Не жалей мёртвых. Жалей живых. А особенно тех, что живут без любви. Джоан Роулинг «Гарри Поттер и Дары Смерти»
Она резко распахнула дверь, нож блеснул в жёлтом свете электрической лампочки над крыльцом. Из тьмы на неё глянули тёмные блестящие глаза, взгляд которых пробежал по её телу и остановился на стали в Жениных руках. Глаза расширились в удивлении с толикой испуга. — Так-то ты встречаешь старых друзей, — произнёс знакомый голос. Лицо, тоже знакомое, расплывалось в парах алкоголя и марихуаны. Поняв, что этот визитёр ничем ей не угрожает, Женя развернулась и направилась вглубь комнаты, предоставляя ему самому либо убраться прочь, либо пройти внутрь. Он выбрал второе. Раздался лязг закрывающихся замков. — Ты мне не друг. Одногруппница или, может быть, почти мачеха. Но не друг, — снова повторила она. — Нижний закрой — он самый надёжный. Есеня — а это была именно она — послушалась, и Женя услышала, как закрылся тяжёлый, неподатливый нижний замок. Только теперь она повернулась, скрестив руки на груди, и увидела, что Есеня рассматривает её и лофт. — Ну и свинарник тут у тебя, — вырвалось у Стекловой. — Извини. Да и сама ты… неважно выглядишь. Извини. — Ничего, я пока ещё не ослепла и вижу, что показывает мне зеркало. — Женя упала на стул, затянулась и выпустила струйку дыма между сомкнутых губ. Есеня явно колебалась, и она почувствовала какую-то странную радость, словно почему-то утёрла Стекловой нос. Глупости. — Садись и расскажи, какого чёрта ты явилась. Она села напротив Жени, всматриваясь в её лицо. Было видно, что ей неловко из-за такого вот беззастенчивого разглядывания, но и поделать она с собой явно ничего не могла. Так смотрят на больных, увечных, уродов — с любопытством и толикой жалости, со стыдом, но не в силах отвести взгляд, с потаённой радостью превосходства из-за того, что страшная участь минула их. Жене было всё равно. Со смерти отца она не виделась с Есеней ни разу; по счастью, они не пересекались ни на могиле, ни по работе. Женя была уверена: неспроста. Наверняка Стеклов сделал всё возможное, чтобы дочь работала там, куда не приглашали Женю, постарался убрать из её жизни всё, что напоминало бы о Родионе Меглине. Знал ли он, что Есеня сама нашла дорогу к ней? — Тебя Бергич прислал? — не выдержала она. Самокрутка догорела дотла, пальцы обожгло, Женя с шипением стряхнула пепел и оставшиеся клочки бумаги и травки. — А? — Нет, — очень тихо ответила Есеня. — Что ты с собой сделала? — Нравоучения пришла мне читать?! Если так, то выметайся отсюда! — Нет, я… Я кое-что слышала о тебе, но не верила до последних минут. — Да, сбрендившая наркоманка, ведь так они говорят? — Женя криво усмехнулась. — Но ты пришла убедиться в этом или что? Есеня перевела дыхание. Она знала, что Женя… так и не пришла в себя после гибели отца, не до конца, но то, что она увидела здесь, превзошло самые худшие её опасения. Не то чтобы сама Есеня легко перенесла смерть Меглина, учитывая, что собственноручно убила его. Он снился ей в кошмарах и ещё более странных снах, она видела его лицо в толпе, получила курс консультаций у психолога и какое-то время принимала антидепрессанты. Сейчас она была почти в норме, погрузилась с головой в работу, правда, а пустоту в сердце и в своей постели восполняла периодическими встречами с Женей. До Жени Родниной она пыталась дозвониться несколько раз, но безуспешно; слухи ширились, и Есеня разволновалась не на шутку. Оказалось, не зря. — Я знаю, что ты работаешь… время от времени. И мне… нашему отделу нужна твоя помощь. На миг в глазах Жени что-то вспыхнуло, но она тут же отвлеклась на почти пустой стакан. — Чаю? Чего покрепче? — Давай чай. Она поднялась и стала возиться у плиты, с чайником и чашками. Некстати Есеня вспомнила свою первую встречу с Женей в Меглиновской берлоге: тогда они тоже пили чай, помнится, с жасмином. Были блинчики, Женя смеялась и Родион тоже… Всё это ушло безвозвратно, подёрнулось дымкой, пеплом, Родион в могиле, его дочь, кажется, одной ногой там. Пока Есеня предавалась грустным воспоминаниям, Женя справилась с чаем и поставила на стол две чашки. От них пахло бергамотом. Рука Жени потянулась к стоящей тут же бутылке, но остановилась на полпути. Есеня осмелилась принять это за добрый знак. — Без сахара, да? — Поражена, что ты помнишь. Женя усмехнулась, пригубила чай. — Я много чего помню, что стоило бы забыть. Феноменальная память, всё такое. Бергич говорил… давно… что это первый тревожный звоночек. Сейчас уже колокола. Так что тебе? Не за чаем ты же, в самом деле, сюда пришла. — Не за чаем, — согласилась Есеня. — Есть дело… странное, давнишний висяк. Года так два, наверное. А недавно всё это повторилось, и мы думаем, что это один и тот же человек. Но вот поймать его всё не удаётся. Когда мне сказали, что ты всё-таки состоишь на должности консультанта, я решила, что ты можешь помочь. — А о том, что они делают это, едва не скрежеща зубами от досады, они тебе не сказали? — Откинувшись на спинку стула, Женя открыла протянутую Есеней папку, пролистала несколько записей, фотографий, подняла глаза. — Интересно. Но не думаю, что нас допустят снова работать в одной команде. Меня в Комитете терпят только потому, что я повышаю им раскрываемость. Но никто не забыл, кто я и что я, кто мой отец, кто ты. Знаешь, как они говорят? «Девочки Меглина» — я дочь, ты любовница. Все знают, — опередила она Есеню, которая хотела удивиться и возмутиться. — Отвратительно, словно бы они сказали «летучий отряд». Понимаешь, о чём я, правда? У Есени пересохло во рту. Она так долго жила в пучине собственной боли и несбывшихся грёз, что не замечала, что творилось на работе. Каждое раскрытое дело было подношением Меглину, доказательством, что она смогла — вот и всё. Женя открыла ей глаза на отвратительную правду. Все знают. — Не уверена, что мне разрешат присоединиться к расследованию. — Неофициально? — Официально, неофициально… Ты что же, правда, не слышала, что говорят обо мне? Что я сбрендила… — Она покрутила пальцем у виска, отрешённо улыбаясь. — Мне, конечно, плевать, но вот тебе не должно бы. У меня наследственность, — Женя выразительно подняла брови, — а ты пай-девочка. Что скажет папа? Есеня нахмурилась, закусила губу. Ей бы рассердиться, да только она не могла. Женя ведь и говорила совсем как Меглин: ёрничала, искрилась сарказмом, почти грубила, но в её словах не было ни слова неправды. Ей достаточно было представить, какой крик поднимет майор Стеклов, чтобы у неё заложило уши. И потом, Есеня понимала, что Женя говорит в Родниной лишь отчасти — в воздухе отчётливо слышался удушливый аромат травки. Надо бы дождаться, пока Женя придёт в себя, и только потом требовать от неё ответ. — Так ты поможешь мне? — она положила руку на папку, словно придавая больший вес своей просьбе. — В память о нём? Женя криво усмехнулась. — В память о нём? — переспросила Роднина. — Как подельница подельнице, так, что ли? — Женя вынула из пачки сигарету, подкурила, затянулась, выпустила струйку дыма. У Есени зазудело под кожей: после смерти Родиона она выкуривала по две, а то и три пачки в день, стараясь не сорваться окончательно, но недавно взяла себя в руки и бросила. Было трудно, её карманы были забиты леденцами и семечками, но всё же она кое-как справлялась. А Женя сейчас ставила под удар всю её выдержку. После некоторого молчания Женя произнесла тихо, почти доверительно: - я бы предпочла не вспоминать. Есеня решила больше не давить на Женю, надеясь всё же, что она изменит своё мнение. Они посидели ещё какое-то время, преимущественно молча, а потом Женя так же молча разостлала для Есени старую кровать. У Стекловой сжалось сердце при воспоминании о тех ночах, которые она провела на этой постели рядом с Меглиным… и даже не о той ночи в день её рождения. — Может, я всё же поеду? — с сомнением спросила Есеня. Они с Женей и прежде не были подругами, и оставаться у неё теперь Есене казалось неправильным. Женя лишь покачала головой. — Так поздно? Не стоит. Райончик тут тот ещё… — Ну, а ты? — Не думаю, что смогу уснуть. — Развела руками она. Потом добавила: — мне ещё кое-какое дело обмозговать надо. Сроки горят. И ты ещё подбросила… Но я ничего не обещаю, — быстро проговорила Женя. Когда Есеня перестала ворочаться под одеялом, Женя плеснула всё же водки в уже остывший чай и, забросив материалы, над которыми работала сама, углубилась в разбор папки, что принесла Стеклова. Когда-то она смеялась над отцом и ворчала, но толика алкоголя и впрямь помогала мозгу настроиться на нужный лад. Она-то понимала, что Меглин бы этого не одобрил… и, словно подросток, протестовала, поступая наперекор. Что ж, кое-что они с отцом упустили, но нагонять это приходилось ей одной. От чтения её отвлёк телефонный звонок. «Номер не определён», зловеще высветилось на экране, и Женя вздрогнула. Это-то явно была не Есеня. Но марихуана и водка сделали своё дело, притупили страх, и Женя, чуть помедлив, подняла трубку. — Я вижу, воссоединение старых друзей прошло по всем правилам, — тот же механический голос, что и всегда. — Давненько ты не объявлялся. Он где-то близко, стучало в голове у Жени. Она сама удивилась тому, как спокойно, отстранённо звучал её голос, тогда как сердце в груди заходилось в неровном стуке. Похоже, её собеседника это тоже несколько озадачило — во всяком случае, паузу он выдержал более длинную, чем обычно. — Ты скучала по ней, скажи? — Тебе-то что? Женя поднялась и подошла к окну, прижимаясь к стене. Если он знал, что к ней пришла Есеня и что не уходила от неё, значит, он совсем близко. Может быть, он всё ещё там, за дверью — да, наверное. Она выглянула в окно, но фонарь над крыльцом светил слишком ярко, а двор, наоборот, тонул в непроглядном мраке. Там могли прятаться все её страхи. — Рад, что в тебе осталось ещё что-то человеческое. Она не удержалась, хмыкнула в трубку: — Мне бы твою уверенность. Ей показалось, что она слышит приглушённый смех. Это было что-то новенькое, это делало её врага — их — живым, человечным, уязвимым. Тот, кто способен смеяться, способен и плакать. Она попыталась вспомнить, кто говорил это? Её отец? Или Бергич, может быть? Может, она слышала это на парах по психологии? Какая, в сущности, разница? Важно было лишь то, что существо по ту сторону телефона начало обретать вполне человеческие черты. Значит, однажды она найдёт у него и слабое место и ударит прямиком туда. — Надеюсь, в тебе есть ещё и толика сострадания к нам. Как в твоём отце. — Едва ли. — Ну же, Женя, не сопротивляйся своему естеству… Не надо. — Я достану тебя, ублюдок ты эдакий, — она начинала злиться, её страх перерождался в ярость. Не ему вспоминать её отца. — Ты меня не поймаешь. Теперь рассмеялась она. Громко, насмешливо, презрительно. — Гоняться за тобой? Чёрта с два! Да ты преследуешь меня, ходишь за мной по пятам, ты не можешь отпустить меня! Ты рядом, я могу выйти на улицу и заглянуть тебе в глаза прямо сейчас. Только мне лень. Я спать хочу, — сообщила она ему и повесила трубку. Она вернулась к столу и снова принялась читать материалы дела. Она никогда ещё так внимательно не вникала в протоколы, как сейчас, а руки её дрожали мелкой дрожью. Но в конце концов и её сморил беспокойный сон. Проснулась она резко, внезапно, словно что-то толкнуло её в бок, и обнаружила, что голова её покоится на разбросанных листах бумаги. Поднялась — к лицу прилипла глянцевая жуткая фотография. Женя потянулась, потёрла глаза, едва не вскрикнула, обнаружив на своей кровати свернувшуюся калачиком Есеню Стеклову. События этого вечера медленно воскресали в её памяти, так медленно, словно случилось всё это несколько недель назад. В горле пересохло, Женя глотнула чаю из своей чашки и закашлялась, изумлённая привкусом спирта. В голове стоял неприятный гул, пальцы заледенели и дрожали. Женя осторожно подышала на них, пытаясь согреть их. Снова взглянула на Есеню, словно не вполне доверяя себе. Потом заглянула в папку. Она слышала об этом странном деле в коридорах Следственного Комитета, но краем уха. Однажды она попыталась узнать подробности, но ей не позволили сделать это. Так почему Есеня оказалась на её пороге с этим делом именно сейчас? Не случайно ли то, что теперь Бергич почти отчаялся вразумить её? Тревога всё больше завладевала ею. Уж не ловушка ли это? Не заодно ли Есеня с Бергичем? Не окончится ли это «расследование» в психбольнице, капельницами и таблетками? — Нет, — пробормотала она. — Есеня убила папу, чтобы его не превратили в растение в больнице. Разве она может поступить так со мной? Но отчего нет? Теперь её била крупная дрожь. Похоже, она поняла, в чём тут суть. Предательство. Предатели. Есеня, Бергич… Только отец мог бы сейчас её понять, а он бросил её, оставил, эгоистично выбрал покой, заставляя её мучиться теперь в одиночестве. Слёзы ярости и бессилия побежали по её щекам, крик рвался у неё из груди, но Женя крепко зажала себе рот ладонями. Нельзя разбудить Есеню, иначе всё будет кончено. Нельзя допустить, чтобы её отправили в лечебницу. У неё есть долг, долг перед отцом. Ты меня не поймаешь, сказал он. Но она должна, должна сделать то, что не удалось Меглину. А потом… Потом уже будет не важно. Потом уже ничего не будет важного в её жизни, потом пусть забирают и делают с ней, что хотят. Взгляд Жени упал на шприц. Она тяжело дышала, схватила правое запястье, крепко сжала. Последний морфий, поставка будет только на следующей неделе. Дотянет ли? Может не дотянуть, а что тогда делать? Но что ей делать сейчас? Ей нужен он, чтобы успокоиться, чтобы разум её немного прояснился, чтобы она могла перехитрить Есеню и всех их. Она колебалась ещё несколько минут, а потом решилась. Разыскала среди хлама на столе жгут, кое-как перетянула плечо. Она не кололась уже довольно давно, следы прежних инъекций почти исчезли, и Женя удовлетворённо кивнула. Когда игла проткнула кожу, Роднина с облегчением выдохнула сквозь зубы. Она неотрывно следила за тем, как чуть мутноватая жидкость покидает шприц, и полностью расслабилась, когда поршень тихонько щёлкнул о пластиковую стенку. Откинулась на спинку дивана, лениво перебирая бумаги в папке. Думать ни о чём не хотелось, она чувствовала, как тело её словно становится легче, тревога и дурные мысли покидают её разум. В конце концов там стало и вовсе пусто и легко, Женя смогла отбросить все сомнения и страхи. Теперь-то она, наконец, сможет нормально поспать.***
Есеня проснулась внезапно и с мучительным чувством тревоги. Сперва она не понимала, где находится — несколько мгновений, — но сердце стучало гулко, неровно и быстро, словно за ней кто-то гнался. Она осторожно повела взглядом по сторонам и заметила знакомый обшарпанный потолок, знакомые голые стены; прежде, чем осознала, что делает, похлопала рукой по другой половине кровати. Она оказалась пустой, и Есеня вздохнула, прикрыв на миг глаза, чтобы не разреветься. Она сама вонзила нож в его грудь, неужто она так глупа, что ждала, что это окажется сном?.. — Его здесь нет, — раздался чуть сиплый голос откуда-то слева, — но в остальном ничего не изменилось. Это вынудило её распахнуть глаза и сесть на постели. Знакомое чувство того, что она посягнула на что-то чужое, как бывало ещё при жизни Меглина, расцвело в груди. Ей почему-то стало стыдно. Женя сидела за столом на диване и не мигая смотрела на Есеню. На её лице была почему-то написана неприкрытая жалость, но в остальном оно казалось непроницаемым. Женя казалась ещё бледнее, чем вчера, под глазами залегли тени, делающие её старше лет на десять. Она курила, перед ней лежала распотрошённая папка, что принесла вчера Стеклова. — Ты что, спала на диване? — участливо осведомилась Есеня, чувствуя неловкость. — Я плохо сплю… в последнее время, — отмахнулась та. — Решила полистать то, что ты вчера принесла, и заснула. Дело действительно любопытное… — Поможешь? — Попробую, — пожала плечами Женя, поднимаясь. Направилась к ванной, на полпути остановившись и посмотрев на Есеню. — В холодильнике есть сосиски, чай и кофе в шкафчике… Ну, ты знаешь… Поешь. — Казалось, эти простые слова, свидетельствующие о такой элементарной заботе о ком-то, дались Жене с трудом. Есене даже почудилось, что она поёжилась. В холодильнике в самом деле нашлись сосиски и какая-то не слишком свежая, но всё ещё съедобная булка. Откусывая попеременно то и другое, на ходу заваривая кофе, она раздумывала над тем, сильно ли разозлится Женя, если она заедет в магазин и забьёт холодильник продуктами. С первых дней совместной работы с Женей и Меглиным она поняла, что отец и дочь кошмарно похожи между собой — и сейчас Женя стала ещё больше похожей на него, к сожалению, пренебрежением к себе. Есеня хотела помочь… По правде сказать, не только зашедшее в тупик расследование привело её к порогу старой квартиры Меглина: все эти долгие месяцы она искала более-менее правдоподобного повода встретиться с Женей, чтобы вспомнить Меглина, может быть, погоревать вместе, с кем-то разделить свою неисцелимую боль. Безусловно, это было эгоистично, но Есеня надеялась, что это поможет больше, чем беседы с психотерапевтом и таблетки, от которых её клонило в сон и болела голова. Но, когда она встретилась с Женей, поняла, что её собственные страдания казались просто незначительной глупостью по сравнению с тем, что испытывала дочь Меглина. И тем, как она это переживала. И вот собственное горе уже не казалось Есене таким уж значительным, теперь ей захотелось как-то помочь Жене. Они никогда не были близкими подругами, но их всё ещё объединяла любовь к одному мужчине и тоска по нему. Вот только позволит ли Женя помочь ей? Хотела ли Женя, чтобы ей помогли? Предаваясь подобным размышлениям, Есеня заварила себе кофе и уселась с чашкой и едой за стол. Кончиком пальца поддела несколько листиков — обнажились не самые лучшие фотографии, и Есеня быстро отвернулась. Несмотря на опыт работы в полиции и, что немаловажно, опыт работы с Меглиным — циничным, не прощавшим даже таких маленьких слабостей, — она всё ещё не могла спокойно рассматривать фото с мест преступлений. Не во время еды. Это было словно бы время, когда она позволяла себе немного побыть обычным человеком, жизнь которого не состоит из крови и слёз жертв, холодных улыбок и бессмысленных оправданий преступников. Но тотчас взгляд её наткнулся на кое-что, от чего кусок застрял у Есени в горле: поверх разбросанных по столу бумаг валялся явно использованный шприц. Она шумно втянула носом воздух. В самом деле, слухи в Следственном Комитете ходили, но она всегда отмахивалась от них, дескать, Женя Роднина сильнее, чем им всем кажется. Но, похоже, она ошиблась. Тут же ей вспомнился заветный шприц со смертельной дозой морфия, всегда лежащий у Меглина в бардачке. План «Б» и всё такое… Но Родион им не воспользовался, не пришлось, а какое-то время Есеня надеялась, что он и вовсе от него отказался… А вот Жене, похоже, это пришлось по вкусу. Она приняла эту страшную находку неожиданно близко к сердцу и так расстроилась, что не услышала, как Женя вышла из ванной. Зато Женя, конечно, видела всё — и, в первую очередь, её шокированное лицо. — Не говори, что ты не подозревала, — сказала она, промокая влажные волосы полотенцем. — Иначе следователь из тебя никакой, ведь ты не умеешь элементарно слушать… — Женя, — отрывисто начала Есеня, — это не выход. Родион… Что бы сказал Родион? Упоминание Меглина было явно лишним: лицо Жени тотчас ожесточилось, губы сжались в тонкую линию. — Полагаю, ему бы было наплевать, как всегда. Но, в любом случае, мы этого уже никогда не узнаем. Это был его выбор. Если бы ему была важна моя жизнь, он бы поступил по-другому. — Ему была важна… Ты же знаешь, ему было больно… И это тоже было ошибкой. Женя отбросила полотенце, быстро подошла к Есене — она даже отшатнулась от Родниной, ей показалось, что она сейчас ударит её. Но, даже если Жене того хотелось, она сдержалась; лишь в тёмных глазах пылала ярость. — Замолчи! Важна! — передразнила она Есеню. — Чёрта с два! Если бы ему было важно хоть что-то или кто-то, кроме него самого, он бы терпел, научился бы с этим жить! И я сейчас говорю не только о себе, но и о тебе. Так что никогда больше не говори мне, что ему была важна моя жизнь или я, или что-то в этом роде, ладно? Если хочешь, конечно, чтобы мы продолжали работать вместе. — Она взяла шприц, повертела его в руке, словно впервые видела, и одним точным движением отправила его в мусорную корзину, стоящую у противоположной стены. — Говорят, ребёнок по-настоящему взрослеет, когда умирает последний из его родителей. Вот я и стала взрослой по-настоящему. Так что больше никому не должно быть дела до того, как я борюсь со своей болью. А ты, если пришла читать мне нотации, а не работать, лучше убирайся прямо сейчас. Это прозвучало поистине угрожающе, и Есеня не решилась ответить Жене. Попросту не придумала, что. Да и, возможно, следовало и впрямь повременить пока что с нравоучениями. Кто знает, может быть, удастся Женю вытащить из этой ямы без таких вот разговоров? Тем временем Женя сделала несколько больших глотков из чашки, стоявшей на столе — с наверняка уже остывшим кофе, и добро ещё, если без водки или коньяка — и направилась к двери, позванивая ключами. У порога Женя оглянулась на всё ещё сидевшую на диване Есеню и насмешливо спросила: — Ты идёшь или нет? Ты вообще намерена что-нибудь расследовать или так и будешь сидеть? Есеня поплелась за ней, напомнив себе, что собиралась не надоедать Родниной нравоучениями и морализаторством. Она нацепила самую беззаботную из своих личин и собиралась быть такой весь сегодняшний день и последующие, пока Женя не размякнет сама и не выложит ей всё. Но все эти намерения улетучились, а на смену им пришла паника, когда Есеня вышла во двор и увидела припаркованную у дома машину Родиона. Тот самый автомобиль… он выглядел не менее обшарпанным, но и не более, не был заброшенным, а казался таким, которым пользуются каждый день. Женя нажала на кнопку на брелоке, и машина ответила ей коротким посвистом и миганием фар. Женя закурила и непонимающе воззрилась на остолбеневшую Стеклову. — Ты чего? — поинтересовалась она. — Это… это… — Есеня сглотнула. — Это его машина? Женя удивлённо подняла брови, выпустила струйку дыма и кивнула. — Да. — И ты… ты пользуешься ею? Сердце в груди Есени глухо бухало. Один вид этой машины воскресил в её памяти Родиона, все их поездки, ночёвки вдвоём в маленьких городках — порой в этой же машине. Столько всего… Она старалась позабыть обо всём этом, как будто это было не реальнее странного сна. А теперь даже не дочь Родиона, не его дом, а всего-навсего машина вызвала в Есене такую бурю эмоций. — Я не могу. Роднина поморщилась, затянулась. — Не дури. Хорошая машина, тем более наследство. Что я, по-твоему, должна была с нею сделать? — Я не знаю. — Но сама бы Есеня, вероятно, сожгла бы машину или что-то вроде того, выжигая и воспоминания о Родионе, и всю эту боль. — Садишься ты или нет? Может, тебе такси вызвать? — раздражённо бросила Женя. Есеня попыталась взять себя в руки. — Я сейчас. Мне нужно… пару минут. — Время, Есеня. — Женя постучала по запястью левой руки, словно по циферблату, хотя никаких часов она не носила. Дав Есене несколько минут, чтобы прийти в себя, она села в машину, безжалостно хлопнув дверью. Эта колымага надёжна, словно танк, выдержит и не такое. Чего нельзя было сказать ни о Жене, ни, и подавно, о её отце. Несмотря на внешнее раздражение, с которым она встретила испуг и оторопь Стекловой, Женя не винила её и, больше того, прекрасно понимала: слишком похожи были чувства Есени на те, что в своё время испытала сама Роднина. Когда после смерти Меглина она всё-таки выбралась из алкогольного и наркотического тумана и решилась сесть за руль отцовой машины, ей было так страшно, словно внутри её ждал призрак. Кое-как она пересилила себя в первый раз, потом снова и снова, но этот страх преследовал её ещё долго. Только потом Женя поняла, что в том и было её наказание: при виде машины, за рулём которой она так часто видела Меглина, которая была неотделима от этого странного человека в её сознании, воскресал его образ. С каждым разом её поступок открывался для неё в новом, всё более страшном свете. Как могла она вообще пойти на такое?! Неужели она обезумела вслед за отцом, вслед за Есеней?! Как могла она стоять и смотреть, как погибал её отец, да не просто смотреть, а дать молчаливое одобрение Стекловой?! Да она должна была закричать, вызвать полицию, выбить нож из руки Есени или даже вонзить его в её собственное сердце! Но только не молча наблюдать за убийством, не дать разрешение на такой чудовищный поступок! Даже сейчас, спустя столько времени, хотя горе и боль немного притупились, ей было не по себе на водительском месте. Словно она заняла чьё-то чужое место без позволения, и хозяин вот-вот вернётся, чтобы спросить с неё со всей строгостью. Зажав в зубах сигарету, Женя глянула на себя в зеркало заднего вида. Подмигнула, но бодрости это ей не прибавило. Когда она положила руки на руль, заметила, что они мелко дрожат. Страх это был или просто побочные эффекты наркотика? И то, и то было одинаково плохо: она не привыкла бояться, это выбивало её из колеи; в то же время она надеялась, что пагубное влияние морфия ещё не будет так сильно заметно. Она крепко вцепилась в руль и вовремя, потому что в машину села Есеня. Она была бледнее, чем пятнадцать минут назад, но уже перестала выглядеть так, словно увидела призрака. Женя докурила и щелчком выбросила окурок в приоткрытое окно. — Теперь всё в порядке? — как можно доброжелательнее спросила она. Подобные глупости ей претили: они расхолаживают и мешают сосредоточиться и нормально работать, а у Есени было много времени, как и у неё, чтобы смириться с потерей. — Не совсем, но… Женя, скажи, что это было? Женя повернула ключ в замке, и машина тронулась с места. Она искоса глянула на Стеклову. — О чём ты? — В шприце… Что ты… употребляешь? Она насупилась. Казалось, они только-только решили, что Есеня Стеклова не будет приставать к ней с нотациями, не будет пытаться её переделать, как пыталась переделать Меглина, и всё такое. Но, похоже, о своём обещании Есеня уже позабыла. Женя молчала, но Стеклова и не думала отступаться: — Морфий? Героин? Что-то ещё? — Ты прямо-таки как Бергич, только помоложе и посимпатичнее, — с горечью усмехнулась Женя. — Что это? Травка? Героин? Кокаин? — передразнила она старого психиатра. Какое-то время они ехали молча. — Какая тебе разница, в конце концов? — Я просто хочу знать, чего ждать… в случае чего. Женя коротко и жёстко рассмеялась. — Тебе — ничего. Я как-нибудь сама разберусь. Это морфий, — вдруг сказала она. Она понимала, что Есеня не отстанет от неё, не получив сейчас ответа. А если заподозрит её во лжи, попытается достать шприц, сделать анализ препарата, найти Жениного поставщика. Учитывая специфику их работы, это было крайне нежелательно. Такой уж была Есеня: неугомонной, решительной, с наивной и непреклонной верой в лучшее — и ничему-то жизнь её не научила. Когда всё это было нужно её отцу, когда это могло сохранить ему жизнь, Женя приветствовала это. Теперь же Родион Меглин спал в холодной могиле, несмотря на все Есенины добрые качества, а Женю они, мягко говоря, стали раздражать. — Морфий? — Самый простой наркотик, но действенный. В то же время он имеет и обезболивающий эффект. После случившегося меня долго мучили головные боли — последствия ПТСР. Бергич назначал мне разные препараты, но, конечно, не морфий. Так что я сама подкорректировала лечение. — ПТСР? У тебя? Женя повернулась к ней полностью, насколько позволяло сидение — они как раз застряли на одном из светофоров. — Думаешь, всё так радостно, а я просто придумываю, чтобы оправдать уколы? Ты и понятия не имеешь, что я чувствовала. — Понимаю, Женя. Но… ПТСР? — Бергич уверяет, что да, и кто я такая, чтоб оспаривать это. На моих глазах убили моего отца! С таким знанием нелегко жить! Как будто это не стресс! Она говорила, казалось бы, очень серьёзные вещи, но у Стекловой было ощущение, что Женя над ней просто издевается. От Меглина она в полной мере унаследовала способность выводить Есеню из равновесия, а уж всё, что касалось смерти Родиона, было по-настоящему больной темой для неё. Есеня чувствовала, что закипает. А более всего её выводила из себя это отчётливое обвинения, звенящее в голосе Жени. Решение принадлежало Родиону! Она лишь исполнила последнюю волю умирающего человека, которого любила! — Ты могла бы остановить меня, если бы захотела, — процедила Есеня, сдерживаясь из последних сил. — Но ты стояла и смотрела… — Замолчи. Женя с силой сжала руль, вцепившись в него так, что он по инерции крутанулся. Машина вильнула в сторону, тотчас снаружи раздалось возмущённое гудение клаксонов, кто-то из соседей по полосе движения даже не поленился опустить стекло и осыпать их отборными проклятиями пополам с матом. Женя, всё так же не сводя взгляда с дороги, по которой, к счастью, теперь ехала ровно, показала обидчику средний палец. — Ты чуть не убила нас. — Не убила бы, — холодно отозвалась Роднина. — Что касается смерти папы… Я не виню тебя. Я виню его. Если по-честному… Я пыталась бороться с ним, а с тобой — толку-то? Ты была лишь его руками, безвольным исполнителем. Как «ты меня не поймаешь» играет всеми этими маньяками и убийцами, так отец играл с тобой. — Её голос звучал глухо, горько, с отчётливыми нотками ненависти. — Но, если ты думаешь, что я приму это решение, пусть и его, твой поступок, своё бездействие… то ты сильно ошибаешься, Есеня. И вот, что ещё: я больше не хочу поднимать эту тему. Никогда. И ты тоже не станешь этого делать, если хочешь, чтобы мы продолжали сотрудничать. Есеня только кивнула, хоть это и было тяжело. Выбора у неё не оставалось. Женя обрубала на корню все личные темы, закрывалась, оставляя между ними только работу, не позволяя ни позаботиться о ней, ни разделить с нею боль от их общей утраты. И, похоже было, что она говорила вполне серьёзно: если Стеклова переступит невидимую черту, проведённую Женей, любым их отношениям наступит конец. А Женя была ей нужна.