Цугцванг

      Себастьян крепко сжимал похолодевшую руку Эстер. Прошло уже несколько часов с момента, как она уснула, а он ни разу не отошел от кровати, ловил еле заметное дыхание, смотрел, как вздымается грудь.       Ламарк радовался каждой секунде, в которой она была еще тут, с ним. Пусть ее сознание было где-то далеко, пусть она спала, но он был счастлив.       А потом все оборвалось.       Парень встрепенулся, затряс ее плечи, приложил ухо к груди, откуда более не слышно было биение сердца.       — Шон! — закричал он, в панике оглядывая девушку.       Хайдс подскочил со своей кровати: он не мог так. Не мог сидеть рядом с ней, потому что точно знал, что наступит мгновение, когда все будет кончено. Глаза Себастьяна безумно сверкали, он тряс бездыханное тело.       — Она не просыпается, — срывающимся голосом произнес он.       Шон остановился, смотря на безмятежное лицо, на котором навсегда застыла полуулыбка. Он не хотел запоминать ее такой: бледной, истощенной и измученной. В его памяти она была лучом света, яркой, иногда надоедливой, но восхитительной. Пусть он разглядел это не сразу, пусть ему понадобились долгие дни, чтобы заметить это, но он был счастлив, что получил возможность наслаждаться этим, пусть и недолго.       Именно так врал себе Хайдс. Безбожно лгал, чтобы отогнать безумие, хищно подступающее к его разуму.       — Она не проснется, — жестко бросил он и заставил себя отвернуться.       Шон выглянул в окно и гадал: где она выбрала провести последние секунды? Быть может, она даже оказалась в этой самой комнате и содрогалась от слез, видя их скорбь. Ему не хотелось в это верить. Он надеялся, что она встретила конец безмятежно, спокойно. Надеялся, что она нашла покой.       — Надо сделать что-то!       Слезы Ламарка капали на бледную кожу девушки.       — Надо… Надо что-то сделать… — прошептал он, медленно опускаясь обратно на кровать.       Казалось, что вмиг его покинули все силы.       — Мы должны передать ее в склеп, — от накатывающих слез голос Хайдса дрожал.       Шон зажмурился, качая головой. Опять. Опять это произошло. Неужели так велит судьба? Неужели умирает все, чего касается его скупая любовь?       — Она бы не хотела там быть, — прошептал Себастьян. — Она вообще не хотела умирать, — он повысил голос.       Себастьян поднялся и с силой пнул стул. Ему жизненно необходимо выплеснуть всю злость, всю скопившуюся ярость. Она переполняла его, затмевала все.       Сломан стол, книги, шелестя страницами-крыльями, летели по комнате. Такие бесполезные, потому что никакие знания не могли уже вернуть ее к жизни.       Ламарк ненавидел себя. Ненавидел, за то, что позволил ей сделать этот шаг. Позволил ей принять опрометчивое решение, погубить себя своими же руками. Она была так невинна и хрупка, слишком добра.       Ламарк ненавидел себя, потому что потерял все. Семью, девушку, себя.       Шон осторожно положил руку на плечо друга. Себастьян резко развернулся, желая высказать все, что так кипело в нем. Однако он увидел в в Хайдсе отражение своей же боли. Конечно, Шон выглядел обыкновенно спокойно, лишь покрасневшие глаза и сжатые в кулаки ладони выдавали его с головой.       — Это не должно было так закончиться, — произнес Себастьян. — Не для нее. Не для нас…       — Я знаю, — тихо ответил Шон.       Некромант обошел комнату, будто боясь подходить к ее телу. Она выглядела так безмятежно, будто и впрямь лишь спала. Будто могла вот-во открыть глаза, улыбнуться или задумчиво взглянуть в окно. Почему-то в унылых пейзажах она находила больше красоты, чем в себе.       Себастьян медленно подошел к кровати и опустился на колени. Он крепко сжал безвольно свисающую руку Эстер и трепетно поцеловал нежную кожу. Следующий поцелуй — в лоб. Прощание. Такое горькое и несправедливое, такое неправильно. Но что в этой жестокой бессмысленной войне было правильного?       Ламарк бежал. Бежал дальше от ее тела, бежал туда, где могла сохраниться ее душа, тонкий запах ее тела. Он хотел вернуться к озеру, где впервые увидел ее горящие глаза и улыбку. Где еще не ценил ее так сильно, как должен был.       Шон смотрел вслед другу. Он не имел никакого права скорбеть также сильно, как и он. Однако он не мог иначе. Хайдс сел на край кровати и поправил темные волосы, обрамлявшие ее лицо. Сколько раз он хотел сделать так, но останавливал себя? Сколько раз хотел прикоснуться к ее лицу, но не мог? Сейчас было слишком поздно.       Шон прислонился губами к еле теплому лбу и стер слезинку, упавшую на ее лицо. Криво улыбнувшись, он прикрыл глаза.       — Спасибо тебе, — прошептал он. — Не только за твою смелость, за все. После Мэй я думал, что сам умер, думал, что не смогу идти дальше, — слова застревали в горле. Шон шмыгнул носом и потер лицо руками. — Я не был достаточно смелым, чтобы сказать тебе это раньше. Прости. За все прости…       Хайдс поднялся и направился туда, куда должен был. Он знал, что Эстер не захочет расстраивать друзей, не захочет видеть их печаль. Что же, таково ее последнее желание. Он должен был его уважать. Однако сейчас ему предстоял ужасный разговор.

***

      Элиз плакала навзрыд. Она обхватила руками тело Эстер, сжимала ее пальцы, трясла плечи. Колин тихо стоял рядом, сжав челюсти. Ник сел на пол, у изголовья кровати. Его лицо покраснело от еле сдерживаемых рыданий.       Шон прислонился плечом к дверному косяку. Он был пуст. Все чувства из него будто выкачали. Он был лишь хрупкой оболочкой, не годной ни на что. Никого не смог спасти, уберечь от гибели. Бесполезный.       Рыдания Шир слушать ему было невыносимо. Он зажмурился и вышел в коридор. Мимо проходили студенты, весело щебетали, смеялись, а Хайдсу хотелось накричать на них. Тряхнуть за плечи и заставить смотреть, какова цена их беззаботности. Хотелось, чтобы все вокруг страдали хотя бы наполовину так же, как и он.       Однако жизнь несправедлива, а смерть забирает самых ослепительно ярких людей. Шон покачал головой. Он знал, что это было именно то, чего хотела Эстер. Ей не нужна была всеобщая скорбь, публичные похороны, книги и легенды. Она желала принести мир. Желала, чтобы ведьмы и дальше резвились на природе с водяными драконами, а студенты тайком сбегали по ночам из академии. Она так мало видела в этом мире, но так отчаянно хотела его спасти. Однако Хайдс считал, что мир этого был недостоин.

***

      Шон, Себастьян, Элиз, Колин и Ник собрались вместе в гостиной в башне. Все чувствовали неловкость и подавленность. Друг за другом они делились лучшими воспоминаниями о Эстер и пили вино, взятое из запасов Мортиуса. По нему никто из них не скорбел. Спустя пару часов они смолкли, наблюдая за огнем в камине.       — И что нам теперь делать? — слабо спросила Элиз.       — В каком смысле? — устало спросил Себастьян.       — Мортиус мертв, охотники тоже… — проговорила Шир, крепче сжимая руку Колина.       — Надо сообщить об этом в Совет… — отстраненно произнес Ламарк. — Придется отстраивать всю систему заново, но нам не привыкать… — он сжал губы и посмотрел на вино в кружке.       Себастьян отчаянно отгонял от себя воспоминания о прошедшем вечера. Ему не верилось, что это было всего несколько часов назад. Несколько часов назад он нежно целовал Эстер, держал ее за руку, не подозревая, что случится на рассвете. В минувший день он сказал, что для кого-то «завтра» может не наступить, однако он не думал, что это будет так буквально. Слезы вновь подступили к глазам, но Ламарк сдержался. За сегодняшний день он достаточно плакал, пора остановиться. Эстер бы это не понравилось. Она бы хотела, чтобы он жил дальше, не страдал. Но он не мог.       — Прости, — еле слышно произнес он и залпом допил вино.       Тело девушки временно перенесли в подземелье и наложили запирающее заклятие. Студенты, довольно быстро узнавшие о случившемся, норовили заглянуть, посмотреть на ее тело. А Себастьян желал убить каждого из них на месте. Ламарк подхватил одну из бутылок и молча направился прочь. Его спину жгли взгляды, однако его мало что волновало сейчас.       — Он любил ее? — спросила Элиз, когда Ламарк скрылся из вида.       — Да, — коротко ответил Шон. — Ее любили все, кроме нее самой.       — Она всю жизнь считала себя лишней, — неожиданно произнесла Шир. — Думала, что на нее кто-то косо смотрит, сомневается в ней. Мортиус так плотно вложил это в ее голову, что она сама стала так думать. Я даже радовалась, когда появились вы. Она наконец оживилась, стала такой увлеченной… — Элиз всхлипнула. — Я не могу поверить…       Колин крепче прижал свою девушку к себе и погладил ее по волосам.       — Она была смелой, — произнес он. — Если бы она не сделала это, она бы не вынесла. Я знаю ее, знаю, как она мыслит… Мыслила, — исправился он. — Она кого угодно считала ценнее себя самой, — задумчиво сказал он.       — Когда мы впервые встретились, — начал Хайдс. — Я не думал, что она окажется такой…       Он не находил слов, чтобы в точности описать все те эмоции, что испытывал. Он не знал, как объяснить весь спектр чувств.       — Я очень хочу обнять ее… — жалобно произнес Ник. Он поднял глаза на друзей, смаргивая слезы.       — Я хочу, чтобы она снова сидела с нами за завтраком или во внутреннем дворике… — продолжил он дрожащим голосом. — Хочу, чтобы она смеялась над моими перевоплощениями или попросила меня помочь ей с анимагией, — он сжал губы.       — Ник… — выдохнула Элиз, распахивая объятия.       Они грели друг друга, но не могли залечить раны. Когда-то, возможно, они будут в порядке. Смогут также собраться втроем за столом и смеяться над тем, как Ренар разбивает яйца. Элиз снова будет петь песни, а Колин помогать друзьям с учебой. Однако сейчас они молча плакали, провожая девушку, за завтраком стул которой отныне всегда будет пустовать.

***

      Шон провел рукой по постаменту, обошел вокруг тела Эстер. У него было не так много времени, чтобы осуществить задуманное, однако он колебался. Мысль об этом ритуале была у него с самого утра, когда девушка еще мирно дышала в кровати у него в комнате. Он боялся. Не признавался себе, но страшился смерти. Поступок Эстер был для него высшей степенью героизма, на который он, казалось, никогда не был способен.       Хайдс облокотился головой о холодную стену, наслаждаясь тишиной. Ему невыносимо было слушать чужие рыдания и стенания. Некромант достал из сумки пергамент и чернила с пером. Такой старомодный способ оставлять послания, однако обычно автоматической ручки во всей академии не нашлось.       Шон думал долго, взвешивал каждое слово. Как только он закончил и вложил высохший пергамент в картонный конверт, на него вновь нахлынула неуверенность. Он знал смерть, работал с ней не раз. Видел, слышал, ощущал, но никогда не был по ту сторону, не знал, что там ждет. Неизвестность страшила больше всего. Вложив конверт в окоченевшие руки девушки, он выдохнул и решился.