Четыре с половиной года назад
— Дань, мы с Ромкой пойдём одни. Мы должны это сделать только вдвоём, понимаешь? Ты там ни к чему. Алёна решительно и строго посмотрела в глаза Данияру, когда мы втроем вышли из его машины. — Да идите, я что, держу вас? Блин, говорю же, я заткнусь и буду молчать. Они препирались всю дорогу, пока мы ехали ко мне в коммунальную квартиру. Алёна попросила меня познакомить её с нашей матерью. Двух моих сестёр забрали у матери примерно за год до моего рождения. Она была слабым и опустившемся человеком — пила, плохо ухаживала за дочерьми. Просто жила так всю свою жизнь, так же, как её собственные родители. И понятия не имела, что может быть по-другому. Конечно, мать пыталась работать, не воровала и не побиралась, у неё случались периоды просветления, когда она бросала пить, надеялась вернуть дочерей, но это продолжалось недолго. Она меняла мужиков, и словно искала себе как можно более отбитого. Был среди них, правда, один адекватный — он подарил мне альбом, краски и читал на ночь классику. Но задержался этот человек ненадолго. В итоге с Алёной я встретился только спустя много лет. Она была лучшей подругой человека, которого я полюбил всей душой. И от неё же я узнал о том, что наша старшая сестра умерла от рака. А теперь Алёна решилась познакомиться с нашей матерью. И настойчиво просила волнующегося Дани, чтобы он не мельтешил у неё перед глазами. Я бы, конечно, предпочёл, чтобы он находился рядом, когда мы будем разговаривать с моей матерью. Не потому, что боялся или сильно нервничал — просто хотелось постоянно быть рядом с ним. Чувствовать, как он касается меня — мягко, настойчиво или невзначай. Но сейчас с потерянной матерью знакомилась Алёна, а не я, поэтому выбирать, в чьей компании это делать, тоже ей. — Почему ты не хочешь, чтобы я пошёл с вами? — в его голосе чувствовались нотки обиды. — Дань, это сложно объяснить… — ответила она. — Но постарайся понять. Я волнуюсь, дико волнуюсь. Я не знаю, как она отреагирует, и не уверена, что смогу её принять. Но… мне хочется посмотреть на её живые искренние эмоции, послушать, что она скажет. И без посторонних людей это сделать будет проще. Дани недовольно отвернулся. — Ладно. Окей, — он мягко коснулся моего плеча. — Можно подожду в твоей комнате? Я кивнул, слабо улыбнувшись. Дани мог бы и не спрашивать. Но он вообще был первым человеком, который показал мне, что у меня есть личные границы, которые можно пересекать, только спросив разрешения. И он спрашивал его, хоть оно ему уже давно не требовалось. Моё тело, душа, всё уже давно принадлежало ему. Мы поднялись на третий этаж по грязной бетонной лестнице с ободранными перилами. Воздух здесь затхлый, пахло плесенью, но я уже давно к этому привык. Мать была на общей кухне — судя по запаху, готовила морковные котлеты. Что ж, нужно признать, что в последнее время она действительно изо всех сил старалась исправиться. И робко показывала, что ей на меня не плевать. Но она давно упустила момент и прекрасно это понимала. Жаль, что осознание к ней пришло слишком поздно. Пока Алёна в нерешительности косилась в сторону кухни, я достал из рюкзака ключи от своей комнаты и вручил их Данияру. Он взял их, быстро погладив мои пальцы. — Отдохну пока, — Дани подмигнул мне и направился к двери. — Алён? — я тронул её за локоть, а она вздрогнула и обернулась ко мне. — Пойдём? — Да… Конечно. Я в общих чертах рассказал сестре, какой образ жизни вела наша мать. Умолчал, конечно, о самой жести. И, конечно, о моей самой главной обиде — на то, что, когда мне было тринадцать, она взяла деньги у моих насильников и пообещала молчать. Да, можно сказать, что её запугали. Она считала, что бесполезно идти в полицию, потому что эти мудаки всё равно отмажутся, а потом отомстят… Но всё равно она не попыталась даже найти хоть какой-то способ. Или сразу забрать меня и уехать подальше, как-то начать новую жизнь. Нет, она просто взяла деньги и отправилась заливать своё горе, забыв обо мне. Единственное, чем она помогла — не дала мне вскрыться. Забрала лезвие, когда я уже сделал длинный надрез. Если б не она, у меня бы наверняка всё получилось, потому что я был не в себе. Сломлен, раздавлен, растоптан, не хотел жить дальше. И тогда бы не встретил Дани и Алёну. И не почувствовал себя счастливым. — Сынок? Привет, — мать взглянула на меня и робко улыбнулась. — Привет. Это Алёна, — я краем глаза наблюдал за реакцией сестры. Мы не договаривались о том, как будем вести себя и о чём говорить с матерью… Расскажем ли мы ей вообще обо всём. О том, как мы познакомились с Алёной, о том, как она жила все эти годы в приёмной семье, с которой ей на самом деле очень повезло. И о том, что Наташа давно умерла. Просто решили, будь что будет. — Меня зовут Света. Очень приятно, — она улыбнулась Алёне, а затем снова отвернулась к плите. — Обед почти готов, сынок, садитесь. Я не помню, когда в последний раз разглядывал лицо своей матери — трезвой и улыбающейся при ярком свете дня. Наверное, никогда… Она на моей памяти всегда была бледной помятой тенью. А сейчас мать не пьёт, и когда она улыбнулась, то показалась словно моложе на несколько лет. А её рыжие волосы, собранные в аккуратный пучок, были того же оттенка, что и у нас с Алёной. И вообще у них с сестрой можно заметить общие черты. Наверное, когда-то мать была такой же красивой, как Алёна. Могла быть и сейчас, ведь ей только немного за сорок. Но её кожа давно приобрела нездоровый желтоватый оттенок и покрылась ранними морщинами. Меня кольнула жалость к матери. Наверное, впервые в жизни, хотя я понимал, что такой путь она выбрала сама. Не пыталась ничего изменить. Спохватилась только сейчас. Она поставила перед нами свои морковные котлеты и банку сметаны. Смотрела в пол, не поднимала взгляд ни на меня, ни на Алёну. Сестра тоже не смотрела на мать, лишь нерешительно косилась на меня. Я дёрнул головой, взглядом спрашивая: «Мне начать?» Алёна опустила голову, начала ковырять вилкой котлету. Ладно, наверное, стоит дать сестре время. — Присядь, пожалуйста, с нами, — попросил я мать. Она взглянула на меня, улыбнулась и придвинула к старому покрытому клеенкой облезлому столу шаткую табуретку. — А где твой друг? — спросила робким голосом. — Он скоро придёт. Мать знала обо мне и Дани. Когда я ещё лежал в больнице и отходил от комы, она зашла ко мне в палату и застала нас, сидящих в обнимку, причём Дани залез рукой мне под майку, заставив от блаженства забыть обо всём на свете. Мать взглянула на нас, но тут же отвернулась, пробормотав что-то вроде: «Я зайду попозже». Она ничего не спрашивала о наших отношениях, но явно поняла, что под майку мне Дани залез не из-за дружеских чувств. — Как у тебя на работе дела? — спросил я, сделав усилие над собой. Было дико неловко и непривычно говорить с ней вот так… По-семейному. Она снова как будто на секунду засияла и сделалась моложе. — Всё хорошо. Посетители в кафе вежливые, сильно не мусорят. Начальство тоже нормальное. У меня есть деньги, может, ты хочешь… То есть давай купим тебе что-нибудь? Я ещё сильнее почувствовал себя не в своей тарелке. — Нет, не нужно. Купи лучше себе что-нибудь на осень. Только не пропивай. Пожалуйста. — Возьми всё же денег, сынок… — она взглянула на Алёну, ей явно было вдвойне неловко от присутствия постороннего, как она думала, человека. Но слишком редко мы с ней разговаривали, она решила воспользоваться моментом. — У меня есть. И я с августа снова пойду работать в книжный, — брать у неё ничего не хотелось. Не то что из-за обиды или гордости, хотя и из-за них тоже. Но в основном по причине банальной неловкости. К тому же получала она уборщицей в кафе наверняка копейки. — Я сама тогда куплю тебе что-нибудь, — упрямо сказала мать. Когда мы зашли в мою комнату, Дани лежал на кровати с закрытыми глазами и обнимал подушку. В другое время Алёна бы сказала что-то колкое, но сейчас ей явно было не до того. Он открыл глаза и потёр их ладонями, взглянул на нас. Я присел на край кровати и вручил ему тарелку с морковными котлетами. — Ну что, как прошло? Я взглянул на Алёну. Ждала ли она, что я начну разговор о сёстрах, или всё же с моей стороны было правильно промолчать об этом и поговорить на отвлечённые темы? Мне казалось, что она не горит желанием рассказывать всё матери. — Мы ничего не сказали. Не хочу этого пока что, — сказала она, подтверждая мои предположения. На ней не было лица, и я мог себе представить, что она чувствует. Алёну забрали у матери, когда она была младенцем, и воспоминаний у неё никаких не осталось. Оно, конечно, к лучшему — не помнить покосившийся дом в захолустье с разбитыми окнами, грязными комнатами, тараканами и постоянными пьянками. Это то, что я сам видел каждый день, и очень хорошо, что сестра этого не видела. А теперь она встречает родную мать спустя восемнадцать лет, знает, какой образ жизни вела та, и понятия не имеет, как себя с ней вести. Пусть мать сейчас и пытается… Не знаю, что именно она пытается сделать. Исправиться? Успокоить свою совесть? — Ром, мне очень жаль, что… тебя не забрали в детдом вместе с нами. Со мной и Наташей, — вдруг сказала она, присаживаясь на кровать рядом со мной и отпихивая ноги Данияра, чтоб он дал ей побольше места. Я опустил глаза. Мне тоже было жаль, конечно. Но одновременно радостно оттого, что ей повезло с приёмной семьёй и не пришлось переживать то же, что и мне. После того, как она ушла, Дани коснулся моей спины, пока я сидел на кровати, обняв колени. — О чём думаешь? — Сочувствую Алёне, — честно признался я. — Может, ей было бы легче, если б она ничего не знала? О матери, о том, что я её брат… — Не говори глупостей. Во-первых, она имеет право знать. Во-вторых… Чёрт, Ром, у неё хотя бы были адекватные приёмные родители. Я опустил голову. Чувствовал, как от того, как он гладит мою спину, тоска из моей души исчезает. Но Дани, наверное, всё равно казалось, что мне очень грустно. — Жалеешь о том, что вы выросли не вместе? — тихо спросил он. — Не знаю. Может, мне было бы проще, если б я был не один, но хорошо, что она не видела всё то, что приходилось видеть мне. Мне не хотелось жаловаться и ныть, но он всегда так внимательно слушал… Перед ним было нестрашно вывернуть душу наизнанку. Потому что он обязательно пригреет и приласкает. — Всё позади, Ром. Иди сюда, — он развернул меня лицом к себе и обнял. Я ткнулся носом ему в шею, как всегда любил это делать. Его слова внушали железную уверенность в том, что всё действительно будет хорошо. Когда Дани обнимал меня так, вообще исчезали все страхи и сомнения, я не думал о том, что разонравлюсь ему и он меня бросит. Что я его не достоин. Когда он уходил, такие мысли мерзкими червяками проникали в мою душу, но рядом с ним — никогда. Всё точно будет хорошо. Я верил ему.***
Наши дни
— Ром, на тебе лица нет. Всё прошло настолько хреново с тем парнем? Я поднял взгляд на Алёну, сидевшую напротив меня за столиком. Чёрт, не хотелось, чтобы она узнала о том, что произошло вчера. И так постоянно переживает из-за меня. Если б не она, моя родная и любимая сестра, я бы покончил с собой. Эта навязчивая мысль давно меня преследовала. Только страх причинить ей боль пока не дал мне этого сделать. Она стала моим якорем вместо Данияра. — Всё нормально, — как бы мне ни хотелось, мой голос прозвучал нихрена не буднично. Пытаться что-то скрыть от проницательной Алёны — дохлое дело. Вряд ли где-то есть человек более понимающий, чем она. С поступлением на психфак моя сестра явно не прогадала. Алёна вправляла мозги Дани, когда узнала, что он наркоманит. Она отошла в сторону без обид и скандалов, когда Дани расстался с ней, осознав, что хочет быть со мной. Она приняла меня, приняла нас и всегда поддерживала. — Всё нормально, поэтому ты залипаешь каждую минуту, не слушаешь меня и ничего не ешь? — она вопросительно подняла брови. Конечно, я ничего не ел. Чувствовал себя хреново. Было противно от самого себя — оттого, что вообще начал это странное общение с Игорем, согласился, когда он предложил зайти ко мне. А от воспоминаний о его прикосновениях и вовсе начинало тошнить. — У нас ничего не сложилось, — ответил ей, уткнувшись взглядом в тарелку с овсянкой. Держал руки на коленях и не мог даже ложку взять, потому что Алёна бы заметила, как дрожат ладони. — Ром, если он тебя обидел… — Нет! — чёрт, не хватало ещё, чтобы Алёна устраивала разборки с Игорем. А она может. — Просто я идиот. Думал, что смогу представить… его. Его. Данияра. Алёна подвинула стул ко мне, взяла за руку. Я напрягся, пытаясь унять дрожь. — Ты ведь прекрасно понимаешь, что так нельзя. Не нужно пытаться заменить его кем-то, — сказала тихим голосом, опустив взгляд. Ей тоже до сих пор больно. Они с Дани ведь были лучшими друзьями с самого детства. — Знаю. — Ром, лучше вообще не начинать ни с кем отношений, чем искать человека по принципу, чтобы он походил на Дани. Конечно, я это понимал. Она сказала мне это сразу, как только увидела Игоря. Сказала мягко и осторожно, без давления. Просто предупредила. Нужно было её послушать. Я грыз себя не только из-за этого. Мне казалось, что я предал Дани. Мне ведь до сих пор неизвестно, что с ним произошло на самом деле. А вдруг… — Скоро годовщина. Хочу съездить к его матери, — сказал я, робко посмотрев на Алёну. «Годовщина только через месяц», — читалось в её взгляде. Но Алёна только грустно предложила: — Съездим вместе? Я с благодарностью кивнул, отодвигая от себя тарелку с кашей, к которой даже не притронулся. Хотел было подняться, но Алёна меня остановила. — Погоди, Ром. А как… наша мать? — спросила, потупив взгляд. Прошло четыре с половиной года, но нашей матери она так ничего и не рассказала. Алёна приходила ко мне, даже иногда разговаривала с ней, но… всё равно не решилась. Я мог понять такой выбор. Какой в этом был смысл? Алёна практически не помнила мать — только как та приходила к ней в детдом и обещала забрать домой. Но так и не забрала. Семью сестре заменили посторонние люди. В последнее время мать сильно похудела. Я видел, что она не может заставить себя поесть. Пытался сам убедить её, приносил продукты, но особого толку не было. — Всё так же. Обещала, что сходит в больницу. Я прослежу, чтобы сходила, не волнуйся. А может, волноваться стоило.