Красный блокнот

1941 год. Бруклин, Нью-Йорк. Две недели назад Соединенные Штаты вступили в войну после нападения японцев на базу ВМС «Перл-Харбор». На улицах стремительно появлялись плакаты с призывом к добровольному вступлению в армию США, летали листовки с Дядей Сэмом, открывались мобилизационные военные центры. На стенах высоток неизвестные рисовали граффити. Самое популярное было с солдатом в каске и камуфляже. Солдат указывал грязным пальцем на слово «Антанта», написанное у него над головой. Ниже под рисунком шла еще одна надпись: «Присоединимся к Антанте – странам-союзникам в войне против фашизма!». Только через три дня после поставленной в карту печати о назначении на службу Баки решился сказать Стиву о том, что с блеском прошел медицинскую комиссию в призывном центре и мобилизован в армию. Они находились на крыше двенадцатиэтажного дома. Баки сидел на остывшем за ночь шифере, подстелив большое стеганое покрывало. Стив лежал рядом, положив голову ему на колени. Над городом разливался необыкновенной красоты огненно-красный рассвет, рассыпая по небу золотые солнечные блики. Несмотря на то, что они практически все время проводили вместе, Баки приглашал Стива на романтичные свидания. Сегодня это была холодная звездная ночь на крыше, плавно перешедшая в яркое ранее утро. – Я должен тебе кое-что сказать, – произнес Баки, пальцами перебирая прядки волос Стива. Он не смотрел на него. Смотрел на красный диск встающего из-за горизонта солнца и подкрашенные золотом облака. Такой рассвет он никогда не видел. – Что? – Стив заинтересованно приподнял голову с его колен. – Я был на медицинской комиссии в военном центре. Роджерс сел с прямой спиной и заглянул ему в лицо. – Ты… ходил туда? Без меня? – Стив, послушай… – Почему ты не сказал мне? Не взял с собой? Баки закрыл глаза. Они много разговаривали о войне с начала боевых действий на Перл-Харборе. Чаще в доме Стива, долго, на эмоциях, размахивая руками и повышая друг на друга голос, не боясь, что Сара их услышит – сын похоронил ее пять лет назад, и у него остался только Баки. Для Баки эти разговоры были крайне тяжелыми. Он не собирался даже думать о том, чтобы худой, болезненный, ослабленный хроническим ревматизмом Стив мог отправиться туда, где каждый третий был застрелен, а каждый второй пропал без вести. Сам Стив был настроен на патриотизм крайне категорично. Ссора за ссорой, спор за спором, правда, в конце всегда заканчивающийся страстным и чувственным примирением. Стива хватало на день, потом он снова заводил любимую пластинку о вступлении в армию. Какой же глупый… Баки нашел в себе силы сказать о своем решении только накануне отъезда. В этот рассвет, на этой крыше. – Я знаю, что такое война, – сказал Стив. – Уверен? – Читал в газетах. – Война – это не школьная потасовка на стадионе. – Предлагаешь отсиживаться? – Предлагаю поступить разумно. Ты болен, Роджерс. Я все чаще нахожу тебя в постели со спиртовыми компрессами на ногах. Я слышу, как ты стонешь по ночам от высокой температуры. Я только на той неделе два раза ездил к доктору Шендри за микстурами от астмы, когда ты чуть не задохнулся, – Баки не заметил, как поднялся на ноги. – Покажи, – Стив тоже встал с покрывала и сердито посмотрел на него снизу вверх. – Что? – Бумагу из центра мобилизации. Баки долго, внимательно разглядывал его лицо, прежде чем нехотя отдать конверт с орлом. В голубых глазах Стива отражался золотистый рассвет Бруклина. Уже завтра для Баки рассветы станут совсем другими. – Прибыть для дальнейшего обучения в Форт МакКой, Висконсин, – вслух прочитал Стив и сразу как-то обмяк. Буквально на мгновение, его лицо почти сразу приняло привычное серьезное выражение. – Завтра же пойду в призывной центр. – Тебя не возьмут. – Возьмут. А если нет, то попытаюсь еще. – Я уверен, что война – это далеко не так, как пишут в газетах, – Баки взял его за острый подбородок и приподнял голову. – Малыш, оставь мне хоть один шанс увидеть тебя снова. Стив не ответил. И ему не нужно было ничего говорить вслух – видно, что он уже все для себя решил. Рассвет заполнил собой весь горизонт и начал растворяться в нежно-голубом оттенке неба. Начался новый день. – Я вернусь, – Баки поцеловал его в губы. Целовал долго, глубоко, кончиками пальцев ероша мягкие волосы на затылке Стива. Знакомый терпкий аромат аниса, теплой кожи, мыла и отвратительной горькой микстуры. Сколько лет прошло с их первого свидания, а он все никак не мог надышаться Стивом. Налюбоваться им. Роджерс был для него солнцем, которое ни за что не должно было погаснуть, оставив Баки в страшной темноте одиночества. Он был относительно спокоен в уверенности, что план Стива провалится. Никто в здравом уме не припишет его в армию. Какая, к черту, армия? Его маленькое тело, непонятно как вмещающее в себя могучую доблесть и львиную храбрость, совершенно подводило его. – Стиви, обещай мне, что не наделаешь глупостей, пока меня не будет. – Все глупости останутся с тобой, – слегка оттаявший от поцелуев Роджерс обнял его за шею. – Пойдем домой? Я такой голодный, что могу сейчас съесть тебя, – ласково шепнул Баки, подхватил Стива на руки и понес к чердачной лестнице, ногой распахивая дверь. Баки не сказал Стиву, что любит его. Иначе было бы слишком трудно прощаться. Он не был уверен, что вернется с войны. *** Шури потерла ладонью затекшую поясницу и с хрустом выпрямилась. – Перерыв, – она подкатила к столу, на котором лежал солдат, охлаждающую раму. Сильного транквилизатора уже не хватало, Джеймс, взбудораженный собственными воспоминаниями, начинал все чаще сжимать кулак правой руки. Это было опасным сигналом к скорому внезапному пробуждению. Шури пришлось снова ввести его в криосон, не такой глубокий, как в криокамере, но -22°C мороза вполне хватило для того, чтобы пальцы, сжатые в кулак, расслабились. – Что они сделали с вами, Джеймс? – прошептала принцесса, рассматривая проекцию. То, что она успела залечить, теперь выглядело как мыслительный процесс обычного человека. Дальше все перемешивалось в хаотичном порядке. Сполохи красных и черных вспышек-провалов, обрывки полного забвения… – Так, попытаемся продолжить в состоянии криосна, – пробормотала Шури себе под нос и, пока двое других ученых были заняты подсчетами и графиками, а Окойе любовалась красочной цветной голограммой, надела перчатки и ввела обе свои руки в проекцию. – Окойе, пожалуйста, прочитай следующее слово из блокнота. Воительница осторожно взяла в руки альбомный лист. – Какие у них все-таки сложные слова, – вздохнула она, рассматривая транскрипцию. – Сами русские навряд ли так думают, – подмигнула Шури, по локоть забираясь в провал. Он оказался неожиданно глубоким, с частично вырванными мелкими связями. Воспоминания в воспоминании. Окойе провела пальцем по строчке со словом на чужом языке, прежде чем назвать его вслух. – Рech'.