Призрак в конце коридора

      Главной проблемой Джеймса Поттера всегда была патологическая неспособность приходить вовремя. Как бы он ни собирался, насколько тщательно ни рассчитывал время, до назначенного места он добирался с прямо-таки неприличным опозданием. Даже сейчас, когда до начала уроков оставалось каких-то пять минут, он носился по своей комнате и суматошно выворачивал сумки в поисках учебников — без малейшего шанса оказаться в классе к девяти. Он, может, и успел бы, но проклятый учебник физики как испарился. Джеймс в раздражении сдёрнул очки и потёр ноющую переносицу. Ай, да и чёрт с ним! Скорей всего, это дурацкая книжка ему и не понадобится, зато хоть раз никуда не опоздает. Он выскочил на площадку, куда выходили двери их комнат, рысью пробежал по коридору и в самом его конце внезапно наткнулся на мелких братьев Уизли: мальчишки прижались к двери ванной и напряжённо хмурили лбы.       — Вы чего это? — удивился Джеймс. — Шпионите за кем-то?       Один из братьев, тот, что был повыше ростом и с волосами подлинней, шикнул и махнул на него рукой:       — Тихо. Там кто-то кричал.       — Кричал?       — А ещё что-то стукнулось! — подхватил второй брат с видом настоящего шпиона. — Скажи ему, Билл!       — Чарли! — снова зашикал Билл. — Ничего же не слышно!       — Послушайте, — Джеймс решил, что самое время взять дело в свои руки, — а вы не думали, что стоит узнать, что там происходит? Может, кому-то там плохо.       — Мы пытались, но дверь закрыта, — Билл пожал плечами. — Наверное, он заперся.       — Но тогда надо звать помощь! Что ж вы тут стоите? Ну-ка бегом за взрослыми — найдите медсестёр или Чарити, или эту суровую даму в белом халате и тащите их сюда!       Братья синхронно кивнули и умчались. Джеймс остался один перед дверью. На вид она была очень внушительной. Если этот неизвестный заперся, то придётся её высаживать. Интересно, сколько человек для этого понадобится? Из чистого любопытства Джеймс взялся за круглую ручку, нажал — и та с неожиданной лёгкостью повернулась. Вот тебе и на. Видимо, мальчишки не догадались, что такую ручку тоже надо поворачивать, и ломились в открытую дверь. Он заглянул в ванну и тихо выругался на французском.       — Excusez-moi?       За спиной у Джеймса стоял младший-как-там-его-Блэк и во все глаза таращился на него.       — Я могу чем-то помочь? — перешёл он на английский.       — Да ты тут ни при чём, — Джеймс снова покосился за дверь. — Это я так, сорвалось. Там, э-э, одному парню плохо, я послал мелких за помощью, они сейчас вернутся. Можешь пока постоять здесь и не пускать никого внутрь?       Блэк с готовностью пожал плечами: в отличие от Сириуса, в него явно как следует вбили привычку не задавать лишних вопросов. Джеймс благодарно кивнул ему и шмыгнул в ванную.       У дальней стены лежал бесформенный тёмный комок. Подойдя ближе, Джеймс узнал в нём того странного парня, который приехал с Лили и Снейпом. Как же его… Люпин, кажется, да. Вчера вечером он был весь как на иголках, словно всё боялся чего-то. По краю раковины у него над головой стекали красные капли. Цвет их Джеймсу очень не понравился. Он осторожно перевернул Люпина на спину. Пальцы у того были согнуты, как от судороги, свитер на груди порван, побелевшие губы изогнулись в мученической гримасе; наверное, ему было очень больно, прежде чем он потерял сознание. И нос — Джеймс готов был поклясться чем угодно, что полчаса назад за завтраком нос у Люпина смотрел прямо, а не в сторону. Чёрт возьми, что тут произошло? Он же был один, как он умудрился?       Мысли в голове суматошно сменяли одна другую, а руки действовали: отработанным движением Джеймс ощупал голову бедняги на предмет разных подозрительных неровностей, которых в нормальном черепе быть не должно. Длинная и несуразная Люпинова чёлка рассыпалась на тонкие пряди, когда он откинул её со лба, и открыла седой, почти белый вихор у самых корней. Джеймс поспешил придать чёлке прежний неряшливый вид и забыть о ней — её хозяин волновал его куда больше.       — Эй, э-эй, — он потряс Люпина за плечо. Результата никакого. Тогда Джеймс с силой ударил его по щеке. — Ты меня слышишь?       — Он что, умер? — с поистине детской непосредственностью поинтересовался от дверей младший Блэк.       — Очень надеюсь, что нет. Ау-у, Люпин, очнись!       И снова в ответ тишина. Джеймс размахнулся получше и отвесил Люпину вторую пощёчину. Тот вздрогнул, слабо застонал сквозь зубы и приоткрыл глаза, широко распахнувшиеся, едва он увидел Джеймса. В горле у него забулькало, он поперхнулся и надрывно закашлялся. Кровь капала с подбородка прямо на воротник.       — П-поттер?..       — Люпин.       — Что за… что ты тут делаешь? — говорил Люпин гнусаво, словно в каждую ноздрю ему засунули по хорошему клоку ваты.       — Тебя в чувство привожу. Что с тобой стряслось?       — Ничего, — он помотал головой и скривился от боли. — Н-ничего такого. Вроде. Как ты меня нашёл?       — По крику, — вдаваться в ненужные подробности Джеймс не стал. — Ты мне лучше скажи, что это за «ничего» было такое? — он постучал костяшками по раковине. Люпин пошёл багровыми пятнами, втянул голову в плечи.       — Не знаю… Я просто… просто поскользнулся, ударился, вот и всё, — голос у него дрожал и срывался. Только последний идиот не понял бы, что Люпин врёт. Сморщившись, он судорожно сглотнул кровь и выдернул из кармана платок. — Погоди, п-погоди, а сколько времени? Мы же опоздаем!       — Не сглатывай, дурак, тебе же плохо потом станет! И кстати, мы уже опоздали.       — Ещё только девять, можем успеть. Помоги мне подняться.       — И не подумаю, — Джеймс демонстративно сунул руки в карманы и уселся рядом на пол. — Ты нос сломал, тебе нужен покой.       — Ничего мне не нужно, ерунда это всё! Я просто ударился, понимаешь? — рассердился Люпин. Он приподнялся на одно колено, но тут же охнул и сполз обратно по стене, держась за голову. Боязливо коснулся носа и мгновенно отдёрнул руку. Вся краска сбежала с его лица, оно стало нездорово-сероватым. — Ч-чёрт…       — А я тебе что говорил? У тебя могло быть сотрясение мозга, дружище, так что лучше придержи коней и не дёргайся, сейчас ребята взрослых приведут.       Если даже Люпину и хотелось возразить, он был совсем не в том состоянии, чтобы пускаться в споры. Поэтому он только кивнул с мрачным видом и обхватил себя за колени. Присмотревшись повнимательней, Джеймс увидел, что руки у него мелко дрожат. Отчего бы это? Не настолько сильно он ударился, в самом деле. Что-то с ним не так, очень не так. А ещё глаза… взгляд Люпина метался туда-сюда, точно тот опасался, что на него вот-вот что-то набросится. Джеймс придвинулся к нему поближе, ободряюще хлопнул по плечу — и ощутил, как того передёрнуло от прикосновения. Испуганный взгляд впился Джеймсу в лицо.       — Эй, ну ты что? Что с тобой?       Люпин заколебался, потом всё же открыл рот, но не успел ничего сказать: вернулись братья Уизли, ведущие встревоженную Чарити. За её спиной айсбергом возвышалась фигура мужеподобной медсестры с такими широкими плечами, что они едва помещались в дверной проём. Чарити при виде Люпина всплеснула руками, заохала и заахала, уронив с носа очки, любопытные Уизли так и вились вокруг, и Джеймсу пришлось довольно бесцеремонно отправить их вместе с младшим Блэком в класс — была уже четверть десятого. Сам он остался, на случай, если понадобится помощь, хотя айсбергу под названием мисс Крэбб его помощь вряд ли могла пригодиться. Она вообще не обращала на него внимания, как и Чарити, ощупывавшая покалеченный Люпинов нос. Люпин при виде взрослых весь как-то сжался, оробел, отвечал чуть слышно и глядел в пол с каким-то затравленным видом. Как будто Чарити была для него угрозой, а не помощью. Когда его повели прочь, он уже в дверях обернулся и умоляюще посмотрел на Джеймса; в его широко распахнутых глазах плескался дикий панический страх. Джеймс хотел похлопать его по плечу, сказать, что всё будет хорошо — он всегда так делал со своими мальчишками, когда весь матч шёл наперекосяк или когда кого-то забирали в больницу, вправлять вывихнутые конечности и чинить поломанный боевой дух. Но потом вспомнил, как Люпин дёрнулся, едва он до него дотронулся, и передумал.       — Да не бойся ты так, не отвалится он, — ухмыльнулся Джеймс и щёлкнул себя по кончику носа. — Мне на хоккее тоже ломали, а ни следа не осталось. Иди-иди, не дрейфь!       Едва только процессия скрылась, он присел на корточки и провёл рукой по полу. Сухо, как и ожидалось. Поскользнуться в обуви на таком сухом полу мог только очень неуклюжий человек, а Люпин, при своей нескладности, на неуклюжего не тянул никоим боком. И реакция у него хорошая, мог бы стать неплохим защитником — жаль, что в хоккей таких тощих не берут… Так, не о том думаешь, одёрнул себя Джеймс, думай о деле. Как можно было так звездануться о раковину на ровном месте, чтобы сломать нос? Он же не припадочный какой-нибудь!       Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт. Как он сразу не понял? Ну конечно, это всё объяснило бы. По крайней мере, большую часть. Правда, какой диагноз может до такого довести? Можно у Лили спросить, они с Люпином вроде как приятели, глядишь, и проболтается. Но где ж её… Класс. Занятия. Он совсем забыл! Мало его на хоккее по голове били, как не соображала ничего, так и не соображает. Джеймс пулей полетел на первый этаж, только что не ногой распахнул дверь классной комнаты и весело оттарабанил:       — Здравствуйте-извините-опоздал-можно-сесть-мэм?       Высокая темнокожая женщина в строгом учительском костюме благодушно улыбнулась и постучала по наручным часам:       — Двадцать пять минут, молодой человек. Мы уже начали делать ставки, почтите вы всё-таки нас своим присутствием или нет. Мистер Крауч должен мне теперь пять фунтов.       — Я был уверен, что ты уже не явишься, — раздался сладкий голос из угла класса. Барти с газетой в руках расположился в кресле и поглядывал на Джеймса с улыбкой, от которой последнему почему-то стало очень неуютно.       — Учебник по физике куда-то запропастился, понимаете ли. Водится за ним такой грешок — пропадает в самые неподходящие моменты.       — Надеюсь, мистер… — учительница сверилась с раскрытой на столе тетрадкой, — Поттер, вы отучите его от такой дурной привычки. А теперь, если вы не возражаете, я бы просила вас занять своё место в классе, и мы продолжим.       Прямо перед учительским столом было пустое место рядом с Лили. Джеймс шагнул было к нему, даже положил на парту свой рюкзак, однако Барти остановил его:       — Нет-нет, Джеймс, вот здесь место получше.       Он снова усмехнулся и указал газетой на ближайшую к нему парту, где в одиночестве скучал Сириус. Близость Барти, явно выполнявшего роль классной дамы, не слишком радовала, но Сириус Джеймсу нравился, и он не стал спорить. Из-за соседней парты на него с презрением фыркнул Снейп: опоздать на полчаса, каково нахальство! Не без усилий Джеймс удержался от того, чтобы скорчить в ответ какую-нибудь возмутительную гримасу — взгляд Барти, казалось, так и упирался ему в спину. Вместо этого он поправил перекосившиеся очки и достал со дна рюкзака видавшую виды тетрадь, полную разноцветных закладок. Половину её страниц занимали странные закорючки, представлявшие собой нечто среднее между алфавитом и морзянкой. Джеймс изобретал этот шифр класса с восьмого, и теперь он был почти закончен. Оставалось только упростить пару знаков, над чем он бился всё лето — эти оказались самые строптивые.       Сириус заглянул в тетрадку и присвистнул:       — Солидно! Что это?       — Полагаю, вы что-то хотите спросить, мистер Блэк? — весело прервала его учительница. — Так говорите погромче, я не кусаюсь.       — Эм, мисс Синистра, я только подумал, не могли бы всё-таки пояснить нам, как мы будем заниматься — Джеймс пришёл, как раз когда вы начали, и, боюсь, я что-то пропустил мимо ушей, — выкрутился Сириус, глазом не моргнув. Мисс Синистра погрозила ему пальцем:       — Ну, так и быть, но впредь слушайте внимательней. Да, мистер Поттер, вы тоже можете к нам присоединиться, если вы не против. Кстати, по моим записям вас должно быть тринадцать. Не скажете, где ваш потерянный товарищ?       — Не могу знать, мэм. Он мне не отчитывался о своих передвижениях.       Братья Уизли переглянулись и подтолкнули друг друга локтями, но мисс Синистра сделала вид, что ничего не заметила.       — Что ж, надеюсь, он всё-таки доберётся до нас. Итак, повторю специально для вас: меня зовут мисс Аврора Синистра, я преподаю литературу в нашей городской школе. Мистер Реддл рассказал мне, как вам надоели каникулы, как вы здесь страдаете и тоскуете по школьному образованию, и я не могла не откликнуться! Я уверена, вам всем очень интересно, как мы собираемся учить вас? Скажу по секрету, мне самой интересно, как вас учить, потому что я вижу здесь Англию, Шотландию, Штаты — о, и даже Канаду и Францию, бог мой! — словом, передо мной сейчас сидит весь мир, а озарить мир благодатным светом знаний я ещё не пробовала. Но я честно постараюсь, обещаю вам, ребята. Да, мистер?..       — Снейп. Простите, мэм, а что по поводу оценок? Нам ведь всем нужны аттестаты, нам в следующий класс переходить.       — Ах, какие ответственные нынче школьники пошли! — восхитилась мисс Синистра. — В наше время только и знали, что ушами хлопать. Не волнуйтесь, мистер Снейп, всё уже решено и сделано: вас временно причислят к нашей школе, и оценки, которые вы получите, будут обладать всей полнотой власти.       — Но у нас разные программы! — не сдавался Снейп. Вот ненормальный, учиться ему так хочется, видите ли! — Как мы будем заниматься?       — Он прав, мэм, — влезла в разговор Алиса Стоун, — как же проверки, контрольные?       — Скажите, мисс Стоун, а вы любите контрольные?       — Простите, я вас не поняла…       — Ничего, я могу спросить ещё раз. Вы любите контрольные, мисс Стоун?       — Н-нет, — неуверенно протянула Алиса.       — И я не люблю! — горячо поддержала её мисс Синистра. — Так зачем портить жизнь себе и другим? Кроме того, мистер Реддл намекнул мне, что современному поколению так не хватает самоорганизованности и дисциплины, поэтому мы собрали маленький консилиум и решили, что стоит позволить вам самим познавать прелести науки — разумеется, под нашим чутким руководством.       — Вы имеете в виду, мы будем учиться самостоятельно? — уточнил Сириус прищурившись.       — Домашние задания всё равно придётся делать, мистер Блэк. Ну, а теперь, когда мы разобрались с делами насущными, предлагаю вам поговорить о более возвышенных материях. Любите ли вы литературу, друзья мои?       Ответом, как и следовало ожидать, стало протяжное «У-у-у», грустно прокатившееся по классу. Только Лили и Алиса рьяно закивали. Мисс Синистра усмехнулась:       — О-о, я слышу любовь в каждом вашем восторженном вздохе. Не сомневаюсь, вы знаете, что литература может быть бесконечно увлекательной. И, сейчас я открою вам страшную тайну — школьная литература тоже может быть такой. Например, мистер Поттер, расскажите нам, что последним вы прочли из школьной программы?       — Извольте, мэм, — бодро отозвался Джеймс. — Последним из школьной программы я не прочитал «Великого Гэтсби», мэм.       — Какая трагедия! И что же помешало вашему знакомству?       — Моё сердце было отдано другой, мэм. В это время мы с командой как раз выигрывали кубок города по хоккею. Но сейчас я сознаю всю глубину своей ошибки: мне следовало вдохновить моих ребят цитатами мистера Фицджеральда, тогда бы мы разбили этих Виннипегских выскочек безо всякого дополнительного времени!       — Если бы вы читали «Великого Гэтсби», мистер Поттер, вы бы отказались от этой идеи. На будущее рекомендую вам для подобных целей воспользоваться романами мистера Стейнбека — и сами массу удовольствия получите, и команду уж точно равнодушной не оставите. Что ж, я смотрю, до конца урока у нас остаётся всего ничего, поэтому поступим так: сейчас вы хорошенько поворошите свою память и составите список того, что проходили по литературе за последний год. После перемены я скажу вам, что с ним делать. Мисс Делакур, а вы подойдите ко мне, с вами мы поговорим отдельно…       На перемене появился Люпин — с вправленным носом, кровью на воротнике рубашки и пластырем на пол-лица. Он стал ещё бледней, чем был утром, и всем своим видом напоминал покойника. Джеймс оторвался от незаконченного списка и смотрел, как он неуверенно переминается на пороге, глядя себе под ноги. Остальные тоже уставились на него: всем было интересно, всем хотелось новостей.       — А-а, мистер Люпин, — обрадовалась мисс Синистра, — а мы вас заждались. Вижу, вы добрались до нас не без происшествий.       — Простите, я опоздал.       — Я бы сказал: поразил нас всех своим блистательным отсутствием, — ехидно вставил из своего угла Барти. — А мне говорили, ты сама пунктуальность. Что случилось, Ремус?       — Небольшой… инцидент, — на Люпина было больно смотреть: он совсем опустил голову и с несчастным видом ковырял паркет носком ботинка. — Потребовалось срочное медицинское вмешательство.       Барти, наверное, продолжил бы над ним посмеиваться, но мисс Синистра спасла положение: подозвала его к себе и о чём-то зашептала на ухо. Люпин выслушал, судорожно кивнул и, не проронив ни слова, сел на оставшееся место рядом с Лили. Джеймс завистливо вздохнул — повезло так повезло! Он сам сломал бы себе нос хоть дважды, чтобы иметь возможность сидеть за одной партой с Лили. Чёрт его знает почему, но от неё у него по животу разлетались бабочки с того самого момента, как он её увидел. Ему и раньше попадались симпатичные девчонки, но с Лили Эванс они не шли ни в какое сравнение. Она была такая величественная, такая красивая, такая неприступная… вылитая леди из романов Вальтера Скотта!       Между тем перемена закончилась, мисс Синистра наконец отпустила маленькую француженку Делакур на место и опять повернулась к классу:       — Итак, времени составить списки у вас было достаточно. Теперь посмотрите на них внимательно и выберите оттуда две книги: одну, которая вам особенно понравилась, и одну, которую вы бы больше в руки не взяли. Напишите про каждую предложений по десять — пятнадцать, расскажите мне об этих книгах. Что вас задело, что запомнилось? Может, этот автор потрясающе описывает пейзажи и о них совсем не скучно читать? Или вы в середине повествования вдруг поняли, что находитесь с автором в совершенно разных системах координат? А может, вас просто бесконечно раздражает язык, которым написана книга? Не бойтесь написать глупость, главное — пишите. К концу урока я хочу видеть ваши эссе на своём столе. Ну, ручки в ручки, и вперёд!       Джеймс подошёл к делу серьёзно и целых двенадцать предложений подряд ругал «Войну и мир» — ему пришлось её читать как раз в разгар осеннего турнира. Ну, то есть как… Все эпизоды, касающиеся войны, он честно прочитал, а то, что оставшиеся пришлось усваивать в кратком пересказе одноклассниц, так он не виноват! Кто вообще пишет такие неподъёмные романы? Интересно, эти русские сами ещё ими не подавились?       Он красиво подвёл итог, поставил жирную точку и перевернул страницу, но боевой запал уже начал иссякать. С литературой у Джеймса крепкой любви никогда не было, скорее это были случайные, краткие, пусть иногда и весьма страстные встречи. Мысленно перебирая список и ища в нём наиболее приемлемый вариант, он лениво обвёл глазами класс. Взгляд его снова упал на Люпина. Тот согнулся над партой так, что головы почти не было видно за острыми плечами; воздух вокруг него чуть не искрил от напряжения. В сонной тишине класса Джеймс практически слышал звон его натянутых как струна нервов. Такое с ним уже бывало, когда накануне ответственного матча приходилось держать речь перед взвинченной до предела командой. Но волнение ребят было естественно и безобидно, в то время как состояние Люпина не могло не тревожить. Даже если у него был припадок, почему его это так взволновало, словно случилось с ним впервые? И почему он испугался Чарити, которая должна была помочь ему? Джеймс то и дело вспоминал обращённый на него взгляд, полный страха и отчаяния, но найти их причину не мог, как ни старался. Эх, может, и стоило почитать что-то про чужие болезни — глядишь, не мучился бы сейчас.       На большой перемене он не пошёл сразу в столовую, а поднялся к себе и откопал со дна чемодана стёганую безрукавку — в классе было холодновато. Бережно отряхивая её, как какое-нибудь сокровище, Джеймс вышел на площадку и лицом к лицу столкнулся со Снейпом. Тот высокомерно вздёрнул голову, хотел было пройти мимо, однако Джеймс заметил ему в спину:       — Невежливо так задирать нос, Северус, кто-то может подумать, что ты считаешь себя умнее других.       — Уж по крайней мере поумнее некоторых, — в тон ему отозвался Снейп. Края его губ тронула самодовольная улыбка. Этим можно было воспользоваться — уж он-то, наверное, в курсе.       — Как самоуверенно, однако! Так сказал, словно всё на свете знаешь.       — Всё не всё, да побольше твоего.       — Что ты говоришь! Раз ты у нас умный, может знаешь, и что с Люпином такое странное происходит?       — Да чего тут знать-то, — фыркнул Снейп с пренебрежением. — У него же на лице всё написано, жирным шрифтом и подчёркнуто дважды!       — Неужели? Как это я проглядел… Ну и что же там такого написано?       — Боже, Поттер, ты что, слепой? Он — оборотень, разве не ясно?       — Оборотень? — нахмурился Джеймс. — Северус, а ты не перезанимался? Я в сказки, знаешь ли, верить перестал уже лет десять как.       Вместо ответа Снейп закатил глаза и, оттеснив его в сторону, скрылся в своей комнате. Оттуда он вернулся примерно через минуту и швырнул в Джеймса толстой тетрадкой:       — Третья страница.       Внутри на плохо разлинованные листы были пришпилены и приклеены газетные вырезки разного времени и качества. «Проклятье плачущей», «дети-искры», «ведьмина болезнь» — вся тетрадь была посвящена Эм-Тринадцати. Где-то на полях виднелись написанные от руки заметки, злобно и отчаянно зачёркнутые с такой силой, что бумага в этих местах смялась. Джеймс разобрал один из заголовков: «Методы лечения». И сглотнул комок в горле. Ну да, до сих пор ведь ни у одной из Эм-Тринадцати не было лечения. Он нашёл третью страницу. Её всю занимала статья «Таймс», семилетней давности. Заголовок был подчеркнут красным карандашом.       С ТЕРРОРОМ ПОКОНЧЕНО: ОБОРОТЕНЬ ЗА РЕШЁТКОЙ       Вчера ночью в районе Саутворка сотрудниками Скотланд-Ярда во главе с детективом Аластором Грюмом был произведён арест известной преступной банды «Серая лошадь», много лет внушавшей ужас жителям страны — она занималась тем, что грабила дома мирных горожан, а при попытках сопротивления жестоко убивала целые семьи. Банда была взята на месте преступления, когда расправлялась с очередной своей жертвой: молодую девушку преступники буквально разорвали на части.       Сейчас члены банды находятся в Пентонвилльской тюрьме, их личности уже установлены. Лидером банды оказался серийный убийца Фенрир Сивый, которого уже десять лет разыскивают правительства Великобритании и Ирландии. Сивый вошёл в криминальные хроники своей изощрённой, почти звериной жестокостью, за которую газеты в своё время окрестили его Вторым Джеком-Потрошителем. Один раз он уже был арестован, но бежал из-под стражи, попутно убив троих человек.       Однако осматривавшие его медики предполагают, что грозящая Сивому смертная казнь может быть заменена другим наказанием ввиду смягчающего обстоятельства: согласно предварительной экспертизе, Сивый имеет явно выраженные признаки вестафилии, одной из самых опасных разновидностей синдрома Эм-Тринадцать. За носителями этого расстройства в народе прочно закрепилось название «оборотни»; они отличаются повышенной склонностью к агрессии и жестокости. Детектив Грюм, ведущий полицейское расследование по делу «Серой лошади», от комментариев касательно предполагаемой невменяемости Сивого воздержался и заявил, что его интересует только восстановление справедливости. Редакция будет пристально следить за дальнейшим ходом событий.       Джеймс перечитал последний абзац ещё раз. А потом ещё. И ещё. Рядом со статьёй темнел чёрно-белый снимок, с которого смотрел настоящий монстр: похожий на медведя мужчина со всклокоченными спутанными волосами жутко ухмылялся, а по подбородку его стекало что-то тёмное. Вероятно, это была кровь. Мозг категорически отказывался воспринимать сам собой напрашивающийся вывод. Чтобы Люпин — и?.. Да нет, ну он же совершенно не похож на… До того безликое слово отрастило кровожадно оскаленные клыки и не шло с языка. Произнести его не получалось даже мысленно.       — Ты хочешь сказать, что он, — Джеймс с отвращением ткнул в газетную статью, — такой же?       — Сейчас, может, и нет, — пожал плечами Снейп. — Но если Реддл что-то с этим не сделает, как обещал, вполне может стать таким. В любом случае рядом с ним я был бы осторожней.       — Разве ты его не знаешь?       — Я? Умоляю тебя, до вчерашнего дня я его в глаза не видел. И, если у тебя больше нет глупых вопросов, я пошёл.       Снейп забрал тетрадку и удалился, оставив Джеймса в растерянности стоять посреди коридора. После такой новости всё стало ещё сложней, и теперь он уже не был уверен, хочет ли разбираться дальше. Раз Снейп знает Люпина всего второй день, вряд ли он стал бы врать, ему это просто незачем. Выходит, у них здесь, буквально за соседней дверью, живёт парень, способный не моргнув задрать человека? Вот так соседство. Джеймс поёжился, вспомнив фотографию в газете. А потом снова подумал о Люпине. Там, в ванной, он выглядел вовсе не как опасный хищник — скорей как напуганный, угодивший в западню щенок. И этот его загнанный взгляд… Ай, чёрт возьми, что он, первый раз рискует, что ли? Приехать сюда было само по себе тем ещё риском! Джеймс поправил очки, отсчитал от своей двери три по правую сторону и решительно постучал. Открывать не спешили. Тогда он толкнул дверь — и едва сдвинул с места, такой тяжёлой она оказалась. Сил у него хватило только на небольшую щель; он пролез внутрь, упёрся в дверь с другой стороны и ощутил под пальцами металл. Железная? Неужели всё настолько плохо?       Люпин сидел на кровати, скрестив ноги, и с мрачным видом штопал свой потрёпанный свитер; рубашка на нём была чистая, но абсолютно ему не по размеру. Он как будто и не слышал ни стука, ни шагов, даже головы не поднял. Окно за его спиной было забрано толстенной решёткой. Ну и комнатка! В такой запрут, как в камере, мало не покажется. Джеймс сделал ещё шаг, и под ногой что-то звякнуло: он наступил на пряжку обмотанного вокруг кроватной ножки ремня. От этого звука Люпин вздрогнул и выронил иголку.       — А? Ох, Поттер, это ты… Что-то случилось? — говорил он всё так же в нос. Хоть кровью собственной перестал давиться, уже хорошо.       — Брось, зови меня Джеймс, — он носком кроссовка запихнул ремень под кровать, пристроился на краешке, подальше от Люпина. Тот смотрел с опаской, пытаясь вслепую нашарить иголку. — Я просто хотел с тобой поговорить, ты не возражаешь? Ну, как твой нос? Совсем плохо?       — А сам-то как думаешь? — проворчал Люпин сердито и поморщился. — Он у меня на сторону свёрнут был, я думал, сдохну к чёртовой матери. Т-то есть, — лицо у него снова залилось краской, — я имел в виду, что было… очень больно.       Несмотря на напряжение, так и переполнявшее комнату, Джеймс расхохотался:       — Бо-оги, ты серьёзно? Выражаешься, как благородная девица! Если ты хотел сдохнуть к чёртовой матери, то так и говори! И стесняться тут нечего — я сам орал благим матом, когда мне первый раз нос вправляли. Они тебе анестезию хоть вкололи? Обезболили?       — Да, сейчас полегче. Только чешется всё время ужасно, — он потёр самый кончик носа с таким видом, словно гладил кактус.       — Конечно, чешется, там же кровь осталась. Он так у тебя ещё недели две чесаться будет, а то и три, пока ткани-кости не схватятся.       — Вот спасибо, утешил!       — Да не за что, обращайся. Эм… — Джеймс неловко подёргал узел ремня, — Люпин, можно тебе вопрос задать? Немного личный?       Снова нервный, настороженный взгляд. Люпин сделал стежок, перехватил иголку и наконец кивнул.       — Спрашивай.       — Зачем тебе эти ремни? — он уже догадывался, каким будет ответ, но у него оставалась слабенькая надежда, что он ошибся. Ведь не может всё быть настолько плохо, просто не может.       Но всё было именно настолько плохо: нервно сглотнув, точно он поперхнулся воздухом, Люпин отвёл глаза и ровно, почти равнодушно, произнёс:       — Это для безопасности. Мистер Реддл считает, что будет надёжней, если привязывать меня к кровати по ночам.       — Разве железной двери и решётки ему недостаточно?       — Видимо, нет. Поттер… Джеймс, я не…       — Ты поэтому наврал им про припадок? — выпалил Джеймс на одном дыхании. — У тебя же был припадок, да?       На них навалилась гнетущая тишина. Казалось, комната стала меньше в размерах. И когда Джеймсу стало казаться, что разговор закончен и продолжения не последует, Люпин горько усмехнулся:       — Я так плохо вру, да?       — Ужасно, если честно.       — Следовало догадаться, — в его речи появился какой-то чудно́й акцент, слова будто сливались друг с другом. — Мне это никогда не удавалось.       — Не бойся, дружище, я никому ни слова, могила! — пообещал ему Джеймс со всем жаром, какой нашёл внутри. — Но почему ты им не сказал? Разве всё так ужасно?       — Ты что, никогда не слышал про оборотней?       — Никогда не интересовался мифами. И газетными сенсациями тоже, меня как-то больше привлекал хоккей.       — За оборотнями ходит очень дурная слава. Джеймс, — Люпин вдруг подался вперёд, заговорил с лихорадочной горячностью, — у меня не будет другого шанса на нормальную жизнь, понимаешь? Я не хочу его потерять.       — Я знаю, знаю, никто из нас не хочет. Просто это как-то… ну, неправильно. Нельзя же врать доктору, что у тебя ничего не болит, если у тебя сломана рука. Они хотят нам помочь, я уверен, они поймут. Никто тебя не выгонит, не бойся!       — А если выгонят? Ты не знаешь, как относятся к оборотням, это всё… это очень сложно. А я совсем запутался… — неловко дёрнув на себя иголку, Люпин уколол палец. На свитер упала капля крови. — Ах, damn iddo!       Он тихо выругался и сунул уколотый палец в рот; его худая рука, исполосованная шрамами вдоль и поперёк, сливалась по цвету с серой рубашкой. Джеймсу снова показалось, что перед ним оживший мертвец, и он поспешил разрядить обстановку шуткой:       — Извини, я не совсем тебя понял — ты меня сейчас ненавязчиво послал ко всем чертям, или просто у тебя есть тётушка Ида, подсунувшая тебе неудобную иголку?       — Что? А, это… Извини, со мной бывает — перескакиваю на валлийский, даже не замечаю. Само как-то выходит.       — Точно, ты же из Уэльса! — Джеймс хлопнул себя по лбу. — А я ещё думаю, что не так: говоришь правильно, все слова наши, а звучат чудно́… Слушай, а Сириус тебя из-за этого драконом назвал?       — Из-за флага.       — А что не так с вашим флагом?       — Всё с ним так, — отрезал Люпин, враз посуровев, — просто на флаге у нас нарисован дракон, вот и всё.       — Ты шутишь! Правда дракон? Настоящий дракон? Да это же круто, Люпин!       — Да неужели? Ты серьёзно сейчас?       — Я в жизни не бывал серьёзней! Я бы знаешь сколько дал, чтоб у моей страны флаг с драконом во всю ширину!       Джеймс размахнулся, показывая размеры дракона, и чуть не шлёпнулся на пол. Люпин не сдержался, фыркнул, спрятал в уголках рта слабую ухмылку. Выглядел он всё так же ужасно, но во взгляде у него появился живой блеск. Кажется, миновали кризис, с облегчением выдохнул Джеймс. Во всяком случае, у покойников так глаза не блестят.       — Ну, я пойду, пожалуй, не буду тебе мешать. — Уже в дверях его остановил негромкий оклик. — Что такое, Люпин?       — Джеймс, не говори им ничего, ладно? — робко попросил Люпин, нервно начёсывая на лоб чёлку. — Я сам всё расскажу, обещаю. И… зови меня Ремус.       — Замётано, дружище! — подмигнул Джеймс.       Он не стал закрывать дверь и спиной чувствовал на себе этот напряжённый взгляд. Джеймс не был уверен, что всё пойдёт, как надо, и ему совсем не хотелось оставлять дело вот так. Однако пойти и рассказать кому-то из взрослых правду — это уже предательство, ведь он обещал, а гнуснее предательства нет ничего на свете. Вся надежда была на то, что у Люпина хватит смелости на правильный поступок.

***

      После разговора с Джеймсом стало так плохо, что хуже просто некуда. От его слов хотелось отмахнуться и забыть их, как страшный сон, но Ремус не мог. Его жёг невыносимый стыд — Джеймс ведь был прав, тысячу раз прав. Врать про свои приступы всё равно что скрывать от врача симптомы, с той только разницей, что Ремус ставил под угрозу не себя, а всех вокруг. Не потеряй он сознание, неизвестно, чем бы всё кончилось. Вдруг кто-то пострадал бы? Вдруг он набросился бы на Джеймса или этого мальчика, Регулуса? Он же знал, насколько всё серьёзно, обещал быть ответственным — и так смалодушничал. Просто он никогда ещё не чувствовал себя таким… ненормальным. Таким опасным. Эти решётки, ремни, то, как смотрела на него мадам Помфри, как все таращились прошлым вечером… Словно он и правда дикий зверь, которому не место среди людей. Ему выпала возможность начать заново, такое случается только раз в жизни, второго не будет. Если сейчас все узнают, каковы шансы, что его тотчас не выгонят с позором?       Но он обещал Джеймсу. Он должен всё рассказать. Так будет правильно, так будет честно. И если после этого ему придётся вернуться домой — ну что ж, значит, он это заслужил. Нельзя больше рисковать жизнями остальных, им и без того трудно пришлось.       Ремус не знал, как ему удалось дожить до конца уроков: он просидел эти два часа как на иголках, вполуха слушая учителя — не мисс Синистру, кого-то другого, кого он не запомнил — и мучительно пытаясь взять себя в руки. Как же обо всём рассказать, с чего начать? Главное, не врать и не преуменьшать, мистер Реддл раскусит всю ложь. Нет, лучше сказать обо всём сразу, с порога, ничего не меняя. И ни о чём не просить, он на это не имеет никакого права. Значит с порога, всё как было — а там будь что будет. От этого решения стало немного легче, и всё же, стоило Ремусу подумать о предстоящем разговоре, совесть принималась грызть его с утроенной силой, и он проклинал себя за трусость. А мистер Реддл ещё считает его порядочным человеком!       К обеду он не притронулся, любые мысли о еде вызывали тошноту. Приходилось разглядывать скатерть, чтобы не видеть, как дети хрустят возмутительно аппетитным хлебом, стучат ложками по тарелкам с горячим супом и звенят стаканами. Кто-нибудь нет-нет, да кидал на Ремуса взгляд; всех по-прежнему интересовал его несчастный нос. Это уже начинало раздражать, даже Волку не нравилось такое повышенное внимание. А ещё страшно болела голова. Действие анестезии проходило, и череп словно медленно распиливали тупой ножовкой. В висках тяжело и гулко пульсировала кровь.       — Ты ничего не ешь, — Лили с беспокойством крошила в руке хлеб. — Что с тобой?       — Аппетита нет.       — Уверен? Тебя с утра как подменили. — Она придвинулась к нему и шепнула: — Ты так переживаешь из-за…       — Да, я так переживаю из-за этого, Лили, — не выдержал Ремус. Ему стало жарко от собственной злости. — Мы здесь меньше суток, а все уже знают, что я придурок, который умудрился на ровном месте сломать себе чёртов нос! И меня страшно бесит, что все на меня пялятся, разве не ясно?       Лили изумлённо отпрянула, и на Ремуса словно ведро ледяной воды вылили. Он не глядя оттолкнул свой стул, чуть не запнулся за него и ринулся вон из столовой. Уже в дверях он обернулся: Северус держал Лили за руку и что-то ей шептал, а она покаянно кивала. Ремус прибавил шагу, на ходу стиснул в кулаке медальон. Ему стало ещё противнее. Напугал. Он напугал её. Она искренне переживала за него, а он… Может, в чём-то мистер Реддл и прав — ему нельзя находиться среди нормальных людей.       В прохладном коридоре стало легче дышать, ярости поубавилось. Наверное, Чарити всё заметила. Пойдёт ли она за ним? Ремус очень надеялся на обратное, ему сейчас не хотелось никого видеть. Он торопливо взбежал на третий этаж и огляделся, переводя дыхание. Кабинет мистера Реддла находился в западном крыле, это он хорошо запомнил. Но дом просто огромный, как понять, который из коридоров ведёт в западное крыло? В выходившее на лестницу узкое окошко падал бледный солнечный свет. Сейчас четыре часа, солнце движется к закату… Ремус свернул в левый коридор, прошёл через пыльную галерею, на стенах которой ржавели старые доспехи, а в окнах гудели сквозняки, и упёрся в резную широкую дверь с начищенной до блеска табличкой. «Т. М. Реддл» — гласила она. На стук изнутри донеслось негромкое «входите». Директорский кабинет был погружен в полумрак и почему-то до жути напоминал допросную из какого-нибудь детектива. Не без труда Ремус переступил порог, замер на границе света: ноги налились свинцом, сердце суматошно билось, пропуская по два удара за раз.       — А, Ремус, — раздался из полумрака мягкий голос. — Проходите, мальчик мой.       Дверь за спиной у Ремуса вдруг скрипнула и с глухим стуком захлопнулась, должно быть, от сквозняка из галереи. Теперь полумрак кабинета едва рассеивала стоящая на столе лампа. Она бросала неровное, колеблющееся пятно на лицо мистера Реддла, который сидел, соединив кончики пальцев, и воплощал собой дружелюбное внимание. Ремус нервно сминал в руках подол свитера и не мог произнести ни слова. Только сейчас, в этом мрачном кабинете под пристальным взглядом директора, он впервые полностью осознал, как трудно будет признаваться: дыхание у него перехватило, язык не слушался, лицо обожгло жаром. Решимость рассказать всё как есть таяла с каждой секундой.       «Мальчик мой». Он ведь ничего не подозревает — что-то с ним сейчас будет… Господи, помоги мне.       Мистер Реддл первым нарушил затянувшуюся паузу.       — Полагаю, вы хотите поговорить со мной о чём-то важном? Прошу вас, возьмите там у двери стул и садитесь.       Ремус послушно нашарил в темноте стул с жёсткой прямой спинкой и сел возле самых дверей. К директорскому столу он постарался не приближаться.       — Ну что вы, зачем же так далеко? — удивился мистер Реддл. — Садитесь поближе, вас там даже не видно. Ближе, ближе, не бойтесь. Вот, другое дело, — улыбнулся он, когда Ремус придвинулся так близко, что свет лампы ударил ему в глаза. До стола теперь оставалось меньше фута. — Итак, с чем же вы ко мне… Господь Всемогущий, что с вами приключилось?       Ну вот, теперь хочешь не хочешь, а придётся начать с самого страшного. Ремус сглотнул и опустил голову, упёрся в подлокотники стула.       — Сломал нос, сэр.       — Какой ужас! Это должно быть в высшей степени мучительно. Значит, поэтому миссис Бербидж так волнуется с утра? Она говорила, вы потеряли сознание от боли.       — Н-нет, не совсем. Я ударился затылком о стену.       — Вот как? И вы это скрыли, почему?       — Я… я не хотел, чтобы она волновалась ещё сильней, — на самом деле это даже была правда, если не вспоминать, почему он этого не хотел. Мистер Реддл улыбнулся с ещё большим дружелюбием, от которого становилось совсем тошно:       — В высшей степени самоотверженно. Я бы только уточнил один момент, Ремус: вы не хотели волновать миссис Бербидж, потому что с вами случился припадок, верно?       Ремус поражённо вскинул голову и встретился со спокойными глазами мистера Реддла; в них не отражалось абсолютно ничего. Он неторопливо поднялся из-за стола, сделал шаг в темноту.       — Поправьте меня, пожалуйста, если я ошибусь. Итак, у вас был припадок, вы ударились и потеряли сознание, а потом не только умолчали об этом, но и намеренно ввели в заблуждение миссис Бербидж и мистера Поттера, я прав? Сознавая, что рискуете своей безопасностью и безопасностью окружающих вас людей?       — Да… — прошептал Ремус, чувствуя, как сгорает от стыда. Он был совершенно сбит с толку: если Реддл всё знает, то почему сам его не вызвал, не поймал за руку на вранье и не выгнал, как только всё случилось? Хотел помучить, заставить осознать всю тяжесть вины? И откуда, чёрт его подери, ему всё это известно, будто он видел всё своими глазами?       — Знаете, в нашу первую встречу вы произвели на меня впечатление весьма благоразумного и ответственного молодого человека, — задумчиво произнёс совсем рядом Реддл. Он опёрся о спинку стула и смотрел на Ремуса сверху вниз, тем же бесстрастным взглядом. Только в голосе звучало лёгкое разочарование. — Мне казалось, вы понимаете всю опасность и трудность ситуации. И я никак не могу понять, почему же сейчас вы так поступили?       Ремус впился в подлокотники до побелевших костяшек, лицо словно прижгли раскалённым добела железом.       Потому что струсил, испугался, что вы снова меня свяжете и запрёте, что я снова почувствую себя неуправляемым чудовищем.       Где-то в груди кольнуло, но он не заметил. Серебряная цепочка на шее стала медленно нагреваться.       Но я не хочу быть чудовищем. Не хочу всю оставшуюся жизнь провести в клетке!       — С-сэр, я… я просто… — голос дрожал и срывался, произнести правду вслух было выше его сил.       Я безответственный трус и обманщик, я знаю, я вас подвёл, но прошу, дайте мне второй шанс, сэр! Это больше не повторится! Умоляю!       Это был конец, он чувствовал. Сейчас ему велят паковать вещи и убираться прочь, потому что такому, как он, здесь не место. А он ещё на что-то надеялся, наивный. Так хотел верить, что может стать нормальным, как все, что перестал отличать свои мечты от реальности. Господи, что же он теперь скажет отцу и…       Сердце вдруг ударилось о рёбра с такой силой, точно пыталось их сломать. И тут же, мгновенно, накатила боль: Волк рвал его изнутри, рыча от бешенства. Ремус схватился за обжигающий медальон, вскочил, едва способный стоять.       — Сэр, прошу, выпустите меня! Я… вы… это опасно!       Новая волна боли сбила его с ног, он со стоном повалился на пол. Пальцы с отрастающими когтями до крови царапали сжатый кулак, но Ремус не выпускал медальон.       — Уходите, уходите отсюда, — прохрипел он замершему над ним Реддлу, — это Волк, он убьёт вас, убьёт!       Реддл в ужасе смотрел на него и не двигался. Потом вдруг опомнился, бросился к столу и крикнул куда-то в темноту:       — Барти, Барти! Чарити, Барти ко мне, живо! Живо, я сказал, у меня катастрофа!       Ремус уже почти ничего не видел, в глазах почернело. Мелькнула какая-то тень, его развернуло на спину, и тяжёлая ладонь упёрлась ему в грудь. Запахло диким страхом и яростью.       — Боритесь, Ремус, боритесь, вы не можете сорваться, вы сильней!       — Нет… я не справлюсь, он меня уничтожит…       — Чёрта с два я позволю! — рявкнул Реддл, вжимая его в пол. — Не в моём доме! Барти! Барти, где тебя черти носят?       — Простите, сэр, виноват, сэр! — гулкая дробь шагов. Кто-то навалился на Ремуса, и ещё одна рука легла на лоб — горячая, жёсткая, грубая. — Слышишь меня? Тогда расслабься и…       — Я не… не мог-гу!       — Можешь, можешь! Расслабься и впусти меня!       — Что?!       — Впусти, я сказал! А то будет больно, ну!       В этот момент Волк с рёвом ударил его снова. Рёв вырвался наружу, перешёл в надрывный вопль, все мысли исчезли, осталась только ледяная пульсирующая боль… А затем появился Голос.       — Не бойся, — шептал он, — я не причиню вреда, я лишь хочу помочь. Отдай свою боль, отдай своё отчаяние. Они не нужны тебе, избавься от них, отпусти. Вот так, хорошо, хорошо…       Волк застыл в шаге от свободы. Ему словно не на что было больше опереться, некуда было ступить. Кто-то медленно, горсть за горстью, забирал питавшее его отчаяние. Ремус почувствовал, что снова может дышать.       Боль отступала, окоченевшее тело медленно согревалось. Он открыл глаза: прямо над ним стоял улыбающийся Барти и вытирал взмокший лоб платком. Его слегка покачивало из стороны в сторону.       — Успели, — довольно выдохнул он. — Видите, мистер Томас, а вы боялись.       — Всегда ожидай худшего, ты знаешь мой девиз, — мистер Реддл, морщась, потирал запястье. — Надеюсь, впредь мне не придётся дожидаться тебя так долго.       — Не извольте беспокоиться, — Барти спрятал платок в карман и лихо пристукнул каблуками. Заметив, что Ремус таращится на него, он усмехнулся: — Ну что ты как рыба на суше, так и будешь глазами хлопать или скажешь что-нибудь?       — Ты… остановил его, — Ремус смотрел и не верил собственным глазам: этот тоненький паренёк только что укротил Волка, когда дело казалось совершенно безнадёжным. Никому никогда такого не удавалось.       — Конечно, это же, в конце концов, моя работа.       — Работа? В каком смысле?       — Ещё увидишь. Мистер Томас, я пойду, если не возражаете — у меня что-то голова кружится, лучше прилягу.       Барти не стал дожидаться ответа и вышел, держась за виски. Мистер Реддл проводил его взглядом и обернулся к Ремусу, пытавшемуся принять относительно вертикальное положение в пространстве. Тело ныло и сопротивлялось, левая, исцарапанная ладонь почти потеряла чувствительность. У Ремуса закружилась голова от запаха крови, он отвернулся, задышал глубоко и часто.       — Разрешите посмотреть? — попросил мистер Реддл. Он уже извлёк откуда-то аптечку и перебирал пузырьки. Теперь его лицо было живым, подёргивалось от плохо скрываемого волнения. И сам он был… человечней, чем раньше. Словно пропала некая непогрешимость, свойственная больше машине, чем человеку. — Ох, Боже милосердный, сколько крови!       — Да ничего страшного, со мной всё в порядке, — начал было спорить Ремус — он всегда спорил и отнекивался, когда окружающие слишком сильно из-за него суетились. Но здесь такие фокусы, увы, не проходили.       — Как же в порядке, если видно, что вовсе не в порядке. — Осторожно, самыми кончиками пальцев мистер Реддл взял его за руку и протёр порезы чем-то кусачим и шипящим. К запаху крови примешался запах спирта. — Мне, пожалуй, следует извиниться перед вами, Ремус.       — Вам? За что, сэр?       — Ну как же. Мне не следовало так кричать на вас, тем более, в такой момент… Не сумел удержать себя в руках, простите.       Господи, что это? Он извиняется — передо мной? И главное, за что? Да это я должен сейчас просить у него прощения! Нет, я уже совсем ничего не понимаю, что всё это значит?       — Да что вы, не стоит! Я, правда, и не думал, что вы так можете. В том смысле, что… просто я, когда вас впервые увидел, я подумал, что вы… идеальный. Всегда собранный, все держите под контролем.       — Вы мне льстите, мальчик мой, — мягко усмехнулся мистер Реддл, перевязывая ему руку. — Я стараюсь держать под контролем то, на что хватает моих скромных сил, но не стоит делать из меня идеал. Идеалов не существует, а если их выдумывать, потом становится только больней. Я такой же человек, как и вы, не более. И знаете, — он понизил голос до шёпота, Ремусу пришлось подтянуться к самому его лицу, — у меня тоже есть чувства. Я тоже злюсь, пугаюсь, впадаю в отчаяние. Эти чувства бывают ужасны, не спорю. Но они часть нас, они делают нас теми, кто мы есть.       — А если я не хочу быть тем, что я есть? — мрачно буркнул Ремус, глядя в пол. Тёмный паркет прорезали кривые следы втянувшихся когтей — свежее подтверждение его ненормальности. — Мои чувства делают из меня, — он сглотнул и всё же выдавил: — …монстра. Сэр, я не хочу быть монстром!       Ему тут же стало мерзко от звука собственного голоса, умоляющего, жалкого. Но мистер Реддл лишь покачал головой и продолжил перевязку.       — Ремус, мне кажется, вы чересчур требовательны к себе. И потом, вы ведь здесь именно за этим — стать лучше. Я знаю, сейчас вы думаете, что это всё одни только красивые слова, но человек действительно может измениться. Улыбаетесь? Всё-таки вы мне не верите! Трудно избавиться от мысли, что я не так уж непогрешим? Хорошо, — он сел возле Ремуса, подтянул к груди колени. Было что-то странное в этом, видеть его таким. — Возьмём, например, Барти. Вам он наверняка показался странным, не так ли? И его манера шутить не слишком располагает к себе. Но он это делает не потому, что хочет вас обидеть. Это только между нами, конечно — но Барти очень ранен душевно. Семейная вражда, конфликт поколений. Вы с ним ровесники, можете представить, каково это — понять, что твои родители тебе чужие?       Ремус представил. И тут же в ужасе замотал головой, прогоняя страшную картину:       — Кошмар…       — Самый настоящий. В нём собралось очень много боли и злости, не отрицаю. И порой он может быть резок и груб. И всё же он не обозлился на весь мир, он решил помочь другим несчастным, сделав его немного лучше. В каждом из нас есть и хорошее, и плохое, Ремус, не бывает просто плохих или просто хороших людей, важно…       Мудрую речь мистера Реддла прервал громкий топот из коридора. В кабинет влетела возмущённая, задыхающаяся от благородного негодования мадам Помфри в сопровождении Чарити. Бедная девушка пыталась как могла успокоить грозную начальницу, но та отмахивалась от неё, как от мухи.       — Мадам Помфри, чем я… — она оборвала его одним взмахом руки.       — Ремни, — процедила мадам Помфри с отвращением. — Привязать ребёнка к кровати! Больного ребёнка! Что вы себе позволяете, Томас, мы что, в психбольнице? Это варварство, полное отсутствие человечности! А потом вы удивляетесь, почему ребёнок нам не доверяет!       Она надвигалась на мистера Реддла, огромная и страшная, как разгневанная наседка, защищающая цыплят. Чарити, поняв, что воевать с ней бесполезно, пробралась к Ремусу и протянула ему руку:       — Думаю, нам с тобой лучше уйти отсюда. Пусть они сами разбираются.       Ремус был с ней совершенно согласен.