...И подарит жизнь

*** — … Апис должен быть черного окраса с особыми белыми отметинами на лбу, силуэтом грифа на спине, иметь две кисточки на хвосте и отметку в виде жука-скарабея под языком. Ёбаный в рот, Сэмми, внутри меня чёртов… телёнок?! — Дин отрывается от экрана монитора, в ужасе таращится на Сэма, потом на живот. — Скажи мне, что я сплю. Скажи мне, что я мудак. Скажи мне, что… — Всё будет в порядке, — повторяет в очередной раз Сэм. Он пока не может дозвониться до Седрика Карвера, по словам Бобби, лучшего врача для любого охотника, попавшего в беду, но почему-то думает, что всё будет хорошо. Всё просто обязано быть хорошо. Дин смеётся, всхлипывает, отталкивает ноутбук и кружит, кружит по залитой вечерним солнцем комнате. На нём мешковатая рубашка, скрадывающая очертания живота, но Сэм каким-то образом всё равно видит его — плотный бугорок, под которым зреет чудовище, дитя древнего бога. Всё происходящее кажется дурным сном, порождённым неиссякаемой жарой, но даже в самых жутких своих кошмарах Сэм не мог себе такого представить. Дин. Его брат. Инкубатор для выродка. — Его точно никак нельзя… ну, убрать? — Дин с тоской смотрит на Сэма. — Повтори, что Бобби сказал. — Нет, Дин. Нельзя. — То есть через пару недель я, блядь, рожу каким-то непостижимым образом… боюсь даже думать, каким… неведомую хрень с рогами и кисточками на хвосте, и со мной всё будет зашибись? Так, по-твоему? — Думаю, да, — осторожно говорит Сэм. — И я не поеду крышей, не стану пускать слюни, не превращусь в грёбаный овощ? У меня не отвалится задница, я не стану паралитиком, я не мутирую в чёртову корову?! — Бобби говорит, что нет. Он звонил, кстати. Сказал, что тебе нужно есть, иначе Апис может рассердиться. Дин лихорадочно озирается по сторонам. — Блядь, этот ублюдок что — следит за мной?! — Бобби? — Нет, придурок! Этот… бык. Урод египетский. — Дин раздражённо вышагивает из стороны в сторону, но на последних словах спотыкается, замирает, прижимает руки к животу и глухо стонет, медленно оседая на пол. Сэм падает рядом, подхватывает тяжёлое тело брата, бережно обнимает — оглушённый невероятно сильным ароматом свежей зелёной травы, бездумно лезет под рубашку, Дин отталкивает его руки. — Не трожь! Сэм! Ох, блядь, больно… — Дин! — Сукин сын! — орёт Дин и корчится, всё тело сводит судорогами, Сэму тяжело удерживать его, но он терпит, стискивая объятия изо всех сил, тяжело дышит в мокрый от пота затылок Дина, задыхаясь от удушливого запаха травы. — Молчи… молчи, ради бога, Дин… пожалуйста. Ему не нравится. Пожалуйста… Тш-ш. Дин… — бормочет он, и очень скоро брат затихает, обмякает в его руках, смаргивая слёзы. Сэм тащит его в ванную — мокрого от пота, горячего, дрожащего, как в лихорадке. — Сэмми, не трогай… не надо… отстань…– вяло просит Дин, пока Сэм стаскивает с него рубашку, снимает расстёгнутые джинсы, трусы, носки. Он избегает не то что касаться — просто смотреть на выпирающий гладкий живот брата и упорно ловит мутный взгляд ярко-зелёных глаз, дышит через рот, чтобы не захлебнуться в остром свежем аромате. Ему приходится раздеться тоже — Дин валится с ног — и забраться под душ вместе. Вода смывает терпкий запах, но не до конца — и теперь от Дина пахнет, как от зелёного луга после дождя. Сэм осторожно трёт мочалкой напряжённую спину, прижав брата к груди — тот что-то протестующее бормочет в плечо, но Сэм только повторяет: «Ш-ш, ш-ш» и смаргивает воду с ресниц. Скулы пылают огнём, несмотря на прохладный душ. У него чёртов стояк. Да, это невероятно, это омерзительно, это бессовестно, в конце концов, но Сэм ничего не может поделать — его тело недвусмысленно и нагло отзывается на чудовищные перемены в теле Дина. Он избегает прикосновений к животу брата, но чувствует эту твёрдую, плотную выпуклость, и маскирует собственный стыд лихорадочными успокаивающими движениями и бессвязным шёпотом. И не сразу чувствует, как руки Дина впиваются ему в спину, царапая неровно подстриженными ногтями. От него пахнет цветами. Лугом. Чем-то животным, тёплым. Почти сладким. Его глаза зелёные настолько, что страшно и больно смотреть, но невозможно отвести взгляд. — Сэмми… — голос хриплый, словно сорванный криком. — Давай. В его глазах Сэм читает: пусть подавится, ублюдок. — Дин… — его ведёт от запаха, от этой страшной близости, от ощущения плотно прижатого к нему живота, от плывущего взгляда под мокрыми стрелками слипшихся ресниц. Дыхание Дина обжигает губы — в нём тает аромат цветущего луга, сочных зелёных стеблей, вырванных с корнем, влажной чёрной земли. — Дин, пожалуйста… Зачем ты… Что ты… — Давай же, — сквозь зубы стонет Дин, матерится и выкручивается из рук Сэма. Встаёт к стене, расставив ноги, упирается руками в стену и зло смотрит через плечо. Вода хлещет по напряжённой спине, загривок порозовел, мышцы перекатываются под кожей, и Сэм зачарованно смотрит. Дин, господи. Зачем… — Нужно. Так нужно, Сэм. Ты же хочешь… — голос Дина отрывистый, злой, задыхающийся. — Давай, не тормози. Он упирается лбом в скрещенные руки и подставляется так откровенно, что Сэма сносит. Он успевает подумать, что чёртов бог Апис может очень расстроиться… а потом остаётся только Дин, тугая теснота внутри и страх, смешанный с возбуждением, и стыдное тёмное желание — прикоснуться ладонями к маленькому упругому бугорку в тот момент, когда сдерживаться больше нет сил.