Однострочники

Лучше бы это был туберкулёз. Может быть, окажись она у врача раньше, всё стало бы очевидным сразу, но её отвела мать, когда с кашлем среди кровавых капель появились мелкие голубые лепестки. Нами проклинает свою любовь к эстетике смертельно больных этой гадостью: страдальческое лицо, перекошенное болью, обкусанные губы, томный, уставший взгляд и букет кровавых пышных роз. Или горящих маков. Или, на крайний случай, искрящихся подсолнухов, пионов, да хоть гранатов! А ей достались незабудки. Мелкий сорняк с бледными крохотными цветами. Нами откашливает их в унитаз, пока родители с криком спорят в соседней комнате. Такова судьба — умереть от болезни глупых подростков. Нами никогда не считала себя достаточно сентиментальной, чтобы заболеть этим, а теперь она смотрит в грязное окно, откуда всё остальное похоже на потусторонний мир: как иллюминатор на подводной лодке, в тумане плывут люди, машины, животные, качаются, как в трансе, деревья, похожие на мёртвые кораллы. Не плывёт только их сосед с этажа ниже, он рассекает поток людей, как хищный кальмар или акула, он не поднимает голову и всегда куда-то спешит. Родители не здороваются с ним, запрещают здороваться и Нами. Он “сидевший”, он “негр” и он “убийца”. Так говорит отец, а словам старших Нами учили не перечить. От её болезни умирают не быстро, а медленно чахнут, вскрываемые врачами (если есть деньги), вырезая цветы прямо из груди, из лёгких, дыхательных путей, из аорты, когда всё становится совсем плохо, из сердца. Как правило, если дело доходит до сердца, для пациента с неизлечимой болезнью всё кончено. Нами утирает губы рукавом, поднимает голову и смывает свою болезнь. Денег нет. Для Нами всё кончится в шестнадцать. Её не дразнят в школе, потому что все сочувствуют, ей помогают на улице, когда грудь сковывает спазмами. Все добры к смертнице, от болезни которой нет настоящего лекарства. Она ступает в подъезд, заходится в кашле, как никогда до этого, кажется, что воздух кончился, а цветы всё падают и падают ей под ноги, она зажмуривается, скукоживается, слёзы блестят в уголках глаз. Она упирается в колени, думая, что вот всё и кончено, сейчас она свалится и умрёт. И будет где-то могила, покрытая ковриком полупрозрачных голубых цветочков. Но спазм проходит — и она может открыть глаза, выпрямиться, посмотреть на замершего перед ней соседа и тревожно сглотнуть слюну с остатками травянистой гадости. Поддёрнутый дымкой слепоты глаз, рваные, неаккуратно зашитые шрамы через лысую голову, огромные, медвежьи руки. Нами прижимается к стенке, пропуская его перед собой. Он наступает в цветочно-кровавую лужицу без капли отвращения и прижимает её к старой обшарпанной стене, наклоняет голову, смотрит единственным синим глазом с такой злостью, что у Нами всё сжимается в комок, застывает внутри. Она не дышит от ужаса. Он “сумасшедший”, додумывает Нами слова отца, которых он не говорил, потому что только безумца может возбудить школьница в крови и остатках цветов на губах, подбородке и одежде. Он заталкивает её в свою квартиру, вдавливает в пол, жадно целует, сминает хрупкие губы, сдавливает скулы сильными пальцами, слизывает с неё всю кровь, шершавый и неожиданно горячий язык скользит по шее и ниже, он срывает с неё растянутый свитер. Он с силой кусает её чуть ниже яремной вырезки, она кричит, но он затыкает ей рот рукой и поднимает голову, тяжело дыша; на зубах красная каёмка. Убийца смотрит на неё мёртвым глазом, кладя руку ей на шею и сжимая. Немую угрозу Нами понимает сразу же. Она натягивает свитер, хватает рюкзачок с книжками и тетрадками и бежит домой. Смывает следы позорного почти-изнасилования, продолжает ходить в школу, слушать ссоры родителей, но перестаёт кашлять цветами ровно на три дня. На четвёртый возвращается боль в груди, на пятый становится почти невыносимой. В субботу ночью спазмы снова сдавливают внутренности, скручивают в комок. Её родителям нечем платить за квартиру, грязную и вонючую, которую Нами ненавидит всем сердцем. Злость сжимает ей сердце, а болезнь делает дыхание невыносимым. В воскресенье утром она замирает возле двери квартиры снизу. Не думая, дёргает за ручку, вваливается внутрь, захлопывает за собой дверь и сама кидается на убийцу. Он переворачивает её, подминает под себя, она притягивает его к себе, шепча в самые губы: «Убей меня, убей, из-за тебя я больна». Он смотрит на неё с отвращением, облизывает её воспалённые уголки губ, сдёргивает всю одежду прямо на грязном липком полу. Насилие оборачивается для неё лекарством. Извращённая любовь становится облегчением. Отвращение возрастает, но раз за разом она приходит за новой дозой, получая укусы, синяки и несколько дней без дрянных незабудок. Он не запирает дверь и ни разу не говорит с ней. Он целует её с агрессией и яростью, впиваясь в нежные девичьи губы, наматывает длинные волосы на кулак, при любой возможности смотрит ей в глаза. Однажды это не помогает. Нами откашливает цветы прямо ему под ноги, уже целыми соцветиями, кровь струйкой сбегает с уголка губы, на осунувшемся лице глаза кажутся в два раза больше. Она закрывает их и обнимает себя, заливаясь рыданиями. Он молча подходит вплотную, запрокидывает ей голову, наклоняется, чтобы привычным жестом слизать с неё кровь, а после нежно, долго целует. Так долго, что руки Нами падают вниз, расслабляются пальцы, высыхают дорожки слёз... А потом он сворачивает ей шею одним движением. Кашляет. Цветы гвоздики смешиваются с незабудками на грязном и липком полу.