Птичка в силках

      Ренджун взлетел на крыльцо ателье, дрожащими от напряжения непослушными пальцами открыл замок и ввалился внутрь, в своё маленькое царство покоя, искусства и страстей, замешанное в его личный коктейль сумасшествия. Он вошёл в комнату, взбудоражено сдернул с себя одежду и ступил под душ. Сердце билось, качалось внутри, будто колокол — гнетущая вибрация растекалась по всему телу, она множилась, пылала лишь сильнее, и Ренджун влажной ладонью ухватился за телефон.       — Ты у себя?       Джемин, шурша тканью — так, словно уже готовился сорваться с места, — выдохнул:       — Мне приехать?       — Скорее, — капризно буркнул Ренджун, роняя телефон на столешницу умывальника.       Тугие струи воды сладостно били по телу и лицу, и он блаженно зажмурился, покачиваясь в трансе. Время тянулось бесконечно, вязко, словно жевательная резинка. Звонок в дверь прозвучал неожиданно, и Ренджун схватил полотенце, чтобы обернуть его вокруг бёдер и вышел, как был, босоногий, в приемную. Полы были холодными, и он оставлял за собой лужицы воды. Разгоряченный и полуобнаженный, Ренджун раскрыл дверь, и морозное дыхание января обдало кожу мурашками. Нетерпеливо он дёрнул на себя застывшего Джемина, стоящего с открытым ртом.       — Сделаешь всё для меня?       Он захлопнул дверь, щёлкнул замком и стянул полотенце. Джемин выглядел, словно сумасшедший. Он покраснел, долгие секунды пялясь на Ренджуна блестящими чёрными глазами, а потом медленно кивнул.       — Ну так чего ты ждёшь?       Ох, Ренджун так хотел избавиться от этого мучительного, сладкого напряжения, сковавшего тело, он фыркнул нетерпеливо, когда Джемин рухнул на колени, губами припадая к плоскости живота. Вцепившись в его мягкие волосы ладонью, Ренджун осторожно потянул, заставляя взглянуть на себя, и тогда Джемин, из-под прикрытых ресниц глядя в ответ, вдруг открыл рот, высовывая розовый, упругий язык.       Это было больше, чем приглашение: огненный смерч страсти, отчаянное желание удовольствия чужого, неотделимого от своего собственного.       Джемин простонал, смыкая губы на головке члена и языком очерчивая её. Холодными пальцами он впился в мягкость бедер, и Ренджун зашипел, откидывая голову и позволяя чужому рту вобрать себя глубже. Наслаждение было ярким и острым, невыносимым — как и сам Джемин, податливый, виноватый и взаимно влюбленный, — и Ренджун зажал рот ладонью, скуля и задыхаясь.       Там, за витражным окном ателье сияла новогодняя иллюминация, ездили редкие машины, неторопливо и праздно гуляли люди.       Они не знали, что происходит в полуметре от них, прямо в тёмной приемной ателье. Интимное, собственническое и яркое, полное власти и подчинения, сладкой боли и не менее сладкой любви.       Ренджун толкнулся глубже, задыхаясь восторгом близости, взглянул вниз, на Джемина — розовощекого, со спутанными волосами, полностью одетого — в распахнутом пальто и ботинках. На его лбу бисером блестели крохотные капельки пота, и брови были нахмурены. Витражные блики ложились на его лицо солнечным калейдоскопом — невинные на порочном, и Ренджун не смог оторвать взгляда от их игры, объятый блаженным оцепенением. Оно вспыхнуло вдруг фейерверком, ослепительно яркое и тревожное, рассыпалось миллионом искр по крови, заставляя сорванно простонать, теряя себя в потрясающей силы оргазме.       Ноги перестали держать Ренджуна, и он обязательно бы рухнул на пол, но его крепко прижали к твёрдой груди, затянутой в мягкий розовый свитер. Джемин, сорванно дышащий и дрожащий, оставил влажный поцелуй на тонкой коже за ухом.       — В спальню? — хрипло спросил он, и Ренджун ухватился за его шею, позволяя взять себя на руки.       — Меня — в спальню, тебя в душ.       — А потом? — надежда плескалась в чужом голосе, она пьянила сладостью этой волнительной власти.       — А потом посмотрим, — мурлыкнул Ренджун, блаженно закрывая глаза и наощупь находя джеминовы губы.       Ещё с прошлой ночи, проведенной с Джено, Ренджун был достаточно растянут. Он неспеша улёгся на живот и взял бутылочку смазки, открыл её и выдавил на пальцы. Согрев слегка лубрикант, он поудобнее упёрся коленями в кровать и ввёл сразу два, неспеша двигая ими и дразняще касаясь точки, от которой судорога наслаждения сжимала мышцы.       Он вздрогнул крупно, когда сзади раздался грохот, извлёк пальцы и перевернулся. Полураздетый Джемин, неловко стоящий в дверях ванны, глядел на него огромными, жадными глазами. Розовый яркий румянец смущения и жара стекал по его лицу на шею и обнаженную кожу груди, прятался в складках расстегнутой рубашки. Он был слишком одет — в рубашке и белье, и Ренджун закатил глаза, и, вздёрнув насмешливо бровь, спросил:       — Ну и что ты там встал?       Растягивать себя лёжа на спине было не так удобно, но он ещё не закончил, и потому поджал ноги к груди и протолкнул пальцы внутрь, блаженно закрывая глаза.       Со стороны ванны послышался сдавленный звук, чертыхание и быстрые шаги: Ренджун ойкнул, когда его руку, ласкающую ритмично, осторожно извлекли. Он не успел возмутиться — джеминовы длинные пальцы толкнулись внутрь, оглаживая стеночки, и Ренджуна подбросило на постели.       — Я что, сплю? — хрипло пробормотал Джемин.       Он завороженно следил, как его пальцы скрываются в податливой тесноте чужого тела, и всё внутри вспыхивало томительно и жарко от этого взгляда.       — Да уж точно спишь, — Ренджун подался навстречу, насаживаясь до самых костяшек, захлёбываясь удовольствием. — Иначе давно занялся бы делом.       Он хотел так сильно, так отчаянно, что начинал злиться, и эта невольная грубость будила в Джемине что-то податливое и послушное, от чего всё внутри звенело тягучим возбуждением. Поспешно схватив презерватив, Джемин натянул его на стоящий член, приставил к сжимающейся в нетерпении дырочке. Он дышал сорванно и лихорадочно, и облизнул губы в сотый раз.       — Это… это какой-то подвох? Проверка? — спросил он, и брови его изломались. — Ты ведь не скажешь мне больше не приходить? Ренджун, я так люблю тебя, пожалуйста!..       Он почти плакал: возбужденный, растерянный, дрожащий — щемящая нежность укусила Ренджуна болезненно и сладко, он отодвинулся, толкнул Джемина, заставляя улечься на постель.       — Это проверка, — и перекинул ногу через его бёдра, направил член в себя, на мгновение задыхаясь от блаженной, тянущей боли. — Это проверка на то, насколько сильно ты любишь меня.       Джеминовы ладони взлетели вверх, ложась на талию. Он всхлипнул, отчаянно кивая и задыхаясь — раскрасневшийся, уничтоженный этим внезапным удовольствием.       — Я люблю тебя, — пробормотал он. — Ренджун!.. Я люблю тебя.       И толкнулся вверх, ещё и ещё, резко, отрывисто и жадно. Ренджун упал ему на грудь, хватаясь за литые, напряженные плечи. Стоны сыпались из его приоткрытых губ, смешивались с джеминовыми стонами — это было сумасшествие, забытье, пожирающий огонь, вечный и беспощадный. Ренджун не помнил, как это пламя поглотило его целиком — сознание вдруг померкло, и пульс взорвался оглушительным боем в ушах.       Он очнулся минутой позже, и тело Джемина под пальцами было влажным и расслабленным. Чужое сердце билось горячо и громко, стучало доверчиво прямо в ухо, а будто бы в саму душу. Ренджун пошевелился, и губы уткнулись ему в макушку:       — Полежи так ещё, — шепнул Джемин.       Его ладони мягко, рассеянно поглаживали по спине, разгоняя мурашки чувствительности. Ренджун глубоко вздохнул, закрывая глаза и позволяя себе задержаться в этой чуткой неге, сладостной слабости в конечностях.       Неприятный разговор о их общем будущем мог и подождать.       Родители всегда хотели видеть Ренджуна тактичным. Тактичность эта виделась им, как и многим взрослым, в искренне звучащей лжи, вежливых улыбках и всяческом обхаживании тех людей, которые тебе не нравятся. Но вот бабушка, воспитавшая Ренджуна своей нежной рукой особы искусства, тактичность всегда предпочитала жертвовать в угоду искренности, когда дело касалось чувств.       «Если тебе больно, не стоит скрывать это для того, чтобы быть правильным и удобным», — говорила она. — «Детка, никто не поймет тебя, если ты не станешь говорить о вещах, что тебя тревожат».       Ренджун, по неизвестным причинам всё так же испытывающий вину за свои эмоции, каждый раз задавал один и тот же вопрос: «Как мне сделать это», и бабушка, в своей безапелляционной насмешливой уверенности отвечала: «Словами через рот. Учись говорить с людьми, учись чувствовать их, понимать и принимать. И тогда они будут вынуждены делать то же самое для тебя».       Ренджун не задумывался о том, что и правда живёт по этим правилам до этого самого дня, когда, развернувшись на постели, поглядел на лежащего рядом Джемина. Тот выглядел опустошенным в лучшем из смыслов — блаженно неподвижный, с загадочной блуждающей улыбкой на зацелованных губах, дрожащий ресницами, отбрасывающими густые тени в мягком свете лампы.       — Ты делал мне больно, и я простил тебя, — сказал Ренджун, глядя на чужое умиротворённое лицо.       Эти слова дались ему просто и искренне, и обида в них была выцветшей, блеклой — прививка от боли будущей, полученная Джемином помимо воли. Спокойный и всё ещё заторможенный испытанным наслаждением, Джемин моргнул медленно, и вина проступила в его чертах. Он открыл рот, собираясь сказать что-то — очередное «прости», горькое и бессмысленное в ренджуновых ушах, но не успел:       — Джено… он тоже сделал мне больно. Вы оба калечили меня, и обоих вас я простил, — Ренджун улыбнулся. Он будто смотрел на себя со стороны — когда-то разбитого, грустного и одинокого, рвущегося на части от этих чувств, не вмещающихся внутри.       — Я знаю, Джено ты не любишь. Он разбил тебе сердце, но разве и ты сам не сделал того же со мной? «Он плохой человек». «Не связывайся с ним». Вы звучали в унисон всё это время, обвиняли друг друга, тянули меня, будто тряпичную куклу, каждый на себя, требовали себе верить.       Джемин кусал губы, и пальцы его нашли ренджунову ладонь, ухватились за неё, подтянули к себе. Наверное, Джемин хотел отвлечь его — Ренджун не знал, да и было это бесполезно: весь он был словно дикий водопад, неудержимый и стремительный, дробящий свои и чужие чувства этой силой принятого решения, беспощадной искренностью.       — Ты не знаешь Джено ровно так же, как и он не знает тебя. А я не знаю вас обоих, но выбираю дать вам этот шанс, это право выбора: оставьте меня или останьтесь. Я не буду обещать, что у нас втроём всё получится. Никто не может просчитать своих завтрашних мыслей и чувств. И поэтому я хочу разобраться с собой сегодня. Я не собираюсь больше страдать и плакать, не хочу задыхаться, худеть от нервного истощения, кричать, собирать себя по кусочкам. Поэтому решай: или ты остаёшься здесь со мной и Джено, или уходишь.       Джемин, плотно зажмурившись, бледный лицом и кусающий губы, накрыл лицо рукой. Ренджун знал, что он плачет — он и сам плакал, но слёзы его были слезами высвобождения и восторга, сладкими, как вишневый конфи и лёгкими, будто слоёное тесто.       — Я не стану удерживать, мучить тебя. И сам мучиться тоже не стану, — пробормотал Ренджун. Он притиснул Джемина ближе, уткнулся носом в его пушистые, взъерошенные волосы. — Уйдешь — и я перестану любить тебя. Знаешь, на самом деле, в этом нет ничего невозможного: время лечит и не такие раны. А сегодня я выбираю будущее. И ты можешь стать его частью. Завтра, в шесть часов. Приходи, если хочешь остаться.       Джемин ушёл поздно, будто колебался и оттягивал этот момент. И Ренджун не знал, виной тому было банальное нежелание расставаться, или попытка «надышаться напоследок» перед тем, как разорвать эти отношения, что помимо нежной привязанности и тихих часов, проведенных вместе, принесли им слёзы, боль, отчаяние и горечь. Ренджун, сонно завершив свой вечерний моцион, улегся на сверкающие чистотой перестеленные простыни, и долгие мгновения просто лежал, наслаждаясь теплом одеяла и мягкостью подушки — он не заметил, как заснул, проваливаясь в бархатную невесомость своего сознания и проспал всю ночь, лишь ранним утром, лёжа в таинственной, мистической полудрёме, увидел сон.       Крохотный яркий свиристель парил в стеклянной высоте январского неба. Он пел блаженную песнь свободы и любви — столь сладкую и тоскливо прекрасную, что всё внутри звенело и пело с ним вместе.       Эта песня тревожным, ностальгически чарующим отголоском всё ещё звучала в его ушах, когда прозвенел будильник, окончательно разрывая тонкую поволоку волшебного сна.       Ренджун сел на постели, свесил ноги, уставился сквозь прикрытые шторы на тонкую пронзительно синюю полоску неба за окном, а потом вскочил, чтобы отдернуть шторы и впустить в комнату утро. Он быстро принял душ и побрился. Даже соорудил на завтрак яичницу, закусив её, неприлично и варварски, сдобным кексом. Душа просила праздника и радости, и Ренджун, бормоча под нос старый итальянской мотив, распахнул шкаф, вытаскивая в пару к белой рубашке яркий чёрно-красный костюм. Он оделся, покрутился перед зеркалом, улыбнулся себе.       — Или останьтесь, или идите к чёрту, — повторил Ренджун, прикладывая ладонь к груди, где заполошно билось сердце — крохотная пичужка, беспокойная, отчаянная в своем желании жить и любить.       Ренджун знал: тот свиристель был не просто плодом его утомленного переживаниями прошлых дней рассудка. Это была птица счастливого предзнаменования, мечты и надежды. И думая о ней сейчас, Ренджун впервые за столько лет не знал, какого будущего себе желает: страстных объятий влюбленных в него мужчин или умиротворения одиночества, казавшегося невыносимо сладким после стольких метаний.       Впрочем, этот выбор зависел не от него: сама судьба, интриганка и насмешница, держала в руках игральные кости.       Ренджун останется один.       Придёт лишь Джемин.       Придёт лишь Джено.       Или они оба постучатся в дверь его маленькой вселенной, его бесконечно любимой Дримворлд?       Ренджун поправил волосы, бросил последний взгляд на свою изящную фигуру в зеркале и решительно вышел в новый день. Сегодня он собирался стать счастливым, и не имеет значения, как лягут игральные кости.       Ренджун всегда очень увлекался своей работой, особенно, если брался с нуля за новые лекала. А тут поступил заказ на платье с роскошной драпировкой от одной очаровательной посетительницы, и он, скинув пиджак на диванчик и закатав рукава, сидел перед плоттером. Ох, такие заказы Ренджун любил больше всего и ненавидел не менее сильно: «Я полностью доверяю вашему вкусу. Хотелось бы что-то воздушное и розовое, а в остальном — на ваш вкус». Он вертел в пальцах карандаш и прикидывал, хорошо ли уложил воздушные слои пудрового еврофатина и как их сподручнее перенести на развертку лекальной бумаги. Сунув карандаш за ухо, Ренджун рассеянно ответил на прощание уходящей подруги и кинул взгляд на часы.       Без пяти шесть.       Что же. Кажется, Джено и Джемин не торопились.       Мысль была горькой, но Ренджун уже слишком увлекся этим розовым великолепием под закрытыми веками, что просто не мог воспринять её в полной мере. Он вздохнул, бросил взгляд на эскиз, распечатанный на бумажном листке для удобства, и чуть не упал со стула, когда в дверь ввалилась Наён, с огромными, напуганными глазами.       — Ренджун! — крикнула она, и всё внутри оборвалось. — Там эти!.. — девушка замерла на мгновение, запыхавшаяся, ухватилась за дверной косяк. — Там эти твои! Они сейчас друг друга поубивают.       — Пожалуй, это решило бы часть проблем, — фыркнул Ренджун, поднимаясь. Как был, в рубашке и брюках, он вышел в январский вечер, стал на крыльце, откуда открывался прекрасный вид на двух молодых мужчин, сцепившихся в схватке.       Конечно, Ренджун не был настолько наивен, чтобы думать, что «эти» будут друг к другу благосклонны, но устроить драку перед ателье, перед его детищем, пугая соседей и прохожих?..       — Вы двое! — закричала Наён, отвешивая меткий пинок Джено, свалившему Джемина на тротуар. — Ренджун здесь, кончайте цирк!       Они замерли, словно по команде, уставились на крыльцо, где стоял Ренджун, от сладкого волнения внутри не ощущающий холода. Он еле сдержал смешок, глядя на их вытянувшиеся от удивления и вины лица, а потом сунул ладонь в карман и достал телефон.       — Одна минута осталась. Что, вы передумали идти и решили, что вместо этого стоит устроить здесь беспорядок?       Джено выпустил джеминов воротник из рук и с азартом облизнул разбитую губу, уточняя:       — То есть, если Джемин не войдёт до шести, мы будем вдвоём? — вырывая возмущенный крик от всё ещё лежащего парня.       — Вы сейчас оба не войдёте, — зашипела Наён, яростная и решительная. — Копов вызовут, и быстро к чертям уедете!       Ренджун рассмеялся, глядя, как она цепляет их обоих, будто провинившихся котят, за шиворот, и толкает к дверям. Они ввалились клубком из трёх тел в крохотную приемную, и Наён сердито захлопнула дверь снаружи, отрезая их от шума взбудораженной улицы. Тишина Дримворлд была надтреснутой, словно медовые соты, гудящей напряжением и страстью.       — Ну, что, — шепнул Ренджун, ловя на своих губах сразу два ревнивых, голодных взгляда, — кто поцелует меня первым?