Метод Тарасова

Вся семья у Матвея была странная, если можно назвать семьёй то, что у него было. Из разряда «ты, да я, да мы с тобой» — только отец его и он, больше никого. И Алекс это ещё очень давно заметил, что Пётр Тимофеевич был тихий, смирный, даже смиренный. Никогда не повышал голоса, не матерился, никогда Алекс не видел его пьяным. Пётр только работал, отдыхал и снова работал. И яблочко от яблоньки недалеко упало, с той лишь разницей, что Матвей не умел отдыхать. То есть, отдыхал, конечно, но так же спокойно, как его батя; а с точки зрения Алекса это не было никаким отдыхом. — Вот глупостью ты занимаешься, — сказал он. Они двигались вдоль Невы, которая совсем недавно подёрнулась льдом и теперь дремала под ним, припорошенная снегом. — Почему? — рассеянно спросил Матвей. Он всё думал о том, достаточно ли крепкий лёд, чтобы на нём можно было кататься. — Отдыхать надо по-нормальному, а не как ты. — В кабаке упиться до беспамятства? Это, по-твоему, нормальный отдых? — Матвей покосился на Алекса своими невозможными глазами. Они у него были серо-зелёные, как лёд и листва одновременно. — А лучше, конечно, как дурак, болтаться по всему городу, — проворчал Алекс. — Слушай, я ведь тебя не заставляю, — заметил Матвей. — Ты вполне можешь идти в кабак, или куда там ты хочешь. — Денег нет, а так бы пошёл. Матвей многозначительно поднял брови, укоризненно посмотрел на него. Алекс закатил глаза. — Вот только не надо опять заливать про то, что они у меня были бы, если бы я устроился на работу. У меня она и так есть. — Воровство это не работа, — тихо сказал Матвей. — Зато я уж больше зарабатываю, чем ты своим курьерством, — выплюнул Алекс. Он прекрасно знал, что друг прав, но это его раздражало. — Но денег у тебя всё равно нет, — спокойно сказал Матвей. — Зато, когда есть, я хорошо живу. Даже лучше, чем хорошо. — Насколько хорошо может жить человек, который обкрадывает других? Алекс почувствовал, как начинает закипать. — Да у них столько добра, что не убудет. — Какая разница? Всё равно это грех. Матвей, как и в любых спорах, сохранял спокойствие, причём, такое, которое всегда бесило Алекса. Ну, нельзя быть таким смиренным, нельзя! Это уже не человек получается, а какой-то старый мерин, который смирился с тем, что ему надо пахать до тех пор, пока он не надорвётся и не сдохнет в канаве. Или телок, доверчивый, с прекрасными большими глазами, послушно идущий за мясником, который сдерёт с него шкуру. — Ой, вот только не говори мне опять про свои эти грехи дурацкие, — Алекс поморщился, как от зубной боли. — Это не мои грехи, — сказал Матвей. — И вообще, не я это говорю. Это в Библии сказано. Я просто тебе рассказываю… — Так не рассказывай, — сердито оборвал его Алекс. Остановились на одном из многочисленных мостов, выгнутом, как спина испуганной кошки.Сейчас он пустовал, бархатная морозная ночь опустилась на город ещё часов пять назад, сейчас улицы были пусты. Только фонари бросали тусклый свет на две мальчишеские фигуры. Матвей поёжился. Он всегда чувствовал себя неудобно, когда смотрел на фонари, потому что вспоминал батю и невольно думал, не совершает ли чего дурного. — Чего ты злишься? — добродушно спросил Матвей, облокотившись на чёрные перила. — На правду не обижаются, а это правда и есть, самая настоящая. Так что не злись, просто признайся самому себе, что поступаешь неправильно. Алекс нахмурился, свирепо поглядел на Матвея. — Дурак ты, — процедил он. — Уткнулся в свою эту книжонку, думаешь, что самый умный? — Сам же сказал, что я дурак, — улыбнулся Матвей. — А такой вопрос задаёшь. И Библия это тебе не книжонка. Несмотря на улыбку и добронравность, в глазах Матвея можно было разглядеть решимость. Он не собирался так просто сдаваться и вряд ли бы простил Алекса, если бы он зашёл слишком далеко. В свою очередь, Тарасов тоже не горел желанием отступать. В нём проснулся азарт. Не мог же его смиренный друг оставаться таким же покорным, как его отец. В конце концов, вывести на эмоции пожившего человека намного сложнее, чем юнца. А Матвей как раз и был таким юнцом, и всё равно, что девятнадцатилетний Алекс был всего тремя годами его старше. — Всё равно, там глупости написаны, — поддел Алекс. — Неправда, — упёрся Матвей. — Ты бы почитал прежде, чем говорить. А мне и читать не надо, я и так знаю. Алекс всё смотрел на Матвея в упор, просто пожирал глазами. Казалось, ещё чуток — и он не выдержит, сломается, будет орать, как ненормальный и, может, даже бросится на Алекса с кулаками. Матвей и в самом деле насупился, опустил кудрявую голову, глянул исподлобья. Алекс почувствовал, как в груди кольнуло восторгом, и откуда-то из глубины поднялось сладкое чувство победы. Только Матвей, чёрт бы его побрал, спутал все карты. Поднял голову, кротко улыбнулся. — Всё-то ты знаешь, — с ласковой усмешкой сказал он. — Только не самое главное. — А что это — «самое главное»? — фыркнул Алекс. Ему ужас, как не нравилось, когда Матвей становился таким вот, с этой улыбкой, с блестящими глазами, этим невозможным румянцем на щеках. Как раскрашенный рождественский пряник, ей-богу. Такое сравнение заставило Алекса сглотнуть вязкую слюну. Пряника он не ел, хотя много раз облизывался, наверное, поэтому так и тянулся. «Запретный плод сладок», — подумалось Алексу и он тут же рассердился сам на себя. Что за дурацкие поговорки, всё из этой глупой Библии. — Самое главное, что Библия это не… Матвей не успел договорить, потому что Алекс махнул рукой и пошёл прочь, вдоль низкого кованного ограждения. — Достал ты меня с этой книжкой, — на ходу бросил он. — Читал я её. И ничего хорошего не увидел, одни только запреты. Всё указывает, что делать, как жить, с кем спать. — Лёша, подожи! — выкрикнул Матвей, нагоняя его. Ох, лучше бы он этого не делал. У Алекса каждый раз всё сжималось внутри от такого обращения. Он резко развернулся, схватил Матвея за воротник не раз залатанной куртки. — Ещё раз меня так назовёшь — я тебе башку снесу, понял?! Матвей, совершенно не ожидавший такого, тихонько пискнул, замер, но заговорил горячо: — Послушай, не злись, я просто хотел сказать, что… — Я спрашиваю, понял?! — снова гаркнул Алекс и встряхнул Матвея. Они были одного роста, но сейчас казалось, что пёс треплет кота. От страха Матвей совсем растерялся, захлопал ресницами, беспомощно смотря на Алекса огромными серо-зелёными глазищами. И Алекс совсем разъярился, резко оттолкнул Матвея. Тот оступился, нелепо взмахнул руками, стараясь уцепиться за что-нибудь, но только хватая скрюченными пальцами воздух, и вдруг ухнул через заграждение. Алекс в оцепенении смотрел на то место, где стоял Матвей ещё секунду назад, потом, отмерев, бросился к краю моста, глянул вниз. Посреди тонкого серого льда, припорошенного снегом, зиял чёрный провал полыньи. Матвей стремительно уходил под воду, оставляя на поверхности десятки пузырей. «Почему так быстро?!» — обреченно подумал Алекс и вдруг вспомнил. Коньки, эти дурацкие коньки всё ещё были у Матвея за пазухой! Оскальзываясь, сбежал по мосту к реке, бросился на лёд. Он натужно затрещал под ногами, но Алекс бесстрашно двинулся вперёд. Сейчас был только один страх — навсегда лишиться лучшего друга. Собственная возможная смерть нисколько не пугала Тарасова. Когда лёд уже пошёл швами, пришлось лечь, но Алекс и на брюхе пополз к проруби. Упер одну руку в неровный край, вторую сунул в ледяную воду. Почувствовал только плечо уходящего под воду Матвея. Плюнул на всё, скинул плащ, нырнул. Готов был зубами тащить Матвея наверх, хорошо, что и руками обошёлся. Барахтался, вытаскивая его на лёд, несколько раз соскальзывал, пытаясь и сам выбраться. Матвей успел нахлебаться воды, но совсем немного. Сам откашлялся, распластался на льду без сил. — Вставай, — Алекс процедил сквозь сомкнутые зубы, понимал, что если откроет рот, то не поймёт ни слова, так будет заикаться. Матвей послушно поднялся, дрожа, как новорождённый ягнёнок. — Давай домой, — Алекс нагнулся, ухватил скрюченными пальцами плащ, накинул на плечи Матвею. — Б-батя с ум-ма с-сойдёт, — выстучал зубами Матвей. — Ко мне, — процедил Алекс. До корабля было намного ближе. Едва они ввалились на палубу, Алекс тут же потащил Матвея к очагу. К счастью, Чингиз кашеварил, поэтому огонь был разведён. — Как водичка? — заржал Муха. — Сам проверь, — огрызнулся Алекс, подставляя руки к огню. — Зачем, если у нас есть такие пловцы? — ехидно поинтересовался Граф. Только Чингиз молчал. Он не любил много болтать, тем более, по пустякам. — Идите к чёрту, — Алекс потянул Матвея за рукав. Под гогот Мухи и графа они поднялись наверх. Дверь в каюту заглушила издевательский смех. - Надо одежду сменить, — Алекс подошёл к выдвижным ящикам, принялся деловито в них рыться. Потом бросил Матвею штаны и рубаху. — Надеюсь, твой размерчик. Хотелось обернуться, поглядеть на Матвея, но прежде и самому надо было раздеться. Ещё никогда прежде Алекс так резво не скидывал с себя одежду. Натянул сухие вещи, обернулся. Матвей успел только затянуть завязки на штанах. Пришлось потрудиться, потому что они висели на его узких бёдрах, как на вешалке. Алекс облизнул взглядом выпирающие тазовые кости, пополз глазами выше, по впалому животу и рёбрам, проступающим сквозь побелевшую кожу, остановился взглядом на разлёте ключиц. Было что-то щемяще-трогательное в том, что Матвей только начинал формироваться. У него были хорошие данные и годам к двадцати из Матвея вышел бы крепкий ладный мужичок, но, увы, для этого нужно было правильно питаться, не рвать жил и не бухать. И, если с последним у Матвея проблем не было, ввиду его неприятия алкоголя в любом виде, то по остальным пунктам он был в пролёте, как и все его круга. — Чего ты пялишься? — грубовато спросил он. Алекс встрепенулся, глянул в лицо Матвея. Что ж, можно было радоваться, на эмоции он его вывел, но какой ценой? Тарасов почувствовал себя подлецом, наверное, впервые в жизни. Он ведь сделал гадость не какому-то богачу в песцовом тулупе, а своему человеку. И всё из-за чего? Из-за собственной трусости! — Алекс. Матвей смотрел на него такими глазами… О. этим взглядом можно было убить! — Одевайся, а то простудишься, — буркнул Алекс. — Не уходи от ответа. — А то что? — А то… Матвей задумался, долго смотрел Алексу в глаза, потом шмыгнул носом. Влез в рукава просторной рубахи, встал столбом. Алекс видел, как лихорадочно покраснели его щёки. — Ну, врежешь мне, потому что я про книжку твою любимую плохо сказал? Алекс поймал себя на позорно-сладкой мысли — ему бы хотелось. В глубине души он жаждал наказания, понимал, что за преступления придётся расплачиваться. И желал этой расплаты, как будто она могла отпустить его грехи. Всё слишком удачно складывалось. Он воровал с тринадцати, с тех самых пор, как сколотил вокруг себя банду беспризорников, и за долгие шесть лет ни разу не отвечал за стащенные у зазевавшегося прохожего кошелёк или дорогую побрякушку. Ни разу не было полицейской облавы на полусгнивший корабль, служащий воришкам домом. Ни разу Алекса не секли на площади, как иного карманника, попавшегося с поличным. Ни разу добродушный Матвей, с которым они были неразлучны с пелёнок, не догадался о постыдном желании Алекса, которое вдруг проснулось, когда Тарасову стукнуло восемнадцать. — Не буду я тебе врезать, — проворчал Матвей. Сделал два шага, плюхнулся на койку, завернулся в одеяло, как в кокон. Дрожал мелко, подступал неизбежный озноб. Алекс тоже чувствовал его. Поднял вымокшие до нитки вещи, пошёл к двери. — Ты куда? — донеслось глухо из-за спины. — Вещи сушить. Скоро приду. Спустился вниз, где было теплее. Муха с Графом уже налопались чингизовой похлёбки, теперь жрали из горла дешёвое пойло и резались в карты. Невозмутимый Чингиз сидел за столом и глядел на огонь. Алекс разложил вещи для просушки, молчаливой тенью скользнул наверх, предпочитая не замечать пристального взгляда Чингиза, которым он проводил его. Матвей по-прежнему кутался в одеяло, сопел, отвернувшись к стенке. Алекс погасил почти все свечи, нашёл ещё одно покрывало. Улёгся на кровать, накрыл и Матвея, и себя. Молчали, слышалось только тяжёлое дыхание. — Моть, — позвал Алекс, особенно ни на что не надеясь. — Чего? Голос у Матвея звучал глухо, но уже не так сердито. Алекс мысленно поблагодарил отходчивость друга. — Ты не обижайся. Я дурак, не спорю. Больше не буду ничего такого говорить. Мир? Матвей засопел, неловко заворочался. Повернулся к Алексу. Тот выдохнул — так близко они были. Нет, конечно, и раньше такое бывало, случалось дрыхнуть и в куче, когда дров не водилось. Но теперь-то было совсем другое дело. Тогда в выстуженной темноте трюма жались друг к другу ближе, чтобы только сохранить крохи тепла. Сейчас — вдвоём, на кровати, при тусклом свечном свете. У Матвея поблёскивали глаза, так красиво. Алекс вспомнил, как проезжали огромный особняк прямо напротив Невы, весь в золотистых электрических лампочках; они так же красиво блестели во тьме ночи. — И бросать меня не будешь? В воду, — уточил Матвей. — Не буду, не брошу никогда. — «Ни в воду, ни вообще». — Ну, мир? — Мир, — согласился Матвей. Алекс не выдержал, обнял, притиснул к себе. Матвей не сопротивлялся, устроил руку у него на боку, задышал в шею. И Алекса прорвало. — Моть, — снова позвал он. — Ну, чего тебе ещё? — заворчал Матвей беззлобно. — Спать хочу. — И я тоже хочу… — Так спи. -…Тебя. Резко упала тишина. Слышался только приглушённый пьяный смех снизу, перезвон бутылок да вой ветра за стенами корабля. — И ты скажешь, что это грех, потому что в твоей Библии так написано, а по ней мне уже давно гореть в аду, если он, конечно, есть. И я был бы не против, потому что сохну по тебе уже год, и лучше валяться на углях, чем всё это терпеть. Алекс ожидал чего угодно, только не каркающего смеха. Матвей и в самом деле сипло расхохотался, закашлялся. Потом, переведя дыхание, сказал: — Так не терпел бы. Сказал бы раньше. Алекс округлил глаза, неверяще посмотрел на Матвея. — И что тогда? Начал бы тыкать меня в то, что это грех, ещё год назад? Вместо ответа Матвей выдохнул, потянулся вперёд, неловко поцеловал Алекса в уголок губ, уложил кудрявую голову ему на грудь. — И что это, чёрт возьми, значит?! — Что я тоже по тебе сохну, — прогудел Матвей. Прижался к Алексу сильнее, заёрзал. — А кто невинным прикидывался? — зашипел Тарасов, беззлобно совершенно, скорее, адреналиново — кровь вскипела мгновенно. — Я не прикидывался, — отбоярился Матвей. — Я давно тебе хотел сказать, а ты меня не слушал. — Так ты ж мне про Библию свою заливал! А там написано, что это грех. — А ещё там написано, «Возлюби ближнего своего». Алекс в который раз за этот вечер почувствовал себя непроходимым идиотом. Пока он корил себя, Матвей ещё крепче прижался к нему, по его телу пробежала зябкая дрожь. Тарасов, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, как перед прыжком в воду, наконец, решился. Откинул одеяло, потом вытряхнул Матвея из другого. — Ну, хватит, Лёш, — недовольно запротестовал Матвей. — Холодно. Теперь это обращение показалось Алексу милым. Он глупо улыбнулся, потом хохотнул, подбадривая себя. — Есть у меня один метод согреться, — Алекс бахвалился, а у самого поджилки тряслись. Как в первый раз, даже, ещё страшнее. Боялся сделать очень больно, знал, — Матвей из терпеливых, язык себе откусит, но не пикнет. Только смотреть в лицо, как скривится — не напирать сильно. — Что ещё за метод? Матвей спрашивал, а сам краснел, краснел всё сильнее с каждой минутой. И не столько от подступающего озноба, сколько от осознания происходящего. Понимал, что эта возня слишком далека от того, что было прежде. И уж, конечно, догадывался, к чему шло дело. Разнервничался, сощурился над Алексом, который зачем-то соскочил с кровати, заметался по каюте. Потом вернулся с тускло блестящей склянкой в руках. Думал, уже не пригодится, год назад как отрезало — никого к себе не водил. Хорошо, что не выбросил. — Ты зачем… — Матвей совсем растерялся, сильнее задрожал коленями. Алекс почувствовал укол совести — падение с моста, купание в ледяной воде, первое признание в симпатии, теперь ещё и это — насыщенный у Матвея вышел денёк, даже слишком. Выдохнул, сел в изножье постели. — Слушай, тебе прогреться надо хорошенько, чтобы не подхватить заразу. Завтра лекарства какие-нибудь найдём, а сейчас согреем тебя подручными средствами, идёт? Матвей хлопнул глазами. — Так ведь я могу просто молока кипячёного выпить, — проблеял он. — Нет у нас молока, — решительно отрезал Алекс. Потом смягчился: — Ну, хорош. Ты ж не трус. И ты мне нравишься. И я тебе нравлюсь. Матвей чуток подумал, решился, стыдливо развёл ноги. Охнул, когда Алекс, отставив склянку, опустился на него. Не мог понять — чьё сердце так частит, когда прижался своей грудью к его. Через секунду стало неважно, потому что Матвей зажмурился и улетел. Алекс целовался тягуче, медленно, но со вкусом. Покусывал губы, зализывал крошечные ранки, скользил языком по зубам. Матвей отвечал неумело, невпопад высовывая язык, шумно дышал носом, часто отрывался от чужих губ, чтобы глотнуть воздуха. Становилось жарче и жарче с каждой секундой. Тяжёлое и раскалённое заворочалось в паху, Матвей болезненно застонал, принялся елозить ногами по сбитой простыне. Алекс чувствовал, как чужой член упирается ему в пах, от этого по телу пробегали электрические разряды. Голова кружилась, но он взял себя в руки. Легко поцеловал Матвея, сполз вниз. Тот издал жалобный скрипучий стон, неосознанно прикрылся ладонями, приподнял голову, глядя на Алекса со смесью отчаяния, нервозности и желания. Алекс усмехнулся, галантно поцеловал тыльную сторону ладони. Матвей вспыхнул сильнее, сам отдёрнул руки, с мягким хлопком уронил затылок на подушку. Тарасов подрагивающими пальцами распутал морской узел, и где только Матвей научился? Решил непременно спросить, но потом. Сейчас — сдёрнул штаны, застыл. От открывшегося вида волоски на загривке встали дыбом. Алекс поднял глаза, Матвей жмурился, кусал губы. Казалось, кровь отхлынула от его щёк и вся прилила к члену, он пульсировал, на головке поблёскивала капелька предсемени. Алекс на пробу сжал горячую плоть, Матвей дёрнулся, замычал. — Тише, — выдохнул Алекс. Совсем не хотелось, чтобы на Матвеевы вопли сбежалась вся честная компания. Наклонил голову, провёл языком от поджавшихся яиц до уздечки. Чувствовал под языком набухающие вены, ток крови. Собственная неслась с таким напором, что в ушах грохотало. Сглотнул вмиг скопившуюся слюну, двинул ладонью вверх-вниз, лизнул головку. Матвей сжал простыню так, что ткань жалобно затрещала. Алекс успокаивающе погладил его свободной рукой по часто вздымающемуся боку, наконец, взял в рот. Пока не на всю длину, немного отвык, помогал себе ладонью, брал не очень глубоко, но старательно вычерчивал языком незамысловатые узоры. Пришлось вспоминать, как сделать всё правильно, пока выходило довольно механически, но и от Матвея подкидывало, будь здоров. Пришлось одной рукой прижать его за бедро к постели, чтобы не бился слишком сильно. Он и так был на пределе, старательно давил стоны, натужно дышал и через раз всхлипывал. Было мокро, горячо и так хорошо, что мозг отключился. Матвею словно вынули сердце и подбрасывали его, как мяч. Оно то подлетало к небу, то ухало в пропасть. И каждое их этих состояний было волшебным настолько, что Матвей савсем потерялся, не знал, чего хочет — чтобы это продолжалось бесконечно или закончилось прямо сейчас. Было ясно, что надолго его не хватит. «Бедолага, — мелькнула в голове Алекса нежная мысль, — у него и бабы-то не было, не то, что мужика». Ухмыльнулся, выпустил зубы, легонько совсем тронул опасно-острыми клыками обнажённую головку. Матвей совсем сошёл с ума, задёргался, попытался перевернуться набок, отползти. Алекс едва успел убрать зубы, чтобы ненароком не оцарапать. Перенёс весь вес на его бёдра, удерживая на месте. Взял глубже, пропуская напряжённый до предела член в самую глотку. Насадился до упора, тягуче сглотнул, вырывая из Матвея хрип, так похожий на предсмертный. Пережал член у основания, под срывающийся вдох чуть приподнял голову, освобождая горло, с оттягом провёл по стволу. Матвей принялся извиваться в удвоенной скоростью, задыхался, нелепо дёргал руками. как марионетка в неумелых пальцах. Обмяк спустя полминуты, бессильно растёкся по кровати. Алекс вытер рот, перевёл дух. Голова немного кружилась, собственный организм требовал разрядки. Улёгся на мокрого, как мышь, Матвея, поцеловал под ухом. Тот вяло отмахнулся, вытянул шею, полез полноценно целоваться, не особенно заморачиваясь на тему того, что губы Алекса только что были растянуты вокруг члена. От этого поворота событий накатила такая волна нежности, что у Тарасова искры из глаз посыпались. Он сунул перепачканную чужим семенем руку в штаны, крепко ухватился за свой член. Пошло быстро, легко, плотно. Хотелось продлить момент, но терпеть не было никаких сил. Комната полнилась мокрыми звуками поцелуев, хлюпаньем семени, рваными вдохами. Алекс затрясся, выплеснулся Матвею на живот. Хорошо ещё, что от ёрзаний Тарасова она сползла на грудь Матвея, оголяя впалый живот. Алекс, приподнявшись на дрожащих коленях, снял рубаху, не долго размышляя, вытер семя, скомкал одежду и бросил на пол. — Двинься, — хрипло бросил он и свалился рядом с Матвеем, который с трудом отодвинул непослушное тело. Теперь он был как марионетка, которой отрезали все нити, тем самым, обездвижив. Впрочем, вряд ли кукла могла так громко дышать и сваливать горячие конечности на человека. Алекс расплылся в улыбке, просунул руку Матвею под голову, легонько стукнулся лбом о его. Со смешком спросил: — Понял теперь, что за метод? — Понял, — вяло ответил Матвей, зевнул, прижался щекой к плечу Алекса. Выровнял дыхание, теперь дышал ровно и глубоко. Алексу показалось, уснул, но Матвей вдруг тихонько спросил: — А эта склянка, которую ты взял сначала, она тебе зачем? Алекс выдохнул, рассеянно потрепал Матвея по влажным волосам. — А это я тебе в следующий раз покажу. И расскажу.