Камертоном в глотку дюаристу

Пластырь едва держит кусок ваты, пропитанный йодом. Достоевский раздраженно давит на скулу пальцами, прижимая повязку плотнее. Неудобно, отвлекает и жутко бросается в глаза. Молодой человек шумно вздыхает, смотря на себя в зеркало, ногтями расчесывает волосы, спускает их на лицо, пытаясь скрыть рану. Те падают небрежно, мешают обзору, лезут в глаза. Федор ненавидит свою стрижку, ненавидит эти длинные патлы, но не видит смысла в том, чтобы как-то исправлять ситуацию. Какая разница, как ему выглядеть, для чего. Это, пожалуй, первый раз за все время, когда Достоевский идет в школу, совсем не подготовившись. Желание прогулять, нарушить свое идеальное расписание, плюнуть на все и спрятаться где-нибудь, настолько велико, что горит в груди, но молодой человек лишь покорно бредет по заученному пути туда, где плодятся раздражение и ненависть. Он останавливается напротив крыльца и долго смотрит на массивные двери. Те открываются с протяжным скрипом, впуская в себя шпану. Федор не хочет, и это нежелание бьется в голове истерикой, давит на виски и останавливает. Он продолжает стоять, сжимая тонкими пальцами лямки портфеля. — Утра, — на плечо опускается широкая ладонь, и Достоевский морщится, прекрасно понимая, кто именно стоит слева от него. — Чего не заходишь? Предсказуемо дружелюбная улыбка и сияющее лицо. Николай небрежно взъерошивает светлые волосы на лбу и повторяет вопрос. — Не знаю, — беспомощно отвечает Федор, бросая взгляд на двери. — О, — хмурится Гоголь, легонько касаясь повязки на скуле одноклассника. — Это опять наши тебя так? Достоевский раздраженно дергается, отпихивая от себя чужую руку. — Нет. — А кто? — Не твое дело. Он делает шаг от белобрысого, но второй даже не думает оставлять одноклассника в покое. — Точно все нормально? — Что тебе надо от меня? — взрывается Федор, отталкивая от себя Николая. Тот делает шаг назад, растерянно улыбаясь. Затем молчит буквально пару секунд, после чего переводит взгляд на крыльцо школы. — Ты идти не хочешь что ли? Достоевский хочет ответить, но его перебивает звонок в стенах школы, сообщающий о начале первого урока. Мимо одноклассников бегут дети, пихают друг друга, громко хлопая массивными дверями. Но Федор и Николай продолжают стоять на месте. Один — гипнотизируя крыльцо, второй — пристально наблюдая за первым. — Так что? — терпеливо спрашивает Гоголь, замечая, как нервничает брюнет. — Ничего, — парирует Федор, дергая лямки портфеля. — Мы на урок опаздываем. Пошл… Достоевский не договаривает, лишь удивленно выдыхает последний слог, когда его резко тянут за локоть куда-то мимо учебного здания, дальше по улице, во дворы. Николай не оборачивается, не отвечает на вопросы, а Федор с возмущением смотрит в белесую макушку и дергает руку, пытаясь вырваться. — Какого хрена ты делаешь? — повышает голос брюнет, когда одноклассник наконец-то останавливается и устало плюхается на лавочку в одном из незнакомых дворов. — Ну, — Гоголь пожимает плечами. — Ты же сам не хотел идти. — Ты в моей голове не сидишь. — Да у тебя на лице все написано. Ответить нечего, и молодой человек лишь фыркает, отводя взгляд. Урок уже идет минут пять как, возвращаться нет смысла, а на улице торчать — зябко, утренний прогноз погоды обещал дожди ближе к обеду. Хотя, дожди в Питере не редкость, а сырость главенствует еще с начала сентября. — Что будем делать? — подает голос Николай, пиная ржавую банку. — Почему ты у меня это спрашиваешь? — Федор хмурится, но все же присаживается рядом, с грохотом роняя на серый асфальт портфель. — У меня нет никаких идей, я вообще не собирался убегать с уроков. На секунду брюнет замолкает, пытаясь осознать то, что происходит. — Потому что я никогда, — тихо продолжает он. — Не прогуливал. — Че, совсем? — удивленно восклицает Гоголь. Конечно, ведь ученье — свет, а все неучи будут преданы анафеме и сожжены. Господь дал грешным людям возможность обучаться, и нельзя эту возможность терять. Правда, слишком большое количество знаний на одну подростковую голову — через чур. — Если сообщат моему отчиму, — вздыхает раздраженно Достоевский, прижимая обратно к скуле отклеивающийся пластырь с ватой. — Будет не весело. Скорее всего, выпорет своим широким ремнем, думает про себя Федор, кривя губы. Этот алкоголик под прикрытием талантливого человека, испортил им с матерью всю жизнь, заставив ходить по струнке перед ним. Достоевский ни раз и не два представлял, как в один прекрасный день отчим просто не возвращается домой. Например, его сбивает на полной скорости автомобиль на Невском проспекте. И его пропитое тело улетает в Фонтанку. Так печально, просто ужас. И он, Федор, трагично пускает слезу на похоронах своего отчима, лицемерно всем заливая, как любил его, а после с улыбкой наблюдая за тем, как деревянный гроб опускают на два метра в землю. Это было бы прекрасное зрелище. — Не сообщат, — подытоживает Николай, выдержав паузу. — Ты слишком правильный, на один раз глаза закроют. В этом есть смысл, Достоевский был из той породы школьников, у которых всегда все было перед учителями идеально. Федора не шибко жаловали одноклассники именно из-за того, что он был успешен в учебе, всегда делал домашку и никогда не сетовал на взрослых. Слишком правильный, до тошноты, до желания блевануть прямо под ноги. И, что ироничнее всего, сам Достоевский полностью разделял это желание, нервно пожевывая губы за очередным конспектом. — Пошли у меня посидим, — резко предлагает Гоголь, дергая одноклассника за рукав. — У меня денди есть, картриджи новые, можем порубиться. — Не играю, — фыркает в ответ брюнет, дергая рукой. — Не хочу. — У тебя есть предложения, как провести время? Кто вообще сказал этому напыщенному белобрысому о том, что с ним будут проводить время. Федор кривится в открытую, смотря в до отвращения приятное лицо одноклассника. Просто сгори в аду. — У меня есть предложение оставить меня в покое и перестать за мной ходить, — в голосе Достоевского яд, сладкий для его языка, приторно сладкий, от чего подростку только приятнее где-то под ребрами. Давись своей идеальностью где-нибудь в другом месте, мечта всех девочек из параллели. Исчезни. — Одному скучно, — пожимает плечами Николай. Его не касается яд Федора, он словно не замечает его. Опять слишком дружелюбно улыбается, взъерошивает светлые волосы на затылке. Достоевскому хочется уйти, но идти ему просто некуда. До окончания уроков еще добрые часов пять минимум, после — элективный курс по французскому, затем — урок виолончели. А после всей каторги долгая лекция отчима о том, что он, Федор, без него никто и ничто. Но это звучит приятнее, чем пять часов в компании с одноклассником, от одного вида которого отличника тошнит. — Предложение порубиться в денди все еще в силе, — напоминает Гоголь, похрустывая длинными пальцами. С такими его бы с удовольствием отправили на струнные, отмечает про себя Федор, смотря на руки Николая. Красивые. — Предложение все еще отклоняется, — грубит в ответ брюнет, поднимая с пыльного асфальта портфель. — Пойду на второй урок. — Ты же не хочешь. — Не вижу связи. Его снова дергают за рукав, не давая встать с лавочки. Настойчивость и желание дружить раздражает, и Федор злобно дергает руку, встречаясь взглядом с ясной гетерохромией одноклассника. С удивлением замечает у того розоватый шрам, рассекающий левый глаз, и белые ресницы. Смотрит долго, молча, пытаясь сложить в голове весь этот слишком светлый, едва ли не ангельский, лик с жерлом огня. Эти белые волосы красиво сгорали бы на самом последнем кругу ада. Николай не отводит взгляд, словно позволяя отличнику лучше рассмотреть себя. А Достоевский лишь ярче рисует у себя в голове картину мучительной пытки огнем своего одноклассника. Ты сгоришь. Ты будешь гореть долго. Ты — проклятый грешник. — И все же, — спокойно уговаривает Гоголь. — Здесь торчать нам нет никакого смысла. Пошли ко мне. Эти чертовы безбожники всегда ведут за собой, всегда заставляют ступить на проклятый путь, и сейчас точно также поступает и Николай, ведя за собой Достоевского по извилистым улочкам. Федор уже не находит, что ответить блондину, невольно находя в его словах логику. На улице сыреет, небо закрашивает графитом, уже через пару минут асфальт захлебывается первыми дождевыми каплями. Школьники бегут от воды, скрываясь под высокими козырьками безликих домов. Достоевский спотыкается раз за разом, ведет уставшими плечами, а Николай не отпускает его рукав, время от времени вбрасывая незамысловатые факты о своем жилище. Да, конечно, ведь так интересно слушать о том, как он с семьей переехал сюда, потому что его отца повысили. И про импортную приставку тоже очень интересно. Заткнись. Они теряются в метро на станции Маяковской, утопают в толпе, и сейчас Федор надеется, что одноклассник все же отпустит его рукав и потеряет из виду, но Гоголь крепко сжимает пальцами ткань и тянет за собой в вагон. Достоевскому не нравится. Не нравится сама идея прогула, пусть даже эта идея пришла конкретно в его голову. Не нравится, что он опустился до того, чтобы пренебрегать своими прямыми обязанностями. Не нравится, что его соучастником всего является надоедливый одноклассник. И запах в метро тоже не нравится. И сейчас ему не нравится стоять в душном коридоре двухкомнатной квартиры. Пахнет чужой жизнью, слишком ядовито, неприятно, и Федор морщится, вешая куртку на деревянный крючок. Николай что-то увлеченно рассказывает, теряя повествование еще минут двадцать назад в вагоне метро, а Достоевский не затыкает, вообще не обращает никакого внимания на речи. Не мокро, не холодно — и ладно. Перетерпеть пару часов компанию белобрысого можно. — Чай? — резко бросает Гоголь, выглядывая из ванной комнаты. — С молоком, — кивает в ответ Федор, рассматривая корешки книг в шкафу, который почему-то стоит в коридоре. Много зарубежных бестселлеров и детективов, пестрота книг отталкивает, и отличник фыркает, оценив необразованность данной семьи. Классики почти нет. Безвкусица. — Чего стоишь, пошли, — отвлекает Николай, кивая в сторону своей комнаты. Пропускает брюнета вперед, звякает кружками о столешницу и закрывает плотно дверь. Поймав непонимающий взгляд Федора, коротко поясняет: — Покурить в форточку хочу. — Что?.. — Что? Отвратителен. Светел, слишком приятен и невероятно отвратителен. Достоевский кривит губы, пьет свой чай, наблюдая, как Гоголь лезет на подоконник и открывает форточку. Достает из брюк смятую пачку и закуривает. В нос ударяет запах сигарет, который Федор всегда ненавидел. Николай курит молча, стряхивает за стекло пепел, хрустит пальцами, периодически смотря на одноклассника. — У тебя такой осуждающий вид, что мне даже неловко. — Курить плохо, — резюмирует брюнет. — Ты скучный. Нет, просто не хочу опуститься до твоего уровня, мелькает в голове Достоевского.