Memento Mori

Стоял пыльный душный тёплый вечер. Пахло сладко сиренью, кусты можжевельника хрустели на ветру и мерно покачивались, пока внутри них прятались тени, уже не отбрасываемые от костра. Лера размышляла над тем, как всё до этого дошло, закинув руки с широкими белыми, расшитыми красной нитью по краям, рукавами рубахи за голову. Она глядела на звёздное небо, необыкновенно светящееся в эту ночь, и понимала, что так давно просто не смотрела на звезды. Она древле перестала замечать все эти прекрасные мелочи вокруг, погруженная слишком в становлении европейской образованности и помощи отцу с его торговым делом. Приходом и расходом товаров Кирька должен был заниматься, да у них в семействе всё было не как у других людей. Интересы купеческого сына были далеки от торговли, но ему всё равно приходилось ею заниматься — сочетать стремление к писательству с работой в лавке или налаживать связи с поставщиками для того, чтобы заработать денег на дальнейшую учебу, ибо деньги в доме в последние несколько лет водились плохо. А потом Киря заболел и всё это легло на плечи Лерочки, недавнешне вступившей в возраст пятнадцати лет. Сейчас ей было восемнадцать, и она мечтала продолжить постигать науки вне отцовского дома в гимназии. Когда-то отец потратил большую долю от их состояния на домашних учителей и гувернанток, за что Лере хотелось отплатить ему на добро добром. От мелочной лавочной торговли она совсем скоро перешла к коммерческим поездкам в другие города, помогала вести конторские книги, даже самостоятельно пару раз покупала и продавала партии товаров! Отец Лерочкой безмерно гордился, но всё равно сосредотачивал семейное дело, на большую часть, в своих руках. Мужской недуг это был, недоверие, заставляющий их постоянно думать, что за детьми и их работой нужен присмотр. — Так ты, значит, не цыган? — Цыган. — Вадим, валяющийся на траве рядом, пожевывает лениво травинку и тоже во все глаза глядит на небо. Его отражение находит в его собственных, и вот Лера, поворачивая голову, смотрит уже не на звезды, а на него самого. — Цыгане, понимаешь ли, красавица, это не про кровь. — Так ты же… Не тёмный. И волосы у тебя светлые. Ты сам присоединился к табору? — Некоторые цыганами рождаются, некоторые ими становятся. Меня забрали в табор ещё когда я был ребёнком. Усыновила бездетная пара, когда родителей моих не стало. — Он поправил травинку меж зубов и цыкнул. — Вот так я цыганом и стал. А там уже банду свою сколотил, набеги начали совершать на таких вот беспечных купцов, как вы. Вам повезло ещё, что легко смогли с нами сторговаться. Они встретились при обстоятельствах, о которых городские жители Леру с отцом предупреждали. Нельзя по вечерней тьме ездить меж городских дорог, не то беду обязательно привлечешь. Цыгане там, говорили, орудуют, камне на камне ни от вас, ни от вашей повозки не оставят. Отец был бы и рад остановиться в другом городе ночевать, да у них были сроки — в другом городе к утру уже быть. Не было времени разлеживаться и отдыхать. Дракон, говорят, на той дороге со своей бандой промышлял. Ловкий такой, хитрый, умный, как самый настоящий змей подколодный. В живых не всех оставляет, только если и товар, и заработанное ему отдаешь; тогда ещё может смилостивиться и отпустить, разодетого догола. А некоторых упирающихся и вовсе на переговоры не вызывает — чик кинжалом, и всё! Поминай как звали. Им с отцом, можно сказать, несказанно повезло. Он как Лерку внутри повозки увидел, так и обомлел от её вида раскрасневшегося, злого и запыхавшегося. Долго её лицо рассматривал, оценивал, видимо, как бы в табор не утащить, а потом взял и предложил сделку — отпущу, мол, купец с половиной вырученной добычи и половиной товара твоего заморского, если с дочерью дашь вечер провести. Уж какой вечер, не уточнял, только глазами прищуренными хитро блеснул да стал на Лерку саму поглядывать. Какое решение в итоге примет. Лерка и рада была начать отпираться (внутри горький горячий комок из противоречий раздирал её, словно зверь лютый), да не могла она отца так предать. Спасать надо было и его, и товар, и выручку. Их семейство и без того в бедственном положении было, едва концы с концами сводило, и вот тебе, ещё одно несчастье на их голову. Нужно было быть сильной и стойко перенести всё, чего бы этот цыган ей не предложил. Вот она и согласилась. Коней их сразу же отпустили, повозку забрали, в чащу леса повели. А там — катуны, костёр горит, люди танцуют и самодельную брагу распивают да песни поют; веселье стояло такое шальное, что Лере показалось, будто на городские гуляния с отцом они попали. Не дикими люди те казались, а самыми обычными. Разве что пугал Валерию блеск в их глазах тёмных, демонический какой-то и нехороший. — Будь моей гостьей сегодня! — Вадим-то для бандита с большой дороги был уж чересчур любезным хозяином; её и отца не обижал, сразу же нашёл им места среди накиданных расшитых в узорах подушках, шкур, платков и роскошных восточных ковров, приказал налить бражки, подать похлёбку из баранины и пообещал, что подарит ночлег им. А утром уже в дальнюю путь — дорогу отпустит, словно и не было всей этой встречи их. Лера настороженно следила за ним, за окружающим их народцем и никак не могла поначалу расслабиться. Он ей бражки-то тогда и протянул, чтобы она перестала его взглядом исподлобья прожигать. Сделка была милосердная, и Лера должна была это ценить. Но даже так её не переставало душить наброшенное на шею кольцо обязательств, которые должно будет после гуляний исполнить. Женщины вокруг все были с чёрными длинными косами, в юбках ярких, с нашитыми кусками ткани, темненькие, алчуще на них поглядывающие, особенно на Вадика, сидящего рядом с ней; на их фоне Лерочка совсем казалась белой вороной, причём в буквальном смысле — в белой рубахе была она и белом сарафане поверх неё, с волосами короткими светлыми, неубранными в косу, с кожей бледной-бледной, словно солнца давно она не видела. Горячилась кровь лишь в щеках её и губах, да и то только из-за крепкого напитка. — Если у вас есть все они, на кой черт вам сдалась я? — Она стрельнула в него затравленным взглядом снизу вверх, а потом содрогнулась, когда Дракон расхохотался; его большая рука, обнимавшая практически её за плечи, побарабанила по находящимся подушкам рядом и сгребла девчушку ближе к себе. Та гневно и горделиво выставила ладони вперёд, упираясь ими ему в грудь. — Это всё родственники мои. Женщины эти замужние, и ежели я на них глазом поведу, их мужья будут пытаться оторвать мне голову. У нас народ тут не дикий, брак, как и у вас, стоит не на последнем месте. Многие с пятнадцати лет уже практически все замужние. Отчего ты в девках к своим восемнадцати годам, одного не пойму. Красавица ты, вот я тебя и пригласил к себе, как гостью. Не ежись, выпей браги и пойдём танцевать. — А потом что?.. — Лера не хотела, чтобы это звучало так беспомощно и робко, хотелось наоборот, показать себя грозной и недоступной. Чтобы лезть к ней под юбку боялся. Вадим на неё тогда так странно удивлённо взглянул, словно большей дуры на своём веку не встречал. — Не буду я тебя, девица красная, брать силой, не бойся. Не в моих это принципах. Если женщина хочет, сама ко мне идёт. Иного я не приемлю. Она взгляд потом в свои колени потупила, сжалась вся ещё сильнее, стиснув кулачок у него на груди, а потом вырвала у соседского мальчишки бутылку бражки, отпила её жадно, — уголки её губ измазались в терпкой обжигающей влаге, — и решительно потянула негласного главу табора танцевать. Стыдно ей было, что она про это подумала, но как было не думать, если иного про цыган и бандитов обычно не рассказывали??? Всё ещё не до конца веря его словам, Лера позволила себя повести к костру. Оставлять отца одного без присмотра ей не хотелось, но тот уже от еды и бражки склонил голову к подушкам и видел благостный сотый сон, чтобы его будить и перетаскивать. А вдруг зарежут! У Леры эта мысль воссеяла ярко на челе, когда она резко остановилась и вскинула, подобно оленихе, заметившей наступившего на ветку охотника, голову, но и тут ей одуматься дать не успели — заворожили яркими одеждами, песнями громкими, звуками музыки сладкими и прикосновениями непристойными. — Да никто не прирежет папашу твоего, не бойся ты так. Она недоверчиво повернула к нему голову и нахмурилась, сузив глаза на азиатский манер. — Откуда мне знать, что ты мне не врешь? — У нас к старшим особое отношение в таборе. — Дракон звучно усмехнулся и грудные мышцы его от этого под алой рубахой буквально подыпрыгнули, еще сильнее выставляясь на обозрение. — Мы их уважаем и бережем. К твоему отцу отношение у нас такое же, пока вы наши гости. Лера медленно выдохнула, а потом скинула ботиночки с ножек, оставаясь босой, и пошла с ним танцевать. Если умным был этот цыган и проницательным, должен был понимать, что девка им житья не даст, сделай они что её папаше по-настоящему. — Отчего ты, девица красная, такая серьёзная? Давно я таких не встречал. — Дракон интересовался чуть лукаво, не убирая рук с её талии, крутя и вертя всяческие перед костром с лихой удалью, производя дрожь плечами и волнообразные движения грудью. Своей оживлённостью они не собирали ничьих лишних взглядов — здесь это было в порядке нормы, танцевать до сверкающих пяток и снопа искр, извлекаемого из песка. Лера глубоко призадумалась, стоит ли делиться своими горестями с человеком вроде него, да бражка ударила хмелем не только в щеки, но и голову вскружила ничуть не меньше, чем весь их жаркий пламенный танец. Чем больше Лера погружалась в свои думы головой, тем хуже двигалось её ставшее вольным тело. Нужно было дать им обоим свободу. — Семья моя находится в бедственном положении. У отца проблемы с рынками и сбытом товара. — Вот как. Так, значит, плохой твой отец купец. Мед, шкуры, рыба, дичь и железная руда везде должны хорошо продаваться. — Не смей так говорить! — Она с силой пихнула его в грудь, измяв красную дорогую рубаху, да наткнулась на каменные крепкие мышцы, которые её силам не поддались. Вадим даже не сдвинулся с места. — Дело не в отце моём, а что торговля у всех сейчас стоит! И что слух про него пустили! Знаешь, как купеческая честь долго собирается, а продается одним днем! И всё из-за долгов этих треклятых! Да ещё и вы на нас напали, разбойники проклятые! — Тише-тише, гневливая красавица, всё я понимаю, — Вадим примиряюще выставил вперёд свои большие бронзовые руки, усмиряя её. — У нас самих половина ремесленников качует, по большей степени, чтобы создать себе рынок сбыта и отыскать новые места для продаж. Худо дело идет иногда, не спорю, но здесь главное не сдаваться. И брать напором. — Оно по тебе и видно, ты, видимо, многое так берёшь. — Лера ядовито практически выплюнула эти слова, как змея, а потом сама им же смутилась. Однако Вадим нисколько не обиделся. Девицы с характером ему были ой как по душе. — На то я и считаюсь местным баро. Человеком, к которым обычно идут за советом. Самым образованным, умным и хитрым в таборе. Может, тебе наш способ заработка не нравится, но, увы, такова жизнь. Часто приходится заниматься разбойничьим промыслом, чтобы прокормиться. Твоему отцу это тоже должно быть знакомо, да и тебе самой бы было, прийдись нужда тащить всю свою семью только на одной лишь себе. Слышал я про купца Макарова. И про долги его тоже слышал. Говорят, днем торгует по-белому, а ночью по-черному у дорог с кистенем жертв поджидает, бандитизмом промышляя. Лера нахмурилась, и вид её разгневанного покрасневшего личика взволновал Вадиму кровь. — Но верить городским слухам — себе дороже, — со смешком подытожил он. — Помочь я ему могу. Но только если мы прогуляемся. — Вадим протянул ей в галантном жесте руку и дождался, пока Лера с опаской вложит ладонь в его пальцы. Те были горячие, сухие, словно внутри Вадима вечно гулял огонь. Он потянул её подальше от шатров и палаток, от шкур, бражки, гогота людей и песен. Всё во тьму зелёную, где воздух становился прохладнее, а в округе не наблюдалось никого. Цыгане всегда держались в лесах ближе к воде. Лера знала, что где-то недалеко должна была быть излучина реки. — Ты вот что, купеческая дочь, наслаждайся моментом. Сегодня на улице стоит такая красота, — наставническим тоном посоветовал он ей. Дни ведь и часы твоей цветущей молодости терялись и забывались в дороге. Так они и пришли на это самое поле, под эти самые звезды и небо. Лера много о чем его спрашивала, хотя сначала говорила неохотно. О серьгах, о мифах про похищение детей, да даже про то, какой он был страшный человек. Всё первое — мифы. А вот репутацию свою отмывать в её глазах Дракон даже не пытался. Он противопоставлял неволе душных городов свободный вольный образ жизни цыган, их пламенную любовь к искусству и самой жизни, их отношения, построенные на самоуважении, преданности и любви, но и соблюдении собственной выгоды. Слушая его, Лера ему невольно завидовала. Она, как якорями, была обвешана обязательствами и вечным моральным долгом перед семьей, не то что Вадим. Ей бы хотелось хоть ненадолго (на денек бы) от них освободиться. — Опасный я человек, скрывать не буду. Но мне моя жизнь нравится. Я привык идти под руку с риском, как с кинжалом. — И как же ты можешь тогда нам помочь? — А вот чем. Напугаю тех людей, которым твой отец задолжал, и они отстанут от вас. Как тебе идейка, птичка? — Травинка наконец оказалась выплюнута, а Вадим к ней сам повернулся, подперев ладонью голову. У него был лихой вид — красная цыганская рубаха, опоясанная чёрной тканью вокруг талии, широкие чёрные брюки и высокие плотные сапоги того же вороненного цвета. На груди красовалась дорогая брошка. Будто специально для неё надел, чтобы поразить. — И что я буду тебе за это должна? — Лера никак не могла удержать взгляд на его лице. Он то и дело падал на его губы, и ей это не нравилось, потому что в голове было шумно и ей самой было невыносимо жарко. Даже на мягкой прохладной траве. — Поцелуй. — Он взял её ладонь и прильнул губами к её пальчикам. — Всего лишь один поцелуй. Лера посмотрела пристально ему в глаза. После бражки они у нее напоминали жидкий питьевой праздничный мёд. Вадим смотрел и чувствовал, что перехватывало дыхание. Он не мог насмотреться. Жадно вглядывался в её черты лица, в её пухлые девичьи молодые губы, в трогательный румянец на её щеках… — И только? — Только если ты сама не захочешь большего. Глотнув, она робко придвинулась к нему, прикоснулась кончиками пальцев к его нижней губе и задумалась, что это не такая уж и великая цена. Да, пускай ей было заведомо должно отдать первый поцелуй мужу, здесь и сейчас Вадим в роли её первого целованного чувствовался не самым плохим выбором. И она поцеловала его. Этот поцелуй словно передал и запустил жидкий огонь и в её венах. Лера тяжело выдохнула, прикрыв трепетно глаза, провела пальцами по нижней мужской губе, а потом ахнула — её сгребли сильные руки и расположили поверх крепкого тела. Поцелуй вновь повторился, но уже более глубоко, горячо и долго. Лера демонстративно стукнула его кулаком в грудь, пьяно смеясь, а потом вскинула лицо. — Ты обещал всего один поцелуй! — Но я же почувствовал, что ты хочешь ещё. — Вадим подхватил её смех и поцеловал ещё раз. Сопротивление в его руках постепенно стихало. Лера елозила, вырывалась, а он целовал её. Иногда отстранялся, заглядывал в её рассерженное личико, надутые щеки, горящие карие глазки, а потом вновь целовал. Когда она пыталась ударить его лбом в лоб, вновь отстранялся, давая глотнуть свежего лесного воздуха, а потом вновь целовал! У Леры голова шла кругом из-за его действий, и она клялась, что просто растерялась. Но только до того момента, пока не обняла его шею, притягивая к себе сильнее, и не покатилась по колкой траве кубарем вместе с ним сама. Он прижимался к ней горячим телом, вжимал в чуть влажную траву, целовал её, дышал ею. У Леры сердце содрогалось от того, насколько её переполняло от непривычных чувств и ощущений. Как он скользил ладонями под юбкой, ласкал её бедра, нежно касался там, где у неё распускался огненный цветок. Лера со стоном прогибалась в спине и понимала, что вот оно, связывающее их звено. Свяжет так, что потом и не разорвешь. В Вадиме удивительным образом проявлялись природная сила «знойной пустыни», «широких степей» и страсти, которая заражала, разжигала и пробуждала безоглядное наслаждение нынешним моментом. Когда Лера оказалась на нём, она отпрянула, заглянула ему в лицо и поняла, что хочет большего. Словно этот поцелуй протянул мост от неё к нему, освободив её спрятанную вольную человеческую сущность и избавив её от условностей общества. Вадим потащил её к одной из самых высоких палаток. И с мальчишеским хвастовством, широко махнув рукой, громко бравадно сказал: — Та самая высокая и красивая — моя! С полированными деревянными шестами и остом. У нас чем выше палатка, тем более надёжной она считается. Лера, закусив нижнюю губу и усмехнувшись с такого естественного озорного ребячества, тихо произнесла. — Как интересно. Она и правда самая красивая здесь из всех остальных. Внутри они повалились как-то неловко друг на друга, вновь начав целоваться. И Лера впервые поймала себя на такой жадности прикасаться и быть прикасаемой, на том, что её тело откликалось и подчинялось чужим рукам, скользя меж них, как драгоценный нежнейший шелк. Она словно волнами вздымалась под Вадимом, тяжело дыша, подставляла ребра, груди под его гладящие её руки, а потом опадала обратно на шкуры. И не было ничего в этом постыдного, несмотря на то, что честь нужно было хранить с молоду. Вадим чувствовал особую ответственность, когда ощутил, что девчонка влажная, узкая и явно раньше греха сладостного не знавшая. Он долго концентрировался на том, чтобы ей было хорошо, разрабатывал её двумя пальцами, ласкал её складки языком, а потом уже позволил себе потянуться к своим брюкам. Когда он на неё навалился, медленно проникая, она испытала и боль, и облегченное наслаждение. Из них обоих исторглись, объединенные вибрацией и громкостью, грудные стоны. У Вадима прямота чувств и независимость поступков зависела не всегда от выгоды внешней, а иногда от выгоды внутренней. Почувствовал он, что хочет девчонке, загруженной заботами, помочь, и хоть тресни. От этого желания стало некуда деваться. Он был мужчиной принципов — и помочь ей стало делом одного из них. На утро перед прощанием он целовал её ручку, нежно потираясь щекой о девичьи пальцы, а потом заглянул прямо в глаза, пока его ребята запрягали обратно в повозку их лошадей. Двух из трех, как и было обещано. В радужках его плясали золотистые искры. — Я — человек чести и забрал твою не просто так. Будь моей женой, Лер. Я о тебе хорошо позабочусь, в обиду не дам, дому вашему на ноги встать помогу. — Учиняя кровавые бойни и грабеж? Вадим усмехнулся и улыбнулся ей. — Мои методы — это мое дело. Тебя они тревожить не должны, как и твою душу с совестью тоже. Но чтобы ты там себе ни решила, я теперь твой. От темечка до моего горячего любящего сердца. Лера долго на него изучающе смотрела, словно внутренняя борьба не давала ей ни на что решиться. А потом обняла за шею, притянула к себе и столкнулась его губами со своими. — Мой ты теперь, — прошептала сбивчиво и горячо в губы его она, снова их целуя и даже чуть кусая. — Мой и точка. Даже если захочешь, никуда не денешься. Хитрость и воровская деловитость отражались на его самодовольном лице, когда он встретился с людьми, которым купец Макаров задолжал. Кровавое обещало быть дельце, но что поделать — Лерочка для него с той самой ночи считалась его женщиной. Его право было избавить её от лишних забот до того, как они с отцом поедут из Новгорода обратно. А что до цыган, они сами народ не воинственный. Видящие мир через призму абсолютизированной свободы, они всё равно различали границы морали, добра и зла. Но если того требовал долг, любой цыганин, словно бросившийся в пыл битвы мавр, готов был браться с охотой за оружие. Особенно — за любовь.