***
Мама Козуме не приседает на протяжении всего утра, что-то готовит в кухне, мечется, убирает, к чему-то готовится, что-то пишет, читает. Она пытается по максимуму выжать из себя в домашних делах, ведь после обеда уходит на работу, и как раз тогда к Кенме приходит Куроо. Однако сегодня ненадолго, у них будет всего час или два до тех пор, пока не вернётся с работы отец Козуме. Мама испекла домашнее печенье, красиво выложила на большой тарелке и сказала Кенме, чтобы обязательно угостил Куроо, когда тот придёт. Ведь Куроо заслужил, ведь лучше Куроо никого в мире нет, точно так же как мама Козуме уверена в своём печенье — словно Куроо и фирменное печенье достойны только друг друга, два неоспоримых идеала. У Кенмы подступает тошнота к горлу, когда он представляет, как Куроо наслаждается сладостью долго и со вкусом, ни на что не обращая внимания. Это несправедливо, аж кулаки непроизвольно сжимаются. Кенма так ненавидит печенье, и так обожает Куроо. Пусть мама Козуме лучше сама съест свои отвратительные сладкие изделия, а Куроо оставит ему, Кенме. Окно в комнате открыто настежь, но хозяина этой комнаты здесь нет. Он в ванной впервые за долгое время снимает с себя всю шелушистую одежду, так быстро и хаотично, чтобы случайно не увидеть часть своего тела. В этом нет смысла — зачем на себя смотреть, если итак не под силу изменить что-то? Остаётся просто сдаться и закрыть глаза, просто позволить этому быть, просто знать об этом, не больше. Впервые за очень долгое время, Кенма погружается в ванную с горячей водой. Это была инициатива мамы Козуме — возможно, всё потому, что у неё сегодня хорошее настроение, а может, она просто изменила своё мнение о Кенме, ведь перед этим ему было запрещено купаться в заполненной водой ванне по вполне известным причинам. Хотя, как позже оказывается, у мамы Козуме действительно хорошее настроение, потому что она растворяет соляную бомбочку для ванны, напускает немного пены и даже ставит какие-то арома палочки, одним словом создаёт условия, в которых невозможно совершить то самое страшное, на что Кенма может быть способен. Однако для Кенмы, если посмотреть на это со стороны, выглядит всё лучше некуда. Ах, насколько приятной должна быть смерть в таких чудесных условиях! Неправда ли? Именно поэтому мама Козуме оставляет дверь открытой, и часто заглядывает, мол, интересуясь ощущениями или мелкими хлопотами Кенмы. А ведь это всё для того, чтобы не только вымыть поверхностную грязь с его тела, но и доставить ему обыкновенное удовольствие от земных повседневных вещей. Спустя несколько минут, это всё действительно кажется очень приятным — Кенма не видит своего тела под «одеялом» бледно-цветной пены, вода нежная и тёплая, непривычно согревающая аж до костей, и из-за этого ему делается на одно короткое мгновение немного легче, как во сне, когда он может отделиться от реальности и забыться. Но потом мама Козуме уходит и, не проходит и полной минуты, как из коридора слышится шум пришедшего гостя. Это Куроо. Он разувается и сразу подходит к дверному проёму ванной комнаты, на его лице небольшая расслабленная улыбка. Вода вокруг Кенмы заходится в нервных волнах, он переживает и в растерянности, а потому ёрзает и хочет закрыть дверь, но уже слишком поздно — Куроо здесь. — Привет. — Привет, мама оставила в кухне для тебя печенье, — сдавшись, Кенма ложится в прежнюю расслабленную позу, хотя на деле он сжат, как сплошной нерв. Делает вид, будто Куроо в самом деле ничего не знает о печенье мамы и что они вовсе не пересеклись только что в прихожей. «Привет, Куроо-сан, Кенма принимает ванную, так что, пожалуйста, присмотри за ним. Ах да, ещё я испекла печенье с корицей, проследи за тем, чтобы Кенма тебе предложил его, ведь это важно.» «Добрый день, да, хорошо. Заранее спасибо за печенье.» — О, правда? Я обязательно попробую потом, — на этих словах он полностью заходит в небольшое помещение, и становится прямо возле ванной. Кенма готов поклясться, что воздух вокруг сгущается. — У тебя довольно мило здесь, — он оглядывается вокруг, в то время как Кенма всё ниже опускается под слой воды — теперь его рот почти полностью погружен в мягкую пену. Куроо смотрит на него, и вдруг почему-то смеётся. Тот едва заметно дёргается, поднимает удивлённый взгляд, не знает как реагировать, ему неловко. — У тебя такие грязные волосы. Я помогу тебе их вымыть? — говорит прежде, чем осознаёт. — Извини, ты наверное и сам... — Нет-нет, всё в порядке, — Кенма слишком нервничает, а потому несёт сплошную чушь. Сейчас в нём говорит второй Кенма. «Куроо ведь специально пришёл помочь, не так ли? Так что это нормально» — объясняет первый Кенма, ведь знает, что сам точно не будет мыть волосы. Однако оба Кенмы одинаково крупно дрожат, когда Куроо прикасается к влажным слипшимся волосам на макушке. Он просто трогает, сглаживает, пытается тщательнее намочить, и невероятно осторожничает. Сначала просто нежно гладит, а затем говорит лечь затылком ему на ладонь, так, чтобы все пряди погрузились в воду. Кенма совсем не думает, он просто доверяется, хотя, будь на месте Куроо его мама, он бы никогда не лёг на её руку вот так. И это почему-то странно. Очень странно, что ему это совсем не не нравится. Вода на удивление такая обволакивающе добрая, успокаивающе горячая, а ладонь Куроо, надёжно поддерживающая его затылок на поверхности воды большая и сильная, способная, уверенная, самая лучшая, незаменимая. Именно поэтому Кенма может довериться. Он закрывает глаза, будто в подтверждение своим мыслям, и даже немного расслабляется, но не полностью, ведь хочет оставаться сосредоточенным на всех ощущениях, быть начеку. Вместо темноты век, он видит насыщенный синий. Второй рукой Куроо тянется к шампуню на ближайшей полке и быстро выдавливает себе на ладонь, после чего намыливает и растирает, легко массажирует круговыми движениями. Под носом Кенмы сразу собирается густой запах какого-то цветка с нотками молочного. Пахнет слишком приторно и искусственно, но пальцы на затылке компенсируют собой этот запах. По телу пробегают мурашки, и даже кажется, что вода сейчас тоже зайдётся пузырями. Кенме так волнительно, ему никто и никогда не мыл голову, особенно Куроо, у которого талант буквально ко всему. И он так сильно боится открыть глаза и увидеть его, нависнувшего над ним, близко-близко. Они несомненно встретятся взглядами и, Кенма уверен, что тогда на вдохе нырнёт под прослойку горячей воды. Думая, представляя это, он чувствует, как его щёки начинают гореть, — и точно не от температуры в помещении. Он непроизвольно настораживается, пытается отвлечься от этих мыслей, но в результате начинает ощущать на кончике носа чужое дыхание. Совершенно обыденно и естественно, ничего удивительного, но Кенме почему-то мерещится, что Куроо нарочно опускается всё ниже и ниже к его лицу. Иначе почему его дыхание ощущается всё отчётливее? Будто вот-вот, миллиметр за миллиметром, всё ближе и ближе, ещё чуть-чуть и... Кенма постепенно теряет контроль над собой, уже готов распахнуть глаза и поймать Куроо с поличным, но тот, вроде, в этот момент отстраняется, потому что дыхание исчезает с лица. Что это было? Точно некое подобие собственной фантазии, представление. Воздух всё ещё влажный, вокруг мокро, но во рту у Кенмы сухо. Куроо немного глубже погружает его голову в воду и смывает пену шампуня. Так аккуратно и ласково, что хочется расплакаться, словно маленький ребёнок. Кенма чувствует, как мокрые пальцы очерчивают линию начала роста волос, дабы пенная вода не попала на лицо, медленно обходят вокруг ушей, поглаживая. В действиях Куроо напрямую ощущается забота и любовь, намного больше, чем в любом другом действии кого-либо. И это вовсе не похоже на заботу за неспособым человеком, инвалидом или стариком, это так же не похоже на заботу родителя за своим ребёнком. Кенма не знает на что это похоже и так же не знает что чувствует Куроо, однако он знает лишь одно — он искренне хочет, чтобы это никогда не заканчивалось. Но это заканчивается, вместе со смытой пеной в волосах, и руки Куроо отстраняются. Кенма привстаёт на локтях, немного щурясь от яркого света. — Хочешь воспользоваться бальзамом? — робко спрашивает Куроо, скорее просто чувствуя необходимость что-то сказать, чтобы не было так неловко. Кенма растерянно кивает, на деле зная о таком средстве как «бальзам для волос» ровно столько, сколько известно из самого названия. Теперь он сидит, повёрнутый спиной к Куроо и лицом к бежевой плитке. Немного теряется в ощущениях, ведь Куроо наносит бальзам на кончики волос на уровне плеч, а потому Кенма едва ловит кожей чужие горячие пальцы. Он думает, как уродливо и беспомощно выглядит сейчас — его спина костлявая, почти как у скелета динозавра, а сам он сидит с опущенными руками в воду, словно неспособный сам себе вымыть голову. Его тело целиком и полностью отталкивает, вызывает страх и чувство отвращения, однако его волосы... теперь они самое прекрасное, что когда-либо было в нём. Бальзам не пенится, хотя Куроо всё равно тщательно распределяет его. Уделяет нужный уход, будто показывая, мол, вот так надо делать, даже если нет густой пены. Продолжай стараться и работать, даже если не видишь результата, ведь в конечном итоге бальзам тоже очень важен и без него не обойтись, и ты точно получишь результат, когда высушишь волосы. Затем включает воду и смывает, так же аккуратно, чтобы струи воды ни в коем случае не попали на лицо. Его руки по локти мокрые, концы поднявших рукавов тоже немного намокли. Кенма почему-то считает, что Куроо неприятно, так что он весь сжимается и обратно погружается в воду. «Прошу, хватит, перестань это делать, ведь тогда я буду мучить себя тем, как тебя отбрагодарить, и ни одного способа благодарности не будет достаточно!» — Спасибо, — всё же послушно произносит. — И извини, что напряг тебя... — Что? Пустяки, не нужно благодарить меня. Наоборот, я единственный, кто должен говорить спасибо. Кенма вдруг не выдерживает и переводит взгляд на Куроо. Случайно, необдуманно. Тот смотрит в ответ и его лицо буквально светится самыми красивыми красками, всеми цветами в мире, словно драгоценный диамант, до сих пор не виданный человечеством. Вид его лица будто долгожданный глоток свежего воздуха, и его хочется продолжать вдыхать и вдыхать, дышать и дышать. Кажется, Кенма хотел что-то сказать, но тут же забыл. Он словно застыл в произношении немого «А...», внезапно остолбеневший. На него словно навели чары Медузы Горгоны и он окаменел. — Всё в порядке, — Куроо не отворачивается, не переводит взгляд, не мнётся в неловкости, ничего, что любой другой человек сделал бы на его месте. Вместо всего прочего, его губы контролируемо растягиваются в улыбке, как бы приглашая расслабиться и повторить за ним. «Видишь? В этом нет ничего странного. Это нормально. Всё в порядке.» Как жаль, что Кенма слишком глуп, чтобы понять это. Он плох в чтении чужих эмоций, более того, он не может даже прочесть собственные. — Я схожу за печеньем, — звучит как угроза. Куроо поднимается с колен, и Кенма мысленно кричит ему «Нет, постой!», готовый вот-вот выпрыгнуть голый из ванной и побежать за ним. Но Куроо всё равно вынужден оставить его наедине с собой на короткое время, чтобы у него автоматически образовались те самые мысли о собственной ценности. Всё хорошо, ты лежишь в ароматной горячей ванне, твои волосы впервые за долгое время до блеска вымыты, у тебя в гостях самый лучший человек в мире, а на кухне пахнет домашнее свежеиспечённое печенье. Ты ведь не посмеешь опускаться под эту воду при таких обстоятельствах? Ты просто не позволишь себе, правда? Пожалуйста, не позволяй. Кенма лежит и думает, думает, думает, ему даже становится жарко. В нём будто борются те самые два Кенмы. В ванной комнате непозволительно тихо после ухода Куроо, и эта тишина по-своему заманчивая, липкая, вводящая в смятение. Кенма поднимает свои руки из-под слоя воды, смотрит озадаченно, — некогда уродливые засохшие раны на пальцах, напоминающие бессонные болезненные ночи, теперь смягчились и пухло сгладились, они мокро блестят, словно на глазах заживая. Кенма почему-то немного злится, ведь это означает, что все его ранние мучения и старания прошли даром, собственно, как и всё остальное в его жизни. Просто бесполезно. Как хорошо, что он уже привык. Всё самое плохое всегда прилипает к нему, как мухи кружат над коровой. За дверью слышится быстрый шум и она тут же открывается, заходит Куроо, в его руках маленькая тарелка с печеньем. У всего есть исключение, даже у Кенмы — среди всего его плохого, Куроо то самое, никак не объяснимое исключение. — Кенма... — начинает, подходя ближе к ванне, на его лице странная неуверенность, осторожность. — Всего одно печенье, попробуй... если хочешь, — явно не его слова, а мамы Козуме, которая не простит ему и, возможно, не разрешит прийти к своему сыну в следующий раз, если он не произнесёт их. Куроо будто играет роль, читая свою реплику, так что и Кенма тоже уперто продолжает играть: — Я не хочу, спасибо. — Ладно, — со стуком ставит тарелку возле умывальника, будто заранее зная ответ. «Моё дело только предложить, в любом случае, не всё сразу и так быстро.» Кенма немного облегчённо выдыхает на это, и его неожиданно заполняет чувство восхищения. Оранжево-розовый. Куроо слишком крут, он просто не заслуживает его. На мгновение ему даже думается, что если бы кто-то сказал ему съесть сто маминых печенек ради Куроо, он бы съел их, не колеблясь. Он бы впервые начал выходить на улицу каждый день и что-то делать, если бы кто-то сказал ему, что это ради Куроо. Он бы действительно раз и на всегда прекратил процесс кутикулл в крови, если бы это было только ради Куроо. Лежать в ванной становится до отвратительного скучно и зудяще жарко, хотя, может, это всё Куроо, так заманчиво возвышающийся над ванной и собирающийся что-то сказать. Кенма необдуманно перебивает его своим действием — резко принимает сидячее положение, случайно брызгая водой и поднимая мини волны. Его плечевые суставы и ещё какие-то кости в спине звонко хрустят так, что этот звук эхом отбивается о влажную настенную плитку. Мокрыми руками Кенма жадно хватается за штаны Куроо, вынуждая того в полном недоумении подойти к ванной впритык. До смешного детское «Ага, попался, теперь никуда не уйдёшь!». В кулаках сжимает уже мокрую плотную ткань штанин, и вдруг неконтролируемо прижимается вплотную лицом к паху. Его действия несомненно необдуманные, глупые, но искренние. Он любя трётся лицом о жёсткую ткань, точно котёнок, и чуть ли не облизывается от получаемых ощущений. Это похоже на своеобразные странные объятия, от которых Кенма почему-то получает некого рода удовольствие. Всё трётся и трётся носом, щеками, лбом. С напором гладит и гладит, загнанно дышит, и со стороны это, вероятно, может показаться, будто он таким образом вытирает своё мокрое, после ванных процедур, лицо. Однако всё, о чём Кенма думает в этот момент, это: «Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо...» — К-кенма...? — Куроо не знает что сказать и что сделать, он просто неподвижно и послушно стоит, не смея вмешиваться, с чуть поднятыми руками. Конечно, обычно с Кенмой нужно быть готовым ко всему и ожидать чего угодно, так что не сказать, что Куроо сильно удивлён, тем не менее прямо сейчас он невероятно сдерживается, чтобы внезапно не затвердеть в области паха. Лицо Кенмы такое раскрасневшееся, влажное и очень милое, впервые так открыто просящее ласки и любви. Куроо ловит момент, поэтому кладёт свою ладонь на его голову, нежно поглаживая и таким образом отвечая действием на действие — то, что так нужно Кенме. Но тот вдруг легко дёргается и немного отстраняется, при этом всё ещё держась крепкой хваткой за штаны. Поднимает глаза вверх, на Куроо, встречаясь с ним взглядами, и на секунду замирает. Сейчас Кенма будто бомба замедленного действия со скрытым счётчиком — никогда не знаешь, когда рванёт. Лицо Куроо непредвиденно краснеет тоже, когда Кенма, прибывая в каком-то другом затуманенном измерении, высовывает язык и широко облизывает пах сквозь ткань. Как будто целует. Лижет и жмётся, обнимает, и Куроо на секунду думается, что под водой прячется кошачий хвост. На самом деле становится интересно, знает ли тот, куда давит, или для него это что-то вроде как лизнуть руку, щёку в знак благодарности? Куроо сильнее сжимает чужие волосы у самых корней, надеясь, что это подействует отрезвительно и Кенма остановится, но ничего такого не происходит. Вот только, к сожалению или к счастью...? Ткань штанов внизу ощущается неприятно мокро, в пенной воде и слюне, но на это можно не обращать внимания, это не важно. Важно лишь то, что Кенма делает следующим — отыскивает замок ширинки и теперь играет с ним языком, широко открыв рот. То сжимает в зубах собачку и тянет вниз до конца, то обратно вверх, застёгивает. Он выглядит полностью увлечённым, как ребёнок погрузившийся в собственную игру в своём уголке. Некогда мокрые волосы теперь взлохмачены от постоянного трения головы, руки и плечи дрожат, дыхание гулкое, громкое, свистящее. Неожиданно Кенма полностью замирает, и обвивает руками таз Куроо, крепко прижимается щекой напоследок. Это объятия. Куроо удивлён и впервые так сильно растерян. С одной стороны он невероятно рад, что некая пытка трением закончилась и можно больше не подавлять нарастающее возбуждение, однако эти объятия по-своему вводят в ступор и вызывают бурные смешанные эмоции. Куроо легко кладет руки на острые плечи Кенмы, незамысловато отвечая на объятия, и аккуратно поглаживает. «Всё в порядке». Затем ощущает, как напряжение в чужом теле понемногу отступает, — Кенма расслабляется, как только получает взаимную ответную реакцию. Отпускает таз Куроо, отстраняясь, и выглядит ничуть не растерянным, а совершенно обычным и спокойным, словно ничего не произошло, словно он мгновенно всё забыл. В его груди и голове обволакивающая пустота, взгляд расфокусирован, но даже несмотря на это, Кенма замечает боковым зрением тёмную тень за дверным косяком. Кажется, будто кто-то следит за ними, подглядывает, подло прячась за дверью. Кенма пугается и резко поворачивает голову в сторону тёмного силуэта, который выглядит не так чётко, когда вглядываешься прямо в него. Но он продолжает видеть. Это точно какой-то человек, который подсматривает, ошибки быть не может. — Эй! — неожиданно кричит Кенма в сторону двери, и Куроо содрогается от необычно громкого голоса. Это серо-оранжевый. Проследив взгляд Кенмы, он поворачивается назад, чтобы понять, что вызвало такую реакцию. На самом деле ему становится немного жутко, ведь Кенма выглядит так, словно что-то увидел в дверном проёме. По телу пробегают холодные мерзкие мурашки, когда он, поспешно повернувшись, не видит совершенно ничего. Он не видит то, что Кенма видит, — и в этом заключается его та самая особенность, не так ли? — Что... случилось? — в горле Куроо ужасно сухо, потому что это первый раз, когда он застаёт Кенму в насыщенном галлюциногенном приступе психоза. — Там кто-то стоит! Я вижу тень! Эй! Выходи! Я тебя вижу! — Кенма старательно пытается рассмотреть получше то, чего на самом деле нет. Вода в ванной грозит вылиться за края, поднимаются волны, точно внезапный морской шторм, буря. — Куроо, скажи, чтобы они ушли! Меня не слышно? Эй!!! Не смотрите, уйдите! Неспеша Кенма начинает впадать в панику, и Куроо, честно, не знает что делать. В любой другой ситуации он просто может поговорить, успокоить словами, перевести внимание на что-то другое, но сейчас, когда Кенма не видит ничего, кроме того самого, чего в реальности не видно, он на секунду мысленно замирает в неведении. Кенма незамедлительно принимается выкрикивать какой-то бред, что-то о преследовании вперемешку с угрозами и ругательствами. Он весь раскрасневшийся, сильно напуганный, с дрожащими руками и слезами на глазах. Это всё выглядит до встающих дыбом волос совершенно пугающе, как-то зелёно-бело-коричнево. И Куроо думает, что если сейчас же ничего не предпримет, то тоже впадёт в панику. Поэтому он хватает острые плечи Кенмы, пытаясь физически остановить дрожь и просто усадить его туловище обратно в воду. Выходит немного сложно, но Куроо не сдаётся. Он уверен, всё точно будет хорошо. Скоро. — Кенма, там никого нет! Приди в себя! — теперь и его футболка слегка намокла от активных подобий прыжков Кенмы. На половой плитке образовались маленькие лужицы, коврик в углу потемнел от попавших на него брызгов. — Хватит следить за мной! Нет! Нет! Нет! Словно озарение, Куроо одним быстрым рывком полностью закрывает дверь в ванную, и сжимает между своих больших ладоней лицо Кенмы. Всматривается, как будто ищет тот самый здравый рассудок, пытается его поймать в хаотично бегающих из угла в угол зрачках, и говорит: — Посмотри на меня, — спокойно и уверенно, Куроо прекрасен. Кенма загнанно дышит и всё ещё дёргается, пытаясь освободиться от крепкой хватки, он хочет выглянуть за угол, чтобы снова поговорить с тем, чего нет. Куроо это прекрасно знает и именно поэтому не отрицает мыслям Кенмы, ведь иначе это будет означать его безразличие. Именно поэтому он нежно скользит руками вниз по предплечьям Кенмы, легко и осторожно добирается до локтей и снова поднимается вверх, почти к началу шеи. Гладит влажную кожу, надеясь хоть немного расслабить зажатое в судороге худощавое тело. Хрупкое, уязвимое, будто хрустальное тело Кенмы, которое точно стакан из тонкого стекла, стоящий на краю стола и вот-вот готовый упасть и разбиться на множество мелких осколков. Куроо просто обязан протянуть свою руку и поставить этот стакан как можно дальше. Вновь и вновь, он будет отставлять его к середине стола столько раз, сколько это нужно. Грудная клетка Кенмы всё ещё содрогается, но уже не так сильно. Он до сих пор напуган и, возможно, это ещё не конец сегодняшней темы с загадочной тенью за дверью, однако что-то подсказывает Куроо, что самое страшное позади. Им срочно нужно сменить локацию, поэтому он помогает Кенме поспешно выбраться из ванной, пока тот находится в пространственном ступоре. На мгновение становится любопытно, куда разумом сейчас попал Кенма, в какое из возможно существующих измерений? В чёрное небытие, ослепляюще-яркое онемение, прозрачную кататонию страха, или разноцветные кадры воспоминаний? В любом случае Куроо обязан поспешить, пока Кенму не накрыла вторая волна. Он вытирает его плечи и спину большим полотенцем, натягивает заранее приготовленную чистую одежду, так несвойственную Кенме. А затем, подхватив его костлявый бок, выводит из ванной. Кенма крупно дёргается на пороге, снова оживившись. — Нет! Нет! Нет! — пытается вырваться, когда они выходят в коридор. — Не кради меня! Я не хочу к ней идти! Я уже знаю, что ты работаешь на нее! Ты тоже следишь за мной!!! Это ты! Это всё ты! Зачем ты втягиваешь меня в эти международные политические связи!? Я здесь ни при чём! — чуть ли не задыхается и брыкается так, что Куроо приходится поднять его тело и самостоятельно отнести в комнату. Его тело лёгкое, и такое же хрустальное и хрупкое, как тот самый стакан. Сейчас Куроо нужно отодвинуть его на середину стола как можно скорее. Когда дверь в спальню дельно закрыта, свет ярко включён, Кенма вяло лежит на своей кровати, а Куроо садится рядом с ним, тогда звучит: — В этом замешана межгалактическая партия ариев. Я видел их. Они хотят меня украсть и использовать моё тело в научно-исследовательских целях. Куроо сдерживает внезапный смешок, потому что Кенма произносит подобное необычно серьёзным голосом. Тем не менее, он не собирается вступать в диалог с человеком, который находится под властью параноидного бреда. Кенма зачарованный. Ослеплённый блеском чей-то магии. Это волшебство. Продолжая игнорировать его, Куроо легко и по-доброму улыбается сам своим мыслям. Ему нужно ещё немного подождать и оказать нужную заботу, пока родители Козуме не вернутся домой, и он полностью готов к этому. Рука сама тянется к спокойному лицу Кенмы, и дотрагивается к бледной щеке. Нежно-нежно, почти невесомо гладит, словно любя передавая этим жестом «Ещё немного осталось потерпеть…». Куроо заглядывает в застывшие стеклянные глаза под искусственной прослойкой волшебного воздействия, и его почему-то переполняет нежность к этим глазам, к этому лицу, к этой щеке, к этому телу, к содержимому этой грудной клетки. К сожалению момент длится не долго, и Кенма внезапно подрывается с места, садясь на кровати и опираясь руками о матрас. Он неожиданно становится сильно возбуждённым, каким Куроо ещё никогда не приходилось его видеть. — Эй, почему ты сидишь? Заходи на борт! Скорее! — взволнованно кричит, пихая Куроо в бок. Его щёки снова несвойственно краснеют, волосы растрёпанные. И Куроо слушается, поддаваясь и залезая на кровать с ногами. Это почему-то напоминает ему детство и то, как они играли в пиратов во дворе, когда были в младшей школе. Навевает тёплые воспоминания, однако единственное, что отличает «тогда» и «сейчас», это искусственный напуганный взгляд Кенмы. «Тогда» было простой веселой игрой, но «сейчас» это больше не игра. — Капитан, все на борту, взлетаем! Мы должны успеть сбежать! Дальше Кенма кувыркается и прыгает, то падает, то снова встаёт, точно он находится на борту космического корабля. Периодически что-то выкрикивает, испуганно кричит от воображаемых ударов, активно жестикулирует. Куроо внимательно следит за ним и, возможно, если бы на самом деле он видел Кенму впервые, то по обыкновенному рассмеялся бы. Однако в данный момент это выглядит совершенно не весело и смеяться вовсе не хочется. Более того, смотреть на это становится просто невыносимо, так что он незамедлительно ловит руками тело Кенмы, сжимая в подобии объятий. Тот хочет выбраться, кричит, отбивается, дёргается, задыхается. Куроо нежно гладит его по голове и напряжённым плечам, пытаясь успокоить. На стеклянных глазах застывают слёзы, и Кенма вдруг видит зелёно-красный, после чего сдаётся и застывает в чужих сильных объятиях. Ему ужасно противно до такой степени, что хочется блевать, но Куроо верит, что все плохие ощущения скоро покинут его тело, словно страшное заклинание перестанет действовать, и всё вернётся на круги своя, как перед этим. Он отдает всю нежность и любовь через свои действия. Это происходит в первый раз и, возможно, в последний. Куроо ласково убирает влажные пряди с лица Кенмы, заворачивая их за ухо, проводит ладонью по шее и щеке, будто убаюкивает маленького ребёнка. И кажется, Кенма действительно успокаивается и засыпает, его дыхание становится размеренным, а тело ощутимо покидают твёрдые судороги. Он закрывает глаза, но вместо чёрного покрова век, видит нежно-розово-жёлтый, прежде чем ослабленный и истощенный, погружается в пустой сон. Где-то там, на кухне, ароматно лежит забытое домашнее печенье, которое несомненно рано или поздно будет съедено не только родителями Козуме, семьей Куроо и другими соседями, но ещё и тем, кто на самом деле сильнее их всех желает его съесть, но никогда не признается в этом…«Давай сыграем в игру, ты угадываешь как мои дела, не получая подсказок от меня, Никакой трагедии, только образ моего уныния, В темноте я не очень умный, Я много падал, И я думаю я разламываюсь на части. Ты нужен мне, Ты нужен мне больше, чем я хочу этого, Я хотел бы дождаться весенней поры, Я так долго болен, кажется, всю продолжительную жизнь, Мне не нравится моё тело, Но я знаю тебе нравится моё тело, Иногда я вижу своё тело, И пугаюсь. Ты нужен мне, Ты нужен мне больше, чем я нужен тебе, Вольно рассуждать, что я признаю, я ненавижу себя больше, когда тебя нет рядом.» © Eight Months – Wishing