***
Слова Евгения не выходили у меня из головы, пока мы с Алёной и Сашей шли по парку, пиная ногами снег. Я вспомнил, как незадолго до аварии Дани внезапно заставил меня уйти с работы, аргументируя это тем, что книжный магазин находится в неблагополучном районе. Это действительно можно было назвать странным поведением — тогда он впервые в жизни так на меня надавил. Но при чём здесь наркотики и наркоторговцы? Я точно помнил, как Дани вёл себя, когда употреблял. Нет, со своими друзьями он всегда был весел и приветлив, но иногда у него случались перепады настроения, которые сложно было не заметить. И я два раза видел его обдолбанным в край. Но после лечения такого ни разу не было. Я бы точно заметил — как раз в это время мы начали встречаться и практически не расставались. Он поступил на первый курс, а я учился в одиннадцатом классе. В школе без него мне было тоскливо, но мы виделись практически каждый день, несмотря на загруженность учёбой. Я грустно улыбнулся, вспомнив, как мы полулежали на моей кровати каждый за своим занятием — он с конспектами по истории журналистики, я со сборниками для подготовки к ЕГЭ. Лениво переговаривались, он гладил меня по волосам, по груди и животу, любил залезать мне под майку, мешая сосредоточиться нам обоим. Обычно это заканчивалось тем, что мы отдавались друг другу, сбросив все книжки и конспекты на пол. А затем я поступил в тот же вуз, и мы вместе переехали в общежитие. Прожили так почти полтора года. И не было ничего странного. Он всегда был самим собой. Да, иногда ругался с кем-нибудь, но это ведь из-за темперамента, не из-за наркотиков. Я просил его сдерживаться, и он честно старался. Может, я был так ослеплён любовью, что не видел тревожные звоночки? Он снова связался с наркоторговцами, которых его отец не успел пересажать в своё время? И вот теперь Евгений пытается закончить то, что не сделал Ренат, поэтому и обратился ко мне. Причём это был не официальный допрос, а что-то вроде неформального разговора старых знакомых… Пока что неформального разговора. Я понятия не имел, что и думать. Не хотелось верить, что Дани во второй раз наступил на те же грабли и связался с наркотой. Но если я смогу вспомнить что-то подозрительное… Нужно сказать Евгению. Вдруг это поможет ему, ведь неизвестно, в каких промышленных масштабах эти мудаки варят свою дурь. — Вы не замечали что-нибудь странное в поведении Дани… за некоторое время до аварии? — я наконец решился открыть рот, перебив Саню и Алёну, которые что-то обсуждали. Кажется, нашего общего друга Егора, который должен вернуться из армии в следующем году. — Не знаю… — удивлённо сказал Саша. — Вроде как обычно. Ну, он иногда был каким-то дёрганным — говорил, что заёбывается на работе и в универе. — Он в ноябре просил меня быть осторожнее и не выходить на улицу поздно, — задумчиво протянула Алёна. — Я, помню, удивилась немного. Но вообще он меня с детского сада опекал, — она потупила взгляд. Я машинально взял её под руку, погладил по предплечью. Алёна с благодарностью улыбнулась. — Ром, как мать? — спросила она, заглянув мне в глаза. — И как ты? Ты сам не свой в последнее время. Больше, чем обычно, — добавила она тихо. — Лежит в больнице, проходит лечение. Пока ничего не изменилось, — я пожал плечами.***
Мать нервно вскочила с больничной койки, когда я зашёл в палату с сумкой её вещей и пакетом с едой. Диета у неё была строгая, пришлось долго выбирать и сверяться со списком того, что разрешено. — Ром, зачем? — быстро проговорила она, вытаращив глаза с пожелтевшими белками и держась трясущейся рукой за спинку кровати. — Что зачем? Зачем еду тебе принёс? — я удивлённо взглянул на неё, опуская пакет и сумку на прикроватную тумбочку. — Зачем ты согласился… Отдать мне свою печень? Чёрт, откуда она узнала? Врачи сказали? Ну да уже неважно. Вопрос прозвучал неожиданно, но я уже прекрасно знал, что на него ответить. — Помнишь, как я наглотался таблеток и впал в кому, когда учился в десятом классе? Она присела на койку, наверное, больше не могла стоять на ногах, и по-прежнему не сводила с меня испуганного взгляда. — Помню, конечно, сынок… — А помнишь, о чём ты меня просила, когда я лежал в отключке? Я слышал тебя. Слышал твои слова. И после того, как пришёл в себя, ты не раз это повторила. — Я не понимаю… — тихо проговорила она, потупившись. — Ты просила дать тебе шанс, разве нет? Каялась в том, какая ты плохая мать. Ну так вот — я даю тебе шанс. Раньше не мог. Не мог тебя простить, да и сейчас, если честно, не могу. Но даю тебе шанс. Воспользуйся им, пожалуйста, — я хотел, чтобы мой голос звучал твёрдо. Чтобы убедить её и самого себя в том, что мои слова искренние, а в душе нет сомнений. — Я не хочу, чтобы ты ложился под нож ради меня. Это слишком опасно. Давай дождёмся органа от мёртвого донора… — А ты уверена, что дождёшься его? Люди годами ждут — у нас в стране ситуация с донорскими органами крайне хреновая, — я впился ногтями в собственные ладони. Сейчас бы сунуть голову под холодную воду, чтобы заставить себя остыть. — Ты просила дать тебе шанс исправиться и заслужить моё прощение. А теперь хочешь сложить руки и спокойно сдохнуть — ну конечно, так проще! Я закусил губу, осознавая, что перегибаю палку. Затравленный взгляд голубых глазах матери напомнил мне себя самого, только лет на семь младше. — Печень полностью восстанавливается за несколько недель. Так что ничего со мной не случится, если ты действительно обо мне волнуешься, конечно. Последнюю фразу мог бы не добавлять. — Так что готовься к операции и думай, как будешь искать моих сестёр, — снова выдал я, развернулся и направился к двери. — Сынок... Спасибо, — услышал, как она выдавила сквозь слёзы. И когда она это сказала, я почувствовал что-то вроде облегчения. Даже, скорее, освобождение от тяжелого груза, лежавшего на сердце. Нет, я не простил, и вряд ли когда-то смогу. Но теперь это уже не важно. Я переступил через обиду. Может, из-за того, что высказал всё это сейчас ей в лицо, может, из-за того, что, наконец, принял её раскаяние. Но главное, что обида на мать больше не пускала гнилые ростки в моей душе.