Два с половиной года назад
Ренат, отец Данияра, разжёг огонь в мангале на поляне посреди леса. Поставил сверху большую кастрюлю с водой для чая. — Ром, подай шампуры. Я поспешил исполнить его просьбу. Было неловко в его присутствии, хотя он никогда не высказывал мне ничего насчёт того, что я сбил его сына с пути истинного. Конечно, он бы наверняка предпочёл, чтобы Данияр встречался с девушкой, но, видимо, смирился и относился ко мне без враждебности. — Этот балбес мясо несёт или нет? — Ренат с усмешкой обернулся в сторону стоящих на поляне машин. Но усмешка была доброй. Людей было довольно много, все были друзьями родителей Данияра со своими детьми. Выходной июльский день, шашлыки, палатки, удочки, гитары… — Пап, да несу я, — Дани наконец вышел из-за машин. Одной рукой он прижимал к себе кастрюлю, другой держал за руку неловко перебирающего ногами полуторогодовалого брата. Передав Давида матери, Данияр направился к нам. У меня никогда не было отца, я даже понятия не имел, как он выглядит. В детстве иногда пытался нарисовать себя с ним, но не получалось даже просто в голове представить, как это… Он должен держать меня за руку? Или со смехом поднять над головой? Я думал об этом, но вообразить картинку не мог, поэтому страдал над пустым листом бумаги, грыз карандаш или заляпывал себе футболку красками, за что потом получал нагоняй от матери. Я смотрел, как отец Данияра забирает у него кастрюлю и дружелюбно хлопает его по плечу. Объясняет, как нужно жарить мясо. Мне было радостно, что они сохранили хорошие отношения. Конечно, когда вскрылось то, что Дани употреблял наркотики, были скандалы — не при мне, но Данияр иногда мельком об этом упоминал. Отец, который работал в полиции и занимался борьбой с наркотиками, узнаёт, что его собственный сын нюхает мефедрон и считает это просто баловством… Не могу даже представить его реакцию. Наверное, Ренат винил себя за то, что из-за работы не мог уделять сыну достаточно внимания, и тот в подростковом возрасте отдалился, несмотря на то, что в детстве они много времени проводили вместе — путешествовали, лазили по пещерам и катались на лодке. Но главное, что сейчас у них, кажется, всё хорошо. — Подожди, пока угли прогорят, потом только клади мясо. Если опять начнёт разгораться, плесни немного воды, открытого огня быть не должно. — Понял… — сказал Данияр с лукавой улыбкой, подмигнув мне. Он, конечно, всё это и так знал. Дани в двадцать один был немного выше отца, и внешне больше походил на мать — у него были её слегка впалые скулы, тёмные волосы и угольно-чёрные глаза. Поправляя шампуры, отец неловко споткнулся, едва не завалившись на мангал. Я испуганно вскочил, но Данияр, конечно, уже его подхватил. — Бать, ты чего? — Да нормально всё. Нога что-то заболела. Отец присел на бревно, вытянув ногу. Дани обеспокоенно посмотрел на него, затем на меня. — Может, тебе к врачу… — начал он. — Да из-за чего? Нормально всё, говорю же. Бывает, — перебил его отец, усмехнувшись. — Иди лучше за мясом следи. Он снова хлопнул сына по плечу и кивнул в сторону костра. Дани отошёл от отца, но то и дело косился на него. — Давай, сам справишься? Смотри, чтоб не пригорело, — отец всё же поднялся с места. Он уже не пошатывался и твёрдо стоял на ногах. — Куда ты там гитару дел? — В багажнике лежит, — Данияр кивнул в сторону машины. — С тобой точно всё нормально? Отец отмахнулся и направился к машине твёрдым шагом, оставив нас наедине с костром. Мы с Дани молча косились ему вслед, понаблюдали, как он достаёт гитару, настраивает её, оперевшись ногой о колесо машины. Как идёт к сидящим на расстеленных прямо на траве пледах жене с младшим сыном и друзьям. Давид радостно тянет руки к гитаре, а Ренат смеётся и пытается зажать его маленьким пальчиками аккорд Am. — Хрен заставишь его в больницу пойти, — с досадой сказал Дани, отворачиваясь к мангалу. — Часто с ним такое? — Да нет… Именно такого я не замечал. Но вообще он когда болеет, его не убедишь выпить лекарство или там витамины какие-то принять. Упрямый, просто жесть. Думает, что здоровье идеальное, как в двадцать, и пофиг, что уже полтинник стукнул. Дани, размышляя о чём-то, стянул с руки часы — мой подарок на прошлый Новый год — и принялся задумчиво тереть подушечками пальцев циферблат. Я замечал за ним такую привычку — когда он что-то обдумывал, то снимал их и принимался вертеть в руках, ощупывать и постукивать ногтем по браслету. Но он всегда их носил, они ему нравились, и это меня очень радовало. — Может, попросишь маму с ним поговорить? — спросил я. — Да, знаешь, наверное, попрошу. Хотя не факт, что сработает.***
Мы с ним делили одну палатку на двоих. Это было нормально и не вызывало вопросов — в подобных походах порою бок о бок приходится спать совершенно незнакомым людям, а тут два друга… Очень хороших друга. Мы поставили палатку поодаль от других. Уже стемнело, и он раздевал меня под стрекотание сверчков и раздававшуюся со стороны берега гитарную мелодию. Стянув футболку, поцеловал в губы, затем опустился по шее к плечам. Чуть подтолкнул, заставив лечь спиной на спальный мешок, и снова коснулся моих губ. Я обхватил его ногами, притянул к себе как можно ближе, прижался как можно теснее. Прикусил губу, когда он, глядя мне в глаза и улыбаясь, потёрся об меня пахом через ткань спортивных штанов. — Как ты хочешь? — спросил Дани шёпотом, чуть прикусив мочку уха и гладя мои бёдра. Эти движения заставляли меня всё шире разводить ноги и всё сильнее желать оказаться наконец под ним абсолютно голым. — Мне всё равно, просто хочу тебя, — прошептал я, подставляя ему шею для поцелуев. Зажмурился от удовольствия, когда он коснулся языком груди, сосков. Ночной воздух внутри палатки приятно холодил кожу. Я уже не мог терпеть и принялся сам стягивать с себя спортивные штаны вместе с трусами. Он усмехнулся, помог мне, поцеловал внутреннюю сторону бедра, заставив вздрогнуть, откинуться назад и закусить ладонь, чтобы не застонать. Сдерживаться стало ещё сложнее, когда он коснулся моего члена, сначала провёл рукой, а затем взял в рот. Я закрыл глаза, продолжал кусать собственную ладонь, другой рукой провёл по его мягким волосам. Чувствовал быстрые движения его языка на своей коже, он начал брать глубже и глубже. Хотелось, чтобы нашу палатку накрыло каким-нибудь звукоизолирующим куполом, и стонать, стонать в полный голос, повторять его имя и просить не останавливаться. Он приподнялся надо мной, только чтобы достать из рюкзака смазку. Потянулся ко мне, поцеловал в губы, снова опустился вниз. Было дико приятно наблюдать через полуопущенные веки, как он касается языком головки и выдавливает на ладонь смазку. Как разводит мои ноги, целует бёдра. Я выдохнул и заставил себя расслабиться, когда он ввёл в меня сначала один палец, затем добавил второй. Коснулся нужной точки, заставив чуть выгнуть спину и начать самому двигать бёдрами, насаживаясь на его пальцы. Он снова поцеловал меня в губы, а после плавно толкнулся внутрь. Я цеплялся взглядом за каждую его чёрточку. Парочка родинок в уголках глаз, нос с небольшой горбинкой, растрепавшиеся волосы… Я мог представить его в мельчайших деталях с закрытыми глазами. Столько раз рассматривал и не мог отвести взгляд… В школе — украдкой, пока никто не видел. А после нашего объяснения в чувствах — часами, пока он спал со мной в одной постели. Правильно расслабляться я научился уже давно, потому что доверял, потому что знал, что он не сделает мне больно, и не сделает что-то, чего бы мне не хотелось. Мы изучили друг друга, знали, что нравится обоим. Вот и сейчас у меня быстро получилось подстроиться под его темп, двигаясь навстречу, обхватив его ногами. Чувствовал его внутри себя, чувствовал приятный жар внизу живота. Он коснулся моей промежности, обхватил член, погладил головку. Двигал ладонью в такт собственным толчкам, от чего моё сознание уплывало, а дыхание стало тяжёлым и судорожным. Приходилось напоминать себе, что нужно быть потише. Дани коснулся моих плеч, притянул к себе, не переставая целовать в губы и шею. Попросил повернуться к нему спиной, и, когда я стал на четвереньки, выгибая спину и опираясь на локти, снова толкнулся в меня. Я долгое время не мог заниматься любовью в такой позе, мне физически было необходимо видеть его, смотреть ему в глаза. Боялся, что, если отвернусь и не буду смотреть на него, вспомню, как меня насиловали в гостинице, и больше не смогу ни о чём думать. И первое время секс был только лицом к лицу. Пусть это, наверное, поначалу более неудобно, чем если бы я перевернулся на живот или на бок… Но психологически так было комфортнее. Но сейчас уже ничего не страшно. Все мысли покинули мою голову, только до предела обострились ощущения, хотелось, чтобы он двигался быстрее, сжимал мои бёдра, спину и ягодицы сильнее. И он делал это, знал, как мне больше нравится. Я просунул руку под живот, начал дрочить себе, быстро и судорожно сжимал член, кусая губы и борясь с желанием застонать в голос. Ловил каждый вздох Данияра, с упоением вслушивался, понимал, что он тоже пытается сдерживаться и быть тише. Затем он перевернул меня набок, снова пристроился сзади. Коснулся ладонью моего члена, прикусывая кожу на плече, целуя в шею и висок, зарываясь носом в волосы. Я двигал тазом, толкался в его руку, насаживался и выгибался, тяжело дыша. Смотрел расфокусированным взглядом на то, как он надрачивает мне. Когда почувствовал, что осталось немного, попытался сказать что-то, но внятно говорить, как всегда в такие моменты, не мог. А он, как всегда, меня понял. — Я тоже сейчас, Ром… Давай, хочу вместе… Мне пиздец как хорошо, — зашептал он, прикусывая мочку уха, и мне казалось, что я сейчас сгорю, но гореть так хотелось вечно и чувствовать оргазм как можно дольше. Я кончил в его ладонь, судорожно выдохнув, ощущая, как сокращаются мышцы. Услышал его тихий стон и почувствовал горячую влагу на своих ягодицах. Дани обнимал меня сзади, сомкнув руки на животе, уткнулся носом и губами мне в затылок. Не хотелось шевелиться и думать о чём-то, только лежать вот так, ощущая спиной жар его тела. Я надеялся, что так будет всегда. Что он меня не оставит. Что всё будет хорошо. Тогда всё и было хорошо. Мы жили вместе в общаге, его родители нормально относились ко мне. И было определённо здорово вот так ездить в лес и отдаваться друг другу в палатке под деревьями и звёздным небом. До смерти отца Данияра оставалась неделя. До теракта — полгода.***
Наши дни
Мать своими длинными бледными пальцами с белыми ногтями вцепилась в мой локоть. Идти ей было тяжело, она с трудом переставляла ноги. Я буквально за руку отвёл её на УЗИ. Она споткнулась, привалилась к моему плечу. По её щеке покатилась слеза. В моём сознании тут же всплыла похожая картина, только на месте матери был я сам — такой же рыжий, маленький и худой, так же цепляюсь за её руку со слезами на глазах. Но она отталкивает меня и уходит, оставляя одного в нашей холодной халупе с разбитыми окнами. Я злился из-за этого, злился на неё, обида давила моё сердце, словно насквозь гнилое яблоко. В сознании картина — я точно так же, как когда-то она меня, отталкиваю её и ухожу, оставляя одну в длинном больничном коридоре. А ещё я злился на самого себя. Эти воспоминания возникли в моей голове очень некстати. Какой смысл сейчас думать о том, что происходило пять и десять лет назад? Интересно, как Данияр бы поступил на моём месте? Для своих близких он, конечно, пожертвовал бы всем, что у него есть. А если б его мать была такой же, как моя? «Необходимо осознавать все возможные последствия и риски», — сказал врач во время консультации в больнице. Но мне было плевать на то, что со мной может случиться во время и после операции — кровотечения, инфекции, проблемы с сосудами, какой-то там процент смертности доноров. Всё это не пугало и не имело значения. Но меня почему-то мучил вопрос, а сделала бы мать то же самое для меня? Я посмотрел в её огромные голубые глаза — такие же, как у меня, только с ярко выделяющимися красными сосудами и желтоватыми белками. Прислушался к тяжёлому дыханию. Чёрт, а что ещё делать? Кинуть её умирать? Люди ждут донорский орган как минимум год, а то и больше. Она не протянет столько. Без разницы, как бы поступила она сама, я всегда стремился не уподобляться ей. — Ром… О чём ты говорил с доктором? — прошептала она. Я не собирался говорить ей о своём решении. Пусть узнает как можно позже. Начала бы она меня отговаривать или благодарить, всё это было бы одинаково неловко и неуютно. — Сказали, будут тебя лечить. — Да зачем всё это, — сказала она, опустив голову. — Сколько Бог отмерил, столько и проживу. — А ты у нас, значит, дофига религиозная, — сказал я и тут же закрыл рот, заметив, что её глаза снова наполнились слезами. — Хватит. Вылечат тебя. Приведут в порядок твою печень или заменят на новую, а потом мы с тобой поедем искать моих сестёр. Мне самому было противно от этой лжи, но, чёрт, она улыбнулась сквозь слёзы от моих слов. Ей нужно жить ради чего-то, ради какой-то надежды. Конечно, я не собирался рассказывать матери про Алёну и про то, что моя старшая сестра Наташа умерла от рака вскоре после того, как её удочерили. Точно не сейчас. Пусть мать верит. Мне нужно пройти кучу обследований, сдать множество анализов, которые определяют, достаточно ли я здоров и подходит ли моя печень матери. Ещё надо что-то делать с учёбой, закрыть досрочно сессию, показать комнату в коммуналке покупателям, выполнить несколько заказов по эскизам и взять дополнительные смены на работе. Голова шла кругом от всего этого, а серые больничные стены давили на психику. Дико хотелось курить, но донорам нельзя этого делать как минимум несколько недель. Оставив мать в больничной палате и пообещав зайти завтра, я вернулся в коммуналку и просто упал на кровать в пока ещё своей комнате. Хотелось обнять подушку и выть в голос — на людях ещё получалось держаться, а наедине с собой нет. Я уставился в потолок, а перед глазами появилась картинка, как мы с Дани впервые занялись оральным сексом на этой самой кровати. Это было летом, он приехал ко мне после того, как сдал последний выпускной экзамен в школе. Я долго ломался, боялся, мне казалось, что ему будет противно. «Давай просто попробуем, и если тебе не понравится, остановимся». «А если не понравится тебе?» — сгорая от стыда, спросил я. Он усмехнулся и поцеловал меня в живот. «Мне понравится. Ром, расслабься, это нормально и не стыдно». Когда он коснулся языком моего члена, я просто спрятал лицо в ладонях. Не знаю, было ли больше стыдно или хорошо в тот момент. Но приятное чувство возбуждения и желание разрядки довольно быстро вытеснило все остальные эмоции. Я вздохнул и выкинул эти мысли из головы. Воспоминания не согревали, а только делали ещё больнее. Добивали.