Истории Найт-Сити

      Он — машина (чудовище), воплощенное в жизнь корпоративным гением компании «Арасака». Будущий корпус Адама Смэшера спроектировали в длинных, просторных цехах со стеклянными стенами и собрали на секретной подземной фабрике в совершенно секретном месте. И едва безголовое тело само сошло с конвейера, в его корпус загрузили мокрое место, оставшееся от человека, уничтоженного залпом ракет «Милитех».       У Смэшера трехметровое, двуногое шасси с огромными руками-манипуляторами на широкой плечевой платформе. У него бочка на месте груди и поршни заменяют кости. Адам Смэшер всем своим видом напоминает строительный кран, старый и страшный, противоестественно обитаемый. В недрах черного остова слабо блестит чешуя плоских синтетических мышц, черных как карбон и с красной головкой. В них зашиты провода, гоняющие ток по всему механизму. Электричество заполняет сердце — вращающийся ядерный реактор. Пульс Смэшера: восемьсот оборотов в секунду. Этот звук слышен как тихий, размеренный вздох, сопровождающий Смэшера куда бы тот ни пошел. Когда он ходит, скрипят поршни. Еле слышно шипят кислоты в длинных, плоских батареях. От человека в Адаме четыре процента органики — лицо, распластанное на массивном титановом черепе, и сморщенный, сшитый по извилинам мозг в черепной коробке.       Адам Смэшер убивает людей за деньги. Сейчас — за техобслуживание своего тела и деньги.       Когда он выходит на бой, место перестрелки превращается в бойню. «Сопутствующий ущерб», «жертвы среди гражданского населения» — сухие, формальные, совершенно стерильные термины в экстренных отчетах. Но каждая цифра — человек. Каждое упоминание в отчете — смерть. А она не бывает чистой. Смерть всегда приходит забрызганной в крови, моче и дерьме. Внезапная — быть может. Неотвратимая — безусловно. Под шасси Смэшера люди перемалываются в костную муку, а из мяса по капле выдавливаются и текут по улице красные реки. Удар клешней наотмашь растягивает кишки от начала и до самого конца квартала. Черепа хрустят под черными, угловатыми пальцами, и между пальцев как живой, шевелясь, лезет окровавленный мозг.       На неподвижной восковой маске пляшут отсветы пожарищ. У Смэшера нет мимики. Степень его удовольствия можно понять лишь по количеству крови, забрызгавшей его лицо.

***

      Эвелин — «кукла», проститутка с особым, специально придуманным чипом. Если угодно, биоробот с набором имплантов, разработанных и установленных для ублажения других людей. У Эвелин гладкая белая кожа, расчерченная ровными линиями на стыке кожаных пластин, электрически-голубое каре и синие глаза из последнего поколения «Кироши». Лицевые кости подрезаны, подкорректированы носовые хрящи и скулы. Шрамы на коже стерты при помощи лазерной коррекции, а под кожу вживлена прокладка из мягкого, пористого геля, предотвращающая появление синяков от грубых рук клиентов. В Эвелин осталось семьдесят процентов естественного, врожденного биоматериала. Внутри установлены миниатюрные гидравлические поршни, прилегающие к влагалищным стенкам, чтобы клиенты чувствовали себя внутри нее как в первосортном массажном кресле. Это совершенно особая куколка, главный ангел в сверкающих неоном «Облаках».       К ней приходят люди, которых побила жизнь. Рассказывают, как поломались их судьбы, ведь счастливые не ходят по проституткам. Ни одну из этих историй Эвелин не помнит. Это «кукольный» чип, блокирующий память на время сеанса. В первую очередь — для конфиденциальности клиентов «Облака». Уже во вторую — безопасность для психики товара.       В полумраке комнаты «11» Эвелин шепчет слова, повисающие в воздухе как тонкие, изящные иероглифы японских каллиграфистов. Они мягко всасываются в кровь. Они наполняют туманом мозг. Неслышно и неярко загораются лампы. Комната расцветает приглушенным розовым, и Эвелин выходит из полумрака мягким, размытым силуэтом. Неон отражается от ее груди и бедер, ложась на холст полумрака филигранно-небрежными мазками. Смущение, недосказанность, невинность. Каждый раз это самый интимный контакт на свете. Эвелин и ее безликий, такой же одноразовый, как и она сама, клиент лежат друг с другом на белоснежном скользком темперлоне и тонут в глазах напротив. Их лица разделяют пара сантиметров. Они ловят губами чужое дыхание. Эвелин сама переплетает их пальцы. И вкрадчиво спрашивает, какую ей принять позу.       Она — кукла. То, что в нее играют — норма.

***

      Гремят тяжелые железные шаги.       Выпуклые, пустые глаза Смэшера сталкиваются с голубыми Эвелин Паркер, когда та поднялась в пентхаус «Арасаки» отсосать у Еринобу Арасаки.       Единственное желание, поднявшее голову в Смэшере — это по капле выдавить жизнь из куклы своими огромными карбоновыми пальцами. Так, чтобы ее искусственная кожа скрипела в кулаке. Разъединить голову с шеей — будто порвать мокрую бумагу. Или взять ее за руки-ноги и разложить на составные части. По-настоящему человеческое в Смэшере осталось только одно. Даже не лицо на титановом черепе, и не органический мозг за его защитой. Это была жажда убийства вкупе с холодным, механическим садизмом.       Судя по виду, ты просто мясо для ебли, хрипит Смэшер. Я угадал?       Его раскосые глаза — комья пожелтевшего пластика, вогнанные в бесформенную, похожую на тесто плоть — наблюдают за ней из любой точки комнаты. За их прозрачной склерой горят круглые красные лампочки.       Ебля — это не только секс. Ебля для Смэшера — это кровавое месиво.       Мясо для ебли? Угадал.