Причины, по которым кутикуллы в крови

«Я помню, как прошлой ночью проснулся от ощущения, что на меня кто-то смотрит. Мне приснился настойчивый и изучающий взгляд, поэтому я проснулся и долго не мог уснуть, ведь мне казалось, что где-то там, в темноте моей комнаты, на меня продолжают смотреть. Я даже привстал на кровати и оглядел всю комнату, но никого не было, однако это странное ощущение чьего-то присутствия или взгляда всё равно вводило в ступор и ужас. На одну секунду мне даже показалось, что это очередной сонный паралич решил навестить меня впервые за долгое время, но потом я понял, что это не он и немного успокоился. Я помню, как мама принесла целый пакет лекарств, когда вернулась в тот день с работы. Она написала на альбомном листе что и когда пить, и повесила его на двухсторонний скотч над моей кроватью. Честно, я думаю, что это всё пустая трата времени и денег. Это всё пустышки, за которые я должен труситься, принимая. В какой-то степени мне жаль, действительно очень жаль, что я такой человек. Мне жаль своих родителей, что у них родился такой ребёнок, и я дико хочу извиниться перед ними за это, они не заслуживают этого наказания. Мне жаль, что я доставил и продолжаю доставлять столько проблем! Мне жаль, что они терпят меня! Мне жаль, что маме пришлось мучиться, рожая меня, и в результате получить не меньшее мучение! Мне жаль, что у моих родителей такой сын! Я уверен, родители Куроо гордятся им, и на их лицах всплывает улыбка, вместо неловкого смятения, когда они рассказывают о нём. Они наверняка не избегают вопросов о его жизни от остальных родственников и смело произносят «Мой сын разберётся с этим» в подходящие моменты. Куроо действительно заслуживает подобного обращения, он очень добрый, умный, способный, он просто идеальный. Выпалированный, ровный, гладкий, без единой трещинки. Мне жаль, что такому как он, приходится иметь дело с таким, как я.»

***

Сегодня Куроо приходит не только с коробкой пластырей и тремя конфетами, — сегодня к ним прибавляется небольшой пакет свежих овощей. Брокколи, батат, цветная капуста и кабачок меньше, чем через десять минут красуются вымытые и нарезанные на столешнице. Куроо стоит в фартуке мамы Козуме, в его руках нож. Он выглядит так по-домашнему и уютно, будто всю жизнь живёт в доме Козуме. И Кенма смотрит и думает: «Порежь меня этим ножом, разрежь мою кожу так же, как ты разрезаешь эту капусту». По ходу дела Куроо включает очередную песню из восьмидесятых, на этот раз это I want to break free от Queen и он тихо подпевает. Кенма «за компанию» сидит на диванчике за столом, потому что не хочет обидеть его своим отсутствием, ведь Куроо так старается. Сидит ровно и неосознанно сдирает ногтями кожу на губах. Возможно он надеется, что резкая боль подольше продержит его мыслями в реальности. — Это будет овощной суп, — говорит Куроо, бросая в кипящую воду нарезанную мелко морковь. Он не говорит «Он полезный, поэтому тебе нужно съесть всё». Он не говорит «Здесь около тридцати калорий в порции, тебе не о чём волноваться». Он не говорит «Твоя мама специально попросила меня попробовать приготовить этот суп, потому что ты не ешь её еду». Он не говорит «Вот видишь как я стараюсь, не смей потом не есть». Он говорит: — Еда, это наше топливо, а наш организм устроен так, чтобы принимать его и в этом нет ничего неправильного. Наши тела действительно ценные и стоят хотя бы этого минимума.    Присоединишься ко мне? Это бабушкин рецепт. Кенма очень глуп и наивен, поэтому он соглашается. Даже несмотря на неаппетитный запах и поджимающиеся рвотные позывы только от одной мысли о свежесваренной еде, он соглашается. Даже прекрасно зная, что после будет ругать себя и винить за съеденное, он всё равно соглашается. Когда суп готов, Куроо включает телевизор и разливает овощной отвар в две тарелки. Ставит напротив Кенмы ту, в которой одна юшка и пару кусочков батата, а себе накладывает побольше овощей и меньше жидкости. Садится рядом и сразу утыкается в телевизор. У Кенмы немного кружится голова, руки трясутся, дыхание сбивается, но он начинает есть. Они едят под шум какой-то телепередачи о путешествиях, не произнося ни слова, а только цокая ложками о тарелки. Кенма выпивает горячую юшку в считанные минуты, почти давится бататом и съедает все маленькие кусочки моркови, потому что его организм голоден и истощён. Куроо в свою очередь смотрит только в собственную тарелку и в телевизор, словно Кенма действительно сейчас не сидит рядом и не ест. Словно ничего особенного, словно такое каждый день происходит. После еды Куроо не напоминает о новых таблетках, не расспрашивает понравился ли суп, не сообщает о том, какой Кенма молодец, что всё съел. Вместо этого он зовёт гулять, точно они обычные здоровые люди, проводящие свою тошнотворную рутину. И Кенме совсем чуть-чуть становится неудобно, потому что Куроо своим присутствием не позволяет ему уединиться и поплакать, сдирая с себя остатки кожи за то, что влил в себя немного овощной жидкости. Он решает сделать это после прогулки. — Какой твой любимый цвет? — вдруг спрашивает Куроо, когда они покидают их жилой массив. «Разве цвета бывают любимыми?» — сразу думает Кенма, но отвечает: — Не знаю. — Мне вот нравится красный, — Куроо запрокидывает к небу голову. — Такой живой и яркий. Синий тоже красивый, такой насыщенный и глубокий. А ещё жёлтый! Вдохновляет и согревает, даже поднимает настроение. — Тогда мне нравится тёмно-серый, — не думая, смелеет Кенма, и про себя тихо добавляет «Потому что это именно тот цвет, который я вижу чаще всего. Каждую ночь, когда не могу уснуть. Цвет темноты.» Куроо заинтересованно бросает взгляд в его сторону. Немного молчит, задумавшись, прежде чем серьёзно произнести: — Я думаю, тёмно-серый это именно тот оттенок, который находится вокруг сверкающей звезды. Вообще, если присмотреться, ночное небо не просто чёрное, а разноцветное. В нём столько цветов и огней, люди всегда обращают внимание на них, однако никто не говорит: «Ах, какой красивый цвет исходит от сверкающих звёзд». В ночном небе они будто в этой едва заметной тёмно-серой оболочке. Понимаешь о чём я? Кенма отрицательно машет головой. Он точно не из любителей смотреть на звёзды, и уж тем более не понимает Куроо. Но несмотря на это всегда держится возле него, подстраивается, слушается, ждёт с нетерпением каждую их встречу. С Куроо легко и просто, он очень осторожен, но одновременно и не парится. Порой Кенме кажется, что Куроо странный, хотя на самом деле он просто самое настоящее соединение доброты и разума. Вот и всё. Единственный, кто по-настоящему странный, так это он, Кенма. Когда небо начинает желтеть и краснеть от приближающегося заката, они приходят на какую-то пустующую детскую площадку. В ботинки просится залезть песок, когда Кенма шагает в направлении качели. К сожалению, та одна в своём роде здесь, так что он думает, что Куроо придётся посидеть на лавке какое-то время и подождать. Однако тот никуда не уходит, становится у качели и помогает Кенме раскачаться сильнее, ведь у того заметно слишком мало сил сделать это самостоятельно. Куроо незамысловато толкает вперёд, и Кенма буквально взлетает, крепко схватившись за железные ручки. Густой поток прохладного воздуха бьёт по лицу, волосы путаются и вздымаются, лезут в глаза на спуске и волочатся сзади на взлёте, будто крича «Подожди нас!». В ушах громко шумит ветер, в груди клокочет сердце, ноги сжимают судороги. Кенма раскачивается быстрее, чем успевает понимать, и в этом порыве он бы наверняка подумал: «Ах, если бы качеля сейчас слетела с петель...» Но он так не думает, просто не может, ведь в его голове в данный момент только ветер, высота и совсем немного свободы. Ему нравится сильно кататься на качеле, так, что он не чувствует своего тела, так, что даже не замечает, как брови заползают на лоб, глаза открываются широко-широко, а уголки губ едва заметно приподнимаются. Это новое, по-настоящему прекрасное ощущение, которое он не ожидал, что когда-либо испытает. Так непривычно — чувствовать нечто неожиданно приятное. В какой-то момент Куроо раскачивает качелю сильнее, чем перед этим, а потом куда-то убегает, быстро сообщая «Я сейчас приду, нужно кое-что взять». Кенма не успевает ничего ответить на последок, остаётся сам то поднимаясь вверх, к небу, то опускаясь вниз, к песку. И ожидаемо начинает ощущать себя одиноким. Это одно из худших чувств — быть наедине с собой. Он боится себя и знает, насколько его разум может быть непредсказуемым и жестоким по отношению к нему. Однако, не успевает качеля полностью замедлиться, как Куроо возвращается: запыхавшийся от быстрого бега и с зажатым кулаком с чем-то. Ведь он прекрасно знает, что Кенму нельзя оставлять одного. — Угадай в какой руке, — совсем немного усмехается, завернув обе руки за спину. Кенма тормозит качелю ногами и неожиданно чувствует мурашки на затылке. Напоминает их беззаботное детство, когда они так легко и просто дурачились, были такими глупыми и счастливыми. Признаться честно, Кенме становится даже любопытно что же спрятано в кулаке, совсем чуть-чуть. — В правой, — он боится смотреть на Куроо, слишком смущает. — Угадал! — Куроо вытягивает руку вперёд, а когда разжимает кулак, у Кенмы холодеют все внутренности. Это чёрный лак для ногтей. Куроо только что купил чёрный лак для ногтей. — Извини, в самом ближайшем магазине выбора лаков практически не было. Я хотел взять серый! Кенма не знает что сказать, ему кажется, словно он прибывает в очередных приступах иллюзии, вызванных психозом, и что совсем скоро он очнётся где-нибудь посреди стадиона за домом, как порой бывало. — Я... — Куроо неожиданно начинает робеть. — Я подумал, было бы круто накрасить ногти. Вместе. — звучит как-то подозрительно. В голове Кенмы моментально всплывают всеобразные вопросы и сомнения. Хочется спросить «зачем?», но он говорит: — Мне чёрный тоже нравится. Вероятнее всего, в другой вселенной Кенма  стоял бы на стороне того самого стереотипного зла, вечно борющегося с добром. Постоянно создавал бы какие-то неприятности, хотел бы уничтожить мир или стать его владельцем. А Куроо, как ни странно, был бы вечно побеждающим добром, супергероем, и существовало бы у него правило или своеобразный девиз: «Самый лучший способ победить врага, это сделать его своим другом». И Кенма каждый раз попадался бы под "чары" этого правила. Сидя на корточках Куроо красит ногти Кенме. Очень осторожно и неторопливо, старательно обходя кисточкой каждую ранку, дабы не поранить. Наносит так сосредоточенно, словно весь мир вокруг перестал существовать, время остановилось, Земля стала на месте, и есть только он, Куроо, лак для ногтей и обдёртые кутикулы Кенмы. Кажется, что даже если сейчас начнётся метеоритный дождь, асфальт под ногами начнёт раскалываться, или вулкан Фудзисан снова взорвётся, Куроо не поведёт и бровью, а будет всё так же сидеть и бережно обходить кисточкой каждую ранку, ведь так сильно не хочет сделать Кенме больно. Чёрный лак насыщенный, точно густая смола, резко пахнущий химией. Этот запах дурманит и вызывает неодолимое желание вдохнуть его вновь и вновь. Кенма вдруг вспоминает, как однажды ребёнок, с которым он ходил в детский сад, попробовал на вкус лак для ногтей и умер. Возможно, если бы сейчас не было рядом Куроо, он бы сделал то же самое. Просто чисто из любопытства, чтобы проверить, успеет ли скорая помощь приехать, и как его семья и Куроо отреагируют на всю ситуацию, что сделают и что скажут. Да, очень любопытно, до нетерпеливой дрожи в коленках. Мама наверняка сказала бы: «Откуда у него был лак для ногтей? Он же никогда не красил ногти!». А папа: «Что за нелепый способ умереть». Их постоянно ворчливая соседка начала бы сплетни по типу: «Беднягу дома не кормили, оттого он такой худой был, и в конечном итоге наелся лака». А Куроо... Интересно, что бы сказал Куроо...? Странно. Очень странно. Но конечный результат приятно удивляет Кенму. Ему даже нравится. Нравится, как чёрные ногти выглядят непривычно выделяющимися и пёстрыми, будто яркие краски на карнавале. Ему нравится, какие его ногти стали выразительные, чёрный лак несомненно отвлекает от ран. Это странно — впервые не видеть свои раны. Кенма не видит, но при этом знает, что они есть, совсем близко, всегда с ним. А сейчас они будто замаскированы, тайно спрятаны под ширмой, будто их никогда не было, будто всё в порядке. — Спасибо, — лишь говорит апатично, при этом наружу рвутся всевозможные громкие слова восхищения, совсем как у маленького ребёнка при виде долгожданного подарка. А потом Кенма сам не замечает, как уже сам держит флакончик с лаком и кисточку в своих пальцах. Теперь он сам наносит лак на чужие ногти, творит собственноручный "узор". И ему на секунду даже кажется, что они с Куроо поменялись "ролями", что это Куроо именно тот, кто страдает от бессонницы и раздирает в мясо кожу вокруг ногтей, что это именно его мучают всевозможные галлюцинации и приступы, что это именно ему нужна помощь и лечение даже в таком жалком образе, как покраска ногтей. А Кенма здоровый и приятный во всех смыслах, всегда готовый оказать любую помощь, ухоженный и просто идеальный. Невозможно, какая-то фантастика получается. Кенма никак не может представить себя и Куроо в этих изменённых "ролях", хотя бы потому, что у Куроо просто идеальные пальцы, без изъянов, без обдёртой кожи и без запёкшейся крови у ногтей. Длинные и тонкие, жилистые и слегка смуглые, такое ощущение, даже не требующие чёрного лака, ведь они итак прекрасны. Их хочется потрогать, очертить контур, сжать, поцеловать, облизать, засунуть себе в глотку и, точно последний наркоман, кайфовать от ощущений. Хочется, чтобы эти идеальные пальцы были везде: в выпадающих волосах, меж выступающих рёбер, на бледном горле, по всему его костлявому телу, в теле. Хочется, чтобы эти идеальные пальцы сильно сжали кожу, перекрутили и с силой впились, чтобы пробрались под кожу, чтобы были внутри. У Кенмы дрожат собственные пальцы, отчего выходят заметные неровности на поверхности лака. Когда он заканчивает, то сразу замечает, что его ногти выглядят намного аккуратнее, даже несмотря на до сих пор виднеющуюся сдёртую кожицу вокруг. Он понимает, что даже красить ногти у Куроо выходит просто восхитительно, хотя он уверен, тот делал это впервые. Они рассматривают получившейся результат, молча ликуя. — Теперь мы выглядим, как эмо девочки, да? — зачем-то спрашивает Кенма, потому что больше не в силах терпеть глухую тишину. С другой стороны он знает, что, пожалуй, единственный, кто выглядит как эмо девочка сейчас, так это он. Куроо сдерживается в последний момент, дабы не расхохотаться. — В следующий раз я куплю розовый лак и мы будем выглядеть, как Барби, — шутит. На самом деле он хочет купить ещё кое-что для Кенмы, и это мороженое. Хочется так, как раньше: не раздумывая накупить разных сладостей и отправиться уплетать их в обе щеки за дом на дерево, рассматривать цветные фантики и обклеивать старую кору пахучими наклейками из-под жвачек. А в особо жаркие дни соревноваться в скорости по поеданию мороженого и наполнять животы сладкой прохладной газировкой, после так же соревновнуясь у кого мощнее отрыжка. Куроо так не хватает всего этого и больше. Не хватает Кенмы. День медленно подходит к концу и Кенму постепенно начинают заполнять тревога и страх, что его поглотит очередной приступ психоза, как только он ступит за порог дома. Поэтому он даже готов остаться с ночёвкой здесь, в песочнице, на детской площадке, чтобы сохранить внезапное спокойствие подольше. Однако он ничего не говорит об этом Куроо, а, лишь противореча своим переживаниям, встаёт с качели и выходит на аллею, ведущую домой. Куроо подстраивается возле него, поднимает голову к небу и говорит: — Смотри, первые звёзды появились на небе. Кенма тоже запрокидывает голову вверх. «Тёмно-серый, это именно тот оттенок, который находится вокруг сверкающей звёзды. Вообще, если присмотреться, ночное небо не просто чёрное, а разноцветное. В нём столько цветов и огней, люди всегда обращают внимание на них, однако никто не говорит: «Ах, какой красивый цвет исходит от сверкающих звёзд». В ночном небе они будто в этой едва заметной тёмно-серой оболочке. Понимаешь о чём я?» И Кенма думает: «Понимаю». Мимо них быстрым шагом проходит молодая девушка, на ней зелёное летнее платье с открытым вырезом у ключиц и с длинным рукавом. Кенма проводит её взглядом, едва сдерживаясь, чтобы не обернуться напоследок. Он уверен, девушка наверняка заметила его липкий взгляд, да что там, Куроо тоже заметил. Но Кенме ни капли не неловко и не стыдно, его взгляд был обращён зелёному платью, оставившему свой хлопковый шлейф. Красивому, изящному платью, которое точно никогда не будет принадлежать ему. И сколько бы раз он не представлял себя разгуливающим в многочисленных платьях рядом с таким идеальным Куроо, он уверен на все сто процентов, этого никогда не произойдёт на яву. Платье не подойдёт ему, ведь у него нет груди и рельефной талии, чуть широких бёдер и фигуристых ног. У него есть только просвечивающиеся ряды костей грудной клетки, торчащие тазобедренные кости спереди и сзади, плоское туловище и острые конечности. Если бы он был девушкой, Куроо бы никогда не обратил на него внимание, а потому думать о платье максимально бессмысленно. До дома Кенмы они доходят молча. Куроо говорит прощальные слова напоследок, перед тем как тот зайдёт в дом. Он обещает, что завтра напишет, скинет фото кота и реакцию знакомых на его новый маникюр. Ещё он передаёт «привет» родителям Козуме и нехитро упоминает об остатках сегодняшнего овощного супа, как бы намекая, что тот всё ещё съедобный. Кенма махает Куроо вслед и поспешно закрывает дверь, затем быстро бежит в свою комнату и закрывается. Таким образом он старается "перенести" ещё не потухшие приятные чувства туда, где обычно ему бывает плохо. Он надеется, что всё ещё заполняющие его хорошие эмоции так же заполнят эту ужасную комнату. Кенма ложится спать довольно рано, как обычно не приняв душ и не переодевшись. Сколько дней он не мылся? Два, три, или неделю? Он не помнит, точно так же, как не знает, какая у него ещё есть в шкафу одежда, кроме этих мешковатых бесцветных лахмотий. Но это не важно. Совершенно не важно. Кенма засыпает не со слезами на глазах и не с обдёртыми пальцами — вот, что по-настоящему важно. Сегодня ночью его руки, хоть и упёрто дрожащие, лежат в разных местах от друг друга, потому что он очень не хочет так легко разрушить свой красивый чёрный маникюр, который так старательно делал для него Куроо.