For Henry / Ради Генри

      В доме стояла зловещая тишина. Эмма стиснула зубы. Уж больно хорошо она знала мурлыкающие нотки в голосе Реджины. Слышала раньше. Помнится, в последний раз Реджина разговаривала с ней таким тоном, когда обещала превратить её жизнь в нечто невыносимое. Эмма почувствовала себя загнанным оленем, угодившим прямиком в логово льва, и никак не могла отделаться от мысли, что надо немедленно выбираться, чего бы это ей не стоило.       Она деликатно кашлянула, вскочила с кресла и поставила бокал на подставку на кофейном столике.       — Прежде чем ты ещё что-нибудь скажешь, мне нужно кое-что тебе показать… — Эмма облизнула пересохшие губы, нервно огляделась по сторонам. — Я была сегодня в библиотеке. — В ответ на скептический взгляд Реджины, она выразительно закатила глаза. — Что? Ты знаешь, я умею читать. Господи… — развернувшись на каблуках, она зашагала к двери. — Дай мне несколько минут. Я сейчас вернусь.       Реджина цедила маленькими глотками вино, теряясь в догадках, что такого важного хочет показать ей Эмма, если выбежала из кабинета, как ошпаренная. Впрочем, когда она возникла на пороге с книгой в потрёпанном кожаном переплёте, все дальнейшие вопросы отпали сами собой.       — Где ты её взяла?! — несмотря на расслабленную позу, в Реджине чувствовалось напряжение.       — Белль одолжила, — Эмма заняла своё место напротив Реджины. — Она пылилась в библиотеке вместе с остальными старыми, потрёпанными, забытыми книжками.       — Сколько ты прочитала? — голос Реджины был ровным и обманчиво спокойным.       — Начала с «Восхождения королевы Реджины», а закончила где-то на «Восхождении принца Джеймса и принцессы Белоснежки». Захватывающее чтиво, — Эмма осторожно открыла книгу на странице, уголок которой предусмотрительно загнула. И громко, с выражением зачитала отрывок: — «Хотя это больше не было общеизвестным фактом, но принцесса Реджина слыла яркой, энергичной, умной и нежной девушкой с добрым сердцем и красивым лицом. Что примечательно, юная девушка часто посещала придворного врача для лечения всевозможных порезов, царапин, переломов и синяков, полученных, согласно свидетельствам её матери Коры, в результате несчастных случаев во время занятий верховой ездой. Но придворный врач, сэр Гарт, придерживался иного мнения. По его словам такие травмы не могли быть получены в результате падения с лошади. Он был уверен, что принцесса Реджина подвергалась физическому насилию, но не смог или не захотел подкрепить свои слова доказательствами, и вскоре после того, как принцесса Реджина вышла замуж за короля Леопольда, от его услуг отказались».       Она захлопнула книгу.       — Я бы не назвала это жёлтой прессой, да и читается это немногим лучше, чем школьный учебник истории, но, Реджина, это всё правда?       Реджина задумчиво поджала губы. Вечер неожиданно пошёл совсем не так, как планировалось, и она пыталась прикинуть, каким должен стать её следующий шаг. Реджина одним глотком допила остатки вина, поставила пустой бокал рядом с практически полным. Когда она наконец-то заговорила, взгляд её был устремлён вдаль, а лицо — бесстрастным, как у греческой статуи.       — Книга написана непроходимой дурой по имени Лисандра. Хорошо помню день, когда она пришла ко мне, чтобы предложить свои услуги… летописца. Распиналась, видите ли, хочет поведать историю моего величия потомкам, и мне так понравилась идея, что я решила сохранить ей жизнь, несмотря на бесцеремонное вторжение. Представляешь, она посмела помешать мне принимать утреннюю ванну. Я позволила ей работать над книгой, разрешила общаться со всеми, с кем она посчитает нужным, и отдала приказ, чтобы каждый, с кем заговорит Лисандра, честно рассказывал о моём величии, — Реджина изогнула бровь, подчёркивая, что тем самым очень тонко намекнула своим подданным, что они не должны отзываться о ней плохо.       Реджина глубоко вздохнула и перевела взгляд на Эмму.       — Ещё лучше я помню день, когда прочитала черновик… Она даже не поняла, как так вышло, что её сердце оказалось в моей руке. Дурочка… — ухмыльнулась Реджина. — Вместо того, чтобы петь дифирамбы величию, она перетряхнула все мои слабости и облекла в слова всё то, что должно было оставаться невысказанным. Мне не пришло в голову спросить, сколько экземпляров она успела распространить, я просто вынесла ей приговор… — она зажмурилась и стала медленно покачиваться из стороны в сторону. — Она молила о прощении, просила сохранить жизнь, говорила, что правда, рассказанная в книге, освободит меня из собственноручной тюрьмы, — она открыла глаза, в которых с лёгкостью можно было прочитать суровое осуждение, как, наверное, и в тот роковой для незадачливого летописца день. — Невежда. Её имя означало «освободительница», но она сумела освободить только мои гнев и ярость, больше ничего, — потянувшись, Реджина подхватила с кофейного столика бокал Эммы, сделала маленький глоток и с наслаждением откинулась на подлокотник дивана.       — Хочешь сказать, — Эмма сдержала разочарованный вздох. Помолчала. Нечеловеческим усилием подавила отвращение и сочувствие, готовые отразиться на её лице, — что ты убила её из-за того, что она в своей летописи рассказала правдивую историю твоей жизни вплоть до начала войны?       Реджина утвердительно качнула головой.       Эмма шумно выдохнула и провела рукой по лицу.       — Ты та ещё… штучка. Знаешь это?       — Меня называли и похлеще, — Реджина пригубила вино.       Эмма махнула рукой, как если бы говорила, что они должны оставить этот момент в прошлом. Какое-то время она смотрела прямо перед собой, размышляя обо всём, что услышала. Молчание затягивалось. Она не сразу смогла сформулировать мысль, но, когда это произошло, искренне удивилась неожиданному открытию.       — Почему ты не пыталась прикончить Голубую фею? Она виновата не меньше остальных, скажешь, нет?       — Что ты имеешь в виду? — Реджина задумчиво поджала губы.       — Она та фея, которая спускается с небес, когда загадываешь желание на падающую звезду? — Эмма скривилась. В последние дни она всё чаще говорила необычные и нелепые вещи. — Готова поспорить, ты не раз и не два обращалась к звёздам с просьбами помочь справиться с матерью и с теми ситуациями, в которые периодически попадала и из которых не могла выбраться самостоятельно. Голубая фея наверняка тебя слышала, но не отвечала. Почему ты её ни в чём не обвиняла?       Реджина приподняла брови. Она выглядела неподдельно удивлённой.       — Никогда об этом не думала…       — Надеюсь, я не подкинула тебе новую цель, — проворчала Эмма.       — Мы говорили об этом, мисс Свон. Я больше никого не обвиняю. Тем не менее, — Реджина склонила голову, — ты приводишь веские доводы. Полагаю, я думала, что недостойна помощи. Если предположить, что мать не врала, и я росла непослушной и несносной девчонкой, я не могла заручиться помощью высшего существа вроде Голубой феи. Она помогала только людям с добрым сердцем и незапятнанной душой.       Эмма недоверчиво покачала головой.       — Ты соображаешь, что несёшь? Ты просто взяла и назвала себя, ребёнка, недостойной спасения! Это — херня, Реджина. Если в книге написана правда, ты не была плохим ребёнком. Ты была ребёнком, попавшим в дерьмовую ситуацию, из которой банально не было выхода. Рядом с тобой не было ни одного человека, к которому ты могла бы обратиться за помощью, понимаешь? Чтоб тебя, Реджина, никто не мог тебе помочь!       Голос Реджины источал сарказм:       — Ты оправдываешь меня, мисс Свон?       — Нет. Просто перечисляю голые факты. Так просто ты не отделаешься. Ты могла бы поступать иначе. Я подозреваю, что в большинстве случаев ты сама выбирала, что тебе делать и как, но пока не получила новой информации, опираюсь на то, что мне известно. У тебя было дерьмовое детство. С тобой происходили скверные вещи, над которыми ты была абсолютно не властна, — Эмма хмыкнула. — Моё детство, по сравнению с твоим, просто розовый сад какой-то.       — У роз есть шипы, — возразила Реджина, — и я прекрасно знаю, через что тебе пришлось пройти в детстве. Я читала твоё личное дело, видела записи из приёмной семьи. Сидни поработал основательно, — Реджина нахмурилась при мысли о своём бывшем приспешнике. — Если мы с тобой собираемся разговаривать по душам, думаю, нам обеим стоит быть предельно откровенными. Учитывая, что ты пережила в детстве, ты легко могла бы вырасти такой же… сомнительной личностью.       — Да… нет. — Эмма покачала головой. — Рядом со мной всегда были защитники. Активные социальные работники, школьные учителя или заботливые приёмные родители, которым было не по силам справиться со мной. Даже в самые паршивые времена, когда я сама была готова сдаться, в моей жизни присутствовали люди, которые были готовы бороться за меня. Ты читала моё личное дело. Ты знаешь, я сидела в тюрьме, и я попала туда, потому что вела не вполне законопослушную жизнь… Но по большей части рядом со мной всегда находился человек, который по мере возможностей помогал мне твёрдо стоять на ногах. Кто был у тебя?       — Отец… — Реджина отвела глаза. — У меня был отец.       — Без обид, но, если верить книге, защитник из него был так себе, — произнесла Эмма как можно мягче.       — Возможно, но он любил меня независимо от того, кем или чем я стала впоследствии. Он всегда был рядом. Он поддерживал меня и никогда не осуждал, — Реджина явно взяла себя в руки, потому что в упор посмотрела на неё. — Я любила своего отца, и он тоже любил меня безоговорочно.       — В книге не сказано, что с ним случилось, но я знаю, что гроб с его именем стоит в твоём семейном склепе, — Эмма нервно огляделась по сторонам. — Признаться честно, я боюсь спрашивать.       В первый раз со дня знакомства Эмма видела Реджину настолько физически и эмоционально сломленной. Повисло долгое и напряжённое молчание. Эмма с нетерпением ждала, что Реджина скажет ей или сделает, и совсем растерялась, когда увидела, как по её щеке скатилась слеза.       — Я совершала поистине отвратительные поступки, мисс Свон, — дрогнувшим голосом сказала Реджина. — Уверена, большинство готово поклясться, что моя самая худшая выходка — проклятие, забросившее нас всех сюда, но это только из-за того, что никто из них не знает, каким образом оно было активировано, — она вытерла подушечкой большого пальца одинокую слезу со щеки. — На самом деле я могла бы поспорить. Проклятие не такое плохое, как многим хочется думать. Некоторые люди, вроде твоей подруги Руби или доктора Вейла, получили второй шанс, которого были лишены в собственных мирах. Здесь они процветают, там — совсем впали бы в отчаяние, — Реджина поставила второй пустой бокал на столик и подтянула ноги к груди. — Я тоже получила второй шанс, — прошептала она печально, — но чтобы попасть сюда мне пришлось заплатить большую цену.       Эмма проглотила ком в горле.       — Насколько большую?       — Когда Румпельштильцхен вручил мне свиток с заклинанием, он не смог объяснить мне всех тонкостей, а, может, мне было всё равно… — Реджина слабо пожала плечами. — Да, наверное, мне было всё равно. Меня многие предупреждали о последствиях. Моя единственная подруга — Малефисента — сказала мне, что с наложением проклятия в моём сердце возникет дыра, которую я ничем не смогу заполнить. А я ей ответила: пусть так, — Реджина рассмеялась, но так горько и болезненно, что Эмма невольно поёжилась. — Моё собственное невежество.       — Реджина, ты не обязана рассказывать, если не хочешь…       — Кто-то должен об этом узнать. Почему не ты? — Реджина глубоко вздохнула и продолжила хорошо поставленным, но чуть дрожащим голосом: — Проклятие требовало от меня пожертвовать сердцем того, кого я любила больше всего на свете. В то время у меня была лошадь, мой драгоценный Росинант, и я подумала, что его сердце подойдёт. Он был одним из немногих дорогих мне созданий. Конь был со мной, когда убили Дэниела, и стал для меня единственной связующей ниточкой с ним. Вот почему я пожертвовала его сердцем, но заклинание не сработало, — она помолчала. — Я пошла к Румпельштильцхену, и он объяснил, что моя жертва должна быть сопоставима с великим проклятием, — она уставилась на пустые бокалы. — Я рассказала обо всём папе. Передала слова старого чёрта. Призналась, что на распутье, сказала, что единственное, чего я хочу, это стать счастливой. А папа ответил, что мы могли бы начать жизнь с чистого листа, вдали от всего, что мы можем быть счастливы в каком-нибудь другом месте, — слёзы наворачивались на глаза, несмотря на все попытки сдержать их. — Я слишком далеко зашла в своём желании отомстить, в стремлении покончить с Белоснежкой, и была одурманена могущественной магией, без которой больше не представляла жизни. Мне не хватило сил отказаться от этого, — она перевела взгляд на Эмму. — Я правда думала, что не смогу, и видела для себя только один выход из ситуации. Я очень сильно любила отца, мисс Свон, но ещё сильнее я любила себя, власть и потребность в ещё более могущественной магии, — она прикрыла глаза в отчаянной попытке сдержать подступающие рыдания. — Я вырвала сердце, убила его, а потом наслала проклятие, — воздух в кабинете, казалось, накалился до предела, и Реджина с замиранием сердца ждала, как Эмма отреагирует на новый кусочек мозаики.       Эмма сидела, упёршись локтями в колени и сцепив пальцы замком, и задумчиво смотрела перед собой. Книга валялась в её ногах. Эмма скользнула взглядом по потрескавшейся обложке, всё пыталась переварить услышанное, но секунды складывались в минуты, а она по-прежнему не произнесла ни слова.       Реджина наблюдала за ней, отметив про себя напряжённое выражение лица и пульсирующие виски, скорее всего, указывающие на то, что она со всей дури сжала челюсти. Реджина прислушалась — так и есть — дыхание тоже участилось.       Медленно встав со своего места, Эмма подошла к ней и протянула руку. Смущённая и растерянная Реджина послушно вложила пальцы в раскрытую ладонь, позволив рывком поднять себя с дивана.       Движения Эммы были неестественными, неуверенными, но она притянула её к себе, обняла и прошептала на ухо всего два слова:       — Мне жаль…       И Реджина сломалась. Слёзы неконтролируемым потоком потекли по щекам. Это был первый раз, когда она позволила обнять себя, когда оплакивала потерю отца и в каком-то смысле той части себя, что медленно растворялась в небытии, пока на протяжении многих лет боролась за выживание в Зачарованном лесу.