***
Тучи пухнут над городом, лениво переваливаются по небу — свинцовые и пушистые. Земля, трава, даже бараньи завитушки, выбившиеся из-под капюшона, выглядят серыми, словно волчий бок. Стэн Урис сидит на скамейке недалеко от каменной чаши-купальни для птиц. Смотрит на то, как они мочат хохолки, клюют воду, чистят перья. Скука. Она заставила Патрика подорваться с кровати в пять утра, юркнуть за зелёным плащом Уриса неслышимой тенью, заметив его у аптеки на центральной. Идти так, чтобы Кудряшка Сью не раскусил слежки, подождать, пока он пройдёт подальше от входа в мемориальный парк. Прокрасться в сырые, словно волосы на манде, кусты, погрузиться достаточно глубоко в листья и выбить идеальный обзор. Патрик за всю жизнь с лихвой поиздевался над бойскаутами, но искренне считал, что эти обсоски должны выстраиваться за ним в очередь. Он ещё и с огнём отлично управляется. Пока жидёнок — интересно, сколько его кровных родственников приняли горячий душ перед смертью? — пялится в бинокль, Патрик раскатывает его имя по языку. От корня к кончику. От корня к кончику. Стэ-н-ли У-р-ис Будто кто-то, забыв фамилию, усиленно подбирает лабуду, не подходящую к имени. У-р-ис Выстиранный, выглаженный, без заломов, словно его только забрали из химчистки. Чистенький, пригожий неудачник. Одна из точёных вещиц, упрашивающих, чтобы её разбили. С каждым завыванием ветра Патрик слышит — осколки костей хрустят под ногами. Было бы хорошо схватить за помпон на башке, дёрнуть на сочную, словно недавно выкрашенную, траву. Раздавить бинокль перед носом, чтоб осколки брызнули на лощёное личико. Опустить его прямой — вовсе не жидовский — нос в жидкую мешанину под скамейкой, послушать, как он квохчит, сдерживая рвоту, — комья грязи уже бегут вниз вместе со слюной. Сесть на него верхом, подвести кожицу ладони под теплящийся язычок зажигалки. Интересно, Стэн начнёт вопить, когда кожа покраснеет или зашкворчит, как масло на сковородке? Свинина всегда вкуснее хорошо прожаренной. Следом вогнать иголку со дна рюкзака — осталась куковать в одиночестве после неудачной попытки разрезать мушек — в указательный палец. Кровь вылупится, словно разорванный сосуд в желтке, — красная жидкая точка. Урис будет вопить громче, когда остриё дёрнется обратно, затем вопьётся в средний, в мизинец, в большой. Если методично загонять иголку под ноготь, то со временем он побелеет, мясо начнёт синеть, багроветь, чернеть похлеще коричневых глаз на черномазой роже. Жаль, в рюкзаке не завалялось острых колышков — такие использовали в Испании, забивали под ноготь ме-е-едленно, упрямо отделяя его. Патрику нравилось представлять, что его дальние предки могли бы выступать руками — крюками — инквизиции. Будь у него возможность, он бы с урчащим удовольствием подвесил Стэна за запястье. С помощью «кошачьей лапы» счищал бы лоскуты кожи со спины и груди, словно шкурку с картофеля. Сквозь крики слышится плеск, голубь с сизыми перьями вылетает из импровизированного бассейна. Урис следит за ним сквозь бинокль, подняв голову. Ладненький, славный лузер. После грязи можно засунуть ему в рот что-нибудь поприятнее. Стэн натягивает капюшон на слипшуюся чёлку, пытается соорудить козырёк из своего локтя — дождь моросит, вдалеке за деревьями сверкает молния. Патрик облизывается, влага трётся о шею и скулы, мелкие капли скатываются по куртке. Надо действовать побыстрее, пока Урис не надумал свалить. Патрик выплывает из кустов, Стэн его не замечает.***
«Облака — висячая вода Мои птицы не садятся никогда Птицы! Фьюти-фьють Птицы! Фьюти-фьють Облака — висячая вода Мои птицы не садятся никогда Птицы! Фьюти-фьють Птицы! Фьюти-фьють Птицы! Фьюти-фьють Птицы! Фьюти-фьють»