Чуть больше двух лет назад
— Ром, может, тебе не стоит брать такие поздние смены на работе? Я удивлённо посмотрел на Дани. Странно, у него никогда не было претензий к моему графику. — Так раньше ведь не могу из-за учёбы. — Окей, может, тогда вообще уволишься из книжного и будешь спокойно учиться? Слушай, мне в редакции платят, плюс у нас стипендии, нам хватит. Меня его слова ввели в ступор, я понятия не имел, что ответить, таким странным мне показалось его предложение. — Дань, но я всегда сам зарабатывал деньги, лет так с четырнадцати привык. Я не хочу сидеть без дела у тебя на содержании… — Ну, ты можешь не сидеть без дела. Наверняка же есть какие-то подработки на удалёнке, если тебе так хочется чем-то заниматься. Он говорил настойчиво, даже напористо, и мне было как-то не по себе из-за этого. Стало даже обидно — я ведь никогда не давал поводов усомниться во мне или причин для ревности. Дани прекрасно знал, что моя вселенная вращается только вокруг него. — Почему ты не хочешь, чтобы я работал в книжном? Он помолчал, вертя в руках часы и постукивая ногтем по браслету. — Я не против твоей работы, не хочу просто, чтобы ты там был допоздна. — Но начинать работу раньше я не могу из-за учёбы… Кажется, мы зашли в тупик. А Дани явно начал нервничать. — Блин, Ром, ну что ты заладил? Нам хватит того, что платят мне, тебе нет необходимости работать. Да ты и сам сильно устаёшь, думаешь, я не вижу? Его слова о том, что я устаю, прозвучали как-то неискренне, как будто он только что выдумал этот аргумент. — Но я не устаю, правда. Всё нормально… — Блять… Ну я не так часто о чём-то прошу, серьёзно. Оставь работу хотя бы на время. Весной или летом опять пойдёшь, раз так горит. Чтоб хотя бы тусовался в своём магазине в светлое время суток. Я не нашёлся, что ответить, а он, смерив меня каким-то тяжёлым взглядом, подхватил пачку сигарет и резко вышел из комнаты. Наверняка пытался справиться со своей злостью и не наговорить чего-нибудь лишнего, вот только мне было непонятно, из-за чего он так разозлился. От этого на душе сразу стало так хреново, словно я как-то подвёл человека, сам не понимая этого. С другой стороны, конечно, его слова насчёт поздних смен можно воспринять так, словно он беспокоится за меня. Но это тоже странно, раньше я мог задерживаться, например, принимая книги, но Дани не устраивал из-за этого разборок. К тому же он сам почти всегда забирал меня с работы на отцовской машине. Со смерти его отца прошло уже три месяца… Наверное, это подкосило психику Дани. Он тосковал, долго винил себя за то, что так и не смог убедить отца сходить в больницу на обследование. Называл себя хреновым сыном. Я пытался убедить его, что он ни в чём не виноват, не мог же силой оттащить папу в больницу. Но получалось у меня плохо. Может, из-за стресса у него развилась какая-то недоверчивость ко мне. Я пытался убедить себя успокоиться и не обижаться, но сердце больно сжималось, стоило мне вспомнить злость в его голосе. Злость, направленную на меня. На самом деле он постоянно опекал меня. Учил меня быть уверенным и не бояться ничего, но сам же кидался решать мои проблемы, даже если я не просил о помощи. Но он никогда не перегибал палку так, как сегодня. Я сжался в комок на наших сдвинутых кроватях. Чувствовал себя крайне паршиво. Хотелось вцепиться в Данияра руками и ногами и не отпускать, пока он не скажет, в чём дело, почему он так на меня разозлился. Когда дверь в комнату резко открылась, я вздрогнул. Дани стоял на пороге, его волосы были мокрыми и взъерошенными — под холодный душ, что ли, вставал? Он повертел в руках ключ от комнаты, затем скинул кроссовки, подошёл к кровати, лёг и прижал меня к себе. Несколько холодных капель с его волос упали мне на лицо. — Ром, слушай, прости меня. Я идиот. Но, пожалуйста, сделай так, как я прошу. Это не из-за того, что у меня есть какое-то недоверие к тебе, просто… Просто уволься. Хотя бы на время. — Почему ты не хочешь сказать причину? — спросил я, прижимаясь к его груди и слушая, как быстро колотится его сердце. — Просто есть некоторые обстоятельства, из-за которых я беспокоюсь за тебя. — Какие? — Блин, ну знаешь, полно ведь разных дебилов. Читаю криминальные сводки в редакции — то там убийство, то там ограбление. — Дань, ну так же всегда было. На улицу теперь не выходить, что ли? — обиженно протянул я. — Просто если б твой магазин в нормальном районе находился… Да и какой смысл тебе работать допоздна, много покупателей, что ли? — Бывает, что много, — я пожал плечами. — Но мне правда непонятно, почему ты вдруг так занервничал из-за моей работы. — Да говорю же, криминальных новостей начитался, — упрямо повторил он, но я в это не поверил. — Ром, пожалуйста, сделай, как я прошу. Я хотел было снова возразить, но он коснулся моих губ и увлёк в поцелуй. Его руки заскользили по моей спине, заставляя моментально забыть обо всех обидах и недопониманиях. — Мне так будет спокойнее. Брось работу хотя бы на время, — шепнул он мне в губы, а затем провёл по ним языком. И… я просто кивнул. В конце концов, он действительно не так часто просит меня о чём-то, и отказаться ради него от работы — меньшее, что я могу сделать, чтобы отблагодарить его. Отблагодарить за всё — за то, что он пригрел меня, забитого мальчишку, у которого никогда не было друзей, заступался и поддерживал. Мы познакомились с ним после того, как он спас меня из-под колёс поезда в метро — я пытался спрыгнуть с края платформы, хотел покончить с собой. Моя жизнь была сплошной чёрной полосой — сначала меня изнасиловали, потом я терпел издевательства и насмешки в школе. Переезд из области в Москву не особо помог — для новых одноклассников тихий и слабый мальчишка тоже сразу стал изгоем. Мои попытки дать сдачи всегда проваливались. А мать в это время сошлась с неадекватным мудаком, который тоже с удовольствием меня шпынял. Но потом на станции метро рядом с нашей школой я встретил человека, который всё перевернул в моей жизни. Который стал её центром. Он не дал мне шагнуть под поезд и показал, что это такое — человеческое отношение. Дани был моей первой и единственной любовью. И я бы сделал всё, о чём бы он меня ни попросил.***
Наши дни
Я мял в руках листы с результатами своих анализов. Нужно обойти ещё кучу врачей, но пока что у меня нет противопоказаний для донорства. Однако я не чувствовал радости или грусти, не было и сомнений, со мной были только мои старые друзья — апатия и равнодушие. Просто идти в больницу. Просто делать. Таков путь, как сказал бы герой небезызвестного сериала. Я так и не сказал матери о том, что решил стать донором для неё. Оттягивал этот момент как мог — сначала схожу на одно, другое, третье обследование, потом дождусь всех результатов… Я стоял у окна в своей общажной комнате, барабанил пальцами по подоконнику, смотрел вниз — там уже нарядили росшую перед входом в корпус ёлку. Скоро годовщина. Прошло два года. Быстро ли они пролетели? Или тянулись бесконечно долго? Я не мог ответить на этот вопрос. Но за этот период я словно разбился на мелкие осколки, и с каждым днём шансов собрать их было всё меньше и меньше. Мне сложно поверить... Сложно отпустить... Какое-то время я жил надеждой. Чёрт, она до сих пор иногда начинает дёргаться во мне в предсмертных конвульсиях. Паршиво, что у меня даже не было никакого плохого предчувствия, как это бывает в книгах и фильмах. Не было и мысли, что произойдёт что-то ужасное. Дани уезжал на выходные в другой город по какому-то заданию редакции. Он совмещал работу с учёбой и в принципе всё успевал. А я всё же ушёл с работы по его просьбе, хотя мы договорились, что после Нового года найду новую. Но ведь в те выходные мне очень хотелось побыть вместе с ним. Погулять вместе по городу, который уже украсили к Новому году, покататься на коньках… Но я не стал просить, понимал, что ему нужно показать себя на работе. А если бы попросил… Вцепился в него крепко-крепко. Лёг бы с ним в постель и занялся любовью до исступления, медленно, быстро, мягко, жёстко — так, как ему захочется. Я принадлежал ему. Ехать пришлось долго, около шести часов. В итоге всё прошло нормально, но Дани опоздал на обратный поезд. Задерживаться ему не хотелось, был вариант только взять билет на автобус… Так он и поступил. Я с ноутбуком лежал на кровати в общаге и листал ленту во ВКонтакте, когда наткнулся в каком-то новостном паблике на короткий пост о том, что под Москвой взорвался автобус, ехавший из того же города, где был Данияр. Никаких подробностей ещё не было, я тупо смотрел на фотографию дымящихся железок на мосту. Часть из них, кажется, упала в реку. В голове сначала было пусто, а потом меня вдруг охватил леденящий ужас. Он просочился в каждую клетку моего тела, пока я дрожащими руками искал в рюкзаке телефон. Не было ни одной внятной мысли, даже панической: «Вдруг это его автобус!» Потому что слишком страшно произнести это даже у себя в голове. Был только этот липкий ужас, больно сдавливающий живот и грудную клетку. Я наконец вытряхнул телефон и набрал номер Дани. Абонент недоступен. Я набрал ещё раз и ещё. Просто тупо сидел на кровати и звонил, боясь и задвигая подальше мысли о проклятом автобусе, запрещая себе думать о том, что Данияр мог быть в нём. Затем мой телефон вдруг зазвонил, я даже уронил его на пол от неожиданности. Кое-как нагнулся, подобрал. Посмотрел на экран — это Ребекка. Закусив губу, я ответил на звонок. — Ром? Данияр не звонил тебе? Во сколько он приедет, не знаешь? — в её голосе тоже слышался панический ужас. — Он… Звонил мне несколько часов назад. Сказал, что ему ехать ещё километров триста. А сейчас телефон недоступен, — с трудом выдавил я охрипшим голосом. Ребекка, конечно, уже знает про взорванный автобус, она ведь сама работает в редакции. — Может, зарядка села, — жалобно проговорила она. Но мы оба знали, что он всегда таскает с собой пауэрбанк. — Да, наверное, села, — ответил я, глядя на экран ноутбука. «Автобус под Москвой мог взорваться в результате теракта». «Версия теракта исключена». «Теракт назвали основной версией произошедшего взрыва…» Противоречащие друг другу новости мелькали одна за другой. Ребекка поехала на место аварии, а я остался ждать его в общаге. Убеждал себя, что это другой автобус, что Данияр скоро вернётся и прижмёт меня к себе. — Покажи, как ты соскучился, — скажет мне на ухо, из-за чего у меня по всему телу разбегутся мурашки, а в джинсах станет жарко и тесно. Но успокоиться не получалось, хотелось делать хоть что-то, ехать куда-то, искать… Что искать? Наверняка это другой автобус, мало ли их ездит по тому же маршруту каждый день. Я повторял это про себя, как мантру. А затем в интернете появился список погибших. Рахманов Данияр Ренатович. Буквы плыли у меня перед глазами. Я до крови закусил губу, оторвался от экрана. Раскрыл окно и взглянул вниз. Нет, вдруг это ошибка. Не может такого быть. Мы же недавно говорили по телефону. Я в панике начал звонить матери Дани. Она срывающимся голосом сказала, что ещё ничего не известно и не опознано. Но, кажется, сама не верила в то, что говорила. Потерять сначала мужа, потом старшего сына. У неё остался только Давид. Через некоторое время позвонила Алёна, уговаривала ждать и не делать глупостей. Я пообещал, что не буду. Но она мне, конечно, не поверила, поэтому примчалась в общагу. Сестра обнаружила меня в состоянии истерики. Я бездумно резал себе руки ножом, и не видел ничего вокруг, потерял счёт времени. Просто медленно делал небольшие надрезы и сквозь слёзы смотрел на выступающие капли крови. Нет, я не пытался убить себя, просто… делал это, чтобы отвлечься от страшных мыслей, чтобы внутри было не так больно. Она сильно ударила меня по руке, выбила нож. Потянула за воротник, заставив встать на ноги, осмотрела порезы на руке. Молча начала копаться в тумбочке, нашла бинт и антисептик. Конечно, ей тоже было тяжело, но она находила в себе силы ещё и поддерживать меня. Алёна гладила меня по голове, пока я лежал, уткнувшись носом в подушку. Я чувствовал её тёплую руку в своих волосах, даже когда забылся тревожным сном.***
И всё же это был теракт. Как потом сказали по новостям, бомбу собирались взорвать в Москве на вокзале, но устройство сработало гораздо раньше. Зачем они это сделали? Почему кто-то решил, что вправе распоряжаться судьбами других людей? Людей, которые ни в чём не виноваты. Они только лишь исповедуют другую религию или вообще не верят в бога. Это произошло на мосту, и часть тел оказалась в реке. В салоне нашли только несколько вещей Дани, в том числе его телефон. На опознание мы поехали вместе с Ребеккой. Слёз и истерик, пока мы ждали своей очереди, не было. Эмоций не осталось, лишь зияющая пустота. Там, где должно находиться сердце. Но я чувствовал себя всё хуже и хуже, пока близилась моя очередь. Причём нас с Ребеккой повели на опознание по отдельности. Пустота в груди превратилась в отчаяние и панический ужас, хотя на задворках сознания ещё теплилась надежда, что Дани не лежит там, накрытый, обгоревший и мёртвый. Сначала они открыли лицо. Обезображенное, обгорелое. Ноги перестали держать меня, я согнулся пополам, меня кто-то подхватил и усадил на стул. Перед глазами всё поплыло, каждый вдох давался с трудом. Но это был не он. Совершенно точно не он. Меня предупреждали, что я могу не узнать его искажённое тело и лицо. Но Данияра там не было. Ребекка тоже его не опознала. Надежда затрепетала с новой силой, но найденные в автобусе вещи и телефон душили её… И запись с камеры наблюдения на вокзале — он зашёл именно в этот автобус. Нам сказали ждать — по всей видимости, тело упало в реку, ведь автобус взорвался на мосту. Я ждал, что он вернётся. Но он не вернулся. Ни через день, ни через неделю. Найти не смогли не только его, но и ещё нескольких пассажиров. Ждите весны, когда растает лёд, сказал нам следователь. От этих слов меня вдруг накрыло осознание. Да, надежда умирает последней, и люди годами и десятилетиями ждут и верят, но в тот момент я был не в себе. Не особо понимая, что делаю, я шёл, словно робот, по коридору общежития. Казалось, что иду в темноте и холоде, а впереди, за перилами пожарной лестницы — свет, тепло и Он. Мне непременно нужно попасть к нему как можно скорее, он и так слишком долго ждёт меня. Мы скоро будем вместе. Потерпи немного, родной. Я уже перекинул одну ногу через перила, когда запыхавшаяся Алёна схватила меня за куртку и дёрнула назад. Не знаю, как она меня нашла. Сначала Алёна не говорила ничего. Мы просто сидели на голом бетоне под пронзающим ветром, она гладила меня по голове и заливала слезами мои волосы. А потом просила, чтобы не уходил, не оставлял её. Говорила, что я всё равно не встречу Дани, если покончу с собой. Не знаю, верила ли она в это. Но я пообещал, что не оставлю её. Вы ведь слышали о том, что душа умершего человека не может покинуть этот мир, если у неё остались незаконченные дела? Видимо, у Данияра незаконченных дел не осталось. Потому что ни на секунду я не почувствовал, что его душа рядом.