Тяжело дышать

За окном мелькали старые высотки, едва видимые на фоне темного ночного неба. Жёлтые лампы нашего автобуса отражались в стекле, делая картинку ещё более абстрактной и смазанной. Да и не было за окном ничего такого, что могло бы привлечь мое внимание. Я отвернулся. С задних сидений доносилась низкосортная русская музыка из дешёвой старой колонки, купленной Серёжей ещё пару лет назад в одном из питерских ТЦ. А помимо нее я слышал только тяжёлое жужжание мотора. Очевидно, большинство из наших ребят уже спали. Поезд, на котором мы должны были ехать из Казани в Москву, отъезжал около пяти часов утра, а времени ещё оставалось много. Я заскучал. В сон не клонило совсем, что, впрочем, было неудивительно. Перед концертом вместе с Матвиенко я выпил пару банок энергетиков, и не знаю, как он, но я подобное больше повторять не буду. Энергия сочится по телу так, что ее девать некуда. И не расслабиться, не поспать. Вспомнив о сне, я завистливо взглянул на спящего через проход от меня Димку, тяжело вздохнул и попытался переключиться на что-нибудь другое. Техничка прошла удачно. Некоторые забавные моменты с выступления до сих пор всплывают в памяти, вынуждая меня прикусывать губу и сдерживать глупую улыбку. Искренне надеюсь, что я такой не один. Казань вообще была одним из самых любимых мною городов. Здесь для нас будто открывался другой мир. Красивый, атмосферный, с невероятно отзывчивыми людьми. Я откинулся на спинку стула, задрал голову вверх к слабо горящим лампам и закрыл глаза. Наш тур длился всего около недели, и, честно говоря, я за это время даже не успел устать. И возвращаться домой вообще не хотел. Следующие концерты могут быть только через месяц, через два, а значит, ещё долго я буду сидеть один в своем Петербурге без права пообщаться со своими коллегами и позаниматься работой. «Как-то невесело», — подытожил я и вскочил на месте. — Ты че как девчонка пугаешься? — спросил меня Антон своим хриплым сонным голосом, стоя в проходе и продолжая держать свою руку у меня на плече, видимо не ожидая услышать ответ, а потому продолжил, — можно? — Конечно, — неуверенно кивнул я и придвинулся как можно ближе к спинке кресла, чтобы мой друг смог пройти и сесть на соседнее место. — Здесь хотя бы нет Матвиенко со своей ебучей колонкой, — объяснился Шаст, пролезая вперёд. Он снял свою куртку, аккуратно разложив ее на сиденье, откинулся назад и задрал ноги на батарею у окна. При взгляде на него, мои мысли тут же улетучились куда-то далеко и надолго, он постоянно ставил меня в ступор. И сложно сказать, что такого особенного было в нем, что заставляло меня теряться. Наверное, это просто был Шаст. Такова была его натура. — Впереди тоже есть свободные места, — зачем-то сообщил я, глядя на одиноко спящего Кирилла передо мной. — Я не хочу сидеть там, — абсолютно серьезно заявил парень, облокачиваясь локтем о спинку сиденья, тем самым повернувшись ко мне лицом, — ты против? — Нет, — спохватился я, — но там музыку будет слышно ещё меньше. Антон посмотрел на меня, как на идиота. «Кстати, такое случается достаточно часто». Однако в этот раз он сделал так, вероятно, потому что дело было вовсе не в музыке. «Я себя обманываю», — мысленно согласившись с самим собой, я прекратил это угадывание. На его щеках появились едва заметные ямочки, он улыбнулся, а затем снова отвернулся от меня. Я последовал его примеру. Мягкое покачивание автобуса на раздолбанной дороге начинало меня укачивать, я чувствовал себя таким спокойным и счастливым. Пусть сегодня я не усну, пусть меня донимает музыка Матвиенко, но воспоминания сегодняшнего дня грели душу так, что я готов был забыть о всех своих проблемах. Какой же кайф я ловил от этих поездок. В нашей компании не все могли со мной согласиться, но я считаю, концерты делали нашу жизнь какой-то особенной, добавляя в нее разнообразие и яркость, даря нам новые ощущения и эмоции: неудобный автобус — ерунда, зато потом нас будет ждать теплый душ и мягкая кровать; морозная погода, а после него обязательно горячий кофе из кофемашины, купленной специально для наших выступлений. Неважно какими путями, но мы преодолеваем огромные расстояния, чтобы встречаться с новыми людьми, которые нас любят и всегда ждут. А разве это не прекрасно? Я определенно находил в этом свою романтику, что, впрочем, для меня никогда не было проблемой. Однако, несмотря на все вышесказанное, мне до сих пор было сложно принять мысль о том, что я комик. Именно комик. Мысль о том, что я не пошел по профессии, не смог найти настоящую, такую заветную для меня работу и ушел в юмор, толком в нем не разобравшись. Я же актер. Да, с фильмографией всего в пару сериалов от «НТВ» и историей в несколько спектаклей в маленьких питерских театрах, но все же актер. Не совсем таким я хотел видеть себя на рубеже своего 40-летия. Но, как говорится, не всегда мы получаем то, что хотим получить. Я люблю свою работу. И не только поездки с их необычной атмосферой, а и сами съёмки в Москве, где под прицелом множества софитов и взглядов сотен людей, ты должен взять себя в руки и пытаться делать что-то смешное. Это настоящее испытание: стоя в центре огромной сцены, играть и импровизировать, не обращая никакого внимания на камеры и зрителей, и это мне чертовски нравится. Проверять себя на прочность. Ставить перед собой цель. Принимать вызов. Сложно, но от этого так приятно. — Будешь спать? — неожиданно прервал тишину Антон, доставая из кармана своего рюкзака шоколадный батончик. Жадно откусив от него добрую половину, он, продолжая не поднимать на меня взгляда, писал кому-то в телефоне и ждал моего ответа. — Вряд ли, — честно признался я, — а ты? — Нет, — он пожал плечами, — хочешь? — спросил он, поднося батончик ближе к моему лицу. — Не. — Какой ты, — я не определил, что именно он хотел сказать этой фразой, но его голос однозначно стал более весёлым. На этом наш диалог закончился совсем. Кажется, он был слишком увлечен своей перепиской по телефону, и я его не виню. Состроив безразличное выражение лица, я включил на плеере музыку, вставил в уши наушники и задумался. Последнее время Антон не был похож на самого себя, будто что-то серьезное тревожило его душу. Только он об этом никому не говорил. Я много раз пытался добраться до сути дела, но в ответ слышал лишь дурацкие попытки отшутиться и больше ничего. Но кто, если не я, смогу спросить его, в чем дело. Мне кажется, я был одним из тех, кому этот парень больше всего доверял из всей нашей команды. Я мог, конечно, и ошибаться, слишком много на себя брать, но поведение Антона со мной и поведение с другими сильно отличалось, так что я давно сделал определенные выводы. Я часто думал об этом. Часто думал о нем. Он был словно магнитом, притягивающим к себе все мои мысли и внимание. Многие могут сказать, что это ненормально, столько времени уделять раздумьям о другом человеке, совсем забывая о себе, но кто они такие, чтобы я стал их слушать? В их жизни просто ещё не появлялся такой Антон. Они понятия не имеют, о чем говорят. Сколько бы наши ребята надо мной и Тохой не прикалывались, вряд ли уже что-то изменится. Хотя мы существенно увеличили дистанцию после случая, когда на одном из выступлений, Шаст, коснувшись меня рукой, получил в ответ от зрительного зала такую бурю эмоций и визгов, от чего ему явно стало не по себе: «Что же получается, нас ценят за то, что мы похожи на педиков, а не за то, как мы работаем и шутим?» — спрашивал тогда мой друг, и я не смог ему ответить, ведь я и сам задавал порой себе этот вопрос. И тем не менее, мы не можем перестать общаться. Никогда не сможем отдалиться друг от друга так сильно, чтобы не слышать в свой адрес больше никаких шуток. Слишком многое мы пережили вместе. Даже несмотря на то, что я и Шаст иногда срывались друг на друга, вели себя слишком импульсивно, ссорились — все это нельзя было назвать чем-то серьезным. Глупые детские обиды на то, что и так уже было не изменить. Шуршание, доносящееся с соседнего сиденья, вернуло меня в реальность, и я посмотрел на коллегу. Шаст, завёрнувшись как гусеница в свою куртку, не прекращал попытки сесть удобнее на твердом холодном и маленьком сиденье. Вот он перевернулся на правый бок, подложив под свою голову мой красный шарф, смешно выпятил пятую точку и постарался закрыть глаза, а уже через пару мгновений вновь поменял свою позу, видимо полагая, что тесный автобус не помеха его сну. Наблюдать за этим было забавно. Я не сразу понял, что уже пару минут не могу оторвать от него своего заинтересованного взгляда, и первым, кажется, это заметил Антон. — Чё вылупился? — буркнул он, резко выпрямляя спину, отчего опять стал на голову выше меня, — я, в отличие от тебя, спать никому не мешаю, — добавил он и откинулся назад, не встречаясь со мной взглядами. Я улыбнулся. — Дурак ты, Шаст, — тихо сказал я. Устроившись поудобнее, я положил на свое плечо тот самый шарф, свернув его несколько раз, чтобы он стал более объемным и мягким, протянул свою руку к Тошке, пытаясь приобнять его за спину и повалить на себя, но мой друг среагировал быстро и, увернувшись от моего захвата, привстал на сиденье, удивлённо глядя в мою сторону. — Ложись, — сказал я чуть хрипловатым и надменным голосом, после чего, на мое удивление, не услышал никакого протеста. Будто маленький ребенок, он послушно положил голову на мое плечо. Сполз на край сиденья, скрестил пальцы замочком и, тяжело вздохнув, закрыл глаза. Прислонился бы он сейчас к моей груди, точно бы услышал, как сильно стучит сердце. Будто электрический ток прошел по телу, покрыв кожу мурашками и навсегда затуманив мой разум вместе с адекватным восприятием действительности. — Чего это ты так волнуешься? — меня бросило в жар, а он только широко улыбался глядя на меня с расстояния сантиметров пяти. Игривые глаза будто гипнотизировали, вынуждая смотреть в них долго-долго. Я оторвал взгляд. «Может у меня паранойя, но пусть лучше будет так. В крайнем случае, вряд ли Шасту удастся меня понять» «Слабак» — мысленно ответил мне Антон, убрав с лица ту задорную и милую улыбку и опустив взгляд на мои руки. Я даже не обратил внимание на то, что сам ответил за Антона на свои же слова и решил закончить на сегодня это невыносимое испытание. Просто закрыл глаза и попытался заснуть, делая вид, что ничего не происходит. — И, кстати, сам ты дурак.