Оглушительный свет и ослепительный звук. Всевозможные сенсорные сигналы перемешиваются до полной неразличимости. Под ногой вибрирует колонка-монитор. Хочется вдохнуть полной грудью, но от жара софитов слишком душно. Он чувствует себя одиноко, несмотря на толпу, скандирующую его имя. — Ро-за! Ро-за!
— Роза-а, встава-ай, я тебе опохмелька принё-ёс. Роза успешно провалил попытку открыть глаза и/или приподняться. Вышло только что-то буркнуть и перевернуться лицом в диван. От этого глазам стало темнее, но ухо подставилось ровно под возмутителя спокойствия. — Ну, Роза. Всю жизнь проспишь, — Прохор ткнул коллегу в бок, — А у меня тут коктейльчик «Утренний»: одна часть водки, две части рассола. И огурчик для антуражу. И бутербродесы еще. Упоминание еды сработало магическим образом, похлеще чем электричество на Франкенштейна. Роза сел, как ему казалось, прямо, выплюнул волосы и протянул руки вперед — под коктейль и бутерброды. Активировать голос он решился уже после того, как руки заполнили. — Спасибо… Проша (Розе было разрешено так называть коллегу, несмотря на то, что Прохор Розе практически в отцы годился) в ответ на это подмигнул неподбитым глазом, дескать, не чужие же люди. Даже после наполнения желудка заботливыми подношениями, существовать все же не хотелось. Хотелось вернуться обратно на диван, а лучше сразу туда, наверх, к Саньку. Ну, или вниз, сейчас это было однохренственно. Впрочем, радовало то, что у него не работа, а так, сидишь, в потолок плюешь, вот и утро настало. Прохор собирал свои пожитки, но, подумав, оставил Розе оставшиеся сухарики (А то тощий ж ведь, как осинушка). Потом еще подумал и оставил бутылку, хоть там и оставалось на полстакана, не больше (И грустный, как ива плакучая). И напоследок оставил и початую пачку сигарет, хоть и не был уверен, что Роза курит (Из-зинити, сюда метафоры не подвезли). Роза с каждым подарком благодарил все горячее, но чувствовал себя все более неловко. Было странно. Обычно какое-то хорошее отношение Роза получал от фанатов «Фантомаса», от тех, кто знал его как хоть немного прославленного музыканта. А тут… Роза даже и не особо много что о себе рассказывал, это Прохор за тамаду был, скорее. Роза проводил коллегу, еще каких-то задержавшихся на работе людей — они с ним разговаривали, к удивлению Розы, прямо как со взрослым (его совершеннолетие было уже почти с десяток лет назад, а он все не привык) — прошелся по этажам, возвращая на вахту забытые в дверях ключи, и задумался. Впереди двенадцать часов. Пустой ДК. Полупустая бутыль. Гудящая голова. Раньше Роза не понимал тех творцов, кому обязательно нужно страдать, чтобы что-то родить. Хотя, он раньше, видимо, и не страдал. Прошла пара дней с распада «Багрового Фантомаса». У Розы новая жизнь, работа, он забрал свои вещи из прошлой и убедился, что для него там места уже не осталось. Казалось бы, должно уже стать легче. Ни одно расставание с малыхой он не переживал дольше суток. Роза всегда был отходчивым, а его эмоции легкорастворимыми — особенно в спирте. Не сегодня. Роза допил бутылку в два решительных глотка и взял в руки гитару. В актовом зале, он помнил, была вся необходимая аппаратура. А кому-либо помешать он точно не мог — тем более еще и полуночи не было. — Отвали-и, Шершня-яга, отвали же, бли-и-ин, — Роза битый час безуспешно мучал себя и гитару. Вдохновение не шло. Вернее сказать, тот несчастный выпитый остаток вдохновения уже считай и выветрился, — Ай, фигня все. Роза вернулся к своей каморке и схватил со стола пачку. Тут из окон было только одно маленькое, да и то намертво законопаченное на зиму. Пришлось выходить на улицу. Луна была полная, светила ярко и холодно будто сценический софит. Роза неуютно поежился. Когда ж он еще на сцену вырвется, без барабанщика-то. Сам себе по гитаре не постучишь же. Роза на всякий случай (мат.ответственный, как-никак) запер парадную дверь, и ноги сами понесли его на проверенную точку раздобычи алкоголя в ночи. Денег у него, разумеется, не было. Но это был не первый раз, когда у Розы не было ресурсов на горячительное топливо. Раньше как-то все шло на мази и сейчас пойдет. По нахмуренным бровям продавца Роза четко прочел «Нет.» — Ну, дядь Севастья-ян, — сократить имя до «Севы» никогда и ни у кого язык не поднимался. — Ну, тёть Ро-оза, — передразнил его Севастьян, — я тебе и в прошлый раз говорил, что предпочел бы увидеть тебя с красивыми цветными бумажками с циферками, раз уж нельзя совсем тебя не видеть. — Ну, я отда-ам. С первой же полу-учки, — давить на жалость было бесполезно, они оба это знали. Ночную тишину разрезал деревянный стук. На прилавке теперь лежала шахматная доска. Продавец сверкнул стеклами очков. — Ну, что, Роза, помнишь еще, кого как есть? — Ага, рыбу — двузубой вилкой, — буркнул Роза первое в этом диалоге предложение на что-то помимо «Ну», но фигуры послушно расставил, — Ну, дя-я-ядь Севастья-ян, какое думать? Ночь на дворе, да градус во мне… Роза аж замер на секундочку, так и держа в руке слона, запоминая удачно сымпровизированную строчку. — Так ты хочешь выпить или нет? — в подтверждение своим словам Севастьян достал из-под прилавка что-то явно не из имеющегося ассортимента прилавка, подмигнул и сопроводил двумя рюмками, — Давай так: Съел — молодец; зевнул, потерял — пьёшь, заснул — штрафная. Цель — дожить до конца. Обещаю бонус, если вдруг нахлобучишь. Роза серьёзно кивнул и протянул руку, дабы скрепить вызов как взрослый. Несмотря на многолетнее отсутствие практики и спирт в крови, игра пошла довольно бодренько. Конечно, Розе пришлось выпить, и не единожды, но и оппонента заставил знатно попотеть. Вначале ему казалось, что капут, рассыпется, толком не начав, ан нет, откуда-то из глубин нейронов всплыли и словечки жаргонные, и всякие там испанки, итальянки и китайская ничья. Розе не хватило буквально чуть-чуть до победы. Но это его ни капельки не огорчало уже к тому моменту. Стоять — стоял, даже почти не шатался и за стойку придерживался всего-то пару раз в минуту. Продавец посмотрел на него с уважением: — Ты вырос. Ладно, так и быть, заслужил бонус. В этот раз на прилавке помимо свеженькой бутылки взамен уже напару облагороженной появилась и знакомая с детства ярко-желтая упаковка сушеных бананов. Роза чуть не взвизгнул, о, как же давно он их не ел. — Дядь Севастьян! Вы просто!.. — Роза кинулся обнимать, невзирая на препятствие. — Тихо, тихо, мне еще патрульных тут не хватало, — заворчал тот, скрывая довольную ухмылку. Эх, давно ли этот пацанчик мог пешком под стойку зайти, — Все, иди. И, слышишь, хорошо себя веди, не дай бог мне станет за тебя стыдно! Роза закивал, подхватил свежедобытое и выскочил за дверь. Не успел продавец убрать початую бутылку обратно под прилавок, в дверях вновь показалась белобрысая морда. — Дядь Севастьян, а можно мне еще чего-нибудь на поесть?.. Розу нагрузили так, что он не смог возвращаться в легкую припрыжку, как его тянуло под влиянием алкоголя в крови, лунной морозной ночи и предстоящего пира. Холодильник там точно где-то был, Роза помнил, так что он не ограничил себя по вопросу колбасы, сыра и всего такого. Правду говорят, без связей ты букашка. Или как-то так. Стоило только разложить добычу на столе каморки, Роза осознал, насколько же он изголодал. Никогда раньше до такого не доходило. Это Шершняга, не помяни его к ночи всуе, был любителем забыть про еду, сон и прочую физиологию. Порой приходилось натурально его заставлять. К черту его, вообще-то. Зачем портить такое замечательное настроение. Кстати, о настроении. Стоило набить урчащий желудок, как и извилины и какие-то там струны душевные сразу ка-ак завибрировали в такт музыке сфер, Роза схватил гитару и, прямо там, забив на комбик, начал наигрывать. Он слишком боялся, что муза сбежит по дороге к актовому залу. — Ночь на дворе, Да градус во мне. Шершняга — дебил, группу убил… — Роза запнулся и посмотрел на свои руки, будто это их личный косяк. Неужели, прилив вдохновления опять почудился? Он вдохнул, выдохнул, отхлебнул, мотнул головой и начал с начала:Ночь на дворе, Да градус во мне. Здесь дом, блин, нахрен, культуре́н Нет гастролей, малых и турне Зато, блин, себе я нахрен, вере́н, Словно овощ, в томатном пюре Здесь устроил багровое шоу А розы шикарно живут и без шершней Ю ноу?
Роза как будто даже протрезвел. Вернее, плебейское алкогольное опьянение сменилось возвышенным опьянением поэтическим. Он определенно был доволен собой. А хорошая работа должна была вознаградиться. У Розы на этот случай было отложено супер-лакомство в желтой пачке.Роза не помнит, когда в первый раз вкусил это неприличное великолепие. Этих фруктовых сладеньких новорожденных стариков в кричащей обертке. Скорее всего до сознательного возраста. Где-то между полной зависимостью от маминого молока и съеданием всего, что оказалось в зоне досягаемости (То есть, скорее всего на полу). Этот резкий, но приятный запах будто пропитал все его солнечное детство. Руки вечно были липкими, поэтому липким и банановым было вообще все вокруг. *** — Розонька, зачем ты ешь поперек? — послышался ласковый, хоть и слегка насмешливый нянечкин голос откуда-то сверху. — Мёй изюм, сё хочу, то и де-аю! — мальчуган надул круглые щеки и отвернулся к стене, чтобы не осуждали, его метод наслаждения вкусней. Говорить он уже пытался, но выходило еще так себе. *** — Мам! Мам! — Роза выскочил из-за угла, как черт из табакерки. Караулить было непросто — затекали либо ноги от сидения на корточках, либо шея от выглядывания. Но наконец-то можно покинуть убежище, сияя широченной улыбкой на все имеющиеся зубов двадцать, — Мам! Купи сушеных бананов! Девушка (а выглядела она от силы на двадцать) только что расплатилась за пачку самых дешевых из приличных сигарет и теперь недоуменно смотрела на невесть откуда появившегося шести-семилетку. — Мальчик, ты вообще кто? Какая я тебе мама? Ты потерялся? Роза поморщился. Вот такие активные обычно всю схему ему и ломают. Не дай Джа, она действительно соберется искать его родителей. Роза скуксил мосю, но все же рискнул спросить, авось таки прокатит: — Значит, не купите? — и посмотрел на девушку старательно отрепетированными щенячьими глазками. С легкой косинкой они смотрелись еще убедительнее. Роза сидел на старых скрипучих качелях, с ухмылкой победителя вгрызался в вязкую мякоть, пока менее миловидно-выглядящие пацаны пожирали его завистливыми взглядами. Роза чувствовал себя королём. *** — А ну вернитесь, паршивцы! — звенело где-то уже в недосягаемости. На подобную рискованную дерзость Роза решился только на свой четырнадцатый юбилей, и то без подначивания парней постарше могли бы звезды не сойтись. Легкие горели, ноги саднили, но Роза продолжал бежать, прижимая к себе копеечную, но такую дорогую желтую пачку. Ему не так уж и были нужны эти бананы (хоть он и любил их, наверное, всегда-всегда), сколько этот адреналин, кипящая кровь в висках и полет безнаказанности. День спустя Роза вернул нетронутую упаковку обратно, прикрывая горящие щеки отросшими за пару лет бунтарства прядями. В ответ на его пионерскую честность продавец разложил шахматную доску.
Приторно-сладкий вкус смешался с солоноватым вкусом текущих по щекам слез. Почти забытые воспоминания накатили как снежный ком. Те же бананы стали наградой за первый выигрыш в шахматы, который случился ох как не скоро. И потому Роза был польщён, что дядьСевастьян помнит про его предпочтения. Он тогда даже почувствовал себя снова мелким пацаненком, а не патлатым подростком, который выглядел с точки зрения взрослых как-то подозрительно. Только чувство это долго не продержалось. Через некоторое время Роза почти перестал заглядывать в магазин чтобы сыграть партию, потому что его затянула совсем другая игра. Но даже после этого не было дня, чтобы для Розы не осталось хотя бы одного пакетика лакомства. Хотя нет. Был один раз. Роза зажмурился, провел ладонями по лицу и глухо заворчал. Этот случай до слез не хотелось вспоминать сейчас, но мозг уже услужливо подсунул некогда приятную картину и отвертеться не вышло.С рождения «Багрового Фантомаса» в составе Розы и Шершня хорошо если прошло полгода. Яшка учился не запарывать ритм где-то за моей спиной и нихреново так отвлекал от нужных мыслишек. Я не успевал полностью погрузиться в свои идеи, как из них выдергивал очередной удар по тарелкам. Текст, блин, писался уже неделю, но ни одной новой строчки в нем не прибавилось. Че делать с таким рабочим перформансом было неясно. Без репетиций Шершень своими золотыми ручками выдавал хрен пойми что, а пока он кипитярил на фоне, я сам хреначить хитяры мирового масштаба не мог. — Яш, — позвал я, откинувшись на подлокотник дивана и наблюдая Шершня с его гидротурбоустановкой вверх ногами, — завязывай стучать, у меня все мемуары на буковки рассыпаются. Шершень опустил (или поднял, если смотреть из моего положения) палочки и весь как будто уменьшился на своем насесте. — И-извини, Роз. Я не думал, что мешаю. — Да нихрена ты не мешаешь, ты вообще, блин, почти Бонэм у меня. Мы с твоими ручками божественными всех державных, блин, малышечек к себе переманим, — я поднялся, и комната снова встала с ног на голову, — Только соляги иногда текстом надо, нахрен, разбавлять, ю ноу? Шершень моргнул. — Н-ну так бы сразу и сказал, — Яшка, не глядя на меня, постукивал палочкой по ободу, — Б-блин… Для неподготовленного взгляда он выглядел обиженным. Тогда у меня такой взгляд, собственно, и был. Шершень выполз из-за установки, гремя всем, чем только можно, и бухнулся рядом. Пару минут мы просто сидели в полной тишине. Я втыкал в пустую тетрадку, Яшка в такой же пустой потолок. Потом я не выдержал. — Яш, все равно ничего нихрена, блин. Он покосился на меня своим синющим глазом и все тем же обиженно-никаким тоном произнес: — М-мне свалить? — Я-аш, — почти простонал я, — Ну прости. Ну, блин, ну не привык я хреначить, когда через плечо в любой момент заглянуть могут. Яша завис, то ли вспоминая что-то, то ли просто, как обычно, подгружаясь. Потом, съежившись, проскрипел что-то вроде «Пон-нимаю», поднялся и быстрым шагом вышел из квартиры. Я успел только проводить его взглядом, не ожидая таких скоростей от этого киселя. Входная дверь тихонько щелкнула. Вот каким хреном я был должен понять, что произошло? Похоже, Яшка был смертельно обижен моим недоверием и теперь пошел запивать горечь разочарования чем покрепче. Тоже мне, фиалка рыжая. Понимает он, нахрен, как же. Короче, несмотря на тишину и благодать, песенка не писалась все равно. Еще и настроение скатилось ниже плинтуса. Предупреждали же пацаны, что от Яшки одни проблемы. Побродив по пустой квартире, я решил пойти поискать это недоразумение. Наверняка сидит где-нибудь в подвале и под портвешок жалуется дядь Игорю на тяжкую житуху. Только ни у дядь Игоря, ни на стройке, где собирались все местные пацаны, Яшки не было. Возможно, пока я таскался по жаре, он уже сидел дома и паковал мои вещички, чтобы я нахрен катился обратно в свою общагу. Эти тупые стремные мысли срочно нужно было чем-то перебить. Да и жрать тоже уже давно хотелось. Ноги сами понесли меня в знакомый магазин. — Дядь Севастьян, а дайте бананов пару пачек, пжалста, — заученно оттарабанил я, облокачиваясь на прилавок, чтобы вентилятор в глубине помещения хоть немного подул и на меня. — Тихо бегаешь, Розочка, — усмехнулся продавец, поправляя очки костяшкой указательного пальца, — Кончились они. — В смысле кончились, — меня будто мешком с кирпичами огрели, на моей памяти еще ни разу такого хренового события не было. — Вот так, — развел руками Севастьян Савельевич — В следующий раз только на той неделе привезут. Хочешь свежих дам, их еще три ящика. Зеленые кочерыжки, штук по 10 в каждой грозди, меня не прельщали. День окончательно стал мерзопакостным. — Не, дайте тогда сигарет что ли, — прямо сейчас курить не хотелось, но подстраховаться было надо. Хрен его знает, что за сегодня еще успеет произойти. Продавец все с той же гаденькой ухмылочкой (а раньше я не замечал за ним такого) и почему-то без привычных нотаций о вреде курения, выдал мне какую-то незнакомую пачку. — Дядь Севастьян, а я от этого курева не сдохну? — Сдохнем мы все рано или поздно, но ты явно не от легких рака скоропостижнешься. Я ж не враг тебе дрянь какую подсовывать. Бери, пока дают. Домой я вернулся готовый вообще ко всему. Ко всему, кроме того, что увидел. Яшка, не разувшись, лежал на диване и скучающе втыкал в одну из первых серий Слёз сентября. Услышав мои шаги, он быстренько скинул ботинки и запинал их поглубже под диван. Я сделал вид, что ничего не заметил и, оперевшись на дверной косяк, спросил: — Шершень, нахрен, че ты исполнять начал? — В с-смысле? — обернулся на меня Яшка, все с тем же неясным выражением на лице. — Ну, вот эти вот бега, блин, крысиные зачем были? Он пожал плечами и отвернулся обратно, как будто ему и впрямь было интересно еще раз узнать, что Эстефания, оказывается, не любит… Этого самого… Да, черт с ним, как бы его там ни назвали, все равно хрен выговоришь. Не дождавшись ответа, я ушел на кухню, намереваясь хотя бы пожрать. Там ровно в центре стола стояла коробка. Мне понадобилось как минимум секунд тридцать, чтобы открыть рот и крикнуть в ту комнату: — Яш, эт че? Шершень не торопясь приплелся на кухню и встал рядом со мной, уставившись на стол, будто первый раз его видел. — Коробка. — Это я, блин, вижу. А нахрена она тут? — даже не дождавшись, пока Яшка сформулирует что-то вразумительное, я полез смотреть что внутри. Мало ли, вдруг бабуля посылку прислала, пока меня не было. Коробка была под завязку забита рыжими, желтыми и красноватыми пачками с сушеными бананами. Я и не замечал, что упаковки настолько отличаются по цвету. И не знал вообще, что они бывают разные. Да и бананов столько одновременно видел впервые в жизни. И вообще забыл, как говорить. — Ох-ре-неть, — первое слово вышло как-то сипло. — Это откуда такое богатство? Ты че, гитару мою с психу продал? Или банк ограбил? Или… Шершень, не сдвинувшись с места, смотрел куда угодно, но не на меня. — Я к родителям ходил, Роз. Они д-денег дали. — И ты их все вот на сушёнку эту спустил? — Не, еще там, — Шершень отмахнулся, — ты б-блин за ними бегаешь каждый день. И вот. Я не удержался и сжал Яшку в объятиях. Не столько от благодарности — до мозга еще не особо дошло, сколько для поддержания пошатнувшегося равновесия. И в прямом и в переносном смысле. Он тут же цепко схватился за мою футболку, опасаясь потерять равновесие вслед за мной. Последний раз мне какой-то охренительный подарок перепадал наверно еще в детском саду. А тут это вот. И все мне. Шершень-то их вообще не ел. — Ты, блин, нахрен, блин, — мысли совершенно не хотели складываться в какую-либо фигуру речи, вываливаясь изо рта невнятной кучей блинов и нахренов, — Я, блин, ты, нахрен. Блин. Я вздохнул и решил немного помолчать. Вдруг смогу поймать и сложить вместе хоть какие-то содержательные слова. Яшка меня не торопил, только поглаживал по затылку как ребенка, чудом не цепляясь за волосы своими вечными колечками. Я выдохнул: — Зачем? — Шершень не понял. Он чуть отодвинулся — чтобы ему мое лицо было видно — и попытался найти мои глаза своими. А я из мало того, что закрыл, так еще и волосами завесил. Не был я готов завязнуть в синеве, — Нет, я понимаю, что бананы затем, чтобы есть. Но почему? Для меня? Такое?.. Я сделал какое-то невнятное круговое движение рукой, будто благодаря этому можно не продолжать разговор.
Прошлое настолько захлестнуло Розу, что он и не заметил, что уже не один в каморке. Хорошо, что вновьприбывшему хватило такта и понимания сидеть тихо и никого и ничего не трогать, пока Роза сам его не приметил — а то мог бы тут же и скоропостижнуться от внезапности. — Ой, а что, уже утро? — Роза наспех вытер лицо уже подсалившимися волосами и попытался сделать вид, что все в порядке. Прохор сочувственно посмотрел, но расспрашивать не стал. Вместо этого предложил свою стандартную панацею — в одной руке стакан, в другой пачка. И этот тоже относится по-доброму. Роза в очередной раз не мог понять, почему. Почему вокруг него так много людей, которым не все равно? И почему Роза не мог так просто это принять? Из глаз против воли опять потекло. Он схватил стакан и залпом осушил, будто хотел задним числом обосновать затмившие взор слезы. — Спасибо, — севшим голосом поблагодарил он. Затем принял сигарету — Проша курил какие-то самые простые, без фильтра — накинул на плечи косуху и вышел на улицу. Роза хотел, чтобы коллега составил ему компанию, но совершенно не хотел что-либо говорить. Повезло, что Прохор, по-видимому, обладал незаурядной интуицией (или назойливостью) и пошел за ним хвостиком без всяких просьб. На улице, после первой затяжки Розу как прорвало: — Вот нахрена это все было, если группу похерили в секунду, блин. Я-то думал у нас там история мировая, слава всесоюзная, а у него Роза эта, мимоза нахрен. Прохор как-то недобро покосился на Розу, прикуривая свою сигарету, но промолчал. А Роза продолжал тараторить, не замечая ничего вокруг. И про тупого Опарыша, и про рождение Багрового Фантомаса, и про мудака рыжего с его малыхами и черняжками. Он говорил сбивчиво, пересыпая речь своими привычными междометиями, почти захлебываясь собственными словами и не заботясь о том, понимает ли вообще Прохор о чем речь. А потом в один момент Роза будто выключился, опустил голову, снова завешиваясь не очень чистыми патлами, и неожиданно для себя уткнулся лбом в прошино плечо. Тот стоял, прилипнув спиной к закрытой двери и медленно молча курил. Роза всхлипнул, стараясь сделать это как можно незаметнее, но ничерта подобного. Тяжелая рука опустилась на спину, поглаживая и успокаивая. Ее тепло Роза чувствовал даже через плотную кожу косухи. Они постояли так недолго, пока Прохор не докурил, отбросив бычок точно в урну. — Так еще не раз будет, хлопец, может и к лучшему, что вот так резко разбежались. Тебе больше повезло, ты ж свободный теперь. Роза поднял голову, промаргиваясь и привычным жестом отбрасывая волосы от лица. Он еще помолчал, наблюдая, как в пальцах дотлевает невыкуренная сигарета, и невесело улыбнулся. — Мы даже сигарету одну на двоих делили. Мне дядь Севастьян один раз Кэмел подсунул. Я вообще ни в зуб ногой, блин, что это за штука, а Шершень, прошаренный, он мне сказал, что сиги дорогие и их беречь надо. Мы, нахрен, их полгода курили по одной, по праздникам и особым случаям. Потом верблюда этого дурацкого, блин, вырезал и Яшке подарил, блин, за то, что он у меня барабанщик такой ошезительный. А Шершень его на бочку со своей стороны прилепил, и этот верблюд с нами по концертикам катался. Роза сморгнул последние слезы и почувствовал, что, наконец, выговорился: — Бл-лин, спасибо, что выслушал. Правда. Очень нужно было, — Розу переполняло чувство благодарности и какой-то освеженности, что ли, обновленности. Прохор же смотрел как-то тяжело, не как обычно. — Рад помочь. Но больше со мной про эти вот свои мутки, — он поморщился, явно подбирая минимально обидные слова, — Не надо, в общем. Я все равно понять не смогу. Роза подзавис, пытаясь понять, что же не понравилось Проше. — Дядь Прош… — он аж как-то весь сжался, опять забыв о своем почтенном возрасте, под этим взглядом, — Я… Блин, ладно, простите. Роза укутался в косуху, поджимая плечи. Не столько было холодно внешне, сколько изнутри — все, что успело освободиться, излившись слезами и спутанной речью — сейчас продрогло от внезапного непонимания со стороны коллеги, собутыльника и, казалось, что друга. Роза, так и не понимая, что и когда пошло не так, прошмыгнул в свою каморку, не слыша и не видя ничего вокруг, шлепнулся на уже родной диванчик и практически моментально вырубился.