поняла, мы все, — Алиса обвела комнату рукой, — из разных мест, даже из разных стран. И из разных классов. Одна и та же программа на всех нам не подойдёт.       — Справедливое замечание. Вы будете учиться каждый по своей программе, в зависимости от своего уровня знаний, но лучше вы об этом поговорите с мисс Синистрой, учительницей, она придёт после завтрака. Ещё вопросы есть? Хорошо, тогда листок с расписанием я повешу здесь на дверь, запомните его хорошенько. Ах да, если вдруг вам станет плохо — неважно, связано это с вашим диагнозом, или нет, сразу бегом в медпункт, вы все были там вчера, это зелёная дверь слева от холла. Или зовите медсестру, они дежурят на всех этажах. Ну, а теперь все завтракать!       Повторять дважды Чарити не пришлось; проголодавшиеся дети как один устремились на первый этаж. Ремус шёл последним и прожигал взглядом дыру в спине шагающего впереди Блэка. На площадке к нему неожиданно присоединилась Лили — эта девочка так настойчиво искала его компании, что это даже смущало.       — Доброе утро! — Лили лучезарно ему улыбнулась. — Как спалось на новом месте?       — Н-ничего, спасибо, — Ремус незаметно спрятал в карманы ещё красные от пут руки. — А тебе как?       — Ой, замечательно! Проспала всю ночь как сурок. Ты не представляешь, отдельная комната — это так удобно. А то дома я до сих пор живу вместе с сестрой.       — Да, тяжело, наверное.       — И не говори, сплошное мучение… Послушай, с тобой всё в порядке? Просто ты выглядишь таким…       — Каким?       — Несчастным. Это, — она понизила голос до шёпота, — это из-за решёток? Алиса сказала, они серебряные, а тебе, кажется, вредно серебро.       — Д-да, да об него можно здорово обжечься. Но я в порядке, честно!       Нагло бодрствующий Волк глухо заворчал, словно смеялся над Ремусом, и тот мысленно прикрикнул на него. Впереди Блэк расхохотался — отрывисто и хрипло, точно пёс залаял. Ремуса от этих звуков передёрнуло. Лили пристально всмотрелась в его лицо, проследила за взглядом и понимающе кивнула:       — А-а, вижу. Вы опять пытались друг друга поубивать?       — Почти.       — Ремус, забудь о нём. Ему только того и надо, чтобы разозлить тебя… О, Боже правый, — она принюхалась и облизнулась, — это что, овсянка так пахнет?       По коридору в самом деле плыл запах овсянки, но это была какая-то неправильная овсянка: ей хотелось набить рот до отказа, вылизать из-под неё тарелку и ещё добавки попросить. Что за чудеса, все же знают, что от нормальной овсянки даже самый закалённый желудок завязывается двойным булинем и молит о пощаде. Следом за Лили Ремус, охваченный любопытством, вошёл в столовую — и застыл в дверях. Вчера вечером ему было не до того, но сейчас стоило переступить порог, как его снова охватило чувство, что и он сам, и все остальные очутились в прошлом. Высокий сводчатый потолок, с которого на толстых цепях свешивались кованые люстры, терялся где-то над головами, из широких, во всю стену (кажется, они зовутся французскими, он читал где-то) окон лился солнечный свет, а за длинным столом уместилась бы целая армия. Стоило только закрыть глаза, и столовую наполняли призраки давно ушедших времён «старой доброй Англии». Время почти не тронуло дом, можно было подумать, что ещё вчера благородные господа обсуждали здесь новый парламентский закон за бокалом старого вина, а дамы делились великосветскими сплетнями.       Завтрак протекал оживлённо и шумно, не в пример ужину. Выспавшись и немного привыкнув к незнакомому дому, дети осмелели и теперь вовсю знакомились между собой. Даже Тонкс, приехавшая много позже других и державшаяся особняком, в конце концов сдалась под бойким натиском Алисиного дружелюбия. Не прошло и двух минут, а они уже болтали так, словно всю жизнь были закадычными подругами. На другом конце стола Лили посыпала кашу изюмом и с интересом уставилась на них поверх тарелки.       — Мне кажется, я вчера её не видела, — заметила она. — Ты не знаешь, когда она приехала?       — Мы столкнулись перед отбоем, — отозвался Ремус, сосредоточенно намазывая хлеб маслом. На Тонкс и сидевшего по другую от неё руку Блэка он старался не смотреть. — По-моему, она тоже из Штатов.       — Ну, это неудивительно. Ты только глянь, как Блэк на неё пялится! Они, кстати, чем-то похожи.       — Понятное дело, они же родственники. Я не говорил? Блэк сам назвал её своей племянницей, и они точно давно знакомы.       Лили нахмурилась. Каша у неё с ложки медленно сползала обратно в тарелку, но ей было не до этого.       — Думаешь, она такая же, как… ну, как он?       Ремус на секунду задумался, краем глаза увидел, как Тонкс закатывает глаза на какую-то Блэкову шутку, и покачал головой:       — Нет, не думаю. Ты сама посмотри: Блэк её раздражает, похоже, не меньше чем нас с тобой. И вообще, мне она показалась вполне нормальной. Просто немного… — Настороженной? Подозрительной? Недоверчивой? Сложно понять, что с ней, он слишком плохо её знает. Оборванная фраза повисла в воздухе, и Ремус неловко закончил: — Ну, в общем, мне кажется, она вполне ничего.       На недружественной половине между тем разгоралась семейная ссора: Блэк, сунув нос в тарелку к младшему брату, на всю столовую возмутился:       — Регги, ты почему не ешь? Знаешь, я уважаю твоё настойчивое желание стать вампиром, но такими темпами ты обретёшь скорей дистрофию, чем бессмертие. Я не хочу возвращать maman живой скелет вместо сына!       — Отстань от меня, — буркнул тот и принялся яростно размешивать сахар в чашке. — Ты не любишь, когда я лезу к тебе, так какого чёрта тогда ты лезешь ко мне? И прекрати орать на всю столовую, в ушах звенит.       — Регулус Арктурус Блэк! — Кто-то — кажется, это был Северус — прыснул, тут же подавившись смешком, когда Блэк метнул на ребят предупреждающий взгляд, — ещё раз повторяю: я не желаю снова отдуваться из-за твоих дурацких навязчивых идей. Поэтому прекращай строить из себя придурка и веди себя нормально.       — Сириус… — начала было Тонкс, но Блэк жестом остановил её:       — Прости, Дора, я тебя бесконечно уважаю, но, при всём уважении, это наше с Регги дело, и оно никого не касается.       — В таком случае, зачем же кричать о нём во всеуслышание, Сириус? — вмешался в разговор новый, незнакомый голос. — Разве личные дела не лучше решать, как же звучит это очаровательное французское выражение… ах да, «голова к голове».       К стоявшему возле дверей буфету прислонился светлый худощавый паренёк, на лице его играла лёгкая насмешливая улыбка. Он окинул притихшую столовую цепким внимательным взглядом, и у Ремуса по спине неожиданно пробежал холодок. Что-то было в этом пареньке странное, что-то непонятное, едва уловимое, будто всё время мелькающее в его чертах и исчезающее, стоило присмотреться получше. Если бы не это нечто, он мог бы быть весьма симпатичным — но Ремусу показалось, что перед ним тщательно загримированный урод.       — Ребята, это мистер Бартемиус Крауч, — прервала затянувшуюся паузу Чарити. — Он помощник мистера Реддла и ваш…       — В некотором роде наставник. И прошу вас, миссис Бербидж, зовите меня Барти. Очень рад вас видеть. — Барти склонил голову и подмигнул братьям Уизли. Те слегка отодвинулись. — Надеюсь, мы с вами легко найдём общий язык. Не отыщется ли за вашим столом местечко для меня, миссис Бербидж? Я умираю с голоду. Кстати, что у нас на завтрак?       — Овсянка, сэр.       — Замечательно, нет ничего лучше тарелочки овсянки с утра! — он потёр руки и снял крышку с запотевшей кастрюльки. — Приятного аппетита, ребята.       До конца завтрака никто не проронил ни слова; все следили за Барти. Первыми не выдержали младшие: не доев, они выбрались из-за стола, сбивчиво что-то пробормотали и убежали прочь. Старшие пока держали себя в руках, но по их глазам было видно, что им ужасно хочется последовать примеру детворы. Наконец, Северус, которому всё это надоело, решил действовать: с грубостью, которая, похоже, была одной из главных его черт, он отодвинул свой стул и вышел — даже не стал утруждать себя словами. Ремус последовал его примеру, правда, в отличие от Северуса, стулом паркет он не царапал и, прежде чем встать, извинился перед Чарити и Барти; ему совесть не позволяла уйти просто так.       Уже в коридоре его догнала не на шутку взволнованная Лили. То и дело оглядываясь, она громко прошептала:       — Я думала, меня удар хватит! В жизни не встречала таких людей. Ты видел его глаза?       — Нет, не успел, а что с ними?       — Загляни и поймёшь. Они совсем дикие! На нашей улице одно время околачивался какой-то сумасшедший — так вот у него был такой же взгляд, — глаза самой Лили стали круглые, как десятипенсовки, она выглядела так, словно была близка к истерике. Этого допустить было ни в коем случае нельзя — для неё это слишком опасно.       — Лили, мне кажется, тебе могло померещиться, — негромко произнёс Ремус тоном, от которого у него самого тут же зубы заныли, так фальшиво он звучал. — Мы только вчера приехали, плохо спали, переволновались все, столько уже пережили… Не думай об этом. Вот увидишь, немного придёшь в себя, и всё сразу встанет на свои места.       — Хотелось бы, — вздохнула она, — я ужасно боюсь сумасшедших.       — Ну, был бы он сумасшедшим, он бы находился сейчас совсем в другом месте, верно?       Этот довод оказался самым убедительным, Лили на него было нечего возразить. Однако, успокоив её, Ремус отнюдь не успокоился сам. Что-то тут действительно было не так, совсем не так, он нутром это чувствовал. Какой странный парень — да ещё это имя, Барти Крауч. Барти Крауч… где-то он его слышал. Вспомнить бы, где. Да, в глаза этому Барти Краучу обязательно надо заглянуть: всегда полезно знать, с кем ты имеешь дело, а глаза имеют свойство выдавать своего хозяина с головой и всеми потрохами, если правильно присмотреться. И уж что-что, а присматриваться Ремус умел, спасибо одному молодому человеку. Когда твоя жизнь зависит от чужих мыслей и настроений, невольно научишься читать по глазам.       Единственный взгляд, по которому ему никогда не удавалось хоть что-нибудь прочесть, был его собственный. Почему-то так получалось, что каждый раз, когда он смотрел в зеркало, то натыкался только на хмурое усталое лицо без всякого выражения. Стоя посреди крошечной ванной и внимательно следя за Полоумным Люпином по ту сторону стекла, Ремус удивлённо поднял бровь. Ну, по крайней мере, он хотел сделать это удивлённо. Лицо в зеркале ни на йоту не изменилось. Где-то внутри Волк насмешливо скалил зубы. Ремус проигнорировал его и убрал со лба чёлку — что, если в ней всё дело? Волосы за лето стали длинные, ещё немного, и их придётся в косичку заплетать. Может, и правда обрезать? Он представил себе хищно щёлкающие у виска ножницы, вздрогнул и помотал головой. Нет, спасибо, лучше косичка, чем снова…       Руку, придерживавшую волосы, резко свело судорогой. Сердце сбилось с ритма, в глазах потемнело. Негнущимися пальцами Ремус попытался выдернуть из-под одежды цепочку, но грудь прошило нечеловеческой болью, ноги подкосились. Он ударился переносицей о край раковины и, глотая слёзы, сполз вниз. На пол капала кровь. Волк торжествующе взвыл и рванулся на волю. Ремуса затрясло, зашатало, по телу словно пустили разряд. С криком дёрнувшись куда-то назад, он почувствовал удар по затылку, услышал глухой стук. Всё смешалось, он стал медленно проваливаться в темноту. Перед глазами на мгновение мелькнули отражённые в кафеле чьи-то страшные глаза, а потом всё исчезло.