Холод

Сердце Гермионы кровоточило слезами, а трещина от причинённой боли расширялась с каждым днём в палатах ее сердца. Она пыталась жить нормальной жизнью и скрывать свою боль от мира — и особенно от друзей. Сначала она взяла выходной с работы на день, так как обнаружила, что не может работать на утро после его отъезда, но в итоге осталась запертой в своей квартире на целых семь дней, погрузившись в свои страдания. Гермиона решила, что на этой неделе позволит себе быть слабой, а затем будет сильной героиней войны, к тому же она уже была ею однажды. Но к полудню пятницы это уже становилось невыносимым, ей нужно было услышать причину случившегося, нужно было услышать его голос. Она скучала по нему. Чёрт возьми! После двух лет… двух лет любви и страсти причина — это меньшее, что он мог ей дать. Вот почему в тот день она сидела на полу перед камином с мёртвым выражением лица и дрожащими руками. Ей нужна была причина, она продолжала повторять это себе, чтобы как-то объяснить свою слабость. — Гермиона… ты не можешь звонить сюда. Я не один… — девушка удивленно моргнула, увидев волшебника, стоящего перед ней в камине; он был одет в повседневные штаны и рубашку с незастёгнутыми верхними пуговицами, что указывало на то, что, кто бы там с ним ни находился, встреча была личная, а не деловая. Люциус не успел договорить, когда его прервал женский голос, громко повторяющий его имя из коридора. Гермиона прекрасно знала, кому этот голос принадлежал… Очень хорошо знала. Она почувствовала, как подступающие слёзы больно укололи глаза. — Мне… мне просто нужна была причина, Люциус… — её голос дрожал. Услышав это, холодное выражение лица Малфоя ослабло, а в глазах появилась грусть, хотя через секунду он снова скрыл это под насмешливой маской безразличия.  — Нет никакой причины. Это было весело, и теперь всё кончено. Не звоните сюда больше, мисс Грейнджер. С этими словами он повернулся на каблуках и подошёл к двери, где стояла Эстель, наблюдавшая за разговором. Гермиона вытащила голову из огня и обняла себя руками, раскачиваясь туда-сюда, чтобы успокоиться. Она думала, что звонок сможет как-то помочь, но теперь, когда получила причину, которую искала  — Эстель Селвин, девушка испытала еще большую боль. После, как казалось, часов, проведённых в одном положении на полу, стерев слёзы, она все же встала. В тот понедельник Гермиона возвращалась на работу, что бы вновь начать собирать воедино осколки своей жизни. Люциус был прав: это было весело, но теперь, очевидно, всё кончено. Вторая неделя прошла как в тумане. Гермиона была в очень рассеянном состоянии. Она ходила, говорила и улыбалась автоматически, все её действия были отрепетированы и механичны. Естественно, это означало, что её друзья начали понимать: что-то не так, но, к счастью, допрашивать не стали. Пока. Когда наступила вторая пятница ПЛ (после Люциуса, как она это называла), Гермиона держала в руках Ежедневный Пророк, первая полоса которого выносила на всеобщее обозрение все её тайны, которые она так тщательно пыталась скрывать. В статье цитировался «источник, приближенный к Люциусу Малфою», который слил им информацию; Гермиона знала, что это была Эстель Селвин, которая следила за тем, чтобы волшебница сгорела за то, что осмелилась вступить в связь с членом высшего волшебного общества. На первой полосе была помещена совместная колдография Гермионы и Люциуса в магловском парке где-то в Лондоне. На изображении они делились быстрым поцелуем прямо перед тем, как повернуть головы к камере и улыбнуться. Картинка повторялась снова и снова, и теперь её видела вся магическая Британия. У них было только две колдографии вместе, и та, которая в настоящее время взрывала первую полосу, принадлежала Люциусу. Сама статья была удивительно точной, в ней говорилось о том, что они были вовлечены в тайные отношения в течение нескольких лет, и что Люциус Малфой разорвал их, чтобы объявить о помолвке с мисс Эстель Селвин. Статья завершилась зловещим вопросом, который сейчас мучил и саму Гермиону: как на это отреагируют остальные члены Золотого Трио? Гермиона медленно опустила Пророк на стол. Ее руки дрожали, а кровь прилила к лицу. Она уже была как в аду и знала, что теперь всё будет еще хуже. Не успела волшебница и подумать об этом, как дверь распахнулась и в её кабинет влетели побледневший Гарри и закипающий от злости Рон. Гермиона ничего не сказала, она просто смотрела на них широко открытыми глазами, полными боли, страха и сожаления. — Герми, это правда? — Рон заговорил первым; его лицо покраснело от злости, а тон был суров. Гермиона почему-то знала, что он не злится на нее, хотя и не была уверенна на сто процентов. Медленно кивая, она ответила:  — Да, простите, что не сказала вам… Я боялась вашей реакции… Гарри прервал её извинения: — Все в порядке, Гермиона, я понимаю, но помни: мы бы всегда поддержали тебя, с кем бы ты ни решила встречаться… Значит, это он тебя обидел, да? Рон, пошли, — волшебница нахмурилась в смятении от его слов, а потом смутилась еще больше, когда Гарри быстро развернулся, чтобы покинуть её кабинет. — Правильно, Гарри, этого сукиного сына нужно поставить на место… он не будет ходить, причиняя боль нашей Мионе, и ему это сойдет с рук… Их голоса исчезли, когда они вышли из кабинета, оставив позади ошеломленную Гермиону. Что только что произошло? Волшебница вышла из ступора и побежала за ними, но когда вышла из кабинета в коридор, их уже и след простыл. Изнеможенно вздохнув, девушка вернулась к своему столу. Пусть делают, что хотят, ей уже было все равно. В любом случае, скандал уже не утихнет. Остаток дня она провела в своем кабинете, так как из него невозможно было выйти. Все осуждающе смотрели и даже открыто сплетничали о них с Люциусом, а некоторые комментарии были явно обидны. Она пряталась до позднего вечера, пока не убедилась, что в Министерстве больше никого не осталось. Только тогда осмелилась осторожно покинуть здание и вернуться в пустую холодную квартиру. На следующее утро в Ежедневном Пророке была опубликована ещё одна статья. На этот раз на колдографии была изображена драка. На изображении Гермиона узнала своих друзей и уже бывшего любовника. Очевидно, что Гарри и Рон выследили Люциуса в Дырявом Котле и, судя по всему, разговор между ними не завязался. Гермиона грустно закатила глаза; это так типично для чересчур заботливых Поттера и Уизли. В статье подробно описана публичная драка, которая, кстати, не принесла победы ни одной из сторон, так как была прекращена другими аврорами. Девушка решила остаться дома до конца дня. Ей не хотелось никого видеть или с кем-то разговаривать. Впрочем, одиночество не продлилось долго, так как вскоре после выхода второй статьи на пороге объявились семейство Поттеров, а сразу за ними — Рон и Пэнси Паркинсон (помолвка этих двоих была удивительной, хоть и вполне ожидаемой, особенно после новости о их бурном романе, который не сходил с первых полос несколько недель). Гермиона заставила этих четверых уйти так быстро, как только смогла; она хотела остаться зализывать раны в одиночестве, тем более гораздо тяжелее было признать свою слабость перед собственными друзьями. В ту ночь она вновь сидела на холодном плиточном полу в своей гостиной, обняв колени и качаясь вперёд-назад. Это был первый раз за всю неделю, когда она позволила себе снова сломаться в тишине своей квартиры. Гермиона ненавидела эту слабость. Молчаливые слёзы рекой текли по её щекам, а воспоминания о последних двух годах с болью захватили её разум и душу. Они сидели в парке, укутавшись в одеяло. Гермиона рассказывала о жизни маглов, а её возлюбленный с улыбкой слушал. Люциус прервал её мягким поцелуем, отчего дыхание волшебницы остановилось. Он нежно и аккуратно спрятал выбившийся локон её волос за ухо.  — Ты прекрасна, Гермиона,  — прошептал он. — Я люблю тебя. Его слова шокировали до состояния безмолвия. Медленно улыбнувшись, она наклонилась, чтобы поцеловать его в ответ. Встретившись с ним глазами, она тихо ответила:   — Я тоже люблю тебя, Люциус Малфой. Память о том дне, когда они исповедовали друг другу свои чувства, заплыла в ее сознание  — с того дня прошло одиннадцать месяцев. Именно в тот момент она позволила себе мечтать о том, что однажды они смогут открыто говорить о своих чувствах, кричать о них на весь мир и не скрываться ни перед кем. Мечты о том, чтобы жить вместе и приходить на эту чёртову службу в Министерстве, держась за руки. Мечты о том, чтобы они препирались из-за своих разногласий только для того, чтобы закончить спор горячими поцелуями. Мечты иметь собственную семью. Люциус был молод по волшебным меркам, и он не раз признавался в том, что всегда хотел еще одного ребенка, но теперь он вдовец в расцвете сил. Это были те мечты, которые она осторожно хранила и лелеяла в своём сердце. Позже начались деловые переговоры с Эстель Селвин. Красивая, чистокровная ведьма. Она была наследницей семьи Селвин, владельцев знаменитой компании, которая является главным конкурентом Малфой Интерпразес, и Эстель была известна как правая рука её отца  — главной движущей силы этого бизнеса. Она имела репутацию безжалостной властной женщины, которая всегда получала то, что хотела. Ещё одна причина, по которой Гермиона ненавидела ее, была проста: Эстель являлась двоюродной сестрой Долорес Амбридж. Гермиона дрожала от прохлады, проникавшей в её тело с холодного плиточного пола, но не вставала. Вместо этого она продолжала качаться, в то время как слёзы продолжали литься из глаз. Она была одна в холодной квартире, в то время как он в это время, скорее всего, согревал в постели другую. Что же пошло нет так? Люциус говорил ей о любви всего за день до этого чёртового приёма, уверял ее, что Эстель  — ничто иное, как будущий партнер по бизнесу. Что же произошло? Почему он так беспощадно разрушил всё? Последний всхлип был наполнен злостью, что заставило её вскочить с места и осмотреться. Разбитое сердце и гнев от предательства вызвали невероятное желание крушить всё вокруг. К черту логику и здравый смысл! Гермиона хотела кричать и позволить эмоциям вырваться наружу. Схватив свою палочку и направив ее на маленькую нефритовую змею, стоящую на кофейном столике, она разбила статуэтку на тысячи осколков, разлетевшихся по всей гостиной. Затем вырвала портрет, висящий на стене, и разорвала полотно, клочья которого полетели на пол. Гермиона бешенстве пробиралась через всю квартиру, разрушая и бросая все, что связано с Люциусом-Чёрт-Бы-Его-Побрал-Малфоем. Драгоценности были уничтожены, одежда порвана и сожжена, орнаменты разбиты... В конце концов, она вытащила колдографию из прикроватной тумбочки. Глядя на фото, она почувствовала только обжигающую боль в сердце. Этот снимок был сделан через неделю после того, как они признались в своих чувствах. На этом изображении они были в Париже на фоне Эйфелевой башни. Их руки крепко переплетены, в то время как оба плотно прижимались друг к другу; петля колдографии начиналась с того, как они наклоняли головы, смотря друг на друга с наполненными любовью улыбками. Затем он мягко целует ее в лоб, прежде чем снова посмотреть вперед и улыбнуться в камеру. В этой фотографии было что-то волшебное, что-то невероятно глубокое. Гермиона почувствовала, как дымка ярости медленно рассеивается, а затем, прижимая картинку к груди, она просто села на кровать, уставившись пустым взглядом в стену. Два года своей жизни она провела с ним, любила его... Как она может просто забыть обо всём этом? Как он мог забыть? Простыни, одеяло и подушки были порваны. Те простыни, в которых они спали почти каждую ночь в течение последних двух лет. Она просто хотела избавиться от его запаха, от его присутствия. Тишина душила в темной и холодной квартире; она не включала свет и намеренно не зажигала огонь. Это место более не было её домом. Гермиона просто сидела и смотрела на стену своей спальни, плотно прижимая колдографию к груди; она даже не услышала звука открывающейся двери, несмотря на то, что в квартире было жутко тихо. Осознание присутствия кого-то квартире пришло лишь тогда, когда в спальне загорелся свет.  — Ох, Мерлин! Грейнджер! Неожиданный голос ее старого школьного врага внезапно вернул ее внимание. Гермиона повернула голову и увидела, как молодая версия ее уже бывшего любовника пробирается к ней сквозь разбросанные обломки на полу в спальне. Хруст, который прозвучал, когда гость наступил на разрушенные украшения и драгоценности, был единственным звуком, пронизывающим комнату. Наконец, к ней подошел двадцативосьмилетний Драко Малфой; он бросился к ней и взглянул прямо в глаза.  — Грейнджер, ты ходячая катастрофа...  — в голосе не было присущего ему сарказма, вместо этого Драко казался взволнованным. Он аккуратно забрал колдографию и отложил её на тумбочку изображением вниз, затем он осторожно поднял Гермиону с кровати, аккуратно придерживая её, чтобы защитить от падения.  — Грейнджер, я отвезу тебя к себе домой. Ты не можешь оставаться здесь...  — с этими словами он положил руку ей на плечо, после чего они оба трансгрессировали в Малфой Мэнор. Всё это время Гермиона не оказывала сопротивления и не протестовала. Возможно, в любой другой ситуации она бы и высказалась на тему собственной независимости и отказалась бы от помощи, но пока что она просто хотела, чтобы о ней хоть раз позаботились. Даже если это был Драко Малфой.