***
В следующий раз Бестужев столкнулся с Муравьёвым через пару недель в здании ЦУПа. Миша поднимался по широкой лестнице на второй этаж в оперативный зал управления, по пути просматривая план полёта на следующую смену. Внезапно путь ему преградила чья-то крепкая фигура, в которую он, конечно же, врезался. Сильные руки подхватили его, не давая упасть, но бумаги Бестужев не удержал, и те ворохом разлетелись по ступенькам. — Чёрт! — выругался он, опускаясь на колени, чтобы собрать документы. — Прощу прощения, — послышался приятный бархатистый голос. — Позвольте вам помочь. Миша в раздражении поднял взгляд на сбившего его человека и застыл, ошарашенно глядя в глубокие зелёные глаза, опушённые тёмными ресницами. Сердце снова ощутимо ёкнуло. — Меня, кстати, Серёжа зовут, — улыбнулся парень, подавая Бестужеву упавший карандаш. Он шагнул вниз, на ступеньку, на которой стоял успевший выпрямиться Миша, но всё равно оказался чуть выше ростом. — Знаю. — Неловкий ответ сам сорвался у Миши с языка, и он почувствовал, как заливается румянцем. — Миша. — Бестужев поспешил исправить оплошность, протянув Муравьёву руку. Серёжина ладонь была большой и тёплой. Рукопожатие вышло уверенным, но в то же время бережным. Миша ожидал, что неловкость сгладится, но почувствовал, что почему-то краснеет ещё сильнее под изучающим взглядом внимательных глаз Муравьёва. — Сергей, ты идёшь? — внезапно откуда-то снизу раздался нетерпеливый оклик. — К сожалению, мне пора. — Серёжа снова улыбнулся ему, открыто, по-доброму. — Рад был познакомиться. Надеюсь, мы ещё встретимся, Миша. — От звука его имени, мягко произнесённого Муравьёвым, у Бестужева по спине побежали мурашки. — Я тоже, — крикнул он вдогонку сбегающему вниз по лестнице Серёже. Тот обернулся и коротко махнул ему на прощание.***
Сотрудники ЦУПа, отслеживающие молодых перспективных специалистов, заметили Мишу, когда тот учился на четвёртом курсе Бауманки, и предложили пройти у них производственную практику. Привыкший ни на кого не надеяться Бестужев всю жизнь пробивал себе дорогу собственными знаниями и упорством. Конечно же, он не мог упустить такую возможность. Сейчас Миша вспоминал то время со странной смесью ужаса и ностальгии. Он помнил чистый восторг и гордость, которые испытывал при мысли о том, что ему выпал шанс стажироваться в самом ЦУПе, главном космическом предприятии страны, работать бок о бок с людьми, стоящими на передовых рубежах отрасли, внести свой, пусть незначительный, но всё-таки вклад в исследование Вселенной. И в то же время он не понимал, как выдержал ту бешеную гонку, как выжил. Каждый день он вставал ни свет ни заря, ехал из Москвы в Королёв, отрабатывал стандартную двенадцатичасовую смену и затемно приезжал обратно. Уставший как собака, возвращался в общагу, кулём валился на кровать и, едва голова касалась подушки, засыпал, чтобы проснуться в четыре утра и снова отправиться в Королёв. Теперь Мише казалось, что во второй раз он не смог бы через это пройти. К счастью, его талант и трудолюбие принесли свои плоды: ещё до выпуска из универа ему предложили должность в группе анализа бортовых систем. Некоторые сотрудники ЦУПа ездили на работу из Москвы и области, но большинство, как и он, проживало в Королёве. Центр предоставлял служебное жильё тем, кому это было необходимо, но Миша, последние десять лет скитавшийся по казённым домам, ни за что не согласился бы на очередное койко-место в очередной общаге. Он предпочёл снять крошечную однушку на окраине Королёва. Да, это стоило денег, зато его квартира была его крепостью. Там он мог полностью расслабиться и отдыхать, не думая каждую минуту о том, что вокруг толпа враждебных чужаков, от которых нужно защищаться. Там он мог ходить голым, не выключать свет хоть всю ночь и слушать любимую музыку, когда ему вздумается. Впервые после смерти мамы Миша обрёл место, которое мог назвать домом. Так уж повелось, что все вечеринки, праздники и сборища его коллег традиционно проходили дома у общительного Кондраши Рылеева. И день рождения Пети Каховского не стал исключением. — Мишаня! Пришёл! — Не успел Бестужев переступить порог рылеевского жилища, как оказался в чьих-то медвежьих объятиях. — Пашка, — обрадованно воскликнул Миша, хлопая по спине своего давнего приятеля Пашу Пестеля, — а ты тут какими судьбами? — Бестужев никак не ожидал встретить его у Кондраши: Пестель работал в Центре поиска и спасения космонавтов под Челябинском и бывал в Москве раз в сто лет. — Падальщиков ваших выживанию обучать приехал, — басовито гоготнул Паша. — Месяцок-другой у вас побуду. Миша, не расшнуровывая, стянул свои стоптанные красные конверсы и прошлёпал вслед за Пестелем по коридору. У Рылеева было, как всегда, людно и шумно. Сам хозяин нашёлся на кухне. Он эмоционально жестикулировал, взахлёб рассказывая что-то обступившим его Вике и Трубецкому. — …купил на E-bay, подлинный антиквариат, двадцатые годы, настоящий лиможский фарфор, Франция, — тараторил Кондрат, демонстрируя гостям небольшую фарфоровую чашку, расписанную голубыми и розовыми цветами. Вика внимательно слушала его, с энтузиазмом кивая: оба коллекционировали чайную и кофейную посуду. — Ты только посмотри! Ни дефектов, ни трещин, ни сколов! Идеальная сохранность! — Ты ещё стихи своим чашкам писать начни! — насмешливо фыркнул Трубецкой. — И вообще, ты в курсе, что до семидесятых посуду расписывали глазурью с окисью свинца в составе? От твоей чашечки и помереть можно! — Вечно ты всё портишь! — взвился Рылеев. — Пашка! Не трожь! — вдруг крикнул он, краем глаза заметив, как Пестель тянет руку к парному блюдцу, стоящему на столе. — Ты мне и так полколлекции перебил! — Уже и посмотреть нельзя! — возмутился Пестель. — Ты мне ещё долго ту тарелку припоминать будешь? Миша протиснулся мимо общества любителей фарфора и плюхнулся на свободную табуретку. — С Днём Рождения, Петь! — сказал он, протягивая конверт-открытку сидящему за столом Каховскому. — Будь здоров, расти большой! — Шпашибо! — ответил тот с набитым ртом. — Блин, вы чё, весь торт без меня сожрали? — разочарованно протянул Бестужев, глядя на жалкие остатки своего любимого «Киевского» торта. — Мишаня, как можно? — Сидевший по другую сторону стола Женька Оболенский опасно откинулся на стуле, ставя его задние ножки, и, с трудом дотянувшись до холодильника, достал оттуда тарелку с куском орехового безе. — Спасибо, — разулыбался Миша. — А то! Даже шампанское для тебя купили. — Оболенский ещё раз наклонился к холодильнику и вынул оттуда бутылку игристого. — Для меня? — удивился Бестужев. — С чего бы это? Вообще-то сегодня не я именинник. Ого! — Он бросил взгляд на этикетку. — Вдова Клико! Это кто ж так расщедрился? — Арбузов с Муравьёвым. Позвонили спросить, что взять из алкашки, ну мы и вспомнили, что ты у нас по шампуню, — сказал Женька, скручивая проволоку с пробки. — Муравьёв? Какой ещё Муравьёв? — Мише вдруг резко стало жарко. — Миш, не тупи. Серёга Муравьёв. Его Арбузик притащил. Они там в комнате народ развлекают. С рекордной скоростью расправившись с тортом, Бестужев налил шампанского в одну из Кондрашиных винтажных чашек (бокалов в этом доме отродясь не было) и отправился смотреть на главного гостя вечера. Окружённый восторженными почитательницами Муравьёв сидел на стареньком диване и самозабвенно пел, аккомпанируя себе на гитаре. Кто летал, тем бояться нечего, Кто летал, тот с заданием справился. В тёмном небе кометы светятся, Космонавтам такое нравится. Я сижу на окне под звёздами, Жду удачу, считаю сдачу. Для того небеса и созданы, Оттого я теперь и плачу. За звезду полжизни, За луну свободу. Я целую небо, А оно льет воду Боги, он ещё и поёт, пронеслось у Миши в голове. Это был удар ниже пояса. Бестужев остановился на входе в комнату и привалился плечом к дверному косяку, любуясь Серёжиными пальцами, неторопливо скользящими по гитарному грифу. Ему внезапно остро захотелось, чтобы эти пальцы так же нежно коснулись его тела. Низкий вибрирующий голос Муравьёва будил в Мише какие-то давным-давно уснувшие чувства. Тёплые, светлые. А может, он просто захмелел после трёх чашек шампанского. — Здорово, Мишка! — Антон Арбузов вывел Бестужева из транса, хлопнув его по плечу. — Не знаешь, там торт ещё остался? — Привет, Арбузик! Может, и остался. Спроси у Женьки. Песня завершилась финальным аккордом, и Серёжа поднял взгляд, встречаясь глазами с Мишей. Он улыбнулся ему своей очаровательной улыбкой в скобочках, и Бестужев неуверенно улыбнулся в ответ. Но как только Серёжа отложил гитару и поднялся с дивана, к нему приблизилась незнакомая Мише стройная брюнетка. — Сергей, — с томным придыханием проговорила она, игриво заправляя за ухо длинный волнистый локон, — не могли бы вы рассказать о своей поездке в Хьюстон? Нам всем просто безумно интересно! — Конечно, — дружелюбно ответил Муравьёв. — Кстати, можно на «ты». Бестужеву почему-то было противно смотреть на то, как наглая девица откровенно вешается на Серёжу. Но сам Муравьёв, очевидно, получал удовольствие от её внимания: он даже позволил ей взять себя под руку. Зрелище стало ещё отвратительнее. Мишу замутило. Он поспешно отвернулся и пошёл обратно на кухню. Там его глазам предстала уморительная картина: Петька, Женька и Арбузик сидели за столом, все трое надутые, с выпученными глазами и красные как раки; курящий у приоткрытой форточки Пестель громогласно отсчитывал им секунды, попутно стряхивая пепел в одно из Кондрашиных винтажных блюдец; сам же Кондрат что-то с жаром доказывал Трубецкому, пытаясь его перекричать. Он схватил маленькую золочёную чашечку, наполнил её водой из под крана, положил сверху лист бумаги и перевернул конструкцию. Лист держался на месте, как приклеенный, вода тоже не выливалась. Миша усмехнулся: это был простой детский фокус. — Сила тяжести, сила поверхностного натяжения и атмосферное давление. Остальным можно пренебречь, — терпеливо повторял Трубецкой. — А я тебе говорю, прочность, пластичность и смачиваемость играют роль! — визжал Рылеев. — Кривизна поверхности чашки тоже! Проверим? Миша пробрался к Вике, спокойно попивавшей вино у подоконника и казавшейся единственным представителем разумной расы посреди этого хаоса. — Девяносто! Девяносто один! Девяносто два! — орал Пашка. — А чё это тут происходит? — Миша кивком головы указал на компанию за столом. — Да эти клоуны поспорили с Пестелем, кто сможет дольше всех задержать дыхание. Как видишь, сам он в этом не участвует, — пояснила Вика, закатывая глаза в притворном раздражении. — Я-я-ясно, — протянул Бестужев. Пашка не упускал случая подначить кого-нибудь на какую-нибудь глупость или взять на слабо, но при этом имел удивительное свойство всегда выходить сухим из воды. — Пу-у-уф! — шумно выдохнул Каховский, сдаваясь первым. Миша угостился сигаретой из Пашкиной пачки, открыл окно нараспашку и выглянул на улицу. Свежий ветерок приятно обдувал разгорячённое лицо. Достигшая третьей четверти Луна была обращена строго на запад. Перевёрнутый Большой Ковш мерцал прямо над головой: в это время года он был в зените. — Серёжка, проходи! — вдруг сказала Вика, двигаясь и освобождая место у подоконника. — Вино будешь? Миша, слегка обернувшись, бросил быстрый взгляд через плечо. — Спасибо, Викуль, я сегодня за рулём, — сказал подошедший Муравьёв. Он обращался к Вике, но смотрел почему-то на Мишу. Тот ответил ему холодным взглядом. — Привет, — робко улыбнувшись ему, сказал Серёжа. — Привет, — ровным тоном произнёс Миша, стараясь выглядеть безразличным. — Сергей! Куда же ты пропал? — В дверях кухни появилась та самая неприятная брюнетка. — Там ребята просят тебя ещё спеть! Она перешагнула через Женькины вытянутые ноги и бесцеремонно схватила Муравьёва за руку. — Ммм… Да-да, иду. — Тот нерешительно потоптался на месте, с надеждой глядя на Бестужева, но через пару секунд всё-таки позволил ей себя увести. На Мишу снова накатила дурнота, смешанная с досадой и омерзением. Он не хотел смотреть, но так и не смог отвести глаз от удаляющейся пары, взглядом провожая широкую спину Муравьёва до двери.***
Слегка пошатывающийся Бестужев стоял посреди прихожей и битый час пытался обуться: сколько он ни старался, левая нога никак не хотела попадать в кед. Из комнаты слышалась громкая музыка вперемешку с тостами и поздравлениями: праздник был в самом разгаре. Но Миша, в одно лицо уговоривший бутылку шампанского, засобирался домой. Он чувствовал, что перебрал лишнего и лучше будет уйти сейчас, а тут ещё этот Муравьёв со своими не в меру любвеобильными фанатками, будь они все неладны. Обессилевший Бестужев оставил тщетные попытки всунуть ногу в кед и, горестно вздохнув, опустился на шаткую банкетку. — Миша, — вдруг прозвучал знакомый голос прямо у него над ухом, — ты что, уже уходишь? — Угу. — Бестужев из-под отяжелевших век взглянул на Муравьёва, незаметно приблизившегося к нему. — Мне пора. Надо же, подумалось ему, по имени называет. Запомнил, значит. — Давай помогу. — Не дожидаясь ответа, Серёжа присел рядом и аккуратно развязал шнурки на его кеде. — Спасибо, — буркнул Бестужев, про себя молясь, только бы не икнуть, только бы не икнуть. Он наконец обулся и, придерживаясь за стену, на нетвёрдых ногах двинулся к входной двери. Пол под ним слегка раскачивался. — Подожди! Я тебя провожу, — воскликнул Серёжа, снимая с вешалки чёрную кожанку. — Не стоит. Сам дойду. Не маленький. — Да мне всё равно до машины идти. Я где-то в соседних дворах припарковался. Миша безразлично пожал плечами. До машины так до машины. Прохладный ночной воздух был напоён сладковатыми ароматами цветущих сирени и черёмухи. Миша и Серёжа рука об руку шли по тротуару. Бестужев зябко кутался в бордовую толстовку, натягивая сползающие рукава на замёрзшие пальцы. Естественно, он оделся не по погоде. Ведь май на дворе, весна. Кто мог подумать, что ночью температура упадёт до десяти градусов? С другой стороны, в этом были и свои плюсы: холод и ветер быстро отрезвляли. Миша шагал, глядя в землю и пиная мелкий камушек. Он думал о том, как бы нарушить неловкое молчание и завязать разговор, когда Муравьёв внезапно остановился, снял свою кожанку и накинул её на Бестужева, легонько приобняв его за плечи. — Не надо, Серёж… — начал было Миша. — Я же вижу, ты замёрз, — Муравьёв не дал ему продолжить. — Заболеешь ещё. А я закалённый, мне не привыкать. — Ладно, — вздохнул Бестужев, не особо сопротивляясь. Он и вправду продрог до костей. — Спасибо. Кожанка приятной тяжестью лежала у него на плечах. Чуть длинноватые рукава прикрывали озябшие руки. Миша плотнее запахнул куртку, с наслаждением утыкаясь носом в воротник и делая глубокий вдох: мягкая кожа приятно пахла терпковатой хвоей и лимонами. — А можно личный вопрос? — наконец решился Бестужев. — Конечно. Задавай! — Почему ты решил стать космонавтом? — Думал, ты спросишь что-то более личное, — с облегчением рассмеялся Муравьёв. — М-м-м… Я над этим как-то и не задумывался. В детстве мечтал полететь в космос, как все мальчишки, наверное. Мы с братом постоянно играли в Гагарина и Леонова. Помню, часто ругались из-за того, кто кем будет. — Серёжа тепло улыбнулся своим воспоминаниям. — Кто главнее: первый космонавт или первый человек в открытом космосе. Когда стали постарше, каждые выходные ездили в планетарий на Баррикадной. Они свернули налево и перешли пустую дорогу на светофоре, мигающим жёлтым. — Ой, ничего себе, — неожиданно воскликнул Муравьёв, — книжка моя детская вспомнилась. Синенькая такая. С гномом-астрономом на обложке. Сто лет её в руках не держал. Пылится, наверное, где-нибудь у родителей. — Малышам о звёздах и планетах? — со смехом спросил Бестужев. — Про гнома Кнопкина? — Точно! Гном Кнопкин, вот как его звали! — Серёжа с радостным удивлением взглянул на него. — Ага, у меня тоже такая была. — Мишу захлестнула волна щемящих душу воспоминаний. Он отчётливо помнил, как каждый вечер мама заботливо укрывала его колючим шерстяным одеялом и присаживалась на краешек кровати. Матрас привычно прогибался под тяжестью её тела. Хрустнув корешком, она открывала книжку и читала ему вслух об устройстве Вселенной. Маленький Миша особенно любил главу про прекрасную далёкую звезду Альдебаран. Почему-то в детстве ему ужасно нравилось это слово. Альдебаран. Порой ему казалось, что если он очень постарается, то сможет вспомнить мамин голос. Хотя, наверное, это всё же была иллюзия: столько лет прошло... — Миша? — осторожно сказал Серёжа, слегка касаясь пальцами его предплечья и прерывая поток воспоминаний. — Да, извини. Задумался. — Так вот. Я и стишки про космос писал. Даже победил с одним на школьном конкурсе ко Дню космонавтики, — в голосе Муравьёва слышались нотки гордости. — Ничего себе, — усмехнулся Бестужев. — Ты ещё и стихи пишешь? А по тебе и не скажешь. Ну-ка, слабо прочесть? Ага, как же, тут же подумал он, мастер на все руки, ещё и поэт до кучи, кто бы сомневался, наверняка, графомания и убогие рифмы. — Только если ты очень хорошо попросишь, — в тон ему рассмеялся Муравьёв. — Пожа-а-алуйста! — Бестужев сложил руки в притворном молитвенном жесте. — Ла-а-адно, уговорил. — Серёжа легонько пихнул его плечом, и в свете фонаря Мише на мгновение показалось, что его смуглые щёки чуть окрасились румянцем. Он откашлялся и начал торжественно и пафосно: У мокрых камней выгибает волна Литую покатую спину. Над чёрным хребтом Карадага Луна Истаяла наполовину. Срываются звёзды С десятков орбит, Их росчерк мгновенен и светел. Тревогу, Тревогу, Тревогу трубит В ущельях полуночный ветер. Пока фосфорящийся след не потух, Желанье шепчу я поспешно. Одно неизменное. Места для двух Не стало в душе моей грешной. К осеннему небу прикован мой взгляд, Авось, я судьбу переспорю! … А звёзды летят, И летят, И летят, И падают в Чёрное море — Вау… — только и выдохнул Миша, в немом изумлении глядя на опустившего глаза Серёжу. Такого он точно не ожидал. Каждое слово буквально пробирало до мурашек. Перед ним предстало бескрайнее ночное небо, отражающееся в чёрной глади ласковых южных вод. Небо, испещрённое крошечными звёздными островками, на которых теплилась жизнь. Он будто услышал их древний зов. Зов звёзд, поющий в его крови. Бестужев с трудом подавил желание запрокинуть голову и посмотреть вверх. — Даже не знаю, что сказать… Это просто… потрясающе… А есть ещё? Я бы с удовольствием прочёл! Если ты не против, конечно. — Ммм… Есть, — застенчиво произнёс Муравьёв. — Правда, я уже несколько лет ничего не пишу. Но могу поделиться старыми. Как тебя найти в телеграме? — Серьёзно? — Миша недоверчиво усмехнулся. — У Сергея Муравьёва есть телега? Её ж Роскомнадзор запретил. — А мы никому не скажем. Будет наш маленький секрет. — Серёжа заговорщически улыбнулся, глядя ему прямо в глаза. Наш маленький секрет. От этих слов внутри у Бестужева что-то перевернулось, и он поспешил назвать свой номер телефона, чтобы скрыть смущение. Через пару секунд раздался характерный звук уведомления о новом сообщении. Миша открыл телеграм и от души расхохотался. — Голубика, Серёж? — выдавил он сквозь смех. — Голубика?! — А что? — ухмыльнулся Муравьёв. — Мои любимые стикеры. Миша нажал на огромную ягоду, чтобы посмотреть набор целиком: все стикеры представляли собой одну и ту же фиолетовую голубичину с пририсованными к ней миниатюрными смешными рожицами. — А ты, Миша? Как попал в ЦУП? — спросил Серёжа, возвращая разговор к исходной точке. — Ну у меня не было какого-то особого желания работать в космонавтике. Я никогда к этому не стремился. Просто всегда любил цифры, математику, физику. Мне всё это легко давалось. Помню, мама в детстве возила меня в город на кружок ментальной арифметики. Сейчас таким никого не удивишь, а раньше это было из разряда чудес. — Миша и сам не заметил, как разоткровенничался. Он крайне редко рассказывал другим, тем более, едва знакомым людям о своём детстве, но этой ночью почему-то говорилось легко. — Потом, когда мне было тринадцать, попал в детдом. — Бестужев искоса следил за реакцией Муравьёва. Он ненавидел, когда люди, узнав о его жизни в приюте, начинали жалеть его или расспрашивать о подробностях. Не было ничего хуже и унизительнее жалости. Но Серёжа даже не изменился в лице. Он размеренно шёл вперёд, глядя себе под ноги, и всё так же внимательно слушал Мишу. — Если бы не школьная физичка, я бы сел по малолетке или снюхался. Она меня вытащила. Заставляла учиться, занималась со мной дополнительно, отправляла на олимпиады. Благодаря ей я смог переехать в Москву из Нижнего. Поступил в Бауманку на бюджет. На радиотехнику. Там меня заметили цуповцы. Пригласили на стажировку, потом предложили работу. В общем, ничего интересного. Всё как у всех. — А сейчас у тебя какая должность? — поинтересовался Серёжа. — Главный оператор, вот веду свой первый экипаж, — не без гордости ответил Бестужев. — Здорово! — Муравьёв снова улыбнулся ему своей невозможной улыбкой. — Надеюсь, через пару лет смогу поговорить с тобой из космоса. Миша промолчал. Он не мог разделить Серёжину надежду. Ему вдруг малодушно захотелось, чтобы Муравьёва не допустили до полёта, чтобы вместо его экипажа полетел дублирующий, а Серёжа остался здесь, на Земле, в безопасности. Они наконец подошли к Мишиному дому. Бестужев согрелся, но ему очень не хотелось отдавать Серёжину кожанку. Отпускать самого Серёжу тоже не хотелось. Хотелось сидеть с ним до утра и говорить ни о чём и обо всём. Роясь в кармане толстовки в поисках ключей, Миша судорожно соображал, что бы ещё сказать. Позже он оправдывал свой поступок опьянением, но в тот момент просто хотел удержать Серёжу. — Зайдёшь на чай? — хрипло спросил Миша, поднимая глаза на Муравьёва. Стоило неловкому вопросу сорваться с его губ, как он тут же осознал весь идиотизм ситуации: он только что позвал Сергея Муравьёва зайти к нему на чай посреди ночи. Что Серёжа о нём подумает? Что он каждого едва знакомого мужика тащит к себе? Миша слышал стук собственного сердца, бешено колотящегося о рёбра. Ощущал, как удушливый румянец заливает шею, поднимаясь к щекам. Он отчаянно надеялся, что Муравьёв не разглядит этого в полумраке. Ему было жутко стыдно. Он уже готовился услышать резкий ответ, и потому Серёжины слова на мгновение ввели его в ступор. — Конечно! — Муравьёв закусил губу, подавляя готовую расцвести улыбку. — С удовольствием выпью с тобой чаю. — Он согласился так легко, будто ждал Мишиного приглашения зайти. Руки у Бестужева слегка тряслись то ли от волнения, то ли от хмеля. Ему удалось попасть ключом в замок лишь с третьей попытки. Открывая дверь, Миша припоминал, когда в последний раз делал уборку и не валяются ли по дому раскиданные вещи. К счастью, в прихожей было относительно чисто. — Добро пожаловать в мою скромную обитель, — произнёс он, скидывая куртку. — Проходи на кухню. Я сейчас. Нужно было срочно привести себя в порядок. Бестужев направился в ванную и пару раз умылся холодной водой. Что ты творишь, спрашивал себя Миша, глядя на своё раскрасневшееся лицо, отражающееся в зеркале над раковиной. Он просто интересный, умный парень. Ты просто пригласил его по-дружески. Он просто согласился. Поболтать, да. Бестужев взъерошил свои мягкие пшеничные кудри влажными руками и тут же снова пригладил их. Попить чай, Миша. Не потрахаться. Запомнил? Он вышел из ванной, с весёлым недоумением отметив, что Муравьёв аккуратно убрал на полку всю обувь, и свою, и Мишину. На кухне монотонно гудел старенький холодильник. Сизый предрассветный сумрак сочился сквозь тонкие ситцевые занавески на окне. Серёжа что-то читал в телефоне, сидя за покрытым выцветшей клеёнкой столом. Крупная фигура Муравьёва настолько гармонично вписалась в крошечную кухню, что у Миши на краткий миг создалось странное сюрреалистическое впечатление, будто тот всегда вот так сидел у него за столом и листал свои космические новости. — М-м-м… Какой чай будешь? — спросил Бестужев, проходя к плите, чтобы поставить чайник. — На твой вкус. — Серёжа тут же отложил телефон. Особого выбора, как оказалось, не было, потому что Миша уже неделю не мог дойти до супермаркета и пополнить запас продуктов. Серёже достался последний пакетик крепкой «Лисмы». Себе в надежде взбодриться Миша от души насыпал несколько ложек растворимого «Нескафе» три в одном. — Как ты это пьёшь? — сморщившись, поинтересовался Муравьёв, отхлёбывая свой чай. — Надо будет подарить тебе кофемашину. Миша ничего не ответил, лишь бросил на него быстрый настороженный взгляд. Интересно, он это так сказал, для красного словца, или уверен, что они и дальше будут общаться? Бестужев пил свой отвратный горький кофе, а Серёжа рассказывал что-то о командировке в Кёльн. — Их директор, Алекс Бенкендорф, очень удивился, когда выяснилось, что я говорю по-немецки. Они ведь уже успели обсудить мои сомнительные на их взгляд карьерные успехи. Неловкая вышла ситуация. — Муравьёв тихо рассмеялся, почёсывая кончик носа. Миша лишь вяло улыбнулся в ответ. Он слушал Серёжин рассказ вполуха, залипая на то, как его длинные гибкие пальцы медленно обводят верхнюю кромку чашки. Муравьёв сидел так близко… так невозможно близко. Их голени чуть соприкасались под столом. Миша чувствовал свежий лимонный аромат его кожи. Внизу живота медленно закипало желание. Он не мог оторвать взгляда от того, как напрягаются Серёжины бицепсы, туго обтянутые узкими рукавами футболки, когда тот жестикулирует. В штанах стало невыносимо тесно. Муравьёв облизнул пересохшие губы, продолжая что-то говорить, и Миша понял, что готов прямо сейчас опуститься перед ним на колени и отсосать ему или даже лечь под него, лишь бы попробовать его на вкус, почувствовать его в своём теле. Бестужев привык к сексу на одну ночь. К счастью, в Москве не составляло никакого труда найти партнёра для одноразового перепихона. Так почему Муравьёв должен стать исключением? Он сидит прямо здесь, на его кухне, осталось протянуть руку и взять желаемое. Миша поплыл окончательно. Ему хотелось так сильно, что руки начали мелко, едва заметно подрагивать. Он уже собирался открыть рот, и, конечно, сморозить какую-нибудь глупость, но тут Серёжа со стуком поставил чашку на стол и поднялся. — Спасибо за чай, — сказал он, устало потирая глаза, и направился к двери. — Я, пожалуй, пойду. Уже рассвело, а мне ещё в Звёздный ехать. — Как? Ты разве не останешься? — ошарашенно спросил Бестужев, выходя за ним в коридор. Он чувствовал себя круглым идиотом. Неужели он всё неправильно понял? С чего он вообще взял, что Муравьёв интересуется парнями? Боги, какой стыд. Человеку просто неловко было отказаться от его приглашения, а он нафантазировал себе чёрт знает что. — Нет, Мишель, в другой раз, — мягко сказал Серёжа, выходя за порог. Звонкое Ми — Серёжины губы слегка растянулись в улыбке — плавно перетекло в шипучее ше и завершилось ласковым, чуть округлым ль. Мишель. У Миши перехватило дыхание. Никто и никогда не обращался к нему так нежно. Так интимно. Он снова покраснел. Щёки горели. Муравьёв вдруг обернулся, склонился к нему и осторожно, едва касаясь, поцеловал в уголок рта. — Спокойной ночи, — прошептал он и, не дожидаясь ответа, сбежал вниз по лестнице. А Миша, смущённый и возбуждённый до предела, так и остался стоять в дверном проёме, прижимая кончики пальцев к пылающей поцелуем коже и думая о том, что после такого и дрочить совестно.