Мир рассыпался на куски. Разваливался. Слишком, слишком быстро вращался вокруг своей оси.
Джоске бегал от койке к койке, пытаясь спасать жизнь пациентам, и смотрел, как все они один за другим умирают на руках Crazy Diamond.
Он не способен остановить это, лишь слегка замедлить; в нем постепенно нарастал ужас, понимание, что смерть неизбежна - примерно так ощущался взгляд жестоких глаз Киры.
Джоске знал, что вот-вот умрет здесь еще до того, как встревоженные крики стали громче и на больничных стенах появились трещины.
А затем его плечо будто пронзило раскаленным копьем вплоть до родимого пятна, отчего он вскрикнул в агонии и упал на колени, и вот оно, должно быть, это конец.
Крики раздавались отовсюду, Джоске сжался в клубок на земле, бесполезно укрывая голову и думая о дорогих людях -
прошу, пусть Окуясу будет в безопасности, пусть он выживет, пусть будет счастлив, он и его чертова кошка, так как почему-то он тоже ее любит, и мама, прошу, все мои друзья прошу прошу прошу - так как знал, что другой возможности у него больше не будет.
(Зачем он ушел? Почему не остался дома? Он мог хотя бы погибнуть вместе с ними, а не один в больничном коридоре.)
На миг мир стал чересчур громким, чересчур быстрым, вот-вот готовый разрушиться...
...но потом это прекратилось.
Приглушенные больничные звуки. Спокойные, умеренные,
медленное пиканье, шарканье шагов, голоса вдалеке.
Джоске перестал сжиматься и отдаленно осознал, что боль в плече ушла.
Не было никаких признаков предыдущего ада.
- Хигашиката-кун?
Он моргнул, глядя на одну из старших сестер, которая с волнением склонялась над ним.
- Ты в порядке?
Джоске не произнес ни слова - не мог, они застряли в горле, пока сознание оправлялось от внезапного отсутствия... ну, коротко говоря, конца света.
Она помогла ему подняться, он едва обращал внимание на ее обеспокоенное бормотание, уставившись на сломанное оборудование, на пациентов, которые недавно делали последний вдох полной грудью, абсолютно здоровые. Быть такого не может.
- Милый, тебе лучше пойти домой, - старшая медсестра аккуратно тащила его за собой по коридору - вот, календарь смен, помеченный датой, которая, как считал Джоске из-за скоростной смены времени дня, давно уже прошла - несколько его коллег уже это подметили. - Все равно сегодня не твоя смена, разве нет?
Джоске молча тряхнул головой. Не это сегодня,
этот день не может быть, нет.
- Ты сам сможешь добраться домой, Джо-чан? - спросила одна из младших медсестер, рука зависла над телефоном. - Если нет, то может мне позвонить твоему мужу, чтобы он тебя забрал?
Муж. Окуясу.
Окуясу!
- Нет, нет! Спасибо, - Джоске выпутался из хватки старшей медсестры, быстро натягивая улыбку, - я просто, эм, устал. Да. Я пойду.
Спасибоипока!
И потом он побежал.
Джоске все еще не мог объяснить, что случилось, или что остановило и обратило это вспять; но он знал, что это взаправду, и ему так хотелось увидеть Окуясу, узнать, что тот в порядке, получить твердое доказательство, что вселенная даровала им еще одно чудо.
Он замедлился только на секунду, когда вбежал в раздевалку для медперсонала, чтобы схватить пиджак и ключи, небрежно накидывая его поверх своей больничной одежды, не обращая больше ни на что внимания, а затем покинул больницу через входную дверь и понесся вперед.
Будь он немного спокойнее, мог бы вызвать такси или даже украсть чей-то байк - но в данный момент Джоске нехило паниковал, способный лишь бежать, бежать домой, увидеть мужа и питомца, обзвонить друзей и семью и, возможно, также навестить, потому что,
черт возьми, он ощущал смерть всем нутром и рвался рассказать историю, ему обязательно нужно обнять их всех, чтобы убедиться наверняка, что они живы и реальны.
Шел дождь - тогда он тоже был, верно, в первый раз, лил не больше пяти минут, и все высохло за две - и долгое время Джоске просто бежал по дождю, под подошвой хлюпали лужи и капли попадали на пиджак, а затем-
-
Окуясу! - Джоске судорожно вздохнул, потому что да, в конце улицы стоял он, в том же уютном худи, как и в последний раз: Окуясу, который казался озадаченным, но был полон решимости, выглядывал из-под зонта словно иза кого-то, на сгибе локтя расположилась Stray Cat.
(Временами она становилась беспокойной, выдувая острые пузыри и вгрызаясь зубами-шипами в рукав Окуясу, пока тот не брал ее с собой. Потом Джоске отзывался, что он избаловывает ее, на что она шипела, и все это ужасно по-домашнему.)
От увиденного Джоске сначала замер, но теперь ускорил шаг, идя быстрее, чем раньше, вновь выкрикивая его имя - и тогда Окуясу тоже сорвался на бег, на лице отразилось облегчение, пока они наконец не встретились в центре улицы, прижимаясь друг к другу и не желая отпускать.
- Дерьмо, Джоске! - чуть не всхлипнул Окуясу в его плечо, крепко вцепившись в него, не боясь промокнуть, зонт лежал забытым на земле. - Я думал... время, и...
- Да, - вздохнул Джоске, целуя первую попавшуюся часть лица Окуясу один раз, два. - Да, я тоже. Прости, что ушел, мне не стоило-
- Я люблю тебя, я
так сильно люблю тебя, и я думал-
- Чшшш, все хорошо. Я тоже люблю тебя, Окуясу.
Они прижимались друг к другу под ливнем, между ними недовольно извивалась Stray Cat (хотя она терлась щекой о руку Джоске, совсем слегка мурча, явно стараясь не показывать очевидную привязанность); и для них обоих этот момент - один из самых счастливых моментов в жизни.
И когда они снова поцеловались, время ни сколько не остановилось, лишь продолжило идти своим ходом; и с учетом обстоятельств, это было лучшим вариантом.
***
На другом конце мира, Джозеф и Сьюзи стояли рядом друг с другом, Шицзука держалась за руку Джозефа, ее голова доверчиво лежала на его плече.
Они наблюдали, как солнце восходило сквозь панорамные окна, поднимаясь в небо с обычной, приемлемой скоростью; заурядный рассвет, такой, каким и должен быть.
- Я думаю, - тихо сказала Сьюзи, поглаживая дочь по волосам, - Что наш ангел хранитель все-таки присматривает за нами.
Позади них все еще летало несколько пузырей - и каждый раз, когда на них попадал солнечный свет, их поверхность сверкала и переливалась тысячью цветами.
- Возможно так и есть, Сьюзи, - торжественно согласился Джозеф. - Возможно так и есть.
***
- Ты все исправил, ДжоДжо!
Миста улыбался чуть ли не до ушей, крепко хватаясь за плечи Джорно. - Ты сделал это! Действительно сделал!
Джорно моргнул.
Посмотрел налево, направо, вниз на стертый ковер, на котором они сидели, перевел взгляд на стул и стол, по идее рассыпавшийся в пыль; и даже взглянул наверх, где неоновая люстра, которая, он мог поклясться, сгорела дотла, излучала слабый свет с тихим, умеренным жужжанием.
- Но это не я, - озадаченно пробормотал он. - Я ничего не делал. Должно быть, это кто-то другой- или возможно-
- А это важно? - Миста умудрился одновременно пожать плечами и утянуть Джорно в объятие. - Главное, что это в целом исправилось. Не так ли?
- ...да, - Джорно утонул в объятиях, закрывая глаза, и, наконец, видя только лишь теплый оттенок солнечного света сквозь сомкнутые веки. - Полагаю, ты прав.
- Я всегда прав, - Миста по-прежнему улыбался, Джорно чувствовал это плечом.
(Бабочки также все еще были здесь, порхая в воздухе, такие хрупкие маленькие создания - и все же было в них что-то стойкое.)
- Максимально точный, - сказал Джорно, наполовину шутя, наполовину серьезно. - Что бы я делал без тебя?
- Никогда не узнаешь, - пообещал Миста.
И это было самой ободряющей вещью, которую Джорно когда-либо слышал.
***
Холли стояла перед радио, щелкая каналы - новости, радиоспектакль, музыка, музыка, снова новости - и не находила ни признака чего-то ужасного, чего-то масштабного, чего-то невиданного доселе, что только-только произошло.
Она тихо и удивленно ругнулась, подходя к раздвижным дверям и выглядывая. Все как обычно.
- Милая, что-то случилось? - Садао взглянул на нее из-за кухонного стола, взгляд теплый, но немного отстраненный, прищуренный, будто нечто ужасное воспоминание, от которого сжимается сердце, стерлось из его памяти, а эмоции еще не до конца угасли.
Такой же отвлеченный взгляд присутствовал, когда отец Холли использовал стэнд при них, глаза начинали отслеживать его передвижение, но затем сбивались; и она знала, что лучше не пытаться объяснять.
Те ужасы, что преследовали ее отца и сына - ее саму тоже - никогда не были частью мира Садао, невидимые ему, его сознание инстинктивно оберегало от понимания... и, по правде говоря, она была этому рада. Рада, что какой-то части ее жизни не коснулось наследие Дио или необъяснимые происшествия прошлого... неопределимый период времени, который все еще висел над ней подобно полу-забытому кошмару.
- Ничего, дорогой, - Холли прильнула ближе, целуя мужа в лоб, одна слеза скатилась по щеке. - Совсем ничего.
А затем она отодвинулась и произнесла: "почему бы не потанцевать" с такой же решимостью, с которой предлагала женитьбу много десятилетий назад.
И Садао - как и тогда - улыбнулся и сказал да.
***
На больничной койке во Флориде лежал мужчина, который должен быть мертвым не один раз.
Где-то далеко стоял одинокий могильный камень Доменико Пуччи; Уэс Блумарин все равно что умер, когда его воспоминания о настоящем себе были вырезаны его собственным братом; Уезэр Репорт был обречен на медленную, медленную смерть за решеткой - и наконец, тот, кто объединял всех троих, но в то же время отличался, должен был погибнуть от ужасных ранений.
Должен был погибнуть, когда время неслось по вселенной подобно песчинкам в песочных часах - и когда осколки изумруда распотрошили Энрико Пуччи и боль эта разнеслась по их крови, по увеченной шрамами и угасающего родимого пятна-звезде на его плече, и на неопределенное время остановила сердце, заставляя врачей поражаться тому факту, что сейчас он отнюдь не клинически мертв.
Уезэр- Уэс? Нет. Нет,
Уезэр. Уезэр должен быть мертв, однажды даже желал этого (или, скорее, желал очень давно)...
И все же, он не умер.
И все же он ощущал себя чуть ли не дважды живым, горькие, болезненные воспоминания о другой жизни, о давно утерянном доме наконец вернулись на свое место - пустое, гулкое пространство его сознания. Чем дольше он задерживался на этих давних эмоциях и выцветших картинках, тем сильнее желал, чтобы они вновь исчезли; но агония, которая едва не свела его с ума, когда он впервые вернул их, перетекла в умеренный, унылый трепет, даже скорее в пустой, не углубляйся он в них.
Уэс бы не смог жить с этими воспоминаниями.
Но мужчина на больничной койке, к счастью или к сожалению,
не Уэс, не являлся им много, много лет - и пока Уэс потерял всю семью, считающий себя Уезэром Репортом обрел новую в виде сброда заключенных, которых он любил всем сердцем, и чья любовь в ответ возвращала его к реальности каждый раз, когда он уплывал в туман анастетиков и воспоминаний.
И где-то снаружи, за пределами этой бесцветной больничной палаты с запахом антисептика и непрерывного пиканья, может прямо у края радуги на небе за окном...
Где-то там, Уезэр твердо знал это, его дожидалась семья.
