Причины, по которым кутикуллы в крови

«Сегодня утром я решил прогуляться, не знаю что на меня нашло. Не помню, когда в последний раз выходил на улицу сам. Никого не было дома, поэтому я бесстыдно наплевав на всё, поддался своим внезапным желаниям. На улице было свежо и пасмурно, солнце пряталось за густыми серыми тучами, а ветер был таким приятным, прохладным и лёгким. Я шёл по безлюдному тротуару, и казалось, будто я передвигаюсь вовсе не по улице, а внутри старого серого жиле, я будто застрял в этой тягучести — было так сложно идти. Я прошёл два или три квартала, когда мне сделалось невыносимо одиноко. Захотелось, чтобы сзади кто-то шёл или, хотя бы, вышел из дома, чтобы я мог увидеть и понять, что я не один. Мне надоели эти искусственные галлюциногенные преследования, вызванные шизофренией, это невыносимо пугает. Я уверен, если бы кто-то действительно преследовал меня, было бы не настолько страшно, чем когда всё происходит в моей голове. Я шёл и впервые так увлечённо думал, полностью погрузившись в размышления. Было странно. Я думал о том, как было бы хорошо, если бы сейчас сзади послышались шаги или снизу выползла человеческая тень. Мне так сильно хотелось, чтобы это всё было настоящее, а не плодом моего больного разума. Да, я знаю, насколько странно это всё звучит, даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне становится не по себе. Кстати, моя прогулка, конечно же, не могла так просто закончиться, — не для человека, наедине с собой и шизофренией посреди безлюдной улицы, нет. Я смутно помню, но в определённый момент я почувствовал на себе взгляды, они всё появлялись и появлялись, в основном сзади. На меня кто-то смотрел, словно люди специально вышли из своих домов, дабы поглазеть на меня. Всё было так реалистично, однако когда я обернулся, ожидаемо, никто не вышел из своих домов. Я был снова сам, так что поспешил продолжить свою прогулку. На этот раз взгляды за спиной начали приближаться, окружать меня, подкрадываться, таиться за углами. Я ускорил шаг и услышал шепот. Было сложно разобрать слова, так как шептали сразу много людей, их голоса смешались воедино. Подобное было знакомо мне — это те самые голоса в голове, словно шизофрения тоже вышла на прогулку вместе со мной и увлечённо рассказывала свои истории. А я слушал и слушал, не понимая, о чём же она хотела сказать мне, что же хотела передать через невинных людей, которые продолжали преследовать меня. Тогда я почувствовал страх и неосознанно обернулся. Как же мне не хотелось этого делать, клянусь! Я увидел их. Людей, которые всё это время шли за мной, преследуя. Хотя, по правде, это скорее были их бесцветные силуэты. Они ровно стояли и смотрели на меня своими безликими лицами, будто чего-то ждали, и, стоило мне возобновить быстрый шаг, как они двинулись за мной. Они преследовали меня. Только не так, как мне изначально хотелось, настоящие люди так не преследуют, я знаю. Так преследует она, шизофрения. По крайней мере у меня в голове так всегда происходило, не знаю как у других, я никогда не общался с людьми, похожими на меня. Хотя сейчас, когда я думаю об этом, мне вспомнился один человек, о котором разговаривали мои родители когда-то. Я просто случайно подслушал их разговор о незнакомом парне, которого они встретили в больнице и у которого тоже была шизофрения. Он постоянно слышал эти голоса, что так же нашёптывали ему о чем-то в унисон, из-за этого он даже не мог нормально говорить — те постоянно перебивали его. Интересно, со временем со мной будет так же? Интересно, мы слышали одни и те же голоса? Они рассказывали ему ту же историю, что и мне? Я бы хотел с ним встретиться, поговорить (у нас было бы много общих тем) и посмотреть, мне стало бы лучше или хуже. Может, он меня «заразит» ещё больше или наоборот, покажет, что я достаточно здоров? Возвращаясь к теме с прогулкой, я бы так и продолжил слепо убегать от галлюцинаций, пока чья-то собака во дворе не залаяла, потому что я проходил мимо. Звонкий лай был таким сладостно спасительным, как никогда прежде. Домой я возвращался уже под начинающийся дождь. Я шёл медленным шагом и пялился вниз, рассматривая свои грязные изношенные кеды. Тогда я понял, что ещё чуть-чуть и меня с головой поглотил бы приступ, так, что я ничего бы не помнил. А это самое худшее — очнуться посреди улицы, не помня ничего и не зная самого себя. Дорога домой была легче, я больше не думал о преследованиях, а только о том, как сильно мне бы хотелось быть по-настоящему любимым. Как сильно мне хотелось бы, чтобы кто-то действительно понял меня и был рядом со мной, чтобы этот кто-то преследовал меня не из-за болезней, а из-за любви.»

***

Непонятно какой день недели, непонятно который час, непонятно светло на улице или темно, непонятно кто дома, а кто нет, непонятно. Кенма не выходит на улицу, обманывая самого себя, что просидел бы в своей кровати несколько лет. Не то, чтобы ему хотелось выйти наружу, дело в том, что в собственной комнате тоже страшно. Но в этом есть плюсы: он не видит людей, полностью посвященный только себе. Минусы тоже есть: он не видит Куроо. Хотя, это же и плюс, потому что так ему делается ужасно плохо и он получает от этого удовольствие, ведь он заслуживает это. Непонятно сколько дней он не спит, ворочаясь в кровати и безразлично пялясь в потолок. Почему-то это стало одной из его многочисленных привычек — долго не спать, а потом долго не просыпаться. Возможно, ему просто нравится ощущение долгого затягивающего сна, он бы хотел не просыпаться от него никогда, просто напросто погрузиться в глубины липкой черноты, просто застрять там навсегда, как будто забыв выход обратно. На пальцах засохшая свежая кровь, кожа вокруг ногтя потемневшая и опухшая. Поначалу Кенма сдирает все маленькие мешающие отрывки, выпуская на квартирную прохладу тёмно-красную кровь, а потом, спустя некоторое время, когда его ногти достаточно отростают, он царапает кожу пальцев и костяшек. Кривые, длинные, острые и почти волнистые ногти впиваются в тонкую кожу его ладоней, и это одно из самых потрясающих чувств, точно он наркоман — всё продолжает раздирать кожу и колоть себя. Однажды Кенма случайно застаёт ночное время суток. Его руки уродливы и вымазаны в чёрной тягучей смеси — это кровь в темноте. И, хотя, на самом деле выглядит всё это не так страшно, ощущения острые и резкие, пальцы покалывают, что кажется сейчас точно начнут содрогаться в судорогах. Кенма лежит на правом боку и пялится в окно, в тёмное-тёмное небо, усыпанное песчинками звёзд. Их много, а небо широкое-широкое, такое глубокое и засасывающее своим величественным размером, словно, если очень долго смотреть, то можно утонуть. Кенма надеется на это, пристально рассматривая, как бы «сейчас или никогда». Он смотрит до тех пор, пока не начинает кружится голова. Тёмно-серый. Он видит тёмно-серый, такой привычный и уютный, родной, и неосознанно вспоминает Куроо. Интересно, что тот делает прямо сейчас? Спит, развлекается с друзьями, смотрит кино, слушает музыку, пишет конспекты, или так же, как он, Кенма, смотрит на звёздное небо, будто ждёт чего-то? Что, если они оба будут рассматривають одни и те же звёзды в одно и то же время? Что-то произойдёт? Они почувствуют какие-то новые вибрации в своих грудных клетках? Или, может, начнут мыслить одинаково? Кенме очень бы хотелось быть частью Куроо, буквально его конечностью тела, тенью или волоском, или преследующим духом. Он думает, что когда умрёт, то его душа так и будет преследовать Куроо до самого конца. А когда тот тоже состарится и умрёт, они будут вместе бродить духами, будут дурачиться, пугать людей, жить в заброшенных домах, дружить с котами и летать меж тех самых звёзд в тёмно-сером отливе, и будут впервые за всё время по-настоящему счастливы. Но сейчас, в твёрдой реальности жизни, за оконной рамой небо неизменно чёрное, хотя Кенма думает, что в его комнате намного темнее. Эту темноту ещё отличает то, что у него нет звёзд и никогда не будет. Под его властью только густая темень без единого просвета, хотя, наверное, это он, Кенма, застрял в её властных, вымазанных в чёрное руках, словно вляпался с ног до головы в смоляное болото. В один момент звучит настойчивый звонок в дверь. Возможно это курьер, соседка, родители, или Куроо. Это может быть кто угодно, и Кенма испытывает одинаковое чувство раздражения к каждому из них. Он тихо сидит в комнате, ждёт и игнорирует, делает вид, что ему просто не хочется, а не то, что он совершенно без сил, чтобы хотя бы встать на ноги. «Ты дома? Я пришёл к тебе, можешь открыть дверь пожалуйста?» — мечтает Кенма о сообщении, воспламенившемся на экране его телефона. Однако телефон не загорается на самом деле, и никто за дверью вовсе не жмёт маленькую кнопку звонка. Всё как всегда происходит только в голове Кенмы, никогда не осмеливается выйти за пределы, вырваться наружу, освободиться и освободить Кенму. Так что он продолжает с чистой совестью лежать и ни в коем случае не разрешает себе думать о том, что Куроо может быть частью его привычных цветных галлюцинаций. Он не подпускает к себе ни единую похожую мысль ни на миллиметр, просто не думает, сосредотачиваясь необычно сильно. На прикроватном столике вместе с полосками запечатанных пластырей, стаканом воды, искровавленным клубком салфеток и наушниками, лежит телефон, ярко горя чёрным отсвечивающим экраном. Кенма смотрит на него, тупо пялится в пустоту внутри, тайно желая, чтобы тот сейчас всполыхнул острым светом и чтобы это было по-настоящему. Он считает секунды, минуты, словно чувствует, что сейчас что-то произойдёт, а потому готовит себя. Или, по крайней мере хочет, чтобы так было. Ложная тревога или ощущение перед ночным параличем. Кенма чуть ли не молится, дабы отключиться прямо в собственной постели, таким образом избежав самого ужасного. Проходят долгие тягучие минуты, или часы, и небо всё ещё тёмное, когда в дверь стучат, прежде чем войти. Доска на полу предательски скрипит под весом вошедшего. — Привет, — говорит Куроо, и Кенма оборачивается на него и смотрит так, будто действительно что-то видит в этой скопившейся темени его комнаты. Старается верить в то, что ему не послышалось и это не продолжение звуковых галлюцинаций. — Ты... Когда ты... — Да, мне пришлось нелегко, уговаривая Козуме-сан в прихожей, чтобы она пропустила меня к тебе в такое время, — Куроо говорит тихо-тихо, и Кенма слышит в этом нежность. Время? А какое сейчас время? Кенме хочется ответить, что нет определенного правильного или неправильного времени, есть только то, которое придумали люди. Не нужное. — Ты долго ничего мне не писал, поэтому я решил зайти самостоятельно. Надеюсь, всё в порядке, ведь сейчас почти десять ночи... Просто... за день у меня так много работы, поэтому я полностью освобождаюсь вечером. Кенма знает, это ложь. Кенма уверен, что вчера его мама написала Куроо что-то на подобие: «Приходи ближе к ночи, именно тогда мой сын не спит в последнее время.» Но сейчас уже слишком поздно разбираться или ссориться, остаётся лишь принять ситуацию, так что Куроо продолжает нести чушь: — И... знаешь, недавно ко мне приезжала тётя и привезла несколько пачек чая. Я говорил, что она работает в чайном? — он садится на пол возле кровати, спиной облокачивается о деревянную основу и матрас. И Кенма только сейчас замечает, что в его руках небольшая тканевая сумка шоппер. В ней определенно что-то лежит, судя по шелестящему звуку внутри. — Я принёс три отдельных пачки для пробы, возможно тебе понравится. Они совсем небольшие, не волнуйся. — в голосе Куроо слышится улыбка. Кенма ложится удобнее на бок, приглядывается и видит в серой темноте очертания лохматой макушки. Это обычный силуэт, и складывается такое ощущение, будто кроме этого силуэта больше ничего нет. Всего лишь тень, без её обладателя. Кенме всё равно. — Если хочешь, я могу заварить какой-нибудь? О, кстати, чуть не забыл, я сегодня случайно наткнулся на каштановую рощу. Сейчас как раз сезон, эх, как быстро летит время... Я не удержался и собрал несколько... — на этих словах он тянется к сумке, шелестит рукой в её глубинах, а затем вываливает на прикроватный столик несколько каштанов. Те ещё в своей зелёной скорлупе, обрамлённые иголками, цокают о деревянную поверхность. В комнате Кенмы в одно мгновение становится как-то громко. Кажется, словно всё находящееся здесь обращает своё внимание на Куроо, слушает и смотрит. Кенма буквально видит, как шкаф у стены внимательно следит за каждым его движением, стол и стул полностью поглощены его интересными рассказами, а кровать невероятно радуется, что он облокотился о неё, ведь это большая честь для неё и матраса. Всё как будто оживает в присутствии Куроо, и Кенма, в особенности, ужасно завидует кровати и половым доскам. — Я читал, что плоды каштана можно применить в кулинарии и медицине. Интересно, правда? Ведь они кажутся такими непривлекательными и твёрдыми. А эти шипы вообще отталкивают, — Куроо вдруг поворачивает голову в сторону Кенмы, но его лица не видно, будто его просто нет или это неведомая тайна. Оно скрыто за преградой густых теней, точно прилипших плотной чёрной маской. — Однако, чтобы использовать их в нужных целях, нужно немало потрудиться и подождать. Всё на свете требует времени и усилий. Будь то мизерных или мучительно долгих. Кенма слышит, но не слушает. Он погружается в кисельную оболочку низкого спокойного голоса Куроо. Это успокаивает, и ему вдруг хочется закрыть глаза. Просто закрыть, и даже, возможно, потом открыть их вновь, чтобы увидеть неизменно сидящего и говорившего рядом Куроо. Ему хочется, чтобы к тому времени, когда он проснётся, на улице вышло солнце и заглянуло к нему в комнату, хотя бы ради присутствующего Куроо. Но он не закрывает глаза, потому что боится именно этого. — Ну что, ты попробуешь чай? — слова звучат неожиданно громко и резко, пробуждающе. Кенма едва кивает, совершенно не контролируя себя, а потом наблюдает, как Куроо встаёт, достаёт пакеты чая из сумки и выходит за дверь. Комната снова пустует, словно ничего и не было, словно Куроо вовсе не приходил, ему просто показалось. Знакомая мимолётная фантазия, да, вот так это называется. Однако Кенма хорошо понимает, что просто надумывает себе это. Куроо только что был, но а теперь вышел на кухню налить фирменного чая его тёти, так что спасибо ему за эту невероятную заботу. Но Кенме нравится играть с огнём, баловаться, веселиться, провоцировать себя и дразнить. «Хах, а что, если всё это происходит в моей голове? Что, если я сейчас очнусь где-то за домом над этим же чёрным небом? Хаха! И никто меня не найдёт, все забудут обо мне! Забавно!» — ребяческие мысли, прыгающие в голове, точно тот маленький беззаботный ребёнок, который бегает по траве и ловит бабочек вприпрыжку. Куроо возвращается незаметно, будто никуда и не выходил. За его спиной отрезвляюще мелькает полоска коридорного света, прежде чем закрывается комнатная дверь и тёмный полумрак целиком заглатывает всё и вся. Это кажется глупым сигналом: «За этой дверью что-то есть!»... В руках Куроо две чашки, излучающие горячие потоки, и Кенма тайно молится, чтобы тот не нарочно споткнулся и разлил на него этот ароматный кипяток. Он думает об этом, представляет, мысленно облизываясь в предвкушении. — Осторожно, — отрезает Куроо и протягивает Кенме его чай. — чашка может быть ещё горячей. Противореча самому себе, Кенма садится на кровати и аккуратно обхватывает чашку обеими рукавами. — Спасибо. Куроо снова опускается на пол, только в этот раз с другой стороны — лицом к окну, и облокачивается о кровать. Кенма повторяет за ним, так же поворачиваясь к окну. Странно, но сейчас они кажутся так близко, как никогда. Звёзды подожгли небо, лунный свет заглядывает в комнату сквозь движущиеся светлые огрызки туч, и в этом свете их глаза блестят так, словно отсвечивают те же огни звёзд. Кенма пробует горячий чай, и в самом деле чувствует процесс, как необычно горячий глоток опускается вниз по горлу, скользит по стенкам и падает в желудок. Действительно странно. Второй и третий кажутся более ласковыми и привычными, а потом и вся половина содержимого чашки приятно умещается внутри его мёрзлого живота. Куроо не спешит, наверняка смакуя и растягивая момент. Как жаль, что сейчас Кенма не видит его лица, устремлённого в ночное небо. Но, если он тоже будет внимательно рассматривать то, что и Куроо прямо сейчас, он сможет увидеть его взгляд? Сможет увидеть его яркое лицо, так внимательно смотрящее в даль? Сможет разделить с ним то же восхищение и ту же сверкающую минуту? Сможет соединиться с ним хотя бы на одну долю миллисекунды? Проходит непонятно сколько времени, когда в чашке Кенмы травяная жидкость остаётся на дне, а живот изнутри обволакивает тёплое ощущение. Тогда Куроо начинает говорить, не отрывая взгляда от окна: — Вон там, я — это всего-навсего луна, не больше. Ну, знаешь, если подумать о моей роли, то я был бы луной, наверное. Вроде как большая и всегда на виду, очень нужная, однако со стороны, как только ты отходишь чуть дальше, то она становится маленькой, незаметной, совершенно непримечательной и неважной, сливается с остальными не менее нужными спутниками. — Куроо как всегда говорит в уверенном приподнятом тоне, и с ракурса Кенмы на кровати даже кажется, будто тот не говорит вовсе, будто голос исходит из его собственной черепной коробки. — А ты определённо звёзды. Потому что... с ними всё ноборот... Хаха, не знаю, что я несу, извини, — его плечи быстро содрогаются в усмешке, он чешет затылок, и всё не поворачивается. — Ты Солнце, а я Луна. «Ты больше, чем Солнце, ты больше далёкой звезды.» «Но если подобраться слишком близко, то можно сгореть дотла в муках.» Кенма молчит, язык проглотив, но ему совершенно не неловко. Допивает оставшийся чай и внезапно его веки тяжелеют, в голове растекается тягучей патокой мозг, а в теле под костром влитого горячего чая тают все внутренности. Кенму клонит в сон, как никогда прежде, так что он падает головой на подушку, привлекая внимание Куроо. Тогда звучит стук чашки о деревянный пол и шорох постели, — и вот Кенма не один на кровати. Матрас прогинается под весом Куроо, и в связи с этим Кенме кажется, будто он сейчас скатится в искусственную мягкую яму под ним. Это так же происходит впервые, но чувства странности совсем не возникает. Более того, делается так комфортно, словно пустота всех этих лет мгновенно заполнилась и наконец появился ответ, озарение. «Точно! Так вот, оказывается, чего не хватало... Куроо рядом в этой холодной постели!». Всё так просто, что не верится. Кенма умащивается поудобнее на боку, и в конечном итоге они оба лежат лицами к друг другу. Это тоже не странно. Их лица спрятаны в ночной тени, а потому не видно взгляда. Но Кенма смотрит, пытается рассмотреть, найти глаза Куроо в этой тьме, надеется и впервые не сдаётся. Ведь он готов поклясться, что Куроо также смотрит на него с диким желанием увидеть его блеск глазных яблок. В определённый момент Кенма даже расслабляется и машинально тянется одной рукой к своей другой. Точно наркотическое желание, подобное ломке. Ему хочется содрать застывшую кровь у ногтей и новые образовавшиеся кутикулы. Это вовсе не странно. Это повседневно и обычно, как-то даже скучно. Он требует любимой боли чисто инстинктивно, и ему даже кажется, что если он не превратит кожу вокруг кутикул в знакомые раны здесь и сейчас, то не уснёт сегодня, и даже Куроо рядом не поможет ему в этом. Сладостная боль собственных вонзившихся ногтей наконец растекается по запястью, заходит в пальцы и пробирается под ногти. Кенма тайно сдирает с себя кожу кусочек за кусочком и почему-то чувствует в этом щепотку собственной приступности, будто одно неверное движение и тебя поймают на горячем. Добавляет некого азарта, предвкушения, заставляет все внутренности трепетать и ещё больше наслаждаться. Кенма наконец закрывает глаза, надеясь, что так и уснёт, непойманный за грешным делом. Но тут содрогается в испуге — на его соединившиеся воедино руки ложится чужая крупная рука. Куроо ничего не говорит, а только нежно опускает вес своей ладони, таким незамысловатым образом останавливая бесконечный процесс кутикул в крови на эту ночь. И это тоже не странно. Рука на руке. Кенма ничего не говорит. Он действительно прекращает обдирать и царапать кожу. Горячая ладонь Куроо ощущается слишком хорошо, приятно, так, что ни одно живое существо на планете Земля не заслуживает этой привилегии. И Кенме дико хочется содрогаться от этого, точно фейерверк внезапных эмоций не способен вместиться в его теле ни секунды больше. Но он держится, делает вид, что заслуживает этого. Куроо водит большим пальцем по худым костяшкам, очерчивает каждый палец, каждую ранку и каждый изгиб, и всё старательно не позволяет продолжать сдирать эту драгоценную человеческую кожу. Просто держит в горячей охапке ладони Кенмы, серьёзно намереваясь не отпускать ни один избитый палец из своего нежного замка. Он уверен, сегодня Кенма проведёт ночь, ни разу не потревожив ни одну из кутикул вновь.  Это всё совершенно не странно.