Записки на салфетках

Ему, как практиканту, поручили заниматься делами, которые поступили накануне. Как ему сказали, он внимательный, ответственный и достаточно умный, чтобы не упустить ничего при их сортировке. Хотя было бы там что сортировать: передозировка веществами, реанимация, направление на реабилитацию; передозировка веществами, реанимация, направление на реабилитацию... Папка за папкой, имя за именем, фотография за фотографией. Рядом над ухом весело щебетала одногруппница, которая решила пойти тем же путем, но, по сути, только мешала заниматься делом. "Имя: Адам Фамилия: Риццоли Состояние:..." Дальше он не читал. Ему не надо было: с фотографии на него печально смотрел тот, кого последний раз он видел в прошлой жизни. Тот, кого он оставил за порогом Дома. Тот, кому он дал новое имя. И тот, у кого он украл сердце, не имея на это никаких прав. - Клевер. - Это сорвалось с его губ против воли. - Что? Какой клевер? Там кто-то клевером обдолбался что ли? - И звонкий девичий смех, за который захотелось только ударить кулаком в стену. Она продолжала что-то болтать, не останавливаясь и даже не ожидая от собеседника ответа, а он просто пропал. Фотография была черно-белой, какой-то блеклой, но он точно знал, что здесь должен быть зеленый цвет. Обязан. Без него - нельзя. Он резко встал, хватая со стола папку и разворачиваясь к выходу. Глазами он лихорадочно искал номер палаты. - Том, ты куда?... - донеслось ему в спину, но он захлопнул дверь и кинулся со всех ног. Он уже успел выучить эти переплетения коридоров и дверей, так что точно знал, куда ему надо - только медицинский халат белым крылом мелькал следом. Дверь, поворот, прямо, по лестнице наверх, извиниться перед кем-то - и он, запыхавшийся, стоит перед палатой, за дверью которой лежит его прошлое. Он неуверенно повернул ручку и, на удивление бесшумно, открыл дверь. На него тут же пахнуло странным сладким запахом. То ли медикаменты, то ли мед. Воровато оглянувшись, он шмыгнул в палату. Четыре койки, три из которых пустые, а с последней - раздается тихое мерное сопение спящего человека. У него перехватывает дыхание: нет зелени, только цвет пепла на подушке да мерный писк приборов. Он делает несколько широких шагов по направлению к койке и, не осознавая, что делает, падает на колени рядом, роняя голову на матрас. Только потом задумывается, что он мог его разбудить, чего делать нельзя, но плюет на все и, закрыв глаза, наощупь берет его за руку, переплетая пальцы, как в прошлой жизни. - Клевер, что ты сделал? Зачем? Идиот... - Он говорит тихо, быстро, немного срывающимся голосом. Тянется и трется щекой о его холодные пальцы. Он хочет сказать что-то еще, но не может, потому что каждая попытка превращается в судорожный вдох. Потому он просто прижимается губами к тыльной стороне его ладони, пытаясь согреть ее. Он никак не ждал, что их следующая встреча будет здесь, будет так скоро, будет такой болезненной. Он хотел забыть, но это никогда не забудется, даже если он уже успел сказать себе, что та жизнь закончилась. Нет, не закончилась. Он отпускает его руку и подвигается ближе, прижимаясь лбом к его плечу. И начинает говорить. Он рассказывает очередную сказку, но она не склеивается, не собирается в целый паззл. Он замолкает, а потом пробует снова и снова. Он не помнит, что говорит; он не помнит, как достает из-под ворота рубашки зеленоватый камень, оплетенный белыми нитками, и сжимает его так, что белеют костяшки пальцев, а на ладонях проступают следы впившихся ногтей; он не помнит, как задремывает. - Нельзя так, Клевер. Нельзя, - шепчет он в каком-то беспамятстве. И вздрагивает, открывая глаза, когда холодные пальцы касаются его затылка. - Привет, Привратник.