Красный блокнот

1943 год. Форт Маккой, Висконсин. Они стояли на плацу по стойке «смирно» в полном обмундировании. Ни один из них не шевелился, несмотря на невыносимую жару. Баки чувствовал, как струйка пота стекает с виска под воротник военной рубашки. Как же жарко… Перед ними с трибуны громким командным голосом каркал лейтенант Фарлоу, словно бы не замечающий, как пот капает с его длинного носа прямо на бумаги, лежащие на столешнице трибуны. – Вы показали себя во всей красе в этом форте. Посмотрим, что вы представляете в реальном бою! Пора назначить вам нянек. С учетом всех ваших успехов я объявляю сержантский состав, - он зашелестел бумагами. – Рядовой Джексон! – Я! – из строя вышел плотный, коренастый солдат. – Рядовой Мур! – Я! – вперед шагнул длинный и нескладный, как жираф, вояка с развязанными на десантном ботинке шнурками. – Шнурки завяжи, сержант! – гаркнул Фарлоу и снова посмотрел в бумаги. – Рядовой Барнс! – Я! – собственный голос показался ему слишком громким. Ему было двадцать шесть. Война пришлась на самый пик молодости; он был переполнен силами и стремлением прыгать выше, стрелять дальше, ползти тише. Наконец-то его старания окупились. За эти полтора года Баки еще больше возмужал. Изматывающий строевой шаг, стрельба из разного оружия в любую погоду, подтягивания, отжимания, бег, армейская дисциплина превратили его в настоящего красавца-бойца. При каждом случайном появлении Баки рядом с медпунктом молоденькие медсестры заливались краской и перешептывались между собой, глупо хихикая, пока их щебечущую стайку не разгонял хмурый врач. С первого дня пребывания в форте, каждую неделю, со стоном боли в натруженных мышцах, он падал на твердую, холодную постель, грыз сухарь из пакета с пайком и начинал писать письма Стиву на клочке бумаги, выторгованном у доброго капрала. «Привет, малыш. Здесь не так плохо, как я думал. Только кормят невкусно. Постоянно вспоминаю те ванильные капкейки, которые ты испек в прошлое Рождество. Войне нет конца. Никаких новостей с поля боя мы не получаем. Говорят, все засекречено. Мне приходится подслушивать, как капрал в своей будке отстукивает морзянку на фронт и получает ответы. Немцы захватили почти всю Европу. Я надеюсь, с тобой все хорошо. Честно, мысль, что ты в пока безопасном Нью-Йорке успокаивает меня по ночам. Не делай глупостей. Напиши сразу, как получишь письмо. Я тебя люблю.» На этом месте он вспоминал, что никогда не говорил Стиву о своей любви. Ни разу за почти десять лет. Баки всегда считал, что это и так очевидно, и доказывал свои горячие чувства делом, а не словом. Думал, всегда успеет сказать это в самый удобный и красивый момент. Сейчас на серой армейской бумаге фраза выглядела настолько ничтожно, что он комкал письмо, тихо крался по спящей казарме в сторону маленькой печи и выкидывал в пламя клочок бумаги. Печь жадно сжирала бумагу и плевалась в ответ черным дымком. Баки брал новый лист и писал то же самое, пропуская фразу о любви. Стив отвечал редко. Строгим почерком художника с прямыми буквами рассказывал, что нашел работу в архитектурной мастерской, признавался в попытках фальсификации документов для мобилизационных центров, просил его не осуждать. Писал, как изменился город, как изменилось вообще все в жизни Стива с отъездом Баки. И тоже не писал слов о любви. В погруженной в сонную тишину казарме солдат долго сидел на полу возле печи. Плевать, что ротный поднимет его в шесть утра. Тепла от печки не хватало, чтобы обогреть всю казарму, а кровать Барнса, как назло, стояла возле самой дальней стены. Байковое одеяло не спасало. Он так полюбил эту печь, сжирающую неуклюжие письма, шумящую сухими дровами, что в итоге стал сидеть возле нее по часу-два каждую ночь. Несмотря на то, что голову забивали азбука Морзе, радиосигналы, приказы, сценарии военных действий; в моменты, когда ему было особенно тяжело, он, выпачканный в болотной жиже, обгоревший на солнце, хромающий от долгого бега по пересеченной местности, вспоминал свой дом, семью, Стива, и ему становилось чуть легче, даже боль в мышцах переставала его мучить. Он подумал, что обязательно скажет Роджерсу «я тебя люблю», как только вернется домой. Его обучение было закончено. В последний день пребывания в Форте Маккой сержанту Барнсу в присутствии роты выдали пакет с парадной и полевой формой и письмо, в котором сообщалось, что через неделю он должен прибыть в Англию и вступить в должность сержанта 107-го пехотного полка. Он сразу купил билет до Нью-Йорка. Уже сидя в трясущемся вагоне, мысленно нетерпеливо подгонял поезд, чтобы через несколько часов оказаться на пороге дома Стива. Спустя долгие полтора года. Но ему никто не открыл, сколько он ни стучал в дверную створку. Уже гораздо позже прогуливающийся по родному району Баки случайно нашел пропажу возле кинотеатра «Старлайнс». Валяющийся среди мусорных баков Стив и какой-то кретин, замахнувшийся над ним для очередного удара. Ох, Роджерс… – Эй, найди себе равного! – окликнул его Баки. Парень повернулся, решил, что лучшей идеей будет навалять и Баки, но стремительно проиграл, прицельным пинком под задницу отправленный из подворотни на улицу. Когда сержант обернулся, Стив уже стоял на ногах и пытался стереть кровь с разбитой об чужой кулак скулы. Он совершенно не изменился, хоть и стал еще на год старше. Все та же симпатичная мордашка с острыми скулами и горящими синевой глазами в полумраке подворотни. Баки тут же с угрызением вспомнил обо всех письмах, что отправил не ему, а бросил в армейскую печь. – Иногда мне кажется, что тебе нравится ото всех получать. Он не сказал ему в тот последний день перед отплытием в Англию то, что никак не писалось на сгоревших бумагах. Расстояние, время и тупая сверхценная идея Стива о том, что он непременно должен воевать за свою страну, сделали свое дело. Простая фраза из трех слов так и не прозвучала. *** На Ваканду опустилась прохладная ночь. Шури сидела за столом в маленькой комнатке при лаборатории и в свете настольной лампы писала свои наблюдения, полученные за день. Она прошла только половину пути, но и не думала останавливаться. Принцесса была уверена, что все равно не заснет сегодняшней ночью. Поэтому надо продолжать. Подогретый воспоминаниями солдат неподвижно лежал на столе, покрывшимся инеем, под внимательным взглядом Окойе. Она не собиралась нарушать приказ короля и покидать лабораторию, хотя К’Амо и Бомани, сраженные сном, дремали на диванчике в этой же комнате. У нее впереди было воспоминание, которое, похоже, сам Джеймс старательно пытался забыть, а Гидра любезно согласилась помочь. Несмотря на это, воспоминание было таким же важным, как и предыдущие. Памятный провал был не просто черным, он буквально источал черноту и попытался свернуться в трубочку, как только отдохнувшая Шури снова надела перчатку и коснулась его краев. Если бы у этого провала были зубы – он откусил бы ей руку по локоть. – Это что-то новенькое, – пробормотала она и упрямо надавила пальцем в центр пустоты. По всей проекции прошла рябь, черное пятно корчилось, а у солдата из-под закрытого века скатилась слеза. Но Шури этого не увидела, занятая борьбой с пятном, тем более что слезинка тут же замерзла на ледяной щеке. – Помочь? – Окойе потянулась к еще одной перчатке. – Нет! – остановила ее Шури и с силой прижала упрямое пятно. Обернулась через плечо, чтобы посмотреть на раскрытый блокнот. – Devyat'. Пятно взбрыкнуло в последний раз и замерло; с его центра начала разливаться цветная материя. – Каким бы тяжелым ни было это воспоминание, оно нужно вам, Джеймс, – прошептала Шури.