Цугцванг

      Снова больница. Снова запах снадобий, что лекари разводили в каменных ступах. Мы с Шоном еле смогла донести Себастьяна до входных ворот, где нас уже ждал Мортиус. Мы не успели вернуться к рассвету, а это значило, что Элиз уже получила записку. Я не сомневалась, что директор прекрасно был осведомлен о ее содержимом. Я видела это по его лицу. Казалось, что оно такое же, как обычно, но за стоическим равнодушием колыхал яростный огонь. Это было заметно в его глазах, в резких движениях, во взгляде.       — Потом расскажем все, — бросила я наотмашь, аккуратно положив наполовину бессознательное тело Ламарка на каменные ступени, поросшие голубым плющом. По правде говоря, я не знала, почему его называют голубым, потому что внешне он был больше похож на лазурный. Еще больше я не понимала, почему задумалась об этом сейчас.       — Будьте так добрый, Эстер, — Мортиус не выдал своих эмоций голосом. Пожалуй, это то, чему мне стоит у него поучиться. Осмотрев Себастьяна, он кивнул собравшимся у входа студентам и беглым магам. — Здесь совершенно не на что смотреть, возвращайтесь в свои комнаты. Сейчас же.       Толпа зароптала и невольно двинулась вглубь здания, все же бросая заинтересованные взгляды на нас. Я раздраженно фыркнула. Для них наше горе — не более, чем повод для новых сплетен за завтраком в столовой. Я сама была такой месяц назад, поэтому прекрасно понимала, что новости разлетятся по всем ведьмам достаточно скоро. Едва ли это было то, что меня волновало в данный момент, но неприятный осадок остался.       — Его — в лечебное крыло, — бросил он. — Пусть осмотрят, проверят, а потом сразу ко мне в кабинет. Все, — Мортиусу не нужен был наш ответ, он уже развернулся и зашагал в замок, бросая испепеляющие взгляды на студентов, осмелившихся нарушить указание.       Мы с Шоном коротко переглянулись.       — Ты совсем с ума сошла! — воскликнула Элиз, когда директор отошел достаточно далеко. — Я проснулась, кровать пуста, в комнате эта записка! Ты совсем жизнь не бережешь? — ее тонкие брови то возмущенно взметались вверх, то хмурились, нависая над глазами.       — Ты бы хоть разбудила, на диване не так уж и удобно спать, — проворчал Ник. Его рыжие взъерошенные волосы чуть блестели на солнце, а на светлой коже виднелись розоватые отпечатки от подушки. Он только что встал и едва ли сполна разобрался в ситуации. Колин просто молча покачал головой, поглаживая свою девушку по плечу, чтобы хотя бы немного успокоить. Однако по его глазам я видела, что он крайне разочарован.       — Мы не могли бросить его в лесу умирать, — устало ответила я. Мои силы тоже были на исходе. Меньше всего хотелось тратить их на бесполезные разговоры. Однако я почувствовала укол совести. Мои друзья переживали за меня, ночевали в моей опустевшей лечебной комнате, а я злилась на них за то, что они не в силах понять меня сейчас. Я злилась на них за то, что я катилась в пропасть, а они старались меня удержать.       — Конечно! Подождать пару часов до рассвета нельзя было! — всплеснула руками Элиз. Я видела, что ее гнев постепенно меняется на милость. Она уже внимательно осматривала Себастьяна, старательно скрывая страх и беспокойство за громким возмущением. Я прекрасно знала, что она не переносила чужие страдания.       — Если бы Эстер не пришла, он мог быть уже мертв, — ледяным тоном произнес Шон. — Она правильно поступила. Сейчас его надо отнести лекарям и накормить. Нас держали без еды и воды почти три недели, — отчеканил он. Элиз тут же поутихла. Я не стремилась посвящать ее в подробности наших злоключений, а она, похоже, не совсем об этом задумывалась.       — Мы поможем, — устало вздохнул Колин, подхватывая Себастьяна. Тот приоткрыл глаза и попытался сам встать на ноги, но я тут же одернула его.       — Позволь помочь себе. Хотя бы раз.       — Он там… В лесу… Шкатулка… — произнес он и провалился в сон.       Шон задумчиво прикрыл глаза, будто собираясь с силами. Что же, похоже нам не суждено получить даже короткую передышку.

***

      Впервые я стояла перед Мортиусом и не чувствовала трепет внутри. Я смело смотрела ему прямо в глаза и видела перед собой обычного мага, точно такого же, как и я. Он был ложным идолам, к ногам которого я сложила то немногое, что у меня было. Отдала себя служению, не получая ничего взамен. Я устала от этого. Устала, что об меня могли просто так вытереть ноги, растоптать. Устала быть вечно извиняющейся невидимкой.       Взгляд блуждал по хорошо знакомому кабинету. Десять лет назад директор впервые пригласил меня сыграть в шахматы с ним. Я утопала в большом кожаном кресле, еле дотягивалась до стола и доски, чтобы передвинуть фигуры. Он разочарованно хмыкал при каждом моем поражении. Я не знала, считает ли он, что я глупа или просто наслаждается моими виноватыми глазами после каждого неверного хода, после каждой сбитой фигуры. Позже он вызывал меня в кабинет, чтобы обсудить мою не самую блестящую успеваемость. Шахматная доска все еще лежала на краю его стола, пугая меня одним своим видом. Потом Мортиус вовсе убрал ее, видимо, потеряв всякую надежду на меня. Я оказалась слабым соперником. Дело было не в том, что я не старалась или не пыталась. Нет. Я корпела над доской, придумывая возможные ходы и комбинации, тренировалась сама с собой ночами. Дело было в другом. Каждый мой проигрыш загонял меня в рамки. В своеобразную клетку. Я переставала рисковать, боялась делать любые ходы, опасалась всего. Играла по старым схемам, делала одни и те же действия. Ему наскучило. Наскучила моя покорность, моя слабость.       В кабинете было светло: блики полуденного солнца гладили сочные зеленые листья волшебных растений, переполнявших его кабинет. Это было его хобби: растить цветок, поливать его, удобрять, следить за развитием. Однако стоило появиться гнилому стеблю или другому небольшому изъяну — растение тотчас исчезало. Так было и со мной. Заметив дефекты, он решил просто убрать меня из своей жизни. Выкинуть, будто пожелтевший ведьмин глаз, не дающий плоды.       — Я думал, еще больше Вы не сможете меня разочаровать… Эстер, — произнес он, постукивая своими длинными ногтями по деревянной поверхности стола. Мое имя из его уст звучало как самое худшее оскорбление.       Я повернула голову, всматриваясь в точеный профиль Себастьяна. Он оклемался быстрее нас всех: сейчас он выглядел почти как в первый день нашего знакомства, разве что скулы стали острее, а мышцы меньше. Шон же отрешенно смотрел вбок, но уголок его губ подрагивал. Хайдс старательно маскировал отвращение. Откуда? Я поняла бы равнодушие, злость, но эта эмоция меня удивила.       — Мне пришлось снять защитный купол. Из-за Вас. Из-за Вашего инфантильного и бездумного поведения. Вы создали проблемы, с которыми Вам не по силам справиться. И сейчас вы вместе пришли мне сообщить, что сумели еще больше ухудшить свое положение… — он сморщился, запрокидывая голову. — Отчего же сразу армию охотников не привели прямо в наш дом? Отчего же только один? — язвительно вопрошал он.       — Я благодарна Вам за спасение, — выдавила из себя я. Я прекрасно понимала, что все, что он сказал, — справедливо. Как бы я не хотела сопротивляться, сейчас это делать я была просто не вправе. Если бы не Мортиус, я была бы уже мертва.       — Вы — сплошное разочарование, — процедил он.       — Прошу прощения, господин Мортиус, — Себастьян сощурился. Я резко обернулась на него, прекрасно понимая, что таким тоном он ничего хорошего точно не скажет.       — А вы… Оба. Я приютил змею на груди, — он покачал головой. — Вместо благодарности за гостеприимство я получил это…       Впервые я видела Мортиуса таким несдержанным. Таким эмоциональным. Мне казалось, что вывести его попросту невозможно, а сейчас желала вернуть его прежнюю маску безразличия.       — Вы вините во всем Эстер, — невозмутимо продолжил Себастьян. — Срываете на нее свой справедливый гнев, но правда в том, что вина в большей степени на нас, — он подбирал слова, говорил аккуратно. Шон предостерегающе мотнул головой.       — Мистер Ламарк, — Мортиус встал со своего кресла в полный рост. — Мое гостеприимство весьма условно. Я не обязан впускать в свою обитель каждого мага.       — Удобно, что во время охоты вы получили чрезвычайные полномочия, правда? — спросил он. — Желаете так быстро выгнать меня?       — Себастьян… — предостерегающе прошептала я.       Он обернулся на меня, непонимающе мотая головой. В его глазах сверкало возмущение. Я не понимала, разозлился ли он на Мортиуса или… попытался вступиться за меня? Второй вариант казался безумным бредом моего дефектного рассудка.       — Знаете… Неправильно ругать детей за плохое воспитание, — наконец сказал он, глядя прямо в глаза директору. — Это родители не справились. Это ведь была их обязанность: растить, заботиться… — он медленно перевел взгляд на меня. — А не бросать.       — Что? — я мотнула головой. Этого не может быть. Просто безумная догадка. Повисло молчание. Мортиус не стремился отрицать что-либо. Он не отпирался. Лицо директора разгладилось, вновь став до ужаса спокойным.       — Дети не всегда любимы, — коротко ответил он. — Не всегда достойны заботы.       Я отшатнулась на шаг, прижимая руку к груди. Мне казалось, что там действительно появилась зияющая рана. Я задыхалась. Задыхалась и захлебывалась в вопросах, которым так и не суждено вырваться наружу.       — Вы добились того, чего так желали? — он приподнял брови. — Была бы она хотя бы на долю умна, прекрасно бы поняла Ваши очевидные подсказки, — он хмыкнул. — Вы посмели выкрасть личный дневник… — Мортиус снова сморщился.       — Люция Антвуд… — произнесла я. Антвуд. Это фамилия моей матери. Фамилия женщины, что так раздраженно била меня наотмашь, чтобы я перестала плакать. Фамилия женщины, что в своих дневниках писала о том, как ее раздражает новорожденная дочь.       — Не смей использовать эту фамилию, — резко оборвал меня Мортиус. — Она не твоя.       — А какая моя? — я покачала головой и сжала губы. — Какая у тебя фамилия, отец?       — У тебя нет рода, — отчеканил он, впервые повысив голос. — Нет отца. Нет матери.       — Есть, — я подняла подбородок. — У меня есть род. Но это не вы отказались от меня. Это я отрекаюсь от вас, — сквозь сжатые зубы произнесла я.       — Ты много о себе возомнила, — надменно произнес Мортиус. — Твоя мать была великой ведьмой, ты не сможешь опозорить ни ее клан, ни мой.       Слезы застилали глаза. Я прикладывала все усилия, чтобы не дать им сорваться с ресниц. Не сейчас. Но это были не слезы горя. Я не оплакивала потерянную семью. Это были слезы злости. Злости на саму себя. За смелые мечты о любящих родителях. За мысль о том, что я могла быть достойна любви.       — Тогда и твой, и ее клан закончатся на вас, — выплюнула я и развернулась. Ноги сами несли меня прочь. Прочь от этого кабинета, надменного лица, чужих взглядов. Несли меня в место, где я всегда могла найти уединение и спокойствие. Крохотная библиотека, заполненная письмами, что так никогда и не нашли адресатов. Моя колыбель спокойствия.

***

      Плакать сил больше не было. Мне казалось, что все положенные мне слезы остались там, в Фужере, но сейчас я даже жалела, что не осталась там. Некоторые тайны действительно лучше не узнавать. Иногда секреты действительно защищают нас. Я закусила внутреннюю сторону щеки и зажмурилась, подтянув колени к груди. Тут я могла позволить себе слабость. Могла позволить себе отпустить себя. В горле клокотали невнятные всхлипы. Истерика. Она захлестывает волной, топит, не дает опомниться. Поэтому я просто отпускаю себя и позволяю себе почувствовать всю боль, от которой так усердно открещивалась. Не только последний месяц, но последние годы.       Шон был не прав. Ненависть живет долго. Она растет, питается и питает. Во мне течет его кровь. И если Мортиусу удалось пронести сквозь десятилетия свою ненависть, удастся и мне. Я не хотела походить на него. Не хотела становиться такой же. Но шаг за шагом я приближалась к этому. И сейчас я снова была на краю пропасти. Все, что от меня требовалось, — маленький шаг вперед.