Птичка в силках

      Сквозь сон Ренджун почувствовал, как что-то щекотно скользит по лицу. Он сморщил нос, насупился и заворочался в постели. Ощущение пропало, но спустя пару секунд вернулось вновь — он заскулил, ерзая отчаяннее, но сон убегал, словно песок сквозь пальцы, и Ренджун приоткрыл глаза. Лицо Джено было близко — едва ощутимо он очертил подушечками пальцев скулы и линию челюсти, погладил дугу купидона и спинку носа, а потом отдернул поспешно руку, когда глазами встретился с Ренджуном.       — Прости, — шепнул Джено. — Я разбудил?       Он выглядел, словно другой человек: расслабленная улыбка скользила в уголке рта, чёрные волосы были взъерошены и забавно стояли во всё стороны. Ренджун вспомнил, как всего каких-то семь часов назад он путал пальцы в этих волосах, крича от удовольствия. Джено заставил его кончить два раза — будто вырвав это безумное наслаждение силой у сонного тела. И Ренджун, вопреки тому, что полночи не спал, ощутил себя полным энергии.       Рядом с Джено было спокойно. Так, как не должно было — уютно, безопасно и чутко. Ренджун находился рядом с самым страстным и страшным своим кошмаром, и по какой-то странной, необъяснимой причине чувствовал себя под его неусыпной защитой.       Он вспомнил вдруг, как в пьяном видении чудился ему огромный дикий волк, и крохотный свиристель рядом — беззащитная, глупая птичка, не помнящая об опасности, своей наивностью вызывающая желание защитить. Видел ли Джено его так же? Хрупким, беспечным созданием в ярких одеждах своего оперения, не ведающим об опасностях этого жестокого мира, привыкшим к сладости полета и пению?..       — Птичка, — шепнул Джено, будто подслушав его мысли, — ты такой красивый.       Ренджун знал этот взгляд: восторженный и яркий, пускающий часовым механизмом сладкую дрожь внутри — Джемин глядел на него так же. Что Джено сказал бы, узнай он, что Ренджун простил измену? Что сделал бы, ведомый ревностью и щемящей, страстной любовью?       Ренджун не хотел проверять. Не в это хрустально тихое воскресное утро, когда в щель между шторами заглядывало пронзительно-голубое небо, и душа внутри пела, рвалась в эту высоту, будто могла улететь.       — Хочу на прогулку, — Ренджун сел на кровати, склонился над Джено, завороженно следящим за его движениями. — Пойдем. Отведи меня на свидание.       Чужой вздох утонул в касании губ — Ренджун отстранился быстро, с азартом наблюдая, как Джено потянулся следом, и ресницы его затрепетали.       — Хорошо, — сказал он, переводя дыхание. — Куда ты хочешь?       Свежий снег под ногами приятно хрустел, будто попкорн и карамель. Ренджун вдохнул полной грудью, дурея от морозного аромата позднего января — хвоя и лёд, песочная сухость, сладость промерзшей прелой листвы. В старом парке было тихо, как и всегда в это время года: зимние активности шумели и сверкали в более молодых его собратьях, а здесь аллеи тонули в сонной тишине. Шаги казались оглушительными, громче них, пожалуй, билось только ренджуново сердце — оно замерло на мгновение, когда Джено остановился резко, притянул в объятия и ткнулся холодным носом за ухо.       — Хочу поцеловать тебя. Почему мне кажется, что я всё ещё сплю?       «Это хороший сон», — подумал Ренджун, но ничего не сказал. Он уткнулся лицом в дженову куртку и улыбнулся. Мог ли он предугадать такое? Он на свидании в парке с человеком, изводившим его на протяжении почти двух месяцев, переживший предательство, бессонницу и осаду в собственном доме.       Да уж, жизнь иногда приобретала крайне нестандартные повороты.       Коротко чмокнув Джено, Ренджун вырвался и бодро зашагал вперёд, давясь сладким волнением и смешками, ощущая чужое голодное, терпеливое недовольство кожей. Он шёл вперёд и вперёд, и замер только когда увидел ветвистое и темноствольное дерево, растущее под наклоном: оно было припорошено снегом, и на ветвях его сидела стайка красногрудых снегирей.       — Джено, смотри! — воскликнул Ренджун, звонким своим голосом разрезая пленительную тишину пустого парка. — Смотри, снегири.       Он обернулся и посмотрел на Джено. Тот, одетый в свою привычную чёрную куртку, кепку и джинсы, стоял с ладонями, спрятанными в карманы. Он казался забавной антитезой и этому парку, и нарядному Ренджуну в белом пуховике и забавной пятнистой панаме. Но Ренджуну всегда нравились странные, необычные люди, будто не вписывающиеся в своё окружение — внутри они зачастую скрывали нечто хорошее, чудаческое и наивное, почти детское. И он понял, что в Джено не ошибся, когда тот вдруг улыбнулся, и улыбка эта совершенно преобразила его лицо:       — И правда, снегири.       Он подошёл ближе и взял ренджунову руку в тонкой перчатке, чтобы сунуть к себе в тёплый карман так, будто знал, что пальцы замерзли.       — В детстве мы с мамой делали для них кормушку за окном каждую зиму. Они прилетали на подоконник, ворочались там и сидели, нахохлившись. Маленькие, как красные яблочки.       Ренджун, ощущая, как сладко и печально бьётся сердце, спросил:       — А где твои родители? — переплетая пальцы с Джено. Снегири чирикали, теребили яркие пёрышки и тонко посвистывали, и Джено, не отрывая взгляда от их умильного шебуршания, уронил:       — Умерли. Давно уже, мне тогда одиннадцать было.       Его тон звучал так равнодушно и бесцветно, будто воспоминания были лишь кадрами на кинопленке памяти. И Ренджун невольно вспомнил радостный Гирин, свой уютный родительский дом, шутливые споры мамы и папы, и зычный голос бабушки, когда она отчитывала их обоих со столь тонким сарказмом, что поначалу разобрать то, что она тоже шутит, было невозможно.       Ренджун не знал, что стал делать бы, потеряй он родителей. Когда бабушка ушла, он полгода ходил, как в тумане, пустой изнутри, словно жестяная банка. Мадам Хуан, в своём ярком шелковом домашнем халате с длинными рукавами и перьями, который она называла своей маленькой прихотью, всё ещё была жива в его памяти. Она пела романсы по вечерам, много смеялась, рисовала эскизы очередных платьев и костюмов, и с нестареющим интересом листала Вог:       «Детка, за мою жизнь мода успела не один раз пробежать по кругу. Это мир, в котором нет времени и пространства, и есть лишь то, что красиво и странно».       Наверное, Джено и Джемин бабушке понравились бы. Они оба были красивыми и странными — жалостливый преступник и жестокий доктор. И Ренджун вдруг так отчаянно захотел с бабушкой хоть раз поговорить, поплакаться, посмеяться с ней вместе — «Ну что за каламбур и суматоха! Моя жизнь будто кино, а я всегда хотел быть режиссером, а не главным героем».       Но бабушки больше не было. И он не знал, что ощущал бы, потускней эти воспоминания. Стало бы ему легче или тяжелее? Каково было это: забыть обо всём?       Джено забыл — или, вернее, старался забыть. Сознательно или нет, он стирал тот лёгкий эмоциональный след, эту тонкую нить, тянущуюся к его незалеченному прошлому. Что чувствовал он, когда потерял семью так рано? И стало ли это тем самым душевным надломом, той страшной раной, толкнувшей его в объятия преступного мира?       Трагедия чужой жизни вдруг предстала перед Ренджуном во всём своём масштабе, и он ухватил ртом воздух, хватаясь за Джено так, будто вот-вот упадёт.       — Прости, — сказал Джено, и голос его прозвучал растерянно. — Я тебя расстроил. Чёрт, ну почему я всё порчу? — он закусил губу и нахмурился, и Ренджун покачал головой.       — Я просто подумал… как ты жил всё это время? Родители и бабушка подарили мне столько любви, столько внимания и заботы. А ты был этого лишён. Как грустно тебе было!.. Жизнь несправедлива.       Джено притянул его для объятия, рассмеялся легко:       — Думаю, что не всё в моей жизни так плохо. Ребята и лидер… они мне как семья. И хотя мы все возимся в грязи, у этого жестокого мира есть свои законы морали. Жизнь несправедлива, это точно. Но разве именно поэтому не стоит ценить больше то, что ты имеешь? В этой безумной лотерее ты сделал ставку. И выиграл, — он коснулся пальцами ренджунова лица, погладил, щедро делясь теплом своей ладони. — Ты не задумываешься над тем, насколько дорого это желание жить, бороться и быть счастливым, это доверие к другому человеку — ты был целым с рождения, и твоя фортуна сохранила тебя таким же целым и сияющим. Для тебя открыты все дороги, и ты огранил себя, чтобы иметь силы и упорство идти любой из них.       Ренджун никогда не задумывался об этом. Кажется, когда живёшь своей обычной жизнью, то нет времени оценить то, что ты имеешь: семья, друзья и близкие люди, любимое дело. Но, что самое важное, свою свободу и право выбора — он был свободен, пока Джено сидел, привязанный к дикому, жестокому миру, зубастый и опасный, но всё такой же запертый в нём. Думать об этом было тревожно и грустно, и Ренджун привстал на носочки, чтобы ткнуться губами в чужие губы, и Джено раскрылся ему трепетным жаром, дрожью и жаждой.       Джено не знал: он хотел любить. Все эти годы носил в себе это чувство, отрицая его существование и делая потребность лишь сильнее, отчаяннее. Он был человеком, и желал сопричастности, привязанности и нежности, как и все они.       «Как и все мы», — подумал Ренджун, крепче сцепляя ладони на чужой фигуре.       Намерзшись в парке, Ренджун затребовал зелёного чая и сладких вафель, и Джено остановился у одного неприметного кафе. Выскочив из машины, Ренджун дождался, пока Джено тоже выйдет, а потом толкнул дверь, входя в мягко освещённое помещение. Внутри было тепло, и играла ненавязчиво тихая музыка. В углу у входа стояла вешалка, и Ренджун с удовольствием снял куртку, повесил её и с любопытством заглянул в большой холл. Ему под ноги грациозно скользнула серо-белая кошка. Она обнюхала его, требовательно мяукнула, обтерлась о голень и прошла дальше, туда, где стоял Джено.       — Здравствуй, Боншикки, — тот опустился на корточки, чтобы почесать кошку за ухом, и она ткнулась головкой в его ладонь, требуя ласки. — Что, соскучилась, малышка?       Кошка звонко мурлыкнула, и Ренджун воскликнул:       — Джено… ты что, ходишь в кошачье кафе?       Должно быть, удивление на его лице было очень забавным. Джено хихикнул, и на лице его нарисовалась абсолютно очаровательная улыбка. Он встал и пожал плечами.       — Ну, иногда заглядываю. Когда время есть, — он хотел казаться невозмутимым, но Ренджун заметил этот лёгкий румянец, плеснувшийся на его скулы.       — Не могу поверить своим глазам, — фыркнул Ренджун, не в силах удержаться от поддразнивания. — Сам Джено — и кошки, — он ухватился за чужой джемпер, ущипнул несильно и засмеялся.       Поспешно отвернувшись, Джено снял обувь и поставил её на полку.       — Разувайся и пошли, — буркнул он, кусая губы и складывая на груди руки.       Боншик требовательно толкнула лбом его ногу, обернув вокруг неё гибкий пушистый хвост. Она мурчала громко, будто маленький моторчик — Ренджун снял ботинки и склонился вниз, чтобы протянуть кошке ладонь:       — Привет, красавица, — он улыбнулся, когда Боншик лизнула его пальцы. — Кажется, ты знаешь много интересного о нашем Джено.       Они взяли напитки и вафли и устроились за маленьким столиком у окна, и рядом тут же оказалось ещё два пушистых создания. Одно из них, трехцветное и пушистое, невозмутимо запрыгнуло Ренджуну на колени. Кошка положила морду на стол, укладываясь прямо напротив тарелки, а потом сунула лапу, пытаясь дотянуться до вкусного.       — Кажется, ты понравился Соль, — Джено смотрел на них сияющими глазами фанатика. Он вытащил телефон и успел сделать фото до того, как Ренджун сообразил, в каком неловком виде предстал: с вафлей во рту, двигающий от настойчивой кошки тарелку.       — Эй! Нельзя так делать, я же ем, — он прикрыл рот и надулся, быстро пытаясь прожевать.       Эти вафли были просто потрясающими, и Ренджун прекрасно понимал жалобные глазки Соль, решившей выпросить кусочек. Джено улыбнулся ослепительно, и ладонью накрыл ренджунову набитую щёку.       — Такой милый, — пробормотал он, большим пальцем стирая крошки с нижней губы, и Ренджун вдруг смутился.       Буркнув что-то неразборчивое, он опустил глаза в тарелку, и поднял их, когда Джено убрал руку. Чужой розовый язык абсолютно неприлично скользнул по коже подушечки пальца, слизывая крошки, и Ренджун едва не подавился, подскочил на сидении:       — Я сейчас.       Он захлопнул дверь в уборную и дрожащей рукой открыл кран, чтобы плеснуть воды на горящие щёки. Джено будил внутри что-то тягучее и податливое, когда вдруг переключался на этот режим: его глаза неуловимо темнели, и притягательная улыбка трогала уголок рта. Он не стеснялся того, чего хотел — а хотел он Ренджуна, и всё тело вспыхивало в ожидании и нетерпении, и хотелось сейчас же эту ухмылку с его губ сцеловать.       Ренджун успокоился спустя долгих пять минут, и даже смог натянуть на лицо невозмутимое выражение. Оно треснуло тут же, стоило выйти: Джено сидел за столиком, и в его руках, словно ребёнок, лежала Боншик. Она закрыла глаза и мерно, спокойно дышала, позволяя Джено почесывать себя за ушками и по подбородку, и Джено при этом выглядел таким умиротворённым, счастливым и простым, что дыхание перехватило.       — Моя сладенькая девочка, — шепнул Джено. — Ох, ты такая хорошенькая! Кажется, ты потолстела. Ну что за милое пузико? — он осекся и страшно покраснел, когда заметил, что Ренджун за ним наблюдает, и даже гладить перестал.       Боншик недовольно потянулась, открывая янтарно-зеленые глаза, и лапой стукнула Джено по груди, требуя продолжения ласки, но он уже отвечал на поцелуй, и жарко дышал в ренджунов рот. Кошка, так и не дождавшись желаемого, грациозно соскользнула на пол.       Только когда ранний зимний вечер спустился на город, Ренджун вытащил Джено из кошачьего кафе. Они оба были по уши в шерсти, и Джено уже начинал чихать — ну что за ребенок, не знает, когда стоит прекратить! — и Ренджуну пришлось настоять на том, чтобы зайти в аптеку за антигистаминным. Ноги несли его дальше и дальше, и он остановился у крохотного сквера рядом с домом. С утра небо было чистым, и теперь редкие звёзды проглядывали через антрацитовую черноту, будто крохотные бисеринки. Ренджун стал посреди пустой, тихой аллеи и задрал голову, и тогда Джено остановился рядом, обхватил его обеими руками. Весь день он будто пытался наверстать все те недополученные объятия, что упустил, ходя вокруг Ренджуна кругами, то приближаясь, то отдаляясь. Его теплое дыхание защекотало шею, и Ренджун выдохнул коротко от волнительных мурашек, пробежавших по спине.       — Ты странный, — шепнул Джено на ухо, и Ренджун рассмеялся.       — Потому, что потащил тебя в этот сквер после парка? — он сладко поежился, когда мягкие холодные губы коснулись его кожи там, где пульсировала часто жилка.       — Нет, потому что ты здесь со мной.       Джено улыбался, Ренджун ощущал это будто седьмым чувством, и улыбка эта дробила его на части.       — Ты же не убьёшь меня, и не прикопаешь где-то здесь, под кустом? — хихикнул он, укладывая голову Джено на плечо и увязая всё глубже в блаженной лёгкости этой ненавязчивой близости.       Странно, но после того, как он увидел Джено утреннего, и смотрящего на снегирей, и воркующего нежно с кошкой, он никак не мог снова начать его бояться. Всё в Ренджуне будто перекрутилось, стало под другим углом. Джено всё ещё был опасным. Но таким, каким кажется прирученный волк, лижущий руки и выпрашивающий ласку.       — Я не позволю чему-то плохому случиться с тобой, — отодвинувшись, Джено пальцами осторожно приподнял ренджунов подбородок, и глаза его были серьёзными. — Знаю, это звучит неправдоподобно от такого, как я. Но я для себя решил, уже в ту самую первую ночь: никто не тронет тебя. Ни одна грязная тварь не коснется тебя, не сделает больно. Смешно. В итоге именно я и оказался такой тварью, но ты всё равно не оттолкнул меня.       Это звучало горько. Ренджун моргнул, отгоняя внезапно накатившие слёзы.       — Да уж, эти недели были просто чудовищными, и я не мог нормально спать и есть, — пробормотал он. — Даже ходил к психотерапевту за снотворным.       При упоминании Джемина хватка чужих рук на талии стала крепче, Джено поджал губы и сузил глаза, играя желваками. В полутьме сквера тени деревьев мрачно ложились на его лицо, и нечто звериное, жестокое просыпалось в его острых чертах.       — Если бы не я, ты бы не встретил доктора На Джемина, — он будто выплюнул имя. — Если бы я только мог убить его!..       Судорога электрическим разрядом прошила Ренджуна, и в глазах потемнело. Волк обнажал клыки. Но Ренджун не собирался позволять этой вспышке агрессии сойти ему с рук, он оттолкнул Джено, и холод плеснулся в его тон:       — Ты не посмеешь. Сделаешь с ним что-то — и можешь забыть дорогу к моему дому.       Удивление живо нарисовалось на чужом лице — после неги сотни поцелуев, после проникновенных, долгих разговоров, после страсти на смятых простынях Джено не ждал этого обжигающего льда. Он отступил назад, по-детски обиженно искривив рот, и брови его растерянно приподнялись:       — Но он же… изменил тебе?       Ренджун расхохотался. Правда, каким бы наивным Джено ни считал его, сам он в любовных вопросах был вдвое хуже.       — Ты забыл, с кем он мне изменил?       Карту крыть было нечем, Ренджун знал. Он был готов к этому: Джено выглядел так, будто его ударили. Он часто заморгал, в раздражении кусая губы, сложил на груди руки. Гнев столь явно пылал во всём его теле — экспрессивный, неудержимый и яркий, но теперь Ренджун бояться не собирался.       В дрессировке хищников нужна была стальная воля, а ещё крепкая хватка. И хотя руки у Ренджуна были исчерчены не успевшими зажить шрамами, он чувствовал, что хватка его стала лишь крепче. После кнута всегда следовал пряник, и щелкнутая по носу зверушка должна была получить угощение.       — Вчера ты сказал, что знаешь о том, что я никогда не полюблю тебя. Но что… если я могу сделать это?       Джено поднял глаза, и Ренджун захлебнулся этой бездной чувств, что открылась перед ним: надежда и горечь, влюбленность, вина и гнев — они пьянили своей неподкупной искренностью, и Ренджун, завороженный и восхищённый, не заметил, как Джено оказался вдруг так близко, что их сорванное дыхание смешалось.       — Ты сможешь полюбить меня? Чудовище, превратившее твою жизнь в ад; человека, которого ты ненавидишь?       Сердце стучало так сильно, что Ренджун услышал его барабанный бой в своих ушах. Он призывал к сражению, к финальной битве, решающей:       Всё или ничего.       — Я смогу, если ты станешь тем, кто этого стоит, — сказал Ренджун, и невыносимый шквал гнева и любви объял его пожаром. — Или вы оба с Джемином остаётесь, или оба идите к чёрту. Можешь думать до конца завтрашнего дня — до шести вечера, а потом решай. А Джемин… ему я скажу сегодня же. Не провожай меня.       Он развернулся и зашагал по обледенелой улице, и голова восторженно кружилась, а сердце стонало, пело и ликовало. Наконец-то Ренджун брал жизнь в свои руки.