The line grows thin between what's wrong and right

От этих слов почти физически больно - но Ёсан знает, что они правильные. Что так и должно быть. Что... Все он знает - той частью разума, которая сейчас далеко, которая отдала эту ночь совсем другим чувствам. И ему больно - сейчас, в этом сладком безумии ему кажется, что вот оно - единственно важное и настоящее, что мир без этого человека станет другим, менее ярким, неправильным. И все же это голос этой ночи, и только она одна у них есть, одна, которая может стать самой яркой в жизни. И Ёсан хочет прожить ее на одном дыхании, разделить это чувство, этот восторг со своим "вампиром", довести его до такого же безумия и стать не совсем уж одним из многих любовников. Он хочет, чтобы о нем помнили - и царапает плечи сквозь белую ткань рубашки, не задавая вопросов и ничего не прося, кроме того, что тот уже дарит. И когда причина его ночного безумия опускается вниз и начинает ласкать уже давно ждущий этого член, Ёсан не сдерживает стонов - эти губы не похожи ни на одни женские, этот человек знает, как довести любовника до экстаза, и эта смесь нежности и страсти кружит голову лучше любого алкоголя. А еще ему не нравится слово "любовник" - обычное и понятное, оно сейчас кажется недостаточным и каким-то мелким, незначительным. Возможно, все дело в том, что Ёсан никогда ничего подобного не испытывал ни к одной из своих девушек, которым даже говорил о любви - а то, что происходит сегодня, гораздо более всепоглощающее. Он двигается в извечном ритме, и его пальцы зарылись в волосы "вампира"; ему даже не приходится направлять его или задавать темп - как будто тот читает все чувства и лучше самого Ёсана знает, что ему надо. И когда он с протяжным стоном кончает, ему хочется крепко обнять того, кто подарил ему минуты наслаждения, целовать его, отдать не меньше, чем взял, сделать его столь же счастливым. - До рассвета еще есть время, - он еле вспоминает о том обещании уйти так скоро - теперь, когда первая страсть утолена, ему хочется быть с этим мужчиной долго, быть с ним разным, и очевидно, что только ему, кого знает меньше часа, он готов настолько довериться и открыться. Наверное, это не любовь - слишком быстро, но Ёсан не знает другого слова. Он художник, а не поэт. - До рассвета ты мой. И взглядом спрашивает - чего ты хочешь больше? Как мне доставить тебе такое же наслаждение? В том, что у него получится с первого раза сделать столь же мастерский минет, он очень сомневается. Отсутствие такого опыта должно быть очевидно для обоих. Сонхва плавится от стонов - чужих и своих, и ему кажется на несколько мгновений, что его сердце снова бьется, что он может чувствовать, как это делают живые люди с их горячей кровью и кипящими эмоциями. Он никогда не жалел о том, что больше не способен ощущать мир так, как они, но в эти мгновения ему жаль, что его возбуждение - реакция только рассудка, а не тела, что он не будет задыхаться от поцелуев, что он не сможет проглотить горячую сперму, когда его любовник кончит. Этих мелочей не хватает, впервые за всю его не-жизнь действительно не хватает. Но ему удивительно, немыслимо хорошо, и этот парень для него вовсе не один из многих, нет, эти мгновения врезаются в память, этот образ отпечатывается на сетчатке и в подсознании. Даже если они больше никогда не увидятся, он будет его помнить. И будет желать повторить эту безумную ночь. Потом он целует его, прижимая к себе, размазывая по его бедру и боку его семя, пачкая одежду. Он такой горячий и такой беззащитный, что невозможно не любить его и не желать дать ему еще больше удовольствия. Сонхва подхватывает любимого на руки и относит в машину, пытается раздевать его и одновременно разложить оба передних сидения, торопливо срывает с себя одежду. - До рассвета я твой, - шепчет он, накрывая его собой, удерживая за запястья нежно, но очень крепко. Этот невероятно чувственный и хрупкий человек теперь полностью в его власти, и он мог бы сделать с ним что угодно, но ему хочется только дарить ему нежность. Очень много нежности. Сила иногда проявляется именно так. Конечно, он помнит о своем обещании. Только не торопится его исполнить, целует и прихватывает губами и зубами кожу на шее, но не вонзает в нее клыки, пока их тела не соединяются. Даже тогда не спешит, дает возлюбленному еще глубже провалиться в эмоции, раствориться в ритме, дарит ему поцелуй, когда тот уже близок к оргазму, чтобы наслаждение затопило рассудок полностью. И Сонхва тоже невероятно хорошо, он упивается его эмоциями и чувствует себя как никогда счастливым. Никогда. Ни в жизни, ни в не-жизни ему прежде ни с кем не было так хорошо. Тяжелее всего помнить о времени. Хочется сделать это еще раз, а потом еще, еще, еще, совсем не выпускать его из объятий. Сонхва пьет кровь - и почти сразу же ее тратит, чтобы его тело оставалось теплым и было пригодным для любви. Он буквально не может насытиться, потому что страсть и голод сильны примерно одинаково. И к тому моменту, когда он натягивает на совсем выбившегося из сил возлюбленного измятую, перепачканную и местами даже порванную одежду, все тело того перемазано помадой, гримом и спермой, покрыто синяками от укусов и засосами, и только следов от клыков на коже нет, потому что это все-таки слишком опасно. Сонхва хотелось бы, чтобы он догадался, что с ним произошло что-то очень необычное, но он боится, что это будет для любимого слишком. Позже, в пригородном отеле, где он снимает номер на двоих, он укладывает его в постель и заботливо укрывает одеялом, смывает грим и приводит в относительный порядок волосы, просто чтобы не уезжать сразу, побыть еще немного рядом с человеком, который подарил ему такую удивительную ночь. Находит бумагу и ручку, пытается написать записку - слова не приходят, все кажется глупым и пошлым, между ними произошло что-то слишком особенное, чтобы это можно было описать обычными фразами. "Кажется, я на тебя подсел," - пишет он в конце концов. Это тоже звучит глупо и пошло, но по крайней мере это точно правда. Рассвет застает его уже дома, где все стекла затонированы не пропускающей солнечный свет пленкой и занавешены тяжелыми шторами. Дома спокойно и тихо, но Сонхва не хочется спать, ему хочется еще немного побыть во власти этого удивительного чувства. Но противиться дневному сну долго невозможно, и он засыпает под писк разрывающегося от уведомлений телефона.