Морфий

Не спрашивай никогда, по ком звонит колокол, он звонит по тебе. ©

— Уверена, «ты меня не поймаешь» должен был когда-нибудь пересекаться с Родионом… — пробормотала Есеня в полной тишине. Она устало откинулась на диван, возле которого сидела в окружении разбросанных по полу бумаг и фотографий. Несмотря на то, что над загадкой «ты меня не поймаешь» они с Женей теперь работали вдвоем, продвинуться им особенно не удалось. Время от времени Есене казалось, что они никогда не разгадают эту тайну, и тогда ее охватывало сильнейшее отчаяние, хоть она старалась и не выказывать его при Жене. Она знала, что должна найти этого ублюдка. Они должны. Ради Родиона и его памяти. И в первую очередь — теперь уже — ради Жени. Этой ночью Есеня впервые стала свидетельницей полуночного звонка маньяка Жене. От приглушенного невыразительного, но очень хорошо поставленного голоса — Женя включила громкую связь — и её саму охватил инстинктивный безотчётный страх. Но ещё страшнее ей стало, когда она увидела, как этот голос и насмешливые слова воздействовали на её напарницу: Роднина оцепенела от ужаса, по щекам её заструилась слезы, голос сломался, охрип, а потом она в одно мгновение пришла в ужасающую ярость и осыпала «ты меня не поймаешь» проклятиями и угрозами. Но он только смеялся, а после первый положил трубку. Это совершенно выбило Женю из колеи, и Есеня поняла, что к тому он и стремился: ему было важно доминировать, подчинять Женю своей воле, и это, увы, у него слишком хорошо получалось. Есеня попыталась успокоить напарницу, но ничего не выходило, Женя словно забыла о её существовании. Помог только морфин. Зазвонил телефон, и Есеня оглянулась. Женя спала прямо за столом, уронив голову на скрещённые на бумагах руки. Спала так крепко, что, когда прямо рядом с нею раздалась трель мобильного, она смогла лишь пошевелить рукой. Исхудавшие пальцы легли на рукоять лежавшего подле неё ножа, сжали её и почти тут же отпустили. Телефон не смолкал, и рука Жени стала шарить по столу в поисках источника раздражающего шума. Наконец она нашла телефон, прижала его к уху и что-то невнятно пробормотала. Но он все ещё звонил, поэтому ей пришлось приподнять голову, открыть один глаз, чтобы провести по экрану в верном направлении, отвечая на звонок. — Да… ммм… — промычала она, снова уронив голову на руки. — Да, здесь… Да, полковник… Мы скоро будем… Закончив этот нехитрый разговор, Женя отбросила телефон прочь. Но её сон уже был безжалостно нарушен, так что она с трудом подняла голову, прижала кулак ко лбу и поморщилась. Затем открыла глаза и тут же снова зажмурилась — неяркий свет, лившийся в не слишком чистые окна, должно быть, показался Жене слишком резким. Кое-как Женя выпрямилась на стуле, потянулась — Есеня услышала, как хрустнули кости — и стиснула кулаки, щёлкая пальцами. Наркотик, должно быть, забрал у Жени слишком много сил, потому что она тяжело откинулась на спинку стула, безжизненно свесив руки, и посмотрела на Есеню устало и печально. — Твой отец жаждет видеть нас как можно скорее. Есеня напряглась: если её отец почует, что она решила переворошить старые дела Меглина, ей несдобровать. Он и без того не одобрял всего, что она делала, а уж это… Больше всего она боялась, что он найдет способ помешать ей раз и навсегда. А для Жени поимка или, быть может, даже полная ликвидация «ты меня не поймаешь» была единственным шансом сохранить рассудок. — В Следственный Комитет? — с замирающим сердцем спросила она. — Хвала господу, нет, — ответила Женя, закуривая. — Адрес он сбросит в сообщении. Оказывается, Женя ещё могла её удивить: ей хватило холодного душа и двух чашек крепкого кофе, сдобренного коньяком, чтобы вернуться в рабочее состояние. Правда, её бледность, тёмные круги под запавшими глазами никуда не делись; по мнению Стекловой, сейчас Женя выглядела ещё хуже, чем когда Есеня вернулась несколько недель назад. С Женей, впрочем, она об этом не говорила, понимая, что собственная внешность была последним в этом мире, что интересовало Роднину. Не без некоторой опаски Есеня садилась с Женей, только что вышедшей из опиумного угара, в одну машину, но ничего не случилось. Есеню вообще удивляла эта способность Жени сохранять стойкость и работоспособность, несмотря на алкоголь, наркотики и периодические панические атаки; словно в ней жили два человека: один был настоящим роботом-ищейкой, которому всё было нипочём, а другой страдал от потери отца и собственных страхов, прячась от них в разнообразных вредных привычках. Должно быть, эту способность она унаследовала от Меглина. Пугало Есеню только то, что Родион был таким незадолго до смерти. Бергич — а с ним Есеня несколько раз встретилась втайне от Жени, когда они начали вдвоём работать над поимкой «ты меня не поймаешь» — придерживался того же мнения; его, как и Есеню, настораживали эти резкие перепады и двойственность Жени, он тоже подмечал сходство с состоянием Родиона буквально перед тем, как он сгорел. Бергич обмолвился, что для абсолютного безвозвратного краха нужно какое-то страшное потрясение. Для Меглина таким стало последнее дело. Вадим Михайлович уповал на то, что подобное «последнее дело» для Жени наступит ещё нескоро, но Есеня была уверена, что «ты меня не поймаешь» способен устроить ей такое потрясение, до которого было далеко и последнему делу Родиона. Но что-то остановило её от того, чтобы рассказать Бергичу о нём, хотя она и думала о том, что этот непревзойдённый знаток изувеченной человеческой психики может серьёзно им помочь. Впрочем, и Бергич хранил от неё тайны: по его словам, у него был запасной вариант, способный подействовать на Женю, только он не хотел бы к нему прибегать. Адрес, присланный её отцом Жене — и почему именно ей? — привёл их в крошечный подмосковный городок. Где-то в частном секторе, среди однотипных домов постройки годов так восьмидесятых притаилась покосившаяся малюсенькая хибарка. Есеня напряглась: находки в таких ужасных местах всегда обещали быть максимально жуткими. Впрочем, Женю Роднину на карманные кражи и не звали. У домика стояло три машины, в одной из которых Есеня с удивлением узнала машину отца. И сам полковник Стеклов был тут же: мерил шагами маленький дворик и курил. Всё это заставило Есеню насторожиться ещё больше, ведь её отец уже давно не выезжал на места преступлений, предпочитая курировать расследования из своего кабинета; кроме того, он всё пытался бросить курить, вспоминая о сигаретах только в самые тяжёлые моменты. — Полковник. — Женя кивнула ему в знак приветствия, подойдя. Взгляд отца задержался на бледном лице девушки, на волосах, скрученных в неряшливый узел. Потом он посмотрел на шедшую позади напарницы Есеню и как будто поморщился. Но когда он заговорил, голос его звучал вполне искренне: — Рад, что вы приехали… обе. — Оставим все эти цветистые выражения… — Как угодно. — Что здесь? — поинтересовалась Женя, вытянув шею и пытаясь рассмотреть, что делалось в темноте домика. — Вы ничего не пишете… — Папа. — Подошедшая Есеня поцеловала отца в щёку. — Ты куришь! Он как-то неловко ухмыльнулся. — Закуришь тут… Есеня нахмурилась. После многих лет работы в органах её отца было очень нелегко изумить, смутить или выбить из колеи. Больше того, до этого мгновения она считала отца довольно чёрствым человеком, но сейчас было понятно, что что-то поразило его до глубины души. Поразило неприятно. А она даже не могла предположить, в чём там дело. Права была Женя: она совершенно не знала собственного отца. — Пап… — Идите-ка сами посмотрите! — рявкнул вдруг он, отшвырнув докуренную до фильтра сигарету. Потёр пальцы, обжёгшись. Женя пожала плечами и двинулась вперёд, на ходу доставая из пачки сигарету и засовывая её за ухо. Этот машинальный жест Родниной Есеня знала ещё с тех времён, когда они работали втроём с Меглиным; он означал, что Женя готова в любой момент схватить сигарету и закурить, и не сулил ничего хорошего. Когда она проходила мимо Стеклова, он поймал её за локоть. — Никаких сообщений по этому поводу, даже друг другу не шлите… Говорить тихо, чтобы ни одна собака не услышала, — прошипел он, оглядываясь как-то затравленно. — Чёрт знает, как, но они пронюхали, эти проклятые журналюги… И результат нужен нам как можно быстрее. Ясно? — Чего ж тут неясного? — парировала Роднина. Они вошли в тёмную комнату, в которой возились криминалисты и оперативники. Пахло чем-то тонким, сладковатым и очень неприятным. Сперва этот запах показался Есене запахом разложения, и в этом не было бы ничего удивительного. Но всё же что-то было не так. Женя рядом с ней шумно потянула носом и безрадостно констатировала: — Формалин. Что тут у вас, — обратилась она к криминалистам, — подпольная анатомка? Криминалисты обычно относились к Жене лучше всех в Комитете — она разделяла их склонность к сарказму и поразительно чёрному юмору, как никто другой. Но сейчас даже они не оценили остроту. — Подойди и взгляни сама. — Максим Кириллович, старший эксперт-криминалист Следственного Комитета, даже не поднял головы. В полутёмном помещении Есеня узнала его лишь по голосу. И Женя, похоже, тоже. — Кириллыч?! — изумлённо воскликнула она. — Какими судьбами?! И было, чему удивиться: Максим Кириллович возвращался на бренную землю с высот своего поста лишь в исключительных случаях. В случаях, с которыми бы Есеня предпочла не сталкиваться. — Такими же, что и ты. Ну-ка, девочки, раз приехали, идите-ка сюда. Он посторонился, и взору девушек открылась миленькая колыбелька под полупрозрачным розовым, с кружевами, балдахином. Этот изящный предмет настолько не вязался с окружающей ветхой обстановкой, насколько это было вообще возможно. Внутри лежали такое же крошечное одеяльце, крошечная подушечка, несколько мягких игрушек и… — Кукла, — выдохнула Женя. — Как бы ни так, — мрачно ответил Максим Кириллович. Превозмогая отвращение и ужас, Есеня подошла ближе. Лежащий в кроватке младенец был одет в премиленькое платьице, всё в кружевах и рюшах, как балдахин; светлые волосики были тщательно завиты, перевязаны розовой шёлковой лентой. Младенец поразительно походил на старинную куклу из тех, которым личики делали из раскрашенного фарфора, а тельце — из набитой ватой тряпки. Казалось, возьми его в руки — и он распахнёт глаза, стеклянные и неподвижные, бутафорские, неестественно-яркие. Максим Кириллович поднял руку и оттянул неподвижное веко; на них глянул затянутый мутной пеленой глаз — карий, насколько можно было разобрать. Женя рядом с Есеней отшатнулась, молниеносно прижала руку ко рту, словно её вот-вот могло стошнить. Есеня как-то отстранённо подумала о том, что кофе с коньяком на пустой желудок могут сыграть злую шутку с её напарницей. Разум отказывался воспринимать то, что видели её глаза. Женя приблизилась к кроватке, дотронулась до восковидного желтоватого личика, рюшей на платье. Потом наклонилась, как будто принюхивалась. Есеня наблюдала за напарницей, нахмурив брови. Отчего-то ей казалось, что Женя в любой момент может рухнуть в пропасть безумия, и она хотела предотвратить это, она была начеку. Иначе для чего бы?.. Подобный кошмар может шокировать кого угодно, не станет ли это тем самым «последним делом» для Жени? Но потом она поняла, что Женя не нюхает труп, а пристально рассматривает строчку на платьице. Максим Кириллович и оперативники наблюдали за ней, затаив дыхание. — Кириллы… кхм, Максим Кириллович, сколько времени прошло со смерти ребёнка? — распрямившись, спросила она. — Примерно… Мужчина почесал затылок. — Навскидку — не меньше недели. Тело идеально забальзамировано, а это значит, что точно сказать тебе сейчас я не смогу. Что думаешь? — поинтересовался он, искоса глядя на Женю. Хотя по его виду Есеня бы сказала, что он не ждёт толкового ответа от Родниной. Скорее уж это была дань традиции. Дань памяти Родиона Меглина. Женя покрутилась вокруг кроватки, заглянула под неё, отдёрнула балдахин, потрогала постельное бельё. Есеня и сама удивлялась тому, что в этой грязи и откровенной нищете нашлось место таким красивым вещам и такому красивому, наряженному ребёнку… кукле. Невозможно было подумать, что какое-то время назад он был живым. — Я с почти стопроцентной уверенностью могу сказать, что убила… ну и сделала всё это, — она пальцем указала на всё остальное, — женщина. — Почему ты так думаешь? — Никто из них не заметил, как в домик вошёл полковник Стеклов. Но Женю это нимало не смутило. Похоже, теперь она была в своей стихии и чувствовала себя абсолютно уверенно. — Всё слишком аккуратно. Мужчины-маньяки тоже очень дотошны, аккуратны, но… не так. Не знаю. — Она пожала плечами. — Как бы ужасно это ни звучало, я бы сказала, что это сделано с любовью. Есеню передёрнуло и замутило от одного этого выражения. Кто-то из мужчин цветисто и громко выругался. Максим Кириллович возился со своим чемоданчиком возле трупика ребёнка. — Это отвратительно, — нарушил тишину её отец. — Отвратительно или нет, но это так. Посмотрите, — Женя махнула рукой в сторону младенца, — это же настоящая кукла. Лицо раскрашено так же, как у старинных кукол… знаете, фарфоровые такие? И одежда! Это платье, в какие наряжали кукол в конце девятнадцатого века. Сейчас таких не найти, а если и одно-два найдутся, то всё равно состояние их таким хорошим не будет. Это всё стилизация. Игра. Игра в куклы и одновременно в хорошую мать. Только женщина, полковник, может испытывать к ребёнку такую любовь, чтобы так обшивать его и ухаживать за ним, и только женщина может ненавидеть его так сильно, чтобы убить. — Вопрос только в том, чей это ребёнок? И сколько времени он был с убийцей до своей гибели? — подала голос Есеня. — Мы поднимем картотеку, все заявления о пропажах маленьких детей за последние месяцы, во всей округе. — Ищите с новорождённых, никого не пропускайте, — заметила Роднина. — Никто не знает, каким терпением обладает эта особа. И ещё: это почти наверняка серия, полковник. Должны быть ещё трупы. Или они будут потом. Она посмотрела на Стеклова долгим взглядом, и он понимающе кивнул. Есеня вздохнула. Её отец сочувствовал Жене… в некотором роде и, безусловно, ценил в ней незаурядный ум и хладнокровие. Но в то же время они и пугали его. И это было явственно видно по тому, как он бросил обеспокоенный взгляд на неё, прежде чем уйти. — Ещё трупы? — переспросил Максим Кириллович. Женя неотрывно смотрела на кроватку, задумчиво постукивая указательным пальцем по губе. — Что? — Она даже не повернулась. — Ты думаешь, есть ещё кто-то? Жертвы… Или будут? — Может есть, а может и будут… Кто здесь из местных? — Женя вдруг ожила. — Старший сержант. Он там, — кивнул головой Кириллыч на дверь. — Отлично! Он-то мне и нужен. Пойдём, Есеня. Они вышли обратно на улицу, но даже солнечный свет не улучшил настроения, не прогнал отвратительного гнетущего чувства. Есеня только и могла думать, что о малышке в кроватке — ребёнку, вероятно, было не больше годика. Такая крошка, такая ужасная смерть… Есеня курила всего несколько раз, ещё во время учёбы и после выпивки, но сейчас при виде того, как Женя зажигает сигарету, ей нестерпимо захотелось закурить. Может быть, даже выпить. Она одёрнула себя, заставила взять себя в руки. Сигареты, алкоголь… Что дальше? Именно так Родион оказался в плену своих таблеток, Женя — в морфиновом плену. В их с Женей тандеме, безусловно, превосходно срабатывающем, должен был быть хоть один трезвый человек. Женя, меж тем, искала глазами кого-то, кто мог сойти за представителя местных правоохранительных органов. Ребята из СК заполонили весь маленький дворик и, кажется, здорово смущали принимающую сторону: неказистая и видавшая виды «Волга» прижалась к покосившемуся забору, рядом с ней, нахохлившись стояли водитель и ещё двое мужчин. Она молча поманила их, делая очередную затяжку. Они неуверенно переглянулись и вошли во двор, протискиваясь мимо мрачного, как туча, полковника Стеклова. Женя ухмыльнулась ему вслед: он терпеть её не мог, ещё больше его раздражало, что Есеня преследует её, как рыба-прилипала, но он признавал её способности и нуждался в них. Нуждался в ней. Это было настоящим бальзамом на Женину гордость. — Старший лейтенант Максимов Олег Павлович, — представился один из мужчин. Он был немного старше Жени, но отчего-то явно робел перед нею. Ей самой он казался просто мальчишкой, куда менее опытным, чем она сама, хотя в органах точно работал дольше. Она перевела взгляд на второго мужчину, сопровождавшего Максимова. — Евгений Леонидович Сопин, — понял он её взгляд и тоже представился, — эксперт-криминалист. — О, тёзка! — Женя чуть улыбнулась, чем явно вогнала их обоих в ступор. — Евгения Родионовна Роднина, следователь Следственного Комитета. Да вы, думаю, и так знаете. Видели? — Она кивнула в сторону домика, сделав последнюю затяжку. — Да… видели. И сразу сообщили в Москву. Вот тут-то и начиналось самое интересное. Она прищурилась, оставив без внимания криминалиста и в упор глядя на следователя. — Почему же сразу в Москву? Думаете, своими силами не обошлись бы? Максимов вздохнул. Переглянулся со своим товарищем. В ответ на его немой, но столь явственный вопрос Сопин только пожал плечами. В жесте этом, впрочем, сквозило какое-то отчаяние. Женя молчала, ничем не выдавая ни своих мыслей, ни подозрений, зародившихся в её уме. — Знаете, что? Поедемте в отделение, там я вам всё и расскажу. И там… дела. Ну, все материалы. А тут слишком шумно, много народу, да и рассказ выйдет неполным. — Он явно чувствовал себя неловко, и это лишь усиливало подозрения Жени, но не проясняло всю картину. Она знала, что в отделе получит все ответы. — С удовольствием. Я только что хотела предложить вам то же самое. После этой фразы Максимов, похоже, смутился ещё больше. Заметив, что её тёзка-криминалист собрался двинуться к домику, она жестом остановила его. — Вы мне тоже будете нужны. Одну минутку. Она подошла к Есене, стоявшей рядом с отцом. Проигнорировала неприязненный взгляд Стеклова и обратилась к напарнице: — Я поеду в местный отдел с их следователем и криминалистом. Что-то тут не складывается, не до конца, картинка… не полная. Но, думаю, там я получу необходимые сведения. А ты пройдись по соседям. Если они не заметили ребёнка или не придали этому значения, то вообще должны были заметить движение в этом доме. Явно же здесь давно никто не жил. А кроватку, игрушки, всё это детское барахло не протащишь незаметно. Мне нужна любая мелочь. Ты понимаешь? Есеня поджала губы. — Опрос соседей? Мы с тобой напарницы, так мне кажется. Почему я всё ещё выполняю работу стажёра? Женя лишь фыркнула. С чего это вдруг в Есене взыграла гордость? И совершенно не к месту, кстати. — Я могла бы попросить любого здесь. Приказать — мы имеем такие полномочия. Но мне нужно, чтобы ты поговорила с соседями. Ты знаешь, что спросить. Ты знаешь, куда смотреть. Ты знаешь, какие ответы нам нужны. Ты ведь первый и единственный стажёр Родиона Меглина — значит ты на какую-то долю он. Глаза Есени расширились, и Женя поняла, что больше в Стекловой не было ни грана сомнений или недовольства. Похоже, для неё это был лучший из комплиментов. Но вот полковник Стеклов восторгов дочери не разделял. Он совершенно точно слышал слова Жени и недовольно промолвил: — Хочется надеяться, что всё-таки нет. — Я говорю о Есенином таланте, полковник. — Как ни в чём не бывало улыбнулась Женя. — А вы? В отделении на стол перед Женей легли две папки. По их толщине она уже понимала, как мало информации в них содержится. Но всё-таки открыла: в одной из них содержались сведения о найденном трупе четырёхмесячной девочки в странном шикарном, но старомодном платьице; во второй всё было, в сущности, то же самое, только убитому ребёнку было месяцев восемь. В остальном же оба дела были словно братья-близнецы; и оба они были классическими «висяками». Просмотрев их, Женя подняла взгляд. — Ну, это не делает вам чести. Почему толком не расследовали, а сейчас взялись? Ребёнок кого-то важного? — Зря вы на меня нападаете, Евгения Родионовна, — со вздохом заговорил Максимов и закурил. По комнате поползли пряди сизого дыма. –Я здесь всего-то два месяца работаю — перевели. Но кое-что знаю об этих делах. — Откуда знаете? — От своего предшественника. Женя криво усмехнулась. — И где он сейчас? Следователь какое-то время молчал, потом прямо взглянул ей в лицо и безо всякого следа извинений сказал: — Уволился по собственному желанию. Улыбка Жени стала шире. — Из-за этого? — Она указала на папки. — Думаю, да. Он не был слишком общителен, просто передал дела и всё. Об этих упоминал по минимуму, пришлось в основном узнавать самому. — И что же вы узнали? Поделитесь? — Для этого вы и здесь. Он пододвинул папки к себе и раскрыл первую из них. — Неизвестная девочка, четыре месяца. — Олег Павлович посмотрел на удивлённо поднятые брови Жени и усмехнулся. — Да-да, вы не ослышались. Ей ещё даже не успели дать имя и зарегистрировать — её украли прямо из роддома, и до того момента, как нашли это, — он кивнул на ужасающее фото, — никаких известий о ней не было. Роддом заявил, но как-то вяло, у них было внутреннее расследование, как я понимаю, кого-то уволили… а может и нет. Родители-алкоголики, у них к тому моменту было четверо, а когда её нашли, мать была беременна снова… Ребёнок даже не был зарегистрирован, родителям не нужен. Словом, не стали заморачиваться. — Оригинально, ничего не скажешь, — ошеломлённо заметила Женя. Отец рассказывал ей множество шокирующих историй, некоторые из них были и о вопиющем пренебрежении полицейских своими обязанностями, но этот рассказ заставил бы и Родиона Меглина оторопеть.- А вы уверены, что ваш предшественник просто уволился, а не в тюрьме? — На все сто. — Какой везучий ублюдок. Так где нашли? — В хибаре, подобной сегодняшней, только в пригороде. Как раз недалеко от халупы, где жили её родители. Оцените иронию. Собаки нашли… Вот на ручке след. — Он ткнул пальцем в фотографию. — По оценке криминалистов с момента смерти прошло не меньше месяца. Она иронию не оценила. — И вы вот так просто сунули такое резонансное дело в ящик стола?! — Резонансное, — фыркнул Максимов. — Когда я пришёл, делу этому был уже год, все о нём и думать забыли. А улик не прибавилось. — Ладно. Допустим, принято. С этим что? — Она подвинула к нему вторую папку. — Алёна Москвина, восемь месяцев. Нашли её за пару месяцев до моего перевода сюда. Жили они в деревне по соседству. Судя по заявлению родителей, девочку украли из коляски, когда мама на минутку вернулась во двор с улицы. Говорили, деревня был всегда тихая, чужаков нет, никаких эксцессов… — Вот тебе и никаких эксцессов, — пробормотала Женя. — Родители есть, приличные, заявление было подано… Почему не велось расследование? Максимов пожал плечами. Теперь, в своей вотчине, вне поля зрения москвичей он выглядел куда увереннее, чем часом ранее. И куда более хладнокровным. Это порадовало Женю: с тюфяком, боящимся косого взгляда, ей работать не хотелось. Да и много не наработаешь с таким. — Опять же, никаких улик. Но, думаю, дело так же, как и в первом деле, в незаинтересованности родителей. Дело громкое и трудное, почти безнадёжное, раскрыть его чрезвычайно непросто, а вот погореть на нём… — Максимов покачал головой. Женя кивнула в знак того, что отлично его понимает. Должно быть, и он сам терзался сейчас теми же сомнениями, что и его незадачливый предшественник. — Было сообщено родителям девочки. Вернее, отцу. Видите ли, малышке было четыре месяца, когда её похитили. Четыре месяца она жила у кого-то, потом ещё два была спрятана… Короче говоря, её родители успели разойтись за это время, мать уехала за границу, найти её контактов не получилось, отец… У него была уже новая семья, как я понял, должен был появиться и новый ребёнок. Он принял информацию к сведению, забрал тело ребёнка, похоронил, но настаивал на том, чтобы делу не давали ход. — И что, папашу, — пренебрежительно спросила она, — вы проверили? — В первую очередь. Чист, как слеза. Короче говоря, когда я увидел ещё одно такое тело, я решил не откладывать дело в долгий ящик и позвонить в Следственный Комитет. — Короче говоря, — в тон ему заметила Женя, — вы увидели безнадёжное дело, которое начинает обрастать висяками, и решили обратиться к нам. Он ничего ей не ответил. Женя погрузилась в изучение дел. По правде сказать, она была даже рада, что сегодняшняя кошмарная находка была не единственной — так было легче выработать закономерность, проследить за логикой убийцы. Пролистав дела взад-вперёд, она спросила: — Вся эта… атрибутика… Кроватка, игрушки — в те разы было так же? — Насколько я понимаю, нет, — отозвался Максимов. — Только забальзамированный труп и платье, дорогое, но старомодное. Очень старомодное. — Что ж, — Женя снова уткнулась взглядом в записи, — похоже, дела у неё пошли лучше. — У неё? — переспросил он. — Да, у неё. — Она подняла голову, не понимая, что вызвало удивление Олега Павловича. — Вы ошиблись. Полагаю, вы хотели сказать у убийцы. У него. Женя нахмурилась. — Я сказала ровно то, что хотела сказать. Я почти уверена, что убийца — женщина. Евгений Леонидович, — обратилась она к криминалисту, который до тех пор не участвовал в их разговоре, — вы принимали участие во вскрытии девочек? — Только во втором случае, и я, скорее, был помощником. А что? — Наш эксперт сейчас занимается вскрытием. Я хочу, чтобы вы поехали туда, поучаствовали, посмотрели и сказали, в чём вы видите схожесть или различия. О, как раз он звонит! — воскликнула она, взглянув на зазвонивший телефон. — Да. Да. Что?! — Женя даже присвистнула от изумления. — Поняла. Я бы хотела, чтобы здешний криминалист к вам присоединился. Хорошо, спасибо. — Она отключилась и посмотрела на замерших в ожидании мужчин. — Представляете, а в платьице-то был мальчик! *** Вечером Есене снова пришлось долго стучать, дожидаясь, пока Женя откроет ей дверь. Она устала и была зла и раздражена из-за впустую потраченного времени. Опрос соседей ничего не дал: люди были словно слепы и глухи ко всему, что не касалось лично их. Несколько раз Есеню даже подмывало рассказать этим безразличным обывателям, что случилось на самом деле; возможно, только что-то по-настоящему шокирующее могло заставить этих людей встрепенуться и наконец открыть глаза на происходящее вокруг. Но запрет её отца был слишком категоричен, и Есеня не решилась. А теперь к неприятному ощущению, что Женя просто оттеснила её из расследования, послав на бессмысленную работу, прибавлялось раздражение от того, что ей приходилось торчать в холодном и мрачном дворе, дожидаясь, пока Роднина соблаговолит открыть и, может быть, рассказать о том, что узнала в отделении. Она несколько раз позвала Женю по имени, с каждым разом всё громче и громче, уже не таясь. В конце концов дверь всё-таки отворилась. У Есени, приготовившей длинную раздражённую тираду, любые гневные слова замерли у неё на языке: Женя, буквально повисшая на двери, выглядела из рук вон плохо: волосы всклокочены, глаза припухли и зло блестят, лоб избороздили глубокие морщины. Она, безо всякого сомнения, была пьяна, и в воздухе, коснувшемся Есени, отчётливо угадывался густой запах травки. От бодрого увлечённого детектива, которым она была утром, ничего не осталась. — Чего голосишь? — неприветливо осведомилась Роднина. Её потряхивало, и дверь служила ей единственной точкой опоры. — Заходить будешь или как? В руке у Жени Есеня заметила телефон, и всё встало на свои места. Она кивнула и переступила порог, мягко отстранив напарницу — та покачнулась, но на ногах устояла — заперла дверь. — На нижний… — подсказала она. — Самый надёжный, я помню. — Есеня отбросила свою сумку куда-то в сторону и скрестила руки на груди, глядя на Женю, которая уселась на диван и с яростью зашвырнула телефон куда-то за подушки. — Снова он? — Тебе какое дело? Закончим это дело — и проваливай, если не хочешь закончить так вот. Папа Стеклов меня сгноит, если ты пострадаешь. Она с шумом втянула воздух носом. Ей предстояла самая тяжёлая борьба — борьба с упрямством Жени. Упрямство Родиона Есене перебороть не удалось, и она его потеряла. Потерять на том же Женю ей совершенно не хотелось. — Со своим отцом я разберусь сама. — Как же! Есеня поняла, что до дела о мёртвых детях они сегодня не доберутся. Это плохо, но прямо сейчас было кое-что поважнее. Дети были уже мертвы. Женя была пока что жива. — Мы доберёмся до «ты меня не поймаешь»… — Чёрта с два! — крикнула вдруг Женя. — Он слишком, слишком… Слишком. Я так устала… Он доберётся до меня первым, он так сказал… Всё бесполезно. — Он пьяно и обречённо покачала головой. — Нет. Послушай, — Есеня взяла лицо Жени в ладони, заглянула в глаза, — ну где твоя решимость? Мы почти разгадали его загадку! Мы почти нашли его! Я не отступлюсь, я не боюсь его… — И совершенно зря, — пробормотала Женя. Но Есеня не слушала её. Всё было неважным сейчас; важно было лишь не дать Жене сорваться в эту пучину отчаяния, не дать ей сдаться. — Ты гениальный следователь, Женя! Ты видишь их всех насквозь, нужно лишь перестать бояться. Без тебя… если ты отступишь, никому не поймать его! Несколько минут Женя молчала, глядя куда-то в сторону. Потом вздохнула и убрала руки Есени со своего лица. — Знаешь, в чём всё дело? В том, что я ненормальная. И отец был таким. Нормальному… никогда не понять. В этом-то и заключался метод.