Цугцванг

      Ужин проходил напряженно. Шон то и дело бросил раздраженные взгляды на Себастьяна, а тот делал вид, что не замечает этого. До этого Хайдс успел высказать все, что думал насчет нашего маленького путешествия. Маска спокойствия, что он с таким удовольствием носил все время нашего знакомства, с треском слетела, обнажив истинную злость, клокотавшую внутри. Я так и не поняла, что именно вызвало в нем такую ярость.       Мне пришлось рассказать о своем видении. Я силилась избегать подробностей, от которых меня до сих пор бросало в дрожь. Себастьян с Шоном переглянулись.       — Как думаешь, почему он тебе это показал? — осторожно спросил Ламарк.       — Я не могу понять причину, — я нахмурилась. — Он хотел меня напугать или… Предостеречь?       — Эстер… — Шон вздохнул и откинулся на спинку стула. Он убрал назад светлые волосы, падавшие на нахмуренные брови. — Как ты думаешь, кто был тем ребенком?       Я замерла. Не могу сказать, что эта мысль не посещала меня, но я так усердно выгоняла ее с задворок своего разума, что сейчас она повергла меня в шок. Мне было приятно думать, что мои родители любили меня. Искренне любили, заботились, ждали. Оставили лишь потому, что выбора иного не было. Желали увидеть меня, вернуть время назад и поменять свое решение, попытаться сохранить семью. Порой перед сном я представляла, как родители с любовью гладят меня, смотрят на мое сонное умиротворенное лицо, а потом плачут, потому что знают, что им придется со мной расстаться, жалеют об этом и мечтают, чтобы все сложилось иначе.       Но я понимала с самого начала, как только почувствовала странную душевную связь с малышкой, что это я. Я тот самый ребенок, сдерживающий слезы обиды на солнечной лужайке. Отвергнутый и брошенный. Ненужный. Лишний.       — Шон, — предостерегающе бросил Себастьян. Его взгляд выражал нечто мне непонятное. Будто он знал что-то, но так стремился сохранить в секрете, что даже намек на раскрытие тайны вызывал в нем волну неприязни.       — Достаточно, — я бросила вилку на тарелку и посмотрела на магов. Теперь я тоже чувствовала это — раздражение. Оно коварным вирусом заразило меня, подчинило. — Вы все скрываете и скрываете. Мне надоело. Надоело это все, — я сжала губы и поднялась со стула. — Теперь оказывается, что даже вы знали, кто я. Может быть, вы даже знаете, кто мои родители? — сделав вдох, я попыталась вернуться в спокойное состояние. — Вы точно такие же, как Мортиус. Говорили мне, что он использует меня, но делаете то же самое… Вы…       — Эстер, — прервал меня Шон. — Ты права. Мы знаем. Однако мы не говорим, потому что твои родители сами не хотят этого, — произнес Хайдс. — Это может быть неприятно, но это так.       Я медленно села обратно на стул. Ноги онемели. Вот так, буквально за несколько секунд, мое сердце разбилось. Мои родители не мертвы, не ищут меня. Они просто отказались от меня. И я это видела. Видела, какое отвращение вызывала у них. Возможно, в этом есть доля моей вины. Может быть, я слишком много плакала или вела себя непослушно. Чем я в таком раннем возрасте заслужила ненависть родителей? Почему они били меня, отталкивали? На глазах навернулись слезы. Теперь я понимала, почему чувствовала себя так отвратительно. Почему от вида бедной малышки мне самой хотелось плакать от обиды.       Взгляд Шона будто смягчился. Я не замечала за ним такое, но даже его жесткие и острые черты лица сейчас казались такими приятными.       — Фидеус знал твоих родителей, узнал и тебя, — тихо произнес Себастьян. — Он безумен. Любит причинять людям боль, смотреть на страдания. Он питается ими, наслаждается.       — Поэтому опрометчиво было идти к нему с ней, — Шон не упустил возможности уколоть друга. — Однако могло сложиться и хуже.       — Ты ведь не из-за этого злишься, — устало бросил Себастьян. — Это Мэй. Ты все еще не можем простить мне. Не можешь понять, что иногда иного выбора нет. Приходится идти на жертвы. Хотя ты, как никто другой, должен это понимать.       — Сейчас выбор был, — Шон оскалился.       — Не об этом, — напряженно ответил Ламарк. — Что ты узнал?       Шон выдохнул, сжал ладонь в кулак. Аквилла, треща позвонками, обвила плечо хозяина и пристроила пустой гладкий череп на его шею, будто целуя любимого хозяина.       — Я проверил несколько книг, пока не понял, что надо просто сделать то же самое, что сделали мы с первой частью предсказания про жнеца. Я перевел слова на французский. Сначала попытался перевести целую фразу, ничего не вышло. Не нашел. Потом перевел отдельные слова.       — Имена… — в глазах Себастьяна загорелся огонь. Он зловеще улыбнулся.       — Верно. Я проверил архивы с прошлой охоты. И нашел те же фамилии. Коронет Плиер и Пьер Жен. По поводу видений Эстер… Круг крыс, защищенных ведьмиными мешочками — это академия с защитным куполом. Крысиный король — студенты и Мортиус. Они тесно переплетены друг с другом, никто не может уйти. Крысы, которые бегут прямо по защите — другие маги, которые ищут убежище. А Эстер была угрозой, охотником. Ее следующее видение — мужчина со шрамом, горящие тела… Один из возможных исходов. Три тела в подвале — три жертвы для проведения ритуала.       — Погибла только Синтия, — возразила я.       — Нет, — в один голос ответили Себастьян с Шоном. Они переглянулись и оба замолкли. — Прямо перед нашим уходом было еще две жертвы. Обе с ведьмиными мешочками в горле.       — Кто-то готовит сильное заклятие, — выдохнула я.       — Мортиусу нужно много сил, чтобы установить купол. Неудивительно, что он пошел на жертвы, — приподнял бровь Ламарк. — Он готов сжечь весь мир, чтобы спасти свою академию.       — Он назвал тебя чудовищем, — тихо произнесла я. — Тогда мы были в кабинете, он просил перестать общаться с вами…       — Он прав, — прервал меня Шон. Себастьян смотрел прямо перед собой, сжимая в руке салфетку.       — Чтобы одолеть чудовище, нужно самому стать чудовищем, — произнес он медленно, размеренно. — Никого не волнуют твои желания, когда на кону стоят тысячи жизней. А победить в этой войне невозможно, если ты не готов пожертвовать всем.       — Кто такая Мэй? — прямо спросила я. Не раз уже это имя призраком мелькало в разговорах, заставляло обоих мрачнеть.       — Мейлин Ламарк. Моя сестра.       — Мне даже интересно, как ты себя оправдаешь, — он сощурился. Хищно, зло.       — Нас схватили в родовом поместье несколько месяцев назад. Пытали. Не физически, нет. Они использовали иные методы. Пытались узнать, где найти остальных магов, вынуждали пособничать. Мы ждали. Больше месяца ждали помощи, думали, что наши друзья или родственники придут спасти нас, но никто так и не появился. Это был ад. Нет. Это не ад обрушился на землю. Это мы, наивные и юные, только смогли взглянуть правде в глаза. Наш мир с самого начала был адом. Сильные всегда возвышались над слабыми. Они всегда решали, жить нам или умереть. Неважно, охотники, верховные маги… Я мечтал стать таким же. Обрести силу и могущество. И тогда я понял, что сила и могущество требуют жертв. Требуют отказаться от всего, что ты знаешь и любишь, распять себя, выпотрошить и стать сосудом для новой силы. Я понимал, что в конце концов охотники устанут тратить силу в пустоту. Они убьют и меня, и Мэй. Мне пришлось. Пришлось принести свою первую жертву, чтобы получить энергию для освобождения. Она была не против, сама умоляла меня об этом, потому что была слишком хрупка для такого. Ей было приятнее умереть от рук брата, чем от ножа охотника. Она — моя цена за свободу.       — Цена за свободу, — Шон покачал головой. — Вот как ты думаешь о ней.       — Будто я не знаю, что ты с малых лет любил ее. Не забывайся. Я был ее старшим братом, берег ее с младенчества. Держал ее тело на руках, когда она была беззащитна перед всем миром. Тогда я поклялся себе защищать ее до самого конца. И не смог. Думаешь, мне легко от этого? — Себастьян повышал голос. Его обыкновенно бледное лицо чуть покраснела то ли от злости, то ли от накатывающих слез. — Я видел ее взгляд в самом начале и в самом конце. И это будет преследовать меня во снах до самого конца моей жизни. Это мое проклятие и наказание. Это моя цена за жизнь. Поверь мне, я бы отдал все, чтобы она жила счастливо и долго в лучшем мире, но оставлять ее одну посреди этого безумия было бы жестоко.       — Поэтому взял ее на поруки, — криво усмехнулся Шон, кивая в мою сторону. Я вздрогнула. Сердце, словно недобитая собака, скулило, жалось к ребрам. Чувств было слишком много, чтобы вынести, поэтому пришло опустошение. — Она ведь копия Мэй. Ты будто этого не видел.       Я суррогат. Симулякр. Замена его сестры. Поэтому он так заботится, поэтому взял с собой, оберегал. Поэтому Шон так странно смотрел на меня в самом начале. Я отражение призрака. Они оба любили ее. По-разному, но сильно. Стало совсем пусто внутри. Мне было так приятно ощущать себя особенной, но сейчас я лишь чувствовала себя использованной, обманутой и грязной.       — Причина не в этом, — сдержанно ответил Ламарк. Он уже успел взять себя в руки. — Ты сам знаешь, что нам не победить, если мы будем постоянно убегать и прятаться. Рано или поздно они придут. Они всегда приходят. Приносят смерть в наши дома, танцуют на костях, измываются и смеются. Они — грязные отродья, недостойные топтать эту землю. Они не достойны даже лежать в ней. Каждый из этой адской своры должен сгореть дотла. Я хочу видеть, как они будут страдать. За меня, за каждую ведьму, за каждую разрушенную семью. За Мэй. Я сожгу весь мир, если понадобится, но возмездие свершится.       Шон сжал челюсти. Я ощущала себя совершенно лишней в этом разговоре, хотела поскорее уйти, закрыться за тяжелыми дверьми в крохотной промозглой комнатке, закутаться в одеяло и представить, что все как обычно хорошо.       Но этому не суждено сбыться.       Я поднялась и прошлась вдоль комнаты, касаясь каменных стен. Много веков они впитывали в себя чужие разговоры, горе, радости. Хранили так много воспоминаний и тайн, но вынуждены были молчать, хранить секреты бывших хозяев до самого конца.       Я остановилась возле окна и вгляделась в темноту, укутавшую крохотные домики. Звезды в небе не были видны так хорошо, как возле озера у академии. Зато были светлячки. Я завороженно смотрела на горящие красно-оранжевые огоньки, будто пламенные всполохи, мерцающие на горизонте. Снова в мыслях был тот самый роковой момент ночной прогулки с Себастьяном. Для себя я решила, что именно тогда безвозвратно впуталась в липкие сети. Именно тогда мои мысли впервые за долгие годы вышли за рамки обычных меланхоличных стенаний, обыденных дел.       Огоньки плясали, постепенно увеличиваясь, будто строй светлячков подлетал все ближе. Я сощурилась, изо всех сил вглядываясь в черноту.       Было что-то странное в этом. Что-то тревожное, пробуждающее первобытный ужас, запускающее защитный механизм. Я отпрянула от окна и оглянулась на хмурых магов, делавших вид, что они слишком уж увлечены своим почти доеденным ужином.       Я не хотела делиться своей тревогой. Это казалось неуместным, надуманным, а обстановка и без того оставляла желать лучшего. Закусив губу я вернулась к своему наблюдению за таинственными огоньками.       Они двигались по парам, будто кружили в романтичном вальсе, подпрыгивая вверх-вниз.       Двигались по парам…       Я втянула в себя воздух и прильнула ближе к окну, приложив руку к холодному запотевшему стеклу, чтобы убрать блики зажженных в столовой свечей.       — Шон… — сдавленно проговорила я. Сердце колотилось где-то в горле. — Себастьян…       — Что такое? — устало спросил Хайдс и поднялся. В несколько шагов он подошел ко мне. Его ледяное дыхание лизнуло затылок, и без того покрытый мурашками.       — Что это такое? — я ткнула на огоньки.       — Адские гончие… — он схватил меня за предплечье и оттянул от окна. — Надо бежать.