Кто сражается с чудовищами, должен остерегаться, чтобы самому не стать чудовищем. Если долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит на тебя. Фридрих Ницше «По ту сторону добра и зла»
Женя ощущала на себе пристальный взгляд Есени и раздражалась всё больше и больше. Раздражение своё она выражала тем, что беспрестанно курила, так что её уже начало мутить. Но сорваться на крик и ругань было нельзя: стоило ей повести себя таким образом, как в глазах у Стекловой появлялось это чёртово сочувствие, как будто бы понимание, словно она смотрела на действительно сумасшедшую, которая попросту не могла держать себя в руках. А Жене не нужно было сочувствие, тем более Есенино, и, уж конечно, Есеня не могла понять, что она чувствовала, как она жила. Но этот липкий, пытливый взгляд, это подчёркнуто заботливое любопытство Женя ощущала, даже когда расставалась с Есеней. И это раздражало её с каждым днём всё больше и больше. Она знала, что они следят за нею. Есеня, Бергич, теперь и Стеклов. Есеня, похоже, всерьёз решила исправить её, перевоспитать, спасти, даже не спрашивая, желает ли Женя быть спасённой. Есеню Женя разгадала довольно легко: ею двигало лишь чувство вины перед Меглиным из-за того, что она не смогла спасти его, удержать на этом свете и в здравом уме, и по какой-то непостижимой причине она решила искупить эту вину перед самой собой, сделавшись нянькой для Жени. У Бергича, возможно, мотивы были тоже довольно неплохими, может быть, они были сходны с мотивами Есени. Он не раз прямо в лицо Жене говорил, что не может смотреть, как она губит себя, и думать о том, что ему однажды придётся держать ответ перед её отцом. Но, поскольку Женя в загробную жизнь не верила и отчего-то знала, что дядя Вадим тоже не верит, она могла игнорировать заботу Бергича. Хоть она и не была столь назойливой, как забота Есени, под его взглядом при их редких встречах Женя чувствовала себя не несчастной, а виноватой. И это ощущение нравилось ей ещё меньше. Хуже всего было с полковником Стекловым. Пусть с ним в жизни она почти не контактировала, кроме того раза у него в кабинете – после того, как он взял под личный контроль расследование Есени, с докладами к нему отправлялась исключительно Стеклова, – его внимание было самым пристальным и больше всего нервировало Женю. Роднина отлично знала, что Стеклов ждёт того момента, когда она оступится, не справится со своей тягой к алкоголю и наркотикам, совершит какую-нибудь ошибку в расследовании или даже в чём-то личном. Она была уверена, что даже самый мизерный промах Стеклов использует для того, чтобы отстранить её от дел, любых, а не только тех, в которых принимала участие его дочь; следующим шагом наверняка станет её увольнение из органов и помещение в какую-нибудь клинику на принудительное лечение – и ей ещё повезёт, если выберут клинику дяди Вадима. А если уж это с ней случится, ей больше никогда не выкарабкаться, не вернуться в мир живых и нормальных. Её ум и инстинкты, её работа, возможность заставить ублюдков заплатить за причинённые другим боль и страдания – всё, что у Жени было, всё, чем она располагала в этой жизни. Всё, что делало её хоть сколько-нибудь ценной. С этим Женя Роднина расставаться не желала. Но сегодня, направляясь в намеченный ими вчера монастырь, она знала, что выглядит плохо. Первым звоночком стал осторожное предложение Есени сесть за руль. Конечно, Женя отказалась и в самых резких выражениях; пусть руки её всё ещё сотрясала мелкая дрожь, она вела машину твёрдо и прямо. А потом были эти взгляды. Роднина почти физически ощущала все эти вопросы, что вертелись у Есени на языке. Вопросы про наркотики, алкоголь, а ещё были увещевания и упрёки; к счастью, Стекловой хватило ума придержать всё это при себе. Сегодня Женя не была настроена ни отшучиваться, ни игнорировать. Ведь это была чертовски плохая ночь, просто отвратительная. После которой ей больше всего хотелось остаться дома под одеялами, рыдать в подушку и снова проклинать своего отца за то, что так малодушно ушёл и оставил её разбираться со своей самой большой проблемой. Но, помня о деле, она кое-как заставила себя выбраться на свет божий, умыться и сесть за руль, заехать за Есеней, упрекнувшей её в опоздании… Ночью позвонил он. В этот раз Женя уже не смогла проигнорировать этот звонок – или просто не посмела. Струсила. В какой-то миг она подумала о том, что «ты меня не поймаешь» почти наверняка разъярится, если она снова не ответит, и может выместить эту ярость на ком-то другом; пусть дорогих людей у Жени не осталось, ей бы не хотелось, чтобы пострадали Есеня или Бергич или даже просто случайный человек. А, один раз подумав об этом, она уже не смогла отделаться от этой мысли. Она всё-таки подняла трубку и опомнилась лишь тогда, когда кричала и рычала на него, а он лишь смеялся, страшный, всесильный, недосягаемый. Он владел ситуацией в этот вечер, он повесил трубку, а Женя не решилась перезвонить, чтобы последнее слово всё-таки осталось за ней. После этого её охватила истерика, а ещё чуть позже рука сама потянулась к шприцу с морфином. Пусть Женя обещала себе не употреблять до окончания расследования, она так же понимала, что, если не уколется, не сможет нормально соображать, возможно, даже не сможет сохранить рассудок до рассвета. Она была рада, когда они достигли монастыря, бывшего их целью, и Женя получила возможность выбраться из машины, из-под этого пытливого Есениного взора. Монастырь оказался небольшой обителью постройки, вероятно, века девятнадцатого, явно не слишком процветающей и несколько обшарпанной, но всё же аккуратной. На газоне у высокого кирпичного забора пробивалась первая зелёная травка, несколько монахов что-то пропалывали и копали в отдалении. Есеня никогда не была слишком религиозной, но традиции чтила, поэтому набросила на голову капюшон, прежде чем войти. Перекрестилась. Бросила взгляд на Женю, которая прошла под увенчанной небольшим крестом аркой ворот с каменным лицом и непокрытой головой. Двор монастыря был почти пуст, но их появление всё же не осталось без внимания: какая-то немолодая женщина, беседовавшая со священником, подняла взгляд и неодобрительно нахмурилась при виде них. Есеня почти со стопроцентной вероятностью полагала, что в первую очередь это неодобрение вызвала Роднина своим подчёркнутым пренебрежением к традициям. В этом она была до боли похожа на своего отца: как и Меглин, когда дело касалось работы, Женя плевать хотела на любые условности; в такие моменты всё для неё становилось местом преступления или следственного эксперимента, криминологической лабораторией или обителью психолога-эксперта. Не стало исключением и святое для многих место. Есеня видела, как губы женщины сложились для порицания, но всё же она не произнесла ни слова. И это она тоже понимала. В такие моменты Роднина становилась воплощённым Правосудием, перед которым не лгут, не увиливают; его не упрекают, ему не перечат. Когда Женя надевала эту маску, не по себе становилось даже Есене, а она думала, что привыкла уже ко всему. Пока Есеня раздумывала, как бы им найти настоятеля, Женя направилась прямиком к священнику и женщине. Из кармана Родниной появилась заветная корочка. - Следственный Комитет, - отчеканила она тоном, не терпящим возражений или расспросов. Женщина охнула. Священник остался спокойным. – Где мы можем найти настоятеля монастыря? - Это я, - ответил священник. Женя подняла брови. Есеня вступила в разговор прежде, чем Роднина нагрубила ему или отпустила какую-нибудь ехидную фразу или просто заговорила своим извечным тоном обвинителя. - Мы бы хотели узнать у вас кое-что о… Ну не знаю, ваших прихожанах или, может быть, бывших монахах, послушниках. Вы наверное, слышали об убийствах, которые происходили в округе? Теперь настал его черёд удивляться. Рассмотрев священника поближе, Есеня поняла удивление Жени: это был высокий и явно – это было заметно даже несмотря на чёрную рясу – атлетически сложенный мужчина лет около сорока с аккуратно подстриженной чёрной бородой. У него были умные и – неожиданно – чуть насмешливые глаза. Но, если его не удивило то, что Женя выскочила у него под носом со своим удостоверением, как чёрт из табакерки, то ужасные слова, которые Есеня произнесла спокойным, вежливым и очень будничным тоном, явно произвели впечатление. Женщина, всё ещё стоявшая подле них, слушала, затаив дыхание. Женя бросила на неё красноречивый взгляд. И тут же разорвала паузу, резким тоном спросив: - Так где мы с вами можем побеседовать? Спокойно и без посторонних. - А… Да, пройдёмте. – Он указал им на небольшой стоявший в углу просторного двора домик. – Отец Павел, - представился. – Признаться, я удивлён… И немного шокирован. - Это не удивительно, - бросила Женя. Есеня поджала губы. С Женей сегодня было явно что-то не так. Она была взвинчена, слишком остра на язык даже для самой себя, колючая, словно ёж. Отец Павел внимательно посмотрел на Женю, словно раздумывая над чем-то. Они вошли в домик, он проводил их в небольшую гостиную, прошёл в смежную комнату – видимо, кухню, потому что они услышали, как щёлкнул электрический чайник. Женя набрала воздуха в грудь, должно быть, чтобы отказаться, снова в самых резких выражениях, но Есеня положила руку ей на запястье, останавливая. - Что случилось? Ты сама не своя сегодня! – прошептала Есеня. Женя взглянула на неё с такой неприязнью, которой она никак не ожидала от Родниной. Обычно она проявляла скорее равнодушие, а не… Есеня в сотый раз за сегодня вгляделась в лицо напарницы, и худшие подозрения зародились в её голове. - Постой! Это ведь не «ты меня»… - Хватит! Как раз в эту минуту явился отец Павел с подносом, на котором стояли чайник, чашки и вазочка с мёдом. От чайничка приятно пахло травами. - Вы, должно быть, устали. Успокаивает, - сказал он, разливая по чашкам чай и как-то странно посмотрев на Женю. – Мы, конечно, слышали об этих ужасных преступлениях, - как ни в чём не бывало начал он, отвечая на заданный ещё на улице вопрос, - упокой Господи этих несчастных. Но что привело вас в нашу обитель? Евгения Родионовна, верно? Брови Жени взлетели вверх от удивления. А удивить её было нелегко. Чтобы скрыть своё замешательство, она взяла чашку в руки и зашипела, обжёгшись. Священник всё ещё внимательно смотрел на неё. Похоже, память у него была что надо, раз уж он запомнил её имя за ту секунду, что она держала удостоверение раскрытым. - А это моя напарница, Есения Андреевна Стеклова. Скажите, отец Павел, в эти даты все ваши монахи были в монастыре? – Она подсунула ему листок с выписанными датами убийств. Он несколько мгновений смотрел на него, нахмурив лоб, будто вспоминал. Потом уверенно кивнул. - А что? - Это даты убийств. Отец Павел снова кивнул. - Но я всё же не понимаю, почему вы решили искать убийцу в моём монастыре. - Мы не ищем здесь убийцу – пока что. – Замешательство Жени прошло. – Мы надеемся на вашу помощь. Подсказку. - Буду рад вам помочь. Женя посмотрела на Есеню и кивнула. - Мы полагаем, что убийца имеет тесное касательство с религией. – Есеня заметила, что на лице настоятеля промелькнуло возмущение, и предвосхитила никому не нужные возражения. – Множество фактов указывает на это. И жертв своих он явно присматривал в церквях: прежде эти девушки были религиозны, но отступились от строгого соблюдения всех правил, уехав в город или влюбившись. Все они были беременны, ни одна не была замужем – вы ведь не станете спорить, что в глазах религиозного человека это грех. - Не стану. Но за это не убивают, ведь убийство – ещё больший грех. И убийца, если он действительно верующий человек, не может этого не понимать. - А что, - Есеня подалась к нему навстречу, нагнувшись над столом, - если он считал себя мессией, избавляющим этот мир от блудниц? - Я не психиатр, Евгения Родионовна, но осмелюсь предположить, что человек, думающий что-то такое и решившийся на такие зверства, болен. Вне зависимости от его веры. Поэтому я снова хочу спросить вас… - Да-да, - перебила его Женя, кивнув. – Почему мы явились к вам. Вы так переживаете из-за этого, словно вам есть, что скрывать. – Она хищно улыбнулась. Отец Павел только пожал плечами. - Ничего мы не скрываем. Просто… При всём уважении, согласитесь, что никому не будет приятно видеть у себя на пороге следователей. Есеня чувствовала напряжение, витающее в воздухе. Женя зачем-то пыталась вывести настоятеля из равновесия – будто говорить с адекватными свидетелями ей было попросту тяжело. Но у неё это не получалось, и, похоже, это раздражало её. Поэтому, пока всё не провалилось, и этот вежливый священник не вышел из себя и не вышвырнул их вон, Есеня решила взять дело в свои руки. - Вот, взгляните. Она достала из сумки карту – нынешнюю и десятилетней давности – и развернула перед отцом Павлом. Женя при виде этого оторопела, но Есеня и бровью не повела. Не хватало ещё, чтобы Женя всё испортила. Не об этом ли предупреждал её отец, когда отговаривал работать с Родниной? Но дороги назад не было. Отец Павел всмотрелся в обе звезды – законченную и незаконченную. - Десять лет назад в этой округе тоже произошла серия убийств. Тогда виновных не нашли, но мы думаем, что это всё дело рук одного и того же человека. Личности жертв схожи. Как и десять лет назад, ваш монастырь почему-то оказался центром этой пентаграммы. У вас есть какие-то мысли? Он медленно покачал головой. Женя нетерпеливо заёрзала на месте, и Есеня забеспокоилась: как бы не сорвалась с места, не сбила их с, быть может, верного пути. А Есеня буквально чуяла, что тропинка эта, которую они выбрали, выведет их к убийце. Никогда ещё ей не был так понятен извечный вопрос Меглина: «Что чувствуешь?». И меньше всего ей хотелось, чтобы Женя сейчас всё испортила. После… Когда они выйдут отсюда, она вытрясет из Родниной, что всё-таки случилось. А что-то случилось. Это она тоже ощущала так остро, как никогда. - Не знаю… - наконец заговорил отец Павел. – Мои братья и люди, помогающие нам в монастыре, работники – все были здесь в это время, или я могу сказать, где. Но десять лет назад… Я тогда только-только принял постриг. - А люди? – Вдруг встрепенулась Женя. – Люди, которые были здесь десять лет назад?.. - Кто-то ушёл, кто-то умер. Но чтобы я кого-то подозревал… - Он замолчал, словно некоторое время раздумывал зачем-то. Потом покачал головой. – Нет. У меня нет никаких доказательств, а клеветать на человека я не стану. Это было сказано скорее ему, чем им. Но всё же лицо Жени вытянулось, глаза сверкнули осуждающе и гневно. - Если вы сейчас промолчите, может погибнуть ещё как минимум одна девушка. – Палец её уткнулся в карту как раз там, где могли бы сойтись две линии. – А может быть, и не одна. А через десять лет… Отец Павел поднял голову, посмотрел на Женю несколько мгновений даже не моргая. Потом вздохнул и заговорил: - Когда я был послушником, со мной послушание проходил один паренёк. Года на два меня младше, наверное. Он казался очень набожным, но всё же что-то было в нём… Понимаете, пусть в монастырь каждого привела религия – ну или почти каждого, всё же мы здесь не отшельники. Особенно послушники. И, как и в любом закрытом коллективе, мы общаемся между собой и не только на религиозные темы. А послушники, ещё не принявшие постриг, конечно, общаются ещё больше. А вот с ним ни о чём нельзя было поговорить, кроме Писания, священных книг и всего такого. Да и вообще он был не слишком разговорчивым. Но это… бывает. – Он передёрнул плечами. – Никто за это не судит, так ведь? Есеня закивала. Женя, не поднимая глаз, записывала вслед за отцом Павлом в свой блокнот. Он же, сделав глоток чая, продолжил. - Мы приняли постриг почти одновременно. Но его смирение, похоже, было напускным, и достаточного рвения в нём не было. Он изменился… как будто бы до того не понимал, что назад пути не будет, а, поняв, запаниковал и попытался исправить то, что натворил. Но, конечно, было уже поздно. Были конфликты, было неповиновение с его стороны. Потом его застукали с девушкой – одной из прихожанок храма. Конечно, из монастыря его изгнали, монашества он лишился. Но как будто и не расстроился особенно. Уехал, и я больше о нём ничего не слышал. - Откуда он был родом? - Откуда-то из ближних посёлков. Кажется. Женя что-то три раза подчеркнула в блокноте и поставила три восклицательных знака. На щеках её зажёгся румянец, глаза блестели, словно у гончей, взявшей след. В сочетании с её обычной нездоровой бледностью это выглядело… странно. А такие резкие перепады в её настроении не на шутку напугали Есеню. - Можете вы описать этого человека? - Могу, но прошло уже больше десяти лет. - И все контактные данные, которыми располагаете. Даже если думаете, что это устаревшие данные. Прошло ещё около получаса напряжённой работы, прежде чем они поднялись со своих мест. Теперь они обладали почти всей необходимой информацией о предполагаемом убийце, и Есеня внутренне ликовала. Оставалось только надеяться, что чутьё их не обманывало. Они направлялись к воротам, когда отец Павел, вышедший проводить их, окликнул Женю: - Евгения Родионовна! Можно вас на пару слов? Есеня тактично осталась у ворот, Женя с явным неудовольствием вернулась. - Вы вспомнили что-то ещё? – Ей не терпелось приступить к следующему этапу расследования, может быть, наконец-то финальному, и каждое мгновение промедления казалось ей вечностью. - Нет, но… Я наблюдал за вами всё это время. На душе у вас неспокойно, что-то вас гложет. Она усмехнулась. Это-то она и не могла терпеть в священниках больше всего: их отвратительную манеру лезть в душу к тому, кто этого не просил, не желал. Но всё-таки этот человек здорово помог им, и в благодарность Женя постаралась быть с ним предельно вежливой. Насколько того допускала подобная бесцеремонность. - Вы полагаете, что рассмотрели мою душу? - Я повидал много людей, радостных и горюющих. Может быть, я могу чем-то помочь? Выслушать. Если хотите. Иногда стоит только выговориться. Только обратить свой взор к Богу. Ненадолго. Вовсе не обязательно посвящать ему всю свою жизнь, чтобы он или его слуги помогли. Женя молчала какое-то время. Она ожидала, что он уйдёт, но он, вопреки всем разумным доводам, терпеливо ждал. Тогда она поняла, что молчанием от него не отделаешься. - Вы умеете воскрешать людей, как Иисус, отец? – спросила она. Отец Павел явно оторопел. - Нет, конечно же нет. Это… - Он кашлянул. – Если это кому-то и доступно, то только Господу Богу. Пусть это было неуместно, но она засмеялась. - Отличный способ сказать, что и вы не слишком-то во всё это верите. Ну а я не верю вовсе. Воскрешение невозможно. Так говорит наука: тело после смерти гниёт, истлевает, куда же возвращаться душе при воскрешении? Вы первый человек, отец, с которым я говорю о религии, и вот, что я могу сейчас сказать… Всё это сказочки для тех, кто ищет утешения. Но люди, способные утешится этими сказками, счастливы. Я же не могу, хотя охотно бы поверила именно в воскрешение. Но это неправда. Неправдой было, неправдой останется. А это, пожалуй, единственное, что могло бы мне помочь.***
- Монах-расстрига? Наш клиент? – спросила Есеня недоверчиво, сев в машину. - Похоже на то. – Женей владело возбуждение охотника, почти настигнувшего дичь. Она знала, что ещё немного, и они поймают его. Нужно только не ошибиться… - Слишком праведный, чтобы стерпеть такие вот прегрешения от других, слишком свободолюбив и порочен, чтобы самому вести праведный образ жизни. Я понимаю. И она действительно понимала. В том и была её ценность для органов: никто из полицейских или следователей не мог подойти к этим маньякам так близко, как она. Никто не мог понять их, предугадать следующий шаг. А она могла. Потому что была такой же. Но у этого была и обратная сторона. Сторона, которая Женю страшила всё больше. И с которой она всё больше смирялась. - Ты сегодня была… странной, - нарушила тишину Есеня. – Ты употребляла? Женя передёрнула плечами. - Какая разница? - Для меня разница есть. Меглин… - О нём ни слова! – рявкнула Женя. Она положила руки на руль, растопырила пальцы. Они мелко дрожали, и она сжала их в кулаки. - «Ты меня не поймаешь»? Он снова… объявился? Она стиснула зубы. Её раздражало, когда Стеклова так усиленно лезла ей в душу, но и, в то же время, она не хотела, чтобы Есеня так близко соприкасалась с этим. Ради отца – он бы не хотел для Есени такого, это уж точно. Так что её дочерний долг был справиться со всем самой. Женя проигнорировала вопрос напарницы. Повернула ключ зажигания. - Нам нужно добраться до деревни раньше, чем он доберётся до неё. Придётся ловить на живца, а ни ты, ни я для этого не подходим. Так что нам нужно всё организовать максимально быстро.***
Им понадобились совместные усилия батюшки маленькой сельской церквушки, председателя поссовета – а он стремительно терял авторитет в глазах своих подопечных рядом с следователями из Москвы, и местных сплетниц, чтобы примерно вычислить следующую жертву маньяка. Батюшка – маленький и худой старичок – довёл Женю до белого каления тем, что неустанно крестился и через слово поминал бога; но, в конце концов, он дал им приблизительный список тех, кто мог подвергнуться нападению. А дальше, при помощи кумушек-соседок они выяснили, кто из девушек в последнее время отошёл от «праведной» жизни, уехал и даже забеременел. Узнали они ещё также множество ненужных им подробностей, но это пришлось отбросить. Времени их, как чувствовала Женя, катастрофически мало. И действовать нужно было осторожно, чтобы не спугнуть маньяка или, наоборот, не разозлить, не сбить его с чётко намеченного плана. Что будет, если он отступит от пентаграммы или начнёт подбирать своих жертв по другим критериям, Женя не знала. - Уж простите! – прогремел Иван Сергеевич Васнецов на весь дом, впившись ненавидящим взглядом в лица Жени и Есени. – Вы что такое предлагаете?! Мы, конечно, слышали об этих зверских убийствах и сочувствуем жертвам… но и свою дочку не дадим! Приманкой для маньяка! Вы полиция, это ваша работа ловить их, мы-то при чём?! Есеня вздохнула. Разговор шёл по кругу уже четвёртый или пятый раз. Некрепкий чай, которым их из вежливости угостила жена этого громкоголосого мужчины, давно остыл и растерял всякий вкус. А они обе порядком устали. Меж тем времени оставалось всё меньше. - Поймите же! – воскликнула Есеня, разозлённая и взволнованная. Она почти кричала, и это удивило Женю. Она тоже понимала, чем им всем – и в особенности этой напуганной, жмущейся к матери худенькой девушке – грозит промедление. – Марина будет под охраной, под неусыпным надзором! Как только подозреваемый покажется в поле зрения, он будет схвачен и перестанет представлять угрозу! - А если вы не успеете? Повисла тишина. Да, и такое тоже бывало. Случайные промахи, страшные ошибки, пятна на репутации полиции. В другое время они бы отшутились или осадили бы этого не в меру недоверчивого человека, но сейчас они тоже боялись этого. Есеня сглотнула. - Мы не допустим этого, - тихо ответила она. – Я вам обещаю. Васнецов только фыркнул. - Знаю я вас!.. Это было уже выше Жениных сил. Она буквально чувствовала, как время утекает у них сквозь пальцы – драгоценное время. Председатель поссовета был тут же, но его авторитет сейчас почти ничего не значил, он был им плохим помощником. Он ничего не сможет сделать, если Марина Васнецова и её родные откажутся; ему придётся добиться их возвращения в Москву. А потом хоронить Марину. Терпение Жени иссякло. Со звоном она поставила уже холодную чашку на блюдце – люди в комнате вздрогнули. Рывком встала, подошла к Марине почти вплотную. - Какой у тебя срок? – рявкнула она. Мать Марины прижала ту теснее, на лице у неё появилось осуждающее выражение. - Кто… кто вам сказал? Наша Мариночка… Она только отмахнулась. Не отрываясь она глядела на это бледное лицо с расширенными от страха глазами. Девушка была в ужасе; положение дичи на охоте всегда было особенно неприятным, уж Жене ли было не знать? Различие между ними состояло лишь в том, что Женя собиралась драться до последнего. А Марина Васнецова покорно шла в расставленную ловушку под громоподобные обвинения своего отца. - Какой срок? Где отец? – Она не собиралась отступаться. Марина вздохнула. Бросила косой взгляд на мать, а на отца посмотреть не осмелилась. Не знают, поняла Женя. Родители, как и всегда, узнали о деликатном положении своей дочери позже соседей. Позже столичной полиции. Благо ещё, что не после вскрытия. - Мы собираемся пожениться, - выдавила она, не сводя глаз с Жени. - И ты собираешься сохранить этого ребёнка? На сей раз голос изменил ей, и она только кивнула. Женя удовлетворённо кивнула в ответ. - Так вот послушай. Если ты хочешь выйти замуж за своего любимого и родить этого ребёнка, ты должна помочь нам. В противном случае ты никогда не увидишь никого из них. Ты погибнешь и погубишь своего ребёнка. Спрятаться невозможно. Убежать – тем более. Он выбрал тебя. Они обе готовились к худшему, но всё прошло как по маслу. На удивление. Марину Васнецову, впрочем, прямо сейчас дежурившие неподалёку врачи отпаивали успокоительными – девушка, несмотря на осознание защищённости, напугалась до полусмерти. Но вот маньяк был в наручниках, окружённый воинственными и крепкими оперативниками. Мать и отец Марины хлопотали рядом с дочерью, неприязненно поглядывали на Женю и Есеню, а на человека, едва не убившего их дочь, старались и вовсе не смотреть. И Женя отлично понимала их: она повидала, казалось, много преступников всякого рода, но этот был одной из самых неприятных личностей. Бледный до лёгкой восковидной желтизны, с отвратительно бегающим взглядом неестественно светлых глаз, всклокоченными тусклыми волосами; но на губах его застыла острая и очень неприятная улыбка. Это Женю удивило и насторожило: так мог бы улыбаться человек, чьё дело было еще не проиграно, не тот, кто попался в расставленную ловушку. А попался он легко. Как она и предполагала, смятение в его душе и психике гнало его за его жертвами, жажда крови бурлила адреналином, заставляя позабыть об осторожности, о мелочах. Возможно, к другим девушкам в безлюдных местах подходил вполне себе благопристойный и скромный, пусть и не слишком симпатичный мужчина, но за Мариной увязался мало похожий на нормального человек. Конечно, не будь рядом полицейской засады, всё могло бы окончиться похожим образом, ведь инстинкт всё ещё заставил его выбрать заросший деревьями и кустарником пустырь хоть и на пути к автобусной остановке, но вдали от дороги. При нём нашли верёвки, ножи, хлорофом и несколько белоснежных платков. Это натолкнуло Женю на мысль о том, что все его жертвы были всё ещё живы, когда он привязывал их, вспарывал им животы; живы, но спящие, безвольные. От этого даже у неё дурнота подкатила к горлу. Она смотрела на убийцу и чувствовала в себе непреодолимое желание покончить с ним прямо здесь, на этом самом месте. Это желание удивило саму Женю: она никогда не страдала от избытка эмпатии, всегда взирала на горе жертв и потерпевших как-то отстранённо, словно не касаясь его. И этот импульс, который терзал её отца, инстинкт санитара никогда не был присущ ей самой. И ножа у неё не было – она игнорировала это оружие демонстративно, непреклонно. Она обещала Стеклову и знала, что должна сдержать обещание, иначе он упрячет её в психушку. Как пить дать, упрячет. Но у неё был пистолет в кобуре вот здесь, у самого сердца – протяни руку. Лучшее оружие справедливости. Дай мне повод, подумала Женя, только дай мне повод; шевельни рукой, повернись, вздохни. Что-нибудь, чтобы я могла тебя застрелить. Он, конечно, ничего такого не сделал. Должно быть, он чувствовал исходящую от неё опасность, готовность действовать мгновенно, если подвернётся случай. Он чувствовал её так же, как она чувствовала его. От этой мысли Женя никак не могла отделаться. Как и о мысли о том, что ей повезло, что в этот раз роли распределились именно так; а ведь могло бы быть и иначе. Потом его бессмысленный мечущийся взгляд остановился на Жене и на миг стал разумным. И хитрым. Убийца смотрел на неё так, словно был с ней давно знаком. - А я тебя знаю, - сказал он ей открыто, не таясь, прямо когда его усаживали в полицейский микроавтобус, пристёгивали наручниками к поручням – надежно, чтобы не удрал. На других он не обратил никакого внимания. – Ты та, кто переметнулся. Негоже это. Негоже. Кто-то из мужчин цыкнул на него, сдобрив замечание матом. Тот мгновенно стушевался, отвернулся. Дверь захлопнулась с грохотом, скрывая его от Жениных глаз. А она почувствовала, как дрожат руки и нестерпимо, до боли бьётся сердце в груди. Неверными пальцами достала из пачки сигарету, закурила и с наслаждением затянулась. Дрожь понемногу начала проходить. - Поздравляю, мы сделали это, - бодро отчеканила Есеня, появившись перед ней. – Отметим? Наверное, ей стоило согласиться. Почти наверняка Стеклова не подразумевала под этим предложением ничего из того, чего бы Жене стоило опасаться. Наверное, она хотела наладить отношения. И наверное, Женя должна была согласиться. Но она не смогла. Тень отца, его убийство всё ещё стояли между ними – и наверняка будут стоять всегда. К тому же Женя явно не была создана для дружбы и вообще чего-то тёплого. Её удел – ловить преступников. Пока она не переступит грань. - Отметим. – Она хмуро посмотрела на напарницу. – Каждый у себя. *** Глубокой ночью зазвонил телефон. Нельзя сказать, что для Жени это стало неожиданностью. О, нет! Она ждала этого звонка, страшилась, но всё же ждала. Уняв первую дрожь, словно он мог видеть её, она подняла трубку. - Здравствуй, Женя. – Знакомый голос растягивал слова. – Ты сегодня поступила очень плохо. Ты предала. - Я не одна из вас, - хрипло ответила она. – Я на другой стороне. Он только рассмеялся. Женя пожалела, что он так далеко, по ту сторону телефона – она могла бы убить его прямо сейчас, голыми руками. - Это не так. Ты одна из нас. И сопротивляться нет смысла. Однажды мы заполучим тебя. И накажем. За предательство. Как твоего отца. - Не вы решили его судьбу. Я. Только я. – Это правда: будь её воля, он продолжал бы жить. Без её согласия Есеня не убила бы его, а если бы попыталась, горько пожалела. - Мы решили его судьбу, как решим и твою. Я. Она не стала дожидаться, пока он заговорит снова. И ответить ему ей тоже было нечего. Вместо этого она нажала на сброс, отшвырнула от себя телефон. Её трясло, а в ушах всё ещё звучал его голос. Женя знала, что если не избавится от него в своей голове, просто сойдёт с ума. И тогда её рука снова потянулась к наркотику.